Со скоростью света

      Неуверенный язычок пламени колебался на фитиле наполовину сгоревшей свечи вправо-влево, вправо-влево. Светло-серые глаза неотрывно следили за огоньком, танцующим из стороны в сторону, — он был единственным источником освещения в темной комнате, а потому тщательно оберегался маленькими ладошками, трепетно защищающими пламя от любого дуновения ветра.       Ей с трудом удалось утащить полусгоревшую свечку и коробок с единственной спичкой, — кто бы знал, сколько усилий ей пришлось приложить, чтобы никто ничего не заметил! — и теперь ее старания окупались втройне.       Она завороженно следила за пляшущим в ее руках пламенем — можно было представить, что это по ее воле рыжий язычок покорно выгибается, взволнованно трепещет, умоляюще дрожит, что это она сама его зажгла и теперь удерживает его силой взгляда, что это ее силы расходуются на то, чтобы поддерживать жизнь в крошечном огоньке. Можно было бесконечно наблюдать за тем, как мягкий жар глодает податливый воск, можно было следить, как пламя медленно стекает по фитилю вниз, а можно было поднести самый кончик пальца близко-близко к рыжеватому огню и воображать, словно это она зажгла его прямо у себя на ногте.       Вязкая тьма отступала примерно в полуметре от пламени, но времени оставалось все меньше и меньше. Не смея пошевелиться, чтобы не лишиться из-за своей глупости спасительного света, она с самого начала замерла у изголовья кровати и неподвижно сидела, немигающе глядя на то, как мерно горит свеча, разгоняя мрак и в комнате, и в мыслях.       Откуда-то из-под закрытой двери потянуло ветром, видимо, кто-то вернулся; она встрепенулась, взволнованно наблюдая за тем, как задрожал огонек, обещающий вот-вот потухнуть. Ее обдало обжигающим страхом, расплавляющим внутренности едким ядом, и в мыслях она отчаянно взмолилась: «Нет-нет, пожалуйста, не надо, еще рано!..»       И ее мольбы были услышаны. Пламя почти погасло, но тут же вновь вспыхнуло ровно и мерно, словно ничего и не произошло.       Она проглотила шумный вздох, готовый сорваться с губ, и с силой зажмурилась, подавляя острую вспышку страха. Не плакать, не плакать, не плакать, упрямо думала она до тех пор, пока удушливый ком, сковывающий горло, не распался из беззвучных рыданий, которые она запихнула себе обратно в глотку, на отголоски ноющей боли.       Она открыла глаза и снова уставилась на трепещущий огонек, немигающе гипнотизируя рыжевато-желтое пламя, — только запомнить чуть подольше, только впитать в себя как можно больше живительного света и тепла и удержать их как можно дольше в сердце. Ей хотелось запомнить каждый изгиб, каждую волну, каждую искру постоянно изменяющегося язычка огня; казалось, что, закрой она сейчас снова глаза, перед ними встанет воображаемая свеча с танцующим пламенем на самом кончике фитиля.       Она знала, что так никогда не бывало, но все еще продолжала беспомощно надеяться на лучшее, словно что-то могло измениться в ее однообразной жизни.       Глаза болели из-за того, что она смаргивала очень редко. Она думала, что если моргнет, то обязательно пропустит что-то очень важное — открывшуюся истину, новое знание, очевидную подсказку, мол, вот же она, почему же ты раньше не обращала внимания!..       Будь ее воля, она бы проглотила этот язычок пламени и с материнской заботой лелеяла бы его у себя в желудке, довольствуясь тем маленьким теплом, которое огонь ей дарил, но она не могла. Все, что ей оставалось, — это неподвижно сидеть и игнорировать чувство, словно ей в глаза насыпали пригоршню песка.       Она заметила, что фитиль догорел почти до самого конца — это означало, что через пару минут ее мирок вновь погрузится в беспроглядный мрак, не оставив ей и капли света. Она быстро-быстро заморгала, исступленно вглядываясь в пламя, будто это могло помочь ей замедлить время или запечатлеть в памяти как можно больше деталей.       Огонек отчаянно затрепыхался, сражаясь изо всех сил; по ее лицу заплясали неровные блики. Ей на какое-то мгновение показалось, словно пламя вот-вот снова выровняется и станет ярче, вновь озарит тусклым светом ее саму и отгонит мрак, вежливо подкрадывающийся со всех сторон и намекающий на то, что пришел его черед.       «Нет! — снова безмолвно взмолилась она, чувствуя, как заполошно колотится в груди сердце. — Пожалуйста, не надо! Не оставляй меня одну!»       Язычок пламени дернулся в последний раз и потух, распространяя слабый запах дыма. Мир вокруг погрузился в беспросветный мрак, и она в отчаянии швырнула бесполезный огарок в сторону, приоткрывая рот в безмолвном, горьком крике.       Тени зашевелились, заинтересованно поднимая головы, и медленно поползли в ее сторону, будто бы оттягивая этот момент до последнего. Она вскинула голову, невидящими, страшными глазами шаря по комнате, и забилась в угол между стеной и кроватью, прижимая к себе одеяло как последнюю защиту, способную уберечь ее. Что-то коснулось ее ноги, и она тихо вскрикнула, подбирая стопы под себя, словно это могло ее спасти.       Она попыталась сосредоточиться: как всегда вытянула из своей памяти образ крошечного язычка пламени, качающегося вправо-влево, вправо-влево, дарующего мягкое тепло и уют, согревающего замерзшