...мне!

      - И это все? Скучно, - Гилтиас поморщился, разглядывая очередную рабыню – черную, полногрудую, глаза, как угли. Скучно. Приелось. Такие раньше экзотикой были, а теперь поток пошел… Хотя золотые цацки на черной коже хорошо смотрятся, да и темперамента таким хватает, но в гареме уже была такая красавица, и еще одна, посветлее, цвета шоколада, разбавленного молоком. В сравнении с ними этот товар был почти безобразен.       Как проходит торговля рабами? Хорошими, дорогими, ценными? Есть торги. Паланкины и благовония, помост, на котором выставлен очередной раб, вымытый, надушенный, обязательно в белой тоге с золоченой фибулой с символом торговца. Тогу, правда, в процессе могут и отобрать, чтобы показать товар, так сказать, не только лицом. Суета, ставки, взбивание цены, как сливок на молоке, сначала выставят тех, кто поплоше, в конце – «изюминку». Гилтиас бывал на таких мероприятиях, и не раз, но скорее для развлечения. Потому что гораздо удобнее приплатить работорговцу, чтобы при поступлении новой партии он прислал записку – и показал товар лично. Уж для богатого «князя» расстараться не сложно, а? А что пришлый, так он в этих краях давно уж прижился, дворец отстроил – золотом сияет, и разборчив… Но платит хорошо.       - Северянка, господин. Валькирия, истинно валькирия, господин! Сюда, пожалуйста…       Никаких грязных келий, холодного камня и помоев на обед. Рабов селили по несколько человек на небольшую чистую комнатку, регулярно мыли, осматривали, хорошо кормили… У всех – своя подстилка, несколько мелочей вроде гребня, мыла, кружки для воды. Воды не жалели. Товар должен быть красив и здоров… И не упрям. Иных, конечно, и воспитывать приходилось, для таких уже отдельные… Ну, можно сказать, камеры. Гилтиас знал, но не бывал там лично: зачем? Вот когда их подлечат – тогда и покажут.       Северянка была хороша. Статная, пожалуй, что и повыше дракона, волосы соломенные, и глаза зеленые, яркие, что трава. Крестьянка, разумеется, такое сразу заметно – какие тряпки не дай, как не обряди, да не скроешь ни деревенских повадок, ни коровьего взгляда. Скучно. Дракон покинул очередную комнатку и поморщился. Ко Дню рождения хотелось чего-то эдакого… Занятного.       Торговец поскучнел. Дородный (поперек себя шире, эдакий шарик), он катился за открывающим двери клиентом и причитал, мол, вкус больно изысканный, а новый товар весь в шторм и того, других не выучили еще – иные-то и языка не знают! – и предложить-то нечего, ну не чародея же, тот вообще дикий, бьются с ним, бьются, все никак, а каких девочек корабль вез, вах, вах!       - Чародей, Хитар? Как же вы его держите? – Невольно заинтересовался дракон. Магию в этих краях не любили, опасались, и не зря. А уж чародей в рабах… И все еще живы?       - Ай, да мало ли средств, господин, там пальчик сломать, тут другой, а как поджило, так уж и браслеты нужные нашли, ну да он с самого начала пристукнутый был… Думали, помрет. Мне-то его задарма всучили, насолил он кому-то, видать, а внешность больно экзотичная, вот и… Простите, господин, заболтался. Может, на девицу с востока взглянуть хотите? Она язык еще не выучила, но хороша! Кожа – молоко! Глаза – плоды смоковницы! А как двигается, как двигается… Себе бы взял, да у меня уже шесть жен, боюсь, не потяну.       - Покажи-ка мне этого чародея, Хитар, - перебил купца Гилтиас, которого взяло любопытство. Что ж там за маг такой?       - Ай, господин… Не готов он, не на что там смотреть!       - Хитар! – Дракон нехорошо прищурился, потянулся к золоченой камче у пояса. Споров он терпеть не мог. – Отведи меня к чародею. Или уже сговорил кому?       - Без ножа режете, господин, вам завсегда первому письмо шлю! Но дикий он, дикий! Теперь-то послабее, а все одно...       - Хитар-р-р!       - Идемте-идемте, мое дело предупредить… Зато внешность у него – м-м-м! Я сначала так и думал вам предложить, вы золото-то понимаете, просто попозже бы, сюда, пожалуйста, вы тут пригнитесь, мы его-то подальше держим, браслеты браслетами, а все-таки. Да, и вот тут пригнитесь… Вы уж простите, что привести не могу, господин, но его лучше не выпускать, уже три раза сбежать пытался, вот не поверите – руки из цепей выкрутил, лечи его потом, сво… свободолюбивого такого идиота.       Да. Вот примерно так дракон тюремные камеры и представлял. От ржавого ведра до соломы на полу, от решеток вместо двери до тяжелых цепей. Видать, после прошлого раза, когда пленник выдернул руки (в темноте толком не разглядеть, но тощие какие-то, неудивительно), того приковывали за шею, тяжелым ошейником. А на руках и в самом деле браслеты. Такие Гилу знакомы были, эти не сдернешь просто так – они к запястью вплотную прилегают, в кожу впиваются при попытке снять.       - Хитар!       - Сейчас-сейчас… Ему-то факел ни к чему… Где же… Вот! Пожалуйста, господин!       Темнота, в которой дракон видел скорее в черно-белом свете, наконец, озарилась светом факела. Гилтиас вздрогнул, встретившись взглядом с чародеем. Радужка – расплавленное золото вокруг неправильной формы зрачков – мерцала в свете живого пламени, зло, в чем-то насмешливо… Золотом же отливала кожа странного металлического оттенка. Раб сидел на полу в углу, поджав худые ноги под холщовую рубаху, но руки – то же золото, в самом деле очень худые, хрупкие, а пальцы красивые, длинные… Если их и ломали, то теперь не видно. А вот следы плети и видеть не нужно, уж запах крови он не перепутает ни с чем. И еще – пепла и роз… Как странно. Шагнув ближе, дракон склонил голову к плечу, разглядывая седые спутанные пряди, острое, с какими-то лисьими, но удивительно красивое лицо, глаза эти… Завораживающие. И усталость в них… Не ненависть даже. И не страх, не обреченность, просто усталость.       - Язык-то он понимает, это точно, и говорит тоже, кажется… молчит, господин, как лягушка об цаплю! А сотрудничать никак не хочет! Мы уж и по хорошему к нему, и с ласкою, ведь у хорошего хозяина как любимая кошка Владыки будет, светлых ему лет и котят побольш… тьфу, прости Боги. А он то сбежать норовить, то вот, даже, кусается! А что с лекарем сделал?! Где я теперь такого хорошего лекаря найду?       - Что сделал? – Даже заинтересовался дракон, жадно глазея на… вот уж правда чудо. Как в жидкое золото макнули. Внутри зарождалась дикая смесь алчности и желания.       - Про какую-то травку сболтнул, тот и уехал искать, мол, полезная… Сво… бодолюбивый, в общем, чародей. Никак такого нельзя продавать. Разорюсь я на нем, ай-яй…       - Я его покупаю.       - Господин?! – Торговец захлебнулся словесным излиянием и вытаращился на дракона. И пленник тоже уставился внимательно… Скривил губы, презрительно, надменно. Будто бы не он тут в цепях сидит, и слаб, видно, настолько, что и встать не способен. Ну да Гилтиас помог – ухватил за ведущую к ошейнику цепь, вздернул наверх, второй рукой удерживая за плечо. Хорош! И жаркий какой… Или температура? В таких условиях – может быть.       - Я его забираю. Сейчас. Назовите цену.       - Господин, он же!...       Хитару хватило одного, совсем легкого удара тяжелой камчи, чтобы он резко передумал и назвал совершенно грабительскую цену. Как будто не проблемного раба с рук сбывает, а породистого рысака! Работорговец потом еще долго пытался в себя прийти, когда ему заплатили, не торгуясь, да еще ковер стребовали. Для доставки.       Если маг и пытался в процессе полета до дворца сбежать, то Золотой этого не заметил. А когда, уже во дворе у фонтана, развернул свое приобретение, выяснилось – все-таки придавил… Хилый нынче чародей пошел. Ну да теперь сбежать уже не сможет. Цепь такой точно не порвет.       - Это – отмыть, подлечить и в мои покои, - обернувшись человеком, дракон сладко потянулся. Давненько он что-то крылья не разминал, а перелет до дворца – так, хвостом подать. Больше суеты, чем удовольствия.       Давно поджидающие слуги закивали. Промедлений господин не любил, а вот за расторопность и хвалил, и одарить мог, да и приятно угодить «Князю». Формально правителем Гилтиас не был, но… Больно много от дракона пользы получалось. И караван высмотрит, и корабли проведет, и разбойничью банду… Что он с ними делал, никто не знал, версии расходились, но – не разбойничали.       Чародея уволокли. И отмоют (все-таки камера чистоте не способствовала, а на золото хочется смотреть на чистенькое), и осмотрят, и обязательно подлечат. И доставят, а как же. Новые игрушки дракон всегда сначала при себе держит, пока не наиграется. А чародей – это не то, чего хватит на пару ночей. Но как смотрел, а? Как смотрел! Гилтиас примерно так же взирал в том месяце на забредшую в его покои крысу. Паршивец.       Гилтиас любил свой дворец. Некрупный, выстроенный красивым полумесяцем с зеленым внутренним двором и роскошным садом вокруг, он был совершенством. Белый и золотой мрамор, янтарь и яшма в отделке, очень много солнца в огромных окнах из чистейшего стекла. Гарем занимал левое крыло, слуги и службы – правое, первый этаж центральной части предназначался для праздников, встреч с гостями, были здесь и гостевые покои, второй этаж занимала роскошная библиотека, выше шли уже его собственные покои, и вот эти-то комнаты он искренне обожал.       