Со скоростью света

Dark Life Note — Frozen Silence

      Шиори, свесив ноги вниз, сидела на деревянном настиле спиной ко входу в дом, и лучи луны, льющиеся с неба, высвечивали на ее плечах, бедрах, лице серебристые блики, делающие и без того беззащитный облик девушки еще более трогательным. Танджиро замер, ошеломленно изучая ее профиль, и на секунду забыл, как нужно дышать, но после волевым усилием собрался с мыслями и сделал несколько шагов вперед, чтобы усесться рядом с ней и устроиться поудобнее.       Когда Танджиро вышел на крыльцо, Канэцугу даже не дернулась — во-первых, интуиция еще с самого момента ее ухода в своей излюбленной издевательской манере предупредила ее, что долго побыть наедине с самой собой у нее не получится, во-вторых, Камадо топал как слон и даже не пытался скрываться. Хотя девушка небезосновательно полагала, что он делал так специально, потому что не хотел ее пугать. Парень выглядел взволнованно и виновато, постоянно принюхивался к ней — сначала Шиори подумала, что от нее плохо пахнет, потому что она мылась наспех, но потом вспомнила, что этот истребитель полагался на свой нюх, — и в принципе вел себя несколько дергано: перебирал пальцами пояс домашней юката и постоянно кидал на нее быстрые взгляды, собираясь с мыслями, силами или чем там еще.       Девушка прекрасно знала о том, что именно собирался сказать ей Камадо; даже без дурацких подсказок интуиции было понятно, с каким конкретными намерениями он к ней пришел. Чтобы не смущать парня, Шиори не поворачивалась к нему и не пыталась сверлить взглядом, хотя ей очень хотелось; все же ее нерешительный собеседник был очень и очень щедр на эмоции, которые запросто отображались на его лице, — Танджиро был открытым, честным и запредельно искренним, не чета ей самой, и это немного подкупало.       Канэцугу уже давно разучилась обижаться на людей и их жесткие, порой даже жестокие, и несправедливые слова — в свои восемнадцать лет она перестала реагировать на остроты в свой адрес и принимать их близко к сердцу. Даже если она не хотела, жизнь заставила — теперь Шиори по праву могла назвать себя толстокожей, потому что ее на самом деле было сложно задеть. Плюсом ли это было, минусом ли, девушка не знала, — не то чтобы это доставляло какие-то проблемы, — однако ей было интересно послушать, что собирался сказать Танджиро.       Камадо переживал; все слова, которые он заготовил, собираясь извиняться перед Шиори, вмиг забылись. Даже если сейчас от нее пахло лесом после дождя и ромашкой — спокойствием и расслабленностью, — Танджиро все равно небезосновательно полагал, что где-то в глубине души Канэцугу тщательно скрывает свою боль, которую не хочет показывать, как и говорила Хиса-ба-сан. Он до сих пор помнил, как резко и сильно пахнуло от нее тщательно выверенным равнодушием и холодом, когда он необоснованно обвинил ее в бесчеловечности и жестокости. Сейчас он понимал — Шиори, тонкая, изящная Шиори смогла сделать то, чего он никогда не смог бы сделать самостоятельно: убила своими руками человека, которому смерть была лучшим избавлением от мучений.       Танджиро не знал, не имел ни малейшей догадки, что должно было случиться в прошлом Канэцугу, чтобы так хладнокровно, без малейших сомнений, без промаха, в одно движение она могла без колебаний вонзить танто прямо в сердце мужчине, просившему смерть от чужой руки. Истребитель не переменилась в лице, не дрогнула, и запах ее не заиграл новыми красками, выдавая иные эмоции, — она сделала это так, как будто это было ее каждодневным занятием.       Было немного неуютно — Шиори могла резать людей с той же легкостью, что и демонов, а сейчас он сидел практически плечом к плечу с гипотетическим убийцей; однако Танджиро ей верил — Канэцугу никогда не причинила бы вреда беззащитным существам, не желающим умирать.       