Борджиа. Часть 2. "Ошибка Бога".

Молодой герцог Гандийский, Хуан Борджиа, был не в духе. Сегодня ему полагалось предстать перед отцом в Ватикане к полудню. Он недолюбливал семейные обеды и всячески их избегал, но Папа послал за ним нарочного и велел явиться, "даже если гром разразит ясное небо". Мальчишкой Хуан частенько отлынивал от докучливых сборищ, будучи совершенно уверенным, что ему за это ничего не будет. Строгость отца никогда не распространялась на "маленького бычка" Хуанитто. Теперь же он возглавлял папскую армию, у него был собственный дворец, множество слуг и пиршества, на которые стекались щеголи со всего Рима. А застолья в стенах нового дома, принадлежащего молодому герцогу, порой бывали роскошнее ватиканских. Но хотя бы раз в неделю сыну полагалось обедать в Апостольском дворце, в кругу семьи. Отец все твердил о единстве, о братстве. О фамильном имени. Борджиа - Хуан одновременно ненавидел и обожал это имя, дарующее славу, неограниченную власть и силу. Нынче он купался в славе гонфалоньера Римской церкви, а все прошлые неудачи были позабыты, и единственный, кто одним своим высокомерным взглядом напоминал герцогу о позорном бегстве перед французской армией, был его старший брат Чезаре. Но что этот святоша понимал в войне? Смог бы он ответить достойнее, окажись в тот страшный день на поле боя с горсткой испуганных солдат перед многотысячной ордой врага? Все, что Чезаре знал о войне, лишь жалкая теория, тогда как это Хуан слышал оглушающие залпы пушек, чувствовал удушливый запах пороха и видел искромсанные до неузнаваемости тела солдат, вставших под его знамена. По воле судьбы он так и не узрел глаза иноземного врага, не встретился лицом к лицу с тем, о ком ходили легенды, но по ночам герцогу снились кошмары - полные разящего огня и нечеловеческой кровожадности очи Карла Французского. Сидя под сводами просторной светлой трапезной Ватикана, за роскошным столом, сервированным по самой последней моде - вилками, позолоченными блюдами и кубками из цветного хрусталя, герцог не испытывал особого голода. Со скучающим видом он покачивался на стуле, лениво отправляя в рот одну за другой спелые виноградины. Его жизнь нынче была полна покоя и удовольствий, но по опыту он знал - когда все так хорошо, потом будет плохо. - Ваш праздник, отец, прошел успешно? - поинтересовалась Лукреция, изящно нанизывая на острые зубцы вилки аппетитный кубик овечьего сыра с розмарином. Сестра ничуть не подурнела после беременности и родов, а даже наоборот выглядела еще более цветущей, чем прежде. При этом она сохранила утонченную хрупкость юной девушки. И лишь плач младенца, порой раздражающий Хуана до зубового скрежета, напоминал о том, что его дорогая сестрица родила ребенка неизвестно от кого. - С триумфом! - протянул отец с улыбкой нескрываемого удовольствия. Слуга поднес к столу свежеиспеченного фазана, и понтифик без всяких церемоний отломил от еще горячей тушки поджаристое крыло. По длинным пальцам потек жирный сок. Хуан перевел взгляд на собственные руки, чистые, холеные, усеянные драгоценными перстнями. - Чернь жаждет хлеба и зрелищ, - произнес он, отпивая разбавленного вина. - "Чернь"? - удивилась Лукреция, устремив взгляд своих небесно-голубых глаз на брата. - То есть "люди"? - уточнил Чезаре с другого конца стола. - Нет, - герцог насмешливо скривил губы, глядя в упор то на брата, то на сестру и повторил: - Чернь. - Разве чернь — это не люди? - как бы в шутку спросил отец, но в глазах его загорелся огонек, знакомый Хуану с детства - неодобрение, с виду безобидное, но жгущее сильнее пощечин. - Это загадка, отец? - Хуан приготовился к отпору. - А кем