Дракон и сам озадачился своему решению, стоит сказать. Нет, в его покоях частенько бывали наложницы или наложники, а порой и те, и другие разом. Но жили даже самые новые рабы всегда отдельно. Здесь же он даже не обдумывал свой выбор: чародея хотелось держать не просто рядом, а буквально – под рукой. Желательно в своей же спальне, хотя комнат хватало. Возможно ли это осуществить? Собственная магия золотого и цепь исключали возможность побега лишенного сил раба. А что до удобства? Допустим, перетащить софу к окну, поставить ширму… Или нет, устроить того ближе к ванной комнате, тогда и ширмы с «дополнениями» не понадобится. Исключить из этой части комнаты намеки на оружие, и… Пожалуй, так и стоит сделать.       Следующий час Гилтиас с энтузиазмом занимался устройством угла для чародея, гадая, где того носит. Может, он все-таки слишком сильно сжимал ковер? С него там позолоту в купальне не сдерут?!       Для начала он убрал всю мебель из угла вообще, затем – перетащил ковер с длинным ворсом и дивным рисунком. В стену вогнал тяжелое кольцо для цепи. Никаких угрызений совести за подобное содержание чародея Гилтиас не испытывал – маги коварны и хитры, так во всех книгах пишут. А словам работорговца можно было верить… Если он оттуда сбежать пробовал, то и тут попытается.       Скинув с собственного ложа несколько больших и пару мелких подушечек с неизменными пушистыми кисточками (Гилтиас любил их дергать, у всех свои слабости), дополнил «спальное место» золотистой шкурой пустынной рыси – громадной зверюги, которая просто чудесно пряталась среди барханов. Густой мех согреет в холодные ночи, а в полдень не станет слишком жарок.       Ага! Чуткий слух уловил шаги и тихий перезвон. Гилтиас распахнул дверь и едва не облизнулся – солнечный свет тут же облюбовал золотистые ключицы и худые плечи со свежими рубцами. Рубаху у раба отобрали, выделили белые шаровары с кисточками на поясе. Такой талии, пожалуй, позавидуют иные наложницы… А вот ребра на пересчет. Нехорошо. Но кожа, кожа! Коснуться бы, узнать, какова она на вкус, расписать басмой худые запястья и собственное клеймо оставить на бедре. Дракон рассматривал свою новую игрушку – до тех пор, пока не понял: его рассматривают тоже. С почти брезгливым равнодушием. Золотая маска лица – потрясающе красивая, хотя, пожалуй, не все согласились бы с Гилтиасом. И радужка тоже золотая, и все это – его, его! Цепь бы тоже позолотить… Для этого хватает несколько движений рук.       Идеально. Совершенно. Дракон только теперь замечает двух слуг, приведших раба, отпускает их жестом, тянет за конец цепи – ошейник впивается в чужое горло, хочешь, не хочешь, а шаг сделаешь. И еще один. А ступни узкие, аккуратные, и щиколотки тонкие – пальцами обхватить можно.       Конец удлиненной магией цепи закрылся на кольце. Раб почти незаметно – но дракон-то ждал, заметил – скривился, одарив жутковатым взглядом. Да, такого приручить будет непросто…       Даже вжатый в стену, даже с горлом, сжатым сильной рукой, страха он не выказал. Но Гилтиас его чуял. Чуял, как и магию, как и усталость, и тоску. Ощущал. И, почти припадая раскрытыми губами к коже на виске, там, где языком можно было бы ощутить биение пульса, впитывал этот запах, спрятанный страх, тлен и пепел, розы и масло после купальни.       - Ты можешь думать, что хочешь. Но теперь ты мой. И тебе этого не изменить, - шепнул Золотой – и согнулся от боли, когда пленник ударил. Сколько там силы-то, в тщедушном этом теле? Да только бил он знающе, коленом под дых. А после и сам упал, жаль, что в подушки, откинутый драконьей рукой.       - Зс-с-сря, - выдохнул Гилтиас, медленно выпрямляясь. Пальцы сами сомкнулись на камче.       Он ударил бы. Остановил взгляд раба – презрительный, тяжелый, золотой. Он даже прикрыться, защититься на попытался, только выдохнул хрипло, да в глаза взглянул – так, что пальцы разжались, оставляя камчу у пояса. Недовольный, Гилтиас ухватил конец цепи и дернул на себя, почти полностью сокращая ее длину – сидеть у крюка еще можно, лечь – уже нет. Ухватив седые волосы на затылке, повернул голову новой собственности, скользнул языком по виску. Чуть солоноватая кожа отдавала мылом и металлом. Восхитительно. И выдохнул смешок в ухо, заставив вздрогнуть.       - Любого можно приручить. Или сломать. Так стоит ли мучиться, Сокровище мое? Ты все равно никуда от меня не денешься. Он выпрямился, не дожидаясь ответа. И вышел, оставляя раба наедине с собой. Пусть думает… Отдав несколько приказов, вышел во двор, а вскоре взлетел. Размяться, развеяться и не пришибить золотого паршивца.