Волосы девушки, все еще немного влажные, облепляли плечи и спину, затянутые в домашнюю светло-голубую юката; в руках она крутила широкий костяной гребень, которым, видимо, истребитель собиралась расчесывать слипшиеся после мытья пряди. На некоторое время Камадо залип на тонкие мозолистые пальцы, вращающие узорчатый предмет в различных направлениях, — наверное, Шиори могла играть на каком-то музыкальном инструменте наподобие бивы или сямисэна. Представить ее с чем-то из семейства струнных было легко, даже сильно напрягать воображение не пришлось — фантазия нарисовала грушевидную лютню в объятиях Канэцугу, ее пространный, расфокусированный, нежный взгляд и чуть склоненную вбок голову, рассыпавшиеся по плечам иссиня-черные волосы с золотисто-желтыми концами…       Танджиро мотнул головой, отгоняя от себя лишние мысли, совершенно неуместные в данный момент. Ему следовало сконцентрироваться на предстоящем разговоре, а не на всяких глупостях. Парень перевел взгляд на бледное лицо Шиори, которая так и не повернулась в его сторону. Она, запрокинув голову назад, неотрывно смотрела на круглый диск луны, и ее глаза, отражая серебристый свет, выглядели почти кристально-прозрачными.       Истребитель набрал в грудь побольше воздуха и выпустил его, как если бы он активировал техники Дыхания; Канэцугу повела плечами, ставя обе руки позади себя и откидываясь таким образом назад, и сползшие по спине пряди волос обнажили широкую полосу застарелого шрама.       Для Танджиро никогда не составляло особого труда извиниться, особенно если он понимал и принимал, что виноват только он и никто другой, но почему-то это правило не работало с Шиори, возможно, потому, что это была первая девушка, с которой он так тесно — если это можно было так назвать — общался на протяжении некоторого времени и которую успел крепко задеть своими собственными неосторожными словами практически сразу после их непродолжительного знакомства. Он никогда ни с кем не говорил подобным образом, никогда не называл кого-то столь жестокими словами, но увиденное его шокировало и выбило из колеи, однако это не отменяло того факта, что он был чертовски неправ. Вспоминая короткое удивление, сменившееся болезненным равнодушием, Камадо раз за разом корил себя и костерил на все лады.       Ему не хотелось видеть на спокойном улыбчивом лице даже слабый отголосок боли. Отец всегда учил его, что женщин нужно уважать и защищать, и никогда не причинять им боли.       — Прости меня, — произнес парень на выдохе практически скороговоркой, и Шиори перевела на него меланхоличный взгляд; в ее светло-серых, почти белых радужках плясали серебристые искры, перетягивающие на себя все внимание. Танджиро никогда и ни у кого не видел столь изумительных глаз и не переставал восхищаться необычной притягательности цвета. Он постарался внутренне себя успокоить, понимая, что тараторит от волнения слишком быстро, и продолжил уже куда более размеренно, хотя голос его по-прежнему слегка подрагивал: — Я был не прав. Мне не следовало говорить что-то подобное никогда в своей жизни, но я настолько сильно был шокирован, что не уследил за своей речью. Я очень сожалею.       Канэцугу молчала не потому, что ей нечего было сказать или она не хотела принимать чужие извинения, а потому, что интуиция впервые за долгое время однозначно — и на том спасибо — подсказывала, что сейчас ей не следует торопить события, а лучше дать собеседнику время обдумать произнесенное и добавить что-то еще поверх уже сказанного. Она не торопила истребителя — скорее понимала, чем чувствовала, насколько ему сейчас неловко и стыдно. Признаться честно, Шиори вовсе не ожидала, что Камадо урвет время, найдет момент и придет к ней в полнейшем одиночестве для того, чтобы извиниться.       