был бы ты без твоих титулов, звания, герцогства? - почти ласково напустился на сына понтифик. - Без бархата и кружев? И ажурного гульфика, - отец усмехнулся и переглянулся с Чезаре. Послышался смешок сестры. Джулия, также присутствующая на обеде, лишь сдержанно улыбнулась в своей прохладно обольстительной манере. Хуан был уязвлен. Он знал, что над его роскошными нарядами уже давно потешались в Риме, но у него не было сомнений - то лишь следствие черной зависти. - Это загадка, - констатировал герцог. - Плохая. Не отрываясь от поедания сочного фазаньего крыла, отец сделал знак слуге наполнить кубок и снова обратился к младшему сыну: - Что ж, тогда скажи: когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был бы дворянином? Хуан поджал губы, откинувшись на спинку стула с видом полного безразличия. В душе же он негодовал. К чему упорствовать перед очевидным? Он встретился глазами с пытливым взглядом понтифика и, не опуская горделиво вскинутой головы, сказал: - Существуют различия, отец. Естественное различие между крестьянином и дворянином. Между скакуном и мулом... - Между нами и бедняками? - Конечно! Отец покачал головой и ровно, без нотки осуждения или одобрения, произнес: - Но все мы равны перед Господом, - он вытер рот белоснежным лоскутом полотенца и сделал крупный глоток из наполненного до краев бокала. Затем обратился словно бы ко всем присутствующим на обеде: - Скажите, если бы нам захотелось прогуляться между народом, кто взялся бы нас сопровождать? - Понадобится охрана, - нахмурился Чезаре. - Папа не может ходить среди бедняков! - запротестовал Хуан, не веря своим ушам. Что за вздор пришел на ум отцу, неужто возраст берет свое, и он теряет рассудок? - А как же Спаситель? - театрально возмутился отец. Младший сын выдохнул с облегчением - к счастью, это всего лишь очередная шутка понтифика. Он справедливо заметил: - Но он не был Папой Римским. Отец примирительно покачал головой, будто нехотя признавая правоту младшего сына. - Это все-таки загадка, - заключил Хуан с удовлетворенной улыбкой. Однако Родриго Борджиа редко бросал слова на ветер, даже в шутку. Одному Богу известно, что за блажь ударила ему в голову и откуда взялось это неуемное желание приблизиться к простолюдью. В своем намерении он был непреклонен, и, дабы охладить пыл отца, Хуан предложил себя в качестве “посланника” в народ. Он вызвался сопроводить Лукрецию на прогулке по городу. Сестру давно не видели на улицах Рима, и было бы весьма кстати явить жадным глазам толпы главное “сокровище Ватикана”, столь любовно возвращенное на родные земли после неудачного союза со Сфорца. Сестра была в восторге от подобной затеи. Раньше, когда их отец был вице-канцлером, она любила гулять под надежной защитой старших братьев: бывать на рынке и заходить в церквушки, затерянные в хитросплетениях узких улиц, дабы воздать молитвы Всевышнему. Но с тех пор, как отец занял престол, подобные прогулки закончились - новоиспеченный герцог был слишком занят собственной жизнью, да и Лукреция предпочитала его обществу компанию Чезаре. Нельзя сказать, что Хуан слишком тревожился по этому поводу, но досадная натянутость в отношениях с сестрой порой раздражала. Когда на утро следующего дня он явился ко двору, Лукреция уже была полностью готова, что на нее было вовсе непохоже. Видимо, ей и впрямь не терпелось выйти за пределы Ватикана. На сестре было прекрасное платье из дорогостоящей парчи, однако из-под длинного черного плаща виднелся лишь ярко-красный край подола. Руки ее были затянуты в тонкие бархатные перчатки, волосы аккуратно убраны в прическу по старо-испанской моде - сама скромность, - и