***

      Вернулся Гилтиас только к ночи. Искупался, с удовольствием понежился в умелых руках одной из рабынь – та умела сотворить с мышцами просто невероятное, и за такой массаж можно было бы платить золотом по весу массажистки. В свои покои, взяв пару книг и вино, шел с любопытством. Он приказал пленнику воды не давать, а вот себе принести и поставить подальше – и воды в прозрачном запотевшем кувшине, и свежих фруктов-ягод.       Раб сидел там, где его и оставили. Привалился к стене, прикрыл глаза… Солнца теперь не было, зажженные огни высветили острые скулы, и ключицы эти потрясающие… В такие воды налить можно – не выльется. Почему-то кольнула жалость. Налив в узорчатую пиалу воды, дракон подошел к чародею. Как его зовут-то, кстати? А то все раб да маг, а имя – это уже другое.       - Пей.       Тот, открыв глаза, коротко взглянул на пиалу, сжатую в руках «хозяина» - пить предполагалось с рук. Подняв голову, кривовато улыбнулся. Любопытство Гилтиаса зашкаливало: выпьет ли? Ведь понимает: откажется сейчас, завтра, может, завтра вечером, а потом все равно придется. И сохранить гордость уж только не получится. Только глупость.       - Пей, чародей. Или тебе силы не нужны? – Усмехнулся дракон, поднося край пиалы к узким губам. И удовлетворенно улыбнулся, когда раб послушно – ишь ты! – сделал пару глотков (а больше там и не было). – Вот и умница. Можешь пройтись до уборной, - сообразил Гилтиас, удлиняя таки цепь. Да, с этим надо будет продумать, если хочется держать чародея на коротком поводке.       Стоило рабу вернуться, как положение его оказалось прежним. Золотой взгляд обжигал. Чудно еще, что молчит, если язык знает. Не просит ничего, не требует.       - Надумаешь спать – попроси как следует, предложишь что интересное – удлиню поводок. Хорошего вечера!       Гилтиаса ждали фрукты, вино и книги. И увлекательное наблюдение за неподвижной собственностью. Не смотреть на Сокровище было невозможно, даже замерший беззвучной статуей, он приковывал внимание. И явно не собирался ни просить, ни угрожать, ни требовать. Так что, когда – уже за полночь – Гилтиас лег, тот все еще сидел у стены, вытянув босые ноги и закрыв глаза.

