...мне!

      Даламар ушел в глубоком недоумении, а Рейстлин задумчиво устроился на кровати, поглядывая на соседнее окно. Свет там погас скоро, и дюжины минут не прошло...       А Гилтиас уходил в приподнятом настроении, отчего-то все вокруг радовало. Тянуло в сон, и он почти не стал пялиться в окно, в котором все равно не было видно пленника, перед тем, как стащить с себя одежду и нырнуть под покров легкого балдахина над кроватью.       Пел воздух, сладостная мелодия сжимала сердце и заставляла подстраивать дыхание под свой ритм, предметы окружили себя теплой, едва заметной светящейся аурой. Аромат дома, пряный, пьянящий и смешанный из множества разных запахов, кружил голову. Засыпая, Гил удивлялся — отчего не замечал всего этого раньше?       А на границе между явью и сном в комнате появилась тень. Дракон из-под полуприкрытых век заинтригованно наблюдал за ней: легкая и неслышная, она пересекла комнату медленно, будто неуверенно, отодвинула балдахин и скользнула к нему, жаркая и золотая. Гил замер, опасаясь спугнуть видение. Лишь взгляд, более острый, чем человеческий, подмечал детали — быструю пульсацию жилки под едва заметно поблескивающей кожей шеи, кажущиеся янтарными глаза. Он боялся, что стоит пошевелиться, и видение ускользнет, но оно протянуло руку, и грудь согрело прикосновение.       — Ты пришел ко мне? — замирающим голосом поинтересовался Гилтиас. «...мне!» — жадно отозвалось внутри.       — К тебе, — подтвердил его пленник и янтарь глаз стал вдруг теплым, будто озарился рассеянным, ласковым солнечным светом.       — М-моё..? Мой? — по-детски уточнил дракон ещё раз, осторожно касаясь ладонью горячей щеки, и принял за ответ вторую, чужую ладонь сверху, тихий смех, потянулся — губами, руками. В несколько мгновений уложилось одно порывистое движение — обнять, впиться поцелуем, вжать в мягкую постель!       — Эй, тише! — на губах будто слегка пережженая карамель, только с лотка — горчит, печет, и сладко неимоверно, хочется ещё, но тонкие пальцы легли поперек рта.       Дракон посмотрел непонимающе, обиженно, отстранился. Ведь сам сказал!       — Так у нас уже было — быстро, горячо, жёстко... — пленник убрал руку, приподнялся и зашептал, касаясь щеки щекой. — Сегодня будет не так.       Было не так. Проснувшись утром, Гилтиас не понял сначала, отчего чувствует себя таким легким, счастливым и усталым, но потом вспомнилась золотая тень и вся пришедшая с нею тягучая, как патока, ночь...       ...«Ты что, другие слова забыл? Твой», — Рейстлин и смеется, и говорит тихо, и Гил едва слышит его, оглушенный чувствительностью собственного тела, которое то льнет к теплым, быстрым пальцам, то вздрагивает от мимолетных, но обжигающих поцелуев, от горячего дыхания, от нечаянной ласки невесомых, неожиданно мягких волос. В местах касаний печет и кажется, будто от них по всему телу, по каждой жилке разливается расплавленное золото. Хочется его почти до боли — так, что от поцелуя в сгиб локтя мурашки по всему телу, что от одного взгляда с поволокой он губу прикусывает отчаянно и впивается пальцами в податливую ткань простыни, чтобы не мешать своему неожиданному гостю... Не мешать — что? С ума его сводить?..       Дракон сел, чувствуя головокружение, оглядел-ощупал кровать. Было или приснилось?       ...У него в руках тает-плавится твердое ароматное масло какого-то заморского дерева. От одного взгляда на тонкие, блестящие, золотые пальцы Гилтиаса бьет дрожь предвкушения. «Тише, тише... Ты же не мальчик, — шепчет Рейстлин. — Хочешь все и сразу? Потерпи, тебе понравится», и получает в ответ стон, хотя пока коснулся лишь вскользь, приласкал едва-едва. Все его касания, поцелуи — на грани ощутимого, и сколько не тянись следом, сколько не пытайся продлить их и усилить, до поры он жестко следит за тем, чтобы не перейти эту грань. «Что же с тобой дальше будет?» — смеется он над отзывчивостью на эти ласки Гила, и вдруг, не прерывая их, рассказывает, что будет дальше — в красках, абсолютно бесстыдных образах, так, что у дракона дыхание перехватывает еще до того, как обещанное начинает исполняться...       