лишь кроваво-алые всполохи рубинов в ушах придавали ее образу роскошной торжественности. Герцог и сам ограничился непритязательным нарядом, хотя для этого ему пришлось изрядно постараться - в гардеробе Хуана Борджиа простых одежд давно не водилось. Каждый кафтан его был тщательно прострочен золотыми нитями, каждый дублет украшен искуснейшей шелковой вышивкой, белоснежности сорочек могли позавидовать и сами принцы, а головным уборам, расшитым золотом и каменьями - короли. Между тем, герцог был уверен: тому сброду, что издревле наполнял улицы Рима, и заурядный плащ из хорошего сукна покажется парадным великолепием. - В Риме, конечно, шумно, - Хуан осмотрелся, подавая сестре руку, когда они вышли из кареты у старого каменного моста Святого Ангела. - Однако, мы должны показываться народу. У толпы тысячи глаз и этим глазам нужно давать пищу, - он приподнял бровь и улыбнулся Лукреции: - Изредка. Город, вскормленный молоком волчицы, город легенд и невероятных чудес, центр самой прославленной империи со времён Цезаря, место, где родилась святая церковь - а ныне от былого величия осталась лишь бледная тень. Тысячи и тысячи бедняков населяют улицы, коровы и козы пасутся на заброшенных площадях, стаи голубей облюбовали развалины акведуков, а бездомные собаки чувствуют себя хозяевами каждой грязной подворотни. И кого винить? Людей с их вечным невежественным стремлением к власти и могуществу, порождающим лишь войны и разрушения? Или время, перемалывающее через свои жернова все - даже то, что казалось вечным и незыблемым - в мелкий песок? Хуан многое бы отдал, чтобы узнать, впишут ли Борджиа в скрижали истории как спасителей Вечного Города? Пока они шли вдоль моста, Лукреция с распахнутыми от любопытства глазами рассматривала горстку смуглокожих лодочников, бранящихся внизу, у самой кромки Тибра. В былое время он бы устыдился, что ее слуха достигает подобная ругань - нынче ему было плевать. Она давно не дитя. - Пойдем к фонтану Святой Агаты? - предложил Хуан, когда кладка мостовой брусчатки под их ногами сменилась ровными плитами улицы. - Да, брат, - весело прощебетала Лукреция. - Я брошу монетку и помолюсь за малыша Джованни. В день Святой Агаты. - Я ненавижу этот день, - буркнул Хуан. Он чувствовал сотни глаз, следящих за ними с алчным интересом и завистью, ему вовсе не нравилось подобное внимание. Одно дело щеголять перед себе подобными и совсем другое - метать бисер перед свиньями. Хуан чуть плотнее сжал руку сестры подле себя: - Держись рядом. С Капитолийского холма донесся звон колокола, возвещающий праздничную мессу, когда они остановились у живописного фонтана посреди небольшой, уютной площади. - Что загадаешь, сестренка? - Хуан сощурился против яркого солнца, отметив про себя, что Лукреция, склоненная над чашей фонтана, напоминает ангела - чистого и непорочного. Фарфоровая кожа, светлые локоны, обрамляющее все еще по-детски округлое личико - не хватает лишь крыльев за спиной. Как жаль, что она замарала себя связью с безродным конюхом. Опозорила семью. - Это будет мой секрет, Хуан, - ответила Лукреция, не глядя на него. - Отойди. Сестра прикрыла глаза и чуть ближе наклонилась к мерцающей на солнце воде. Золотистые блики обласкали ее бледно-розовые щеки. Конечно, Хуан сожалел о страданиях, что Лукреции довелось пережить в Пезаро, но, по его мнению, это вовсе не повод заводить любовника среди челяди. Знатной леди не пристало поддаваться подобным постыдным слабостям. Он так крепко задумался о репутации сестры, что не сразу заметил приближающегося к ней оборванца, и лишь когда тот заговорил с Лукрецией, Хуан опомнился. - Неслыханно! - мгновенно вскипел