***

      Наутро Гилтиас с легкой досадой взглянул на затихшего у стены раба. Тот вряд ли в самом деле сумел поспать, сидя-то, хотя… Слишком уставшим не казался. И даже послушно напился из пиалы, одарив нечитаемым взглядом. Дракона почему-то не оставляло ощущение подвоха… Отпустил чародея до уборной, потом, помедлив, снова укоротил цепь. Нет уж, много воли давать не стоит. Обойдется!       Сам Гилтиас предпочитал отмокать в ванной по утрам не меньше получаса. Собирал мыло с разными запахами, и перед купанием долго выбирал самый приятный, сушил волосы заклинанием, а попутно – планировал, чем займется днем. Планы, однако, нарушились – стоило открыть дверь, как мимо деловито протиснулась весьма скромно (и весьма богато, в белый шелк) одетая рабыня. Гордая, чуть надменная, удивительно наивная и чистая, она сочетала в себе несочетаемое и была, вероятно, лучшим приобретением дракона. На ложе он ее так и не взял, хотя порой лениво пытался соблазнить. Но ценил – за деловую хватку, в первую очередь. Именно она, по сути, управляла и домом, и мануфактурами, и казной… Незаменимая женщина, и за это ей позволялись многие вольности. Гилтиас даже подумывал дать ей свободу в благодарность, но настолько благороден не был.       - Мне нужны ваши подписи здесь, здесь и здесь. Чернильница где?... Так, подождите, вот здесь вчитайтесь. Нужно менять поставщика.       - Зачем?       - Ворует. Это ваша почта. Здесь – государственный заказ… Нужно найти пропавший караван. Там вся информация в свитке.       Гилтиас слушал краем уха. Куда больше его заинтересовала реакция пленника – тот как-то странно оживился, часто заморгал, озадачился… Хихикнул! Немного истерично, но хихикнул! Гм, наверное, надо побольше воды ему давать? А потом…       - Здравствуй, Посвященная.       …И бумаги, свитки, письма – все это рассыпалось по полу. Рабыня медленно обернулась – вздрогнула, отшатнулась при виде раба.       - З-здравствуй, маг…

***

      - Госпожа Крисания, - мурлыкнул Гилтиас. – Так вы знакомы с моим новым приобретением? Как неожиданно… Вы, помнится, утверждали, что после кораблекрушения знакомствами не обзавелись. Неужто ваш… Знакомый… Также не из этих краев? Прелюбопытно!       Устроившись в кресле, он склонил голову на бок, разглядывая рабыню. Надо сказать, госпожой он ее звал без иронии, пользы та приносила столько, что заслуживала и уважения, и почета, и подарков. А тут, оказывается, она обладала еще одним качеством: информацией о покупке.       - Маджере? – Кажется, девушка даже не слушала «хозяина». Ну да, и тоже таращилась на чужую собственность. Собственность, надо сказать, тоже выглядела чуть пришибленно, недовольно так. Дракон подумал и тоже недовольно нахмурился. Спаси их боги, если они хоть чуть-чуть больше, чем друзья! Своим делиться он был не намерен. Абсолютно.       - А ты много знаешь других магов моей расцветки? – Ага, у раба ехидство прорезалось. И сам он расслабился, ноги вытянул, вздохнул. – Пресветлый Элистан очень просил попробовать найти тебя. Сказал, твой корабль пропал в шторм, когда ты направлялась к островам. Я решил, что отказ – не в моих интересах, тем более. Далековато тебя занесло, Посвященная… До владений Всебесцветной и то ближе.       - А… Почему…       - Потому, - он бросил взгляд на дракона и хмыкнул. – Не надейся, хоз-зяин, она многого тебе не расскажет, мы не настолько хорошо знакомы.       - Даже имени не скажет? – Дракон склонил голову набок, не птичьим, а каким-то очень хищным жестом. И только что не облизнулся. Крисания, солнышко мое разумное, как, говоришь, зовут твоего знакомого мага причудливого оттенка?       - Рейстлин. Маджере…       - Рейстлин, - довольно протянул Гилтиас. Прокатил имя по языку, распробовал, едва не промурлыкал. Все вышло весьма забавно. Раб разговорился, Крисания не пристает с бумагами и документами, да и имя оказалось вкусным. Тоже золотым.