Не сказать, что девушка вообще не осознавала, по какой причине Танджиро просил у нее прощения, просто… она практически никогда не слышала слов извинения в свою сторону, поэтому до сих пор не до конца понимала смысл сказанного. Канэцугу спрятала взгляд в пушистых ресницах и перекинула нечесаную копну волос через плечо, находящееся в непосредственной близости от собеседника, закрывая таким образом уродливый шрам на шее, чтобы не отвлекать парня лишний раз, — истребитель прекрасно знала, как сильно могут притягивать к себе внимание страшные и некрасивые вещи.       Она не стыдилась своего тела, попросту не умела, не была научена — зато за нее прекрасно делали это все окружающие, и каждый раз происходило одно и то же: стоило ей обнажиться чуть больше положенного, на нее пялились во все глаза и отворачивались с ужасом и недоумением. Это отталкивало и людей, и саму Шиори — сложно было общаться с человеком, когда он не принимал ее целиком и полностью такой, какая она есть.       Телодвижения девушки не остались незамеченными, и сердце Камадо болезненно сжалось, когда она заслонила волосами широкую полосу на шее — ему было тошно даже представлять, что могло оставить такой след. Как будто бы… Канэцугу держали на цепи и в течение долгого-долгого времени не снимали с нее громоздкий ошейник. Но кто мог это сделать? Кто мог таким образом поступить с живым человеком?       — У тебя тогда на миг в глазах… такая боль отразилась, а потом сразу застыла, как замерзшее озеро, — проговорил Танджиро, неожиданно полуоборачиваясь к девушке, и она вновь вскинула на него спокойный, чуточку уставший взгляд. — Я был ошарашен, потому что ты, такая улыбчивая, доброжелательная, так по-сестрински отнесшаяся к несчастным детям, переменилась в одно короткое, совершенно незаметное мгновение и… — голос парня дрогнул, захлебнулся на один миг, и Шиори склонила голову чуть ниже, показывая таким образом свою готовность слушать; истребитель нашел в себе силы севшим голосом закончить: — Убила… человека.       Камадо пронаблюдал за тем, как медленно и устало девушка закрыла глаза и затем снова их открыла, не меняясь в выражении; она по-прежнему не сожалела. Не сомневалась. Она сделала нечто подобное, потому что могла. Потому что хотела помочь — и вместе с этим облегчить чужую участь.       — Я знал, что демоны убивают демонов, демоны убивают людей, люди убивают демонов, но я никогда не видел, как один человек убивает другого, — признался Танджиро обреченно и кривовато улыбнулся. — Мою семью убили демоны, а видеть, как ты обрываешь жизнь того мужчины… это просто снесло мне крышу. И я сорвался на тебе, не видя всей картины целиком. Ты не заслужила подобного обращения. Мне очень жаль, Шиори-чан.       Без единого лишнего слова Танджиро забрался на крыльцо с ногами, сев на колени, склонился перед Канэцугу, почти касаясь лбом пола в догэдза [1]. Если бы он сейчас мог наблюдать за сменой выражения ее лица, то он увидел бы, как высоко поднялись брови Шиори в неподдельном изумлении — девушка опешила и подавилась заготовленными заранее словами, потому что не имела ни малейшего понятия, как она должна в данной ситуации реагировать. Интуиция гаденько хохотнула на задворках сознания, наслаждаясь тем, что ее хозяйка в очередной раз попала впросак, и истребитель искренне посоветовала своей способности заткнуться.       — Поднимись, пожалуйста, Камадо-кун, — спустя некоторое время, в течение которого собеседник ни разу так и не пошевелился, произнесла Канэцугу, призвав себе на помощь все свое спокойствие. — Я хочу видеть твое лицо, а не твой затылок.       Танджиро медленно распрямился и вопросительно, но все еще виновато взглянул на девушку; на один короткий миг она растерялась — от нее остро пахнуло топленым воском, — но тут же взяла себя в руки, и, когда парень уселся обратно рядом, свешивая ноги с деревянного крыльца, на бледном лице читалось полнейшее спокойствие с тонкой, едва уловимой ноткой усталости. Слабый порыв ветра донес до чуткого носа истребителя аромат свежескошенной травы и солнца, и он с искренним наслаждением вдохнул поглубже, все еще не отводя взор от Шиори.       — Меня учили, что людей нужно защищать, — сказала Канэцугу после недолгого молчания во время обмена взглядами, моргнула и вновь посмотрела на круглый диск луны. — Самое ценное, что есть у людей, — это их жизнь. Мне вдалбливали это в голову на протяжении нескольких лет. Такова задача и миссия истребителей демонов — быть хранителями мира и спокойствия обычных гражданских даже ценой своей собственной жизни. Как бы тебе ни было страшно, больно, как бы тебе ни хотелось делать то, что хочется — у нас два пути, убить или быть убитым, другого не дано.       Шиори замолчала, подставляя лицо лунному свету, и серебристые лучи рассеялись по ее коже, делая ее практически снежно-белой, фарфоровой, пробежались по челке и встрепанным волосам, сконцентрировались на глазах, отливающих платиной.       — Да, ты вправе звать меня чудовищем, потому что я убиваю людей без сожалений. Но… ты когда-нибудь думал, Камадо-кун, сколько страданий испытывает человек, наполовину изгрызенный демоном? С перебитым позвоночником? Истекающий кровью? С разодранным животом? Да так, что жизнь уже не мила, что нельзя и пальцем пошевелить, потому что боль начинает глодать моментально, — девушка повернула к нему голову неожиданно резко, и Танджиро безошибочно разглядел крохотную складку между бровей, выдающую все ее напряжение. — Все, что такому человеку нужно, — это смерть, максимально легкая, максимально безболезненная, способная освободить от агонии, провожающей его в последний путь. Я обучена лишать людей жизни, когда у них нет больше шанса на выживание. Если человек сам того хочет, я освобождаю его душу от оков боли.       Шиори замолчала, с пристальным, каким-то необычайно болезненным вниманием разглядывая лицо собеседника, и складка между ее бровей разгладилась.       — Можешь называть это как угодно, но меня учили звать это проявлением милосердия, — глухо произнесла Канэцугу, явно передразнивая кого-то, и кривовато улыбнулась, и эта улыбка сделала ее совершенно беззащитной. Танджиро только сейчас понял, что убийство не доставляло девушке совершенно никакого удовольствия, о чем он имел глупость подумать ранее, наоборот, ей это претило, даже несмотря на то, что она понимала осознанную необходимость этого действия. — Я делала то, что считала должным. Ты не обязан был извиняться. Я не в обиде.       Шиори словно стукнуло по голове, и она спешно и неловко свернула разговор: и так наговорила слишком много лишнего, раскрыла душу чуть больше, чем хотела изначально, и это осознание заставило ее почувствовать себя максимально неуютно, что тут же отразилось на ее поведении. Девушка обняла себя руками и чуть сгорбилась, словно это могло ей помочь оградиться от внимания со стороны чуткого Танджиро. Интуиция насмешливо щелкнула ее по носу и жизнерадостно сообщила, что так просто от нового знакомого она не отделается.       — Прости меня, — еще раз попросил прощения парень, и Шиори в ответ лишь слегка скованно кивнула, не желая больше вступать в полемику на эту тему. — Это должно быть очень сложно — нести все в себе, — добавил Камадо, сокрушенно покачав головой, и его лицо сделалось очень грустным.       Канэцугу не очень понимала, по какой причине он настолько сильно переживает за нее и вместо нее, ее больше беспокоило, что она впустила его немножко дальше, чем планировала.       — Шиори-чан, ты… никогда не думала о том, что тебе нужно с кем-то… поделиться тем, что тебя гложет? Я н-не говорю, что именно со мной, но… возможно, если бы ты попробовала делиться с кем-то своими мыслями, то тебе было бы легче? Да, я знаю, что это не мое дело, потому что мы знакомы едва ли четыре дня и я вообще не имею права тебе что-либо советовать. Хиса-ба-сан беспокоится о тебе, — признался Танджиро и с волнением заглянул в глаза собеседницы.       — Ты специально выбрал самый худший способ давления на меня из всех, которые ты только мог придумать, — слегка раздраженно проворчала девушка, явно уязвленная тем, что Камадо столь точно попал в ее самое слабое место, хозяйку Поместья Глицинии, бывшую ей почти что родной. — Это она тебя надоумила прийти ко мне?       — Нет, конечно, нет, — отрицательно помотал головой Камадо и виновато улыбнулся. — Я пошел тебя искать почти сразу после того, как ты ушла, и она подсказала мне, где тебя искать.       — И заодно высказала свое беспокойство? — недоверчиво спросила Шиори, садясь поудобнее; Танджиро обратил внимание, что Канэцугу расслабилась и стала вести себя чуть менее скованно, чем до этого, в частности, с ним самим — это значило, что градус напряженности в их отношениях спал, что не могло не радовать.       — Скорее, это я высказал свое беспокойство, — честно произнес парень и смущенно почесал кончик носа. — Я хотел извиниться перед тобой и не знал, куда ты ушла.       — Хорошо, допустим, — подозрительно прищурилась девушка, чуть склоняя голову вперед, что придавало ей поразительное сходство с той самой кошкой по кличке Курохимэ.       Интуиция в голове Шиори трезвонила на все лады, чрезмерно жизнерадостно уверяя ее в том, что так просто она от назойливого Камадо избавиться не сможет. «Отлично, — тоскливо подумала Канэцугу, — просто чудесно». Способность, если бы могла, ухмыльнулась бы — во всяком случае, предчувствие ясно подсказывало, что Танджиро принадлежит к той породе людей, которым легче дать желаемое, чем объяснить, почему нельзя. Теперь же Шиори предоставлялась уникальная возможность изменить свою жизнь раз и навсегда, и, к сожалению, здесь так страстно любимое ей право выбора отсутствовало, потому что варианта было два: поддаться на попытки завоевать ее доверие и стать с ней друзьями или поддаться, но с радостью. В конце концов, Камадо был с ней совершенно искренним, и это самую малость подкупало.       О, Ками-сама, кто бы знал, как сильно она не хотела связывать солидный кусок своей жизни с сумасшедшей троицей истребителей. Канэцугу не любила шум, социализацию и постоянное общение со сходящими с ума людьми — все три компонента, в ее понимании, объединялись в адскую смесь в лице Камадо, Агацумы и Хашибиры. Что там с Незуко, девушка пока не знала, но надеялась, что она будет адекватнее парней.       Интуиция зашлась в истерическом хохоте, когда Шиори протянула Танджиро свой гребень, который до этого крутила в тонких пальцах. Истребитель перевел взгляд с узорчатой расчески на лицо девушки и замер: она улыбалась ему спокойно и искренне, и глаза ее слабо высвечивались лунным серебром.       — Я всегда была плоха в плетении причесок, — сказала Канэцугу легко и весело, вкладывая гребень в его ладонь. — Может быть, ты можешь мне помочь?       — Могу, — слегка заторможенно кивнул Камадо, и собеседница улыбнулась ему чуть шире, но с очевидным налетом усталости — все они вымотались за прошедшие несколько дней, и сейчас им следовало надлежащим образом отдохнуть.       — Спасибо, — искренне поблагодарила его Шиори и перекинула копну волос себе за спину; Танджиро неловко сел позади нее, скрестив ноги и тут же осторожно, почти ласково пропуская темный шелк прядей сквозь пальцы. Когда-то давно Камадо так расчесывал волосы и Незуко, и Ханако, и даже маме, если приходилось, но ни разу не ощущал такого затаенного волнения, расходящегося импульсами по всему телу.       Гребень скользил по иссиня-черным волнам спокойно и легко, и луна игриво смотрела на них сверху, сверкая серебристым глазом-диском. От девушки пахло свежескошенной травой и солнцем, зеленым чаем, ноткой кислой сливы, а еще — лесом после дождя и горьким грейпфрутом, и этот запах, кажется, заполнял легкие истребителя целиком.