герцог, выхватывая кинжал из ножен. - Какая наглость! Крестьянин и папская дочь! - он сгреб юношу за ворот, бросил на парапет фонтана и приставил к трепещущему горлу острое лезвие: - Я залью площадь твоей кровью! - Пусти его! - послышался за спиной отчаянный крик сестры. Она схватила Хуана за рукав и с неожиданной силой потянула на себя. - Пусти! - Ты его знаешь? - прорычал герцог, пораженный неистовым порывом защитить какого-то бродягу. Разумеется, Хуан не собирался убивать несчастного мальца, но и оставить подобную выходку без должного внимания было непозволительно. Стоило только представить, что скажет отец, когда Чезаре в очередной раз донесет на брата. Хуан уже видел холодное торжество кардинала Валенсийского: “Он даже не может защитить собственную сестру, а ты поручаешь ему папскую армию?” - Не знаю, - отшатнулась Лукреция. Ее щеки, влажные от слез, раскраснелись, будто она и впрямь сильно испугалась. - Я отрежу ему язык! - скорее для бравады рявкнул Хуан, снова схватив наглеца, и не думающего никуда бежать. Большие темные глаза, глядящие на герцога, блеснули словно у затравленного на охоте зверька. - Не порти день, брат! Оставь ему язык! - взмолилась Лукреция, в голосе ее прозвучала дрожь и неумеренная горячность, будто судьба этого бедняка ее и впрямь заботила. - С его помощью он объяснит свою дерзость! Сжалившись, Хуан ослабил хватку и прежде, чем выпустить несчастного из своих цепких рук, прошипел ему в лицо: - Больше никаких дерзостей! - Да, милорд, - пробормотал юноша и опустил глаза до дола. - Прошу простить за оскорбление. Если я могу искупить свою вину... - Можешь! - прервала его невнятные речи Лукреция все еще дрожащим голосом. - Тогда миледи, я слушаю. - Помолись у фонтана, - с наигранной строгостью сказала она. - В полночь! - В полночь, - бездумно повторил юноша, глядя на нее так, словно перед ним явилась сама Дева Мария. - Святая Агата тебя простит, - торопливо произнесла сестра, беря Хуана под локоть. - Теперь иди отсюда, пока цел! - угрожающе тихим голосом произнес герцог, не спуская гневного взгляда с оборванца. При ближайшем рассмотрении он мог бы сойти за обедневшего менестреля - черты лица почти по благородному тонки и изящны. - Простите, милорд, - покорно отступил юноша, но взыскующий взгляд то и дело возвращался к Лукреции, словно в ожидании чего-то еще. - Убирайся! - проревел Хуан, с трудом унимая вскипающую с новой силой ярость. Что за наглость, что за смелость! Думает раз природа наградила его смазливой мордашкой, то сможет привлечь внимание высокородной дамы? Герцог подхватил Лукрецию за руку и потянул ее прочь от фонтана. И прочь от толпы зевак, что уже собралась вокруг, будто перед ними для забавы расплясались жалкие актеришки. Что за невежество, невоспитанность! Нет уж, лучше хранить сокровища Ватикана там, где им и полагается быть - в надежном укрытии Апостольского дворца. - Почему ты оглядываешься? - он заметил, что сестра несколько раз обернулась по дороге к карете, что ожидала их на соседней стороне улицы. - Ты все же его знаешь? - Нет! Вовсе нет! - горячо воскликнула Лукреция. Пожалуй, даже слишком горячо. Неясная догадка мелькнула в мыслях Хуана. Он впился глазами в лицо сестры: - Но мальчишка назвал тебя по имени. Она запнулась и отвернулась, прежде чем ответить: - Все знают, кто я такая, брат! И впрямь, нынче все знают, что Лукреция Борджиа благоволит простолюдинам, в особенности - конюхам. Все еще раздраженный до крайности, Хуан помог сестре забраться в карету, и, прежде чем самому скрыться от сотен глаз римских улиц, он бросил взгляд на залитый солнечным светом фонтан. От наглеца и след простыл.