Гилтиас нервно сглотнул. Еще немного, и придется либо потребовать льда, либо пасть до самоудовлетворения. Все-таки сон! Слишком ярко, слишком хорошо, и слишком расплывчато помнится, как он пришел, когда ушел.       ...Когда исполняется все, выясняется, что его имя слишком длинное для этой ночи, Гилтиас укорачивает до Рейста, и в каждом звуке теперь — желание, наслаждение: приглушенный рык, стон, вскрик и шепот...       Гилтиас растерянно уткнулся лицом в ладони. Да не мог он выйти из своей комнаты! Смог бы хоть заступить за клетку его чар — Гилтиас сильно бы удивился, маг он там или не маг, заклинание мощное, надежное, древнее. Да и не оставался бы он тут, просто сбежал бы... И зачем ему вообще было бы приходить?       ...«Твой!» — в который раз отвечает на вопрос Гилтиаса ночной гость перед тем, как сжать крепко его плечо, застонать на выдохе, а после — расслабиться в его руках, затихнуть устало на несколько минут, за которые дракон успевает нашептать ему нежностей и признаний, увидеть легкую довольную улыбку...       Гилтиас решительно встал. Лед был уже не нужен. Сон! Проходя мимо зеркала, он не удержался, бросил взгляд на то самое плечо — ни следа. Ну конечно, сон. И хорошо. Какой кошмар, какой позор, что он ему наговорил... А что позволил! Хотя вспоминать снова чревато тем, что лед все же пригодится, Гил вспоминает. Но боги, как же хорошо! Сон... А раз так, то все к лучшему. И стыдиться нечего.       И все же к самому Рейстлину дракон решился зайти только вечером. И то старался не давать себе, и особенно лихорадке, воли, даже смотреть на пленника пытался пореже. Тот на него только короткий взгляд бросил и кивнул на одну из подушек.       Они с Даламаром сидели на полу, разложив на треугольной деревянной доске какие-то тонкие пластины с незнакомыми символами, внимание обоих было приковано к этой доске, от которой ощутимо тянуло магией. Эльфу, впрочем, хватило хотя бы совести поздороваться!       — Что это? — поинтересовался дракон через несколько минут наблюдения за игрой. Ничего не понятно! Даже кости не с цифрами, а с теми же символами, в которых он ни бельмеса не понимал, а Даламар сопел азартно, и так хитро поглядывал на него Рейстлин...       — Скраш, — коротко бросил он в ответ, а когда ход перешел к нему, поднял на дракона глаза и объяснил вполне по-человечески. — Древняя игра, местная. Держи.       В ладони дракону посыпались игральные кости. Даже форма у них была какая-то странная...       — Я не знаю, что нужно делать.       — Сейчас узнаешь. Даламар, заново. Знаешь сказку о том, как колдун свои силы проиграл?       — Смутно, — отозвался Гил озадаченно. — Очень-очень смутно.       Пленник улыбнулся краем рта.       — Тогда слушай.       Вечер пролетел незаметно. Правила оказались несложными, хотя запомнить нужные символы удалось лишь к концу игры, когда они с эльфом все равно уже проигрались по-полной. Рейстлин со сказки о колдуне перешел к легенде о принцессе, которая так любила петь, что упросила придворного волшебника обратить ее птицей, следом — к рассказу о проклятом сапфире изумительной красоты, слепившем любого, кто смотрел на него без достаточного почтения, потом вспомнил следующую сказку...       Даламар, видимо, был привычен, а Гилтиас совершенно развесил уши и за партией следил еле-еле, а что проголодался, обнаружил только когда им принесли легкие пирожные с давешней сладостью. Под сказки та казалась уже не такой приторной.       Когда совсем стемнело, пленник поднялся и, зажигая лампу, констатировал:       — С Даламара брать нечего. А ты должен мне... Ну, положим, немного ониха. У тебя ужасные благовония, простые, грубые и безыскусные.       — Шалафи... — укоризненно протянул Даламар, убирая доску с пластинками и костями.       — Цыц!       — Ты что, мухлевал? — сообразил Гилтиас, и Рейстлин послал Даламару убийственный взгляд.       — С тобой можно было и не мухлевать, не думай, что ты проиграл только поэтому.       — Так и кто кому должен?       — Ладно! Никто. Просто купи ониха. Клянусь, мне уже тошно от сандала и жасмина.       — Ты будешь должен мне.       — Я и так тебе должен, увеличишь сумму.       — Нет уж, это другой счет.       Даламар наблюдал за спором озадаченно, переводя взгляд с одного на другого. Аккуратно прикрыв рот ладонью, он деликатно зевнул, но Рейстлин отреагировал немедленно:       — Иди спать.       Позволив себе недовольно закатить глаза напоследок, эльф попрощался и ушел, а пленник помолчал немного, глядя на Гилтиаса.       — И что же ты хочешь?       Дракон вспомнил вдруг сон и почувствовал, как щеки заливает румянцем. Уютный полумрак, к сожалению, не скрыл этого и от Рейстлина, иронично поднявшего бровь.       — Что же ты такого навоображал себе за пару несчастных партий в скраш?       Но ни пренебрежительный тон, ни едкая усмешка не сбили с Гилтиаса упрямства. Настроение было чудесным, как и прошлой ночью, и он не просто верил: он твердо знал, что Рейстлин не откажет, можно было ведь даже не спрашивать...       — Я мог бы догадаться, — ядовито констатировал пленник, пусть и не сразу, но отталкивая от себя дракона и недоверчиво касаясь собственной шеи. — Хватит. Ты меня что, лизнул под конец?       Гилтиас совсем не чувствовал вины за очередную свою несдержанность, за кажущийся странным поступок — он ведь всего лишь хотел напомнить себе вкус этой золотой кожи. Надо же, во сне был такой же...       А ночью знакомая уже тень снова отодвинула невесомый балдахин и скользнула к нему, с готовностью потянувшемуся навстречу.       В этом сне слов почти не было, не было долгой, мучительной прелюдии, нежной истомы после; были скользкие, холодные атласные ленты на запястьях, сжимающие шею золотые пальцы, острые уколы ногтей и зубов, и вкус металла на языке, и мягкое поначалу касание тонких ремней, связанных в плеть, после — обжигающее, на границе с настоящей болью, но не за нею все же. «Твой!» — шепчет, стонет, почти кричит Гилтиас на этот раз, хоть пленник не спрашивает, «Мой!» — ставит он ультиматум еще в самом начале ночи, и властно напоминает об этом снова, снова, снова. Золото на вкус, на ощупь, всполохами под полузакрытыми веками от каждого прикосновения, всё — рядом, так близко, так тесно, в нем — глубоко, до почти болезненного вздоха каждый раз... Острое, яркое, пьянящее наслаждение, и снова раскаленный металл по жилам, и снова кружится голова, и снова хочется, чтобы не заканчивалась и так почти бесконечная ночь. Жаль только снова засыпать по-настоящему, соскальзывать с этой границы между былью и небылью в настоящий сон, чувствуя жар чужого тела рядом, устало поглаживая золото спины, касаясь губами кромки мягких волос у лба, а просыпаться одному, чтобы снова недоверчиво убедиться, что на теле ни следа, что снова все пригрезилось.

***

      Дни потекли между пальцами быстро. Слишком быстро! Подходили к концу озвученные пленником две недели, но ни он, ни Даламар не заговаривали об уходе и расплате. Гилтиас боялся напоминать, боялся спрашивать, за прошедшее время он привык спать по-настоящему скорее утром, чем ночью, дни проводить в ожидании вечеров, а вечера — за разговорами, рассказами, иногда — играми... У Рейстлина был слишком острый язык, и проклятая лихорадка не отступила, хоть оставляла теперь возможность остаться при своем достоинстве, но слушать его, просто смотреть — уже было удовольствием, теперь только им, а не пыткой. Если бы не ежедневный страх, что сегодня волшебного сна не будет... Это стало первой мыслью, первым чувством, просыпающимся вместе с Гилтиасом, но пока что его такой желанный гость не пропустил ни одной ночи.       Иногда дракон думал, что сходит с ума, но поначалу просто отмахивался от собственных разумных доводов, кажущихся чужими голосами в голове, а потом понял, что даже если так — пусть. Слишком сладкое помешательство. Бороться с этим не то что не достало бы сил, бороться не было ни малейшего желания.