***

Какое-то количество дней или недель спустя.

***

      Вино горчит на губах привкусом жаркого металла. Вино застит глаза хмельной пеленой цвета расплавленного золота. Вино, а не злой взгляд золотых глаз всему виной. Вино оставляет гранатовые цветы на белых простынях, вино течет по жилам, и сердце в нем выкупано, и душа пьяна. Чужой страх – пряный, сладкий, душный. Его можно губами собрать с линии пульса под золотой кожей на шее, на виске, и вот здесь, под ключицей. Гремит тяжелая цепь, мешается, перекрывает доступ к хрупкому уязвимому горлу. И даже золото кажется слишком дешевым, слишком тусклым. Ошейник размыкается под пальцами, и дракон ссадины зализывает широко, влажно. Едва не урчит, вдавливая своего чародея в постель, а сопротивление… Что там того сопротивления? Запястья одной рукой перехватить можно – нежные, тонкие, шрамы на них совсем зажили, браслеты магию на себя тянут, прожорливые, тяжелые.       От седых волос травами пахнет. А тут, за ухом, всего слаще, и маг горячий – кажется, вот-вот обожжет, раскаленным металлом руки до кости проберет.       - Р-р-рейстли-и-ин, - не то мурлыканье, не то урчание, до мурашек по спине, до непроизвольной дрожи – в самое ухо, прежде, чем самый краешек прикусить, зализать виновато, и к узким губам прильнуть, наконец… Кусаться?! – Мое!       Гилтиас целует снова, и уже не вино несет металл к языку. С силой раздвигает языком – губы, коленом – бедра, запястья чародея сжимает в ладони до синяков, и на мурлыканье ласковой кошки это уже не похоже вовсе. Звери, дорвавшиеся до добычи, урчат тоже.       А дракон дорвался. Его, его! Все это – его, от острых ключиц до не менее острых коленок, от злых желтых глаз до тонких щиколоток. Его! И целует он жадно, взахлеб, уже не встречая сопротивления и не понимая, что нет его не по согласию – но от того, что слишком долго сжимаются на шее раба пальца… А после, выпустив, слушает частое хриплое дыхание с восторгом, да кровь с раскрытого рта сцеловывает свою собственную.       Хочется получить все и сразу. Ворваться, вторгнуться, к себе прижать и самому вжаться – так, чтобы до боли, чтобы ни выдоха, ни стона уже не смочь извергнуть. Хочется растянуть каждое мгновение в вечность, заласкать, занежить, все наслаждение подарить, все звезды.       Да что ж он не угомонится никак! Что ему не так?... Та же цепь легко сминает золотые изящные руки, к изголовью цепляется, и вот теперь-то можно скользнуть уже двумя руками по груди и плоскому животу, до перспективы бедер – и обратно, и бедра коленями развести, щекой о колени потереться, губами наверх скользнуть, и не выпускать уже до того мгновения, как затвердеет плоть.       Дракон щекой о живот чародея трется, короткие укусы-метки под ребрами оставляет, и там, где золото на них натягивается, ногтями проводит без нажима, до белесой, темной медью быстро наливающейся линии.       До безумия. До слепоты. До жадных «мое!» его обнимать хочется, золото это своим сделать, все – своим. Как тонка кожа! Как легко окрашивается шпинелью и гранатом, и кровь его солона и сладка, тонкие царапины теперь паутиной тянутся. Масло из флакона пахнет полынью и ночью. Первый стон чародея слаще меда, и Гилтиас кусает за бедро снова, вталкивает пальцы, и тесно ему, узко, горячо, восхитительно. Испарина на золоте красива особенно.       Чародей покорен. А может быть, просто не может сопротивляться? Дракон не думает. Он вообще не думает уже, и вторгается, как хотел, до темноты, до всхлипа (своего ли? Чужого ли?), и под губами его чужой пульс бьется часто-часто, задавая ритм.       Шумит в голове, вино плещется океаном, и нет в том океане границ и берегов, только волны, волны, волны…       Гилтиас засыпает вскоре, положив голову на грудь чародея. Тот почему-то не торопится обнять (ах да, цепь!), дышит тяжело, хрипло, и весь он – его, его!... До утра остается еще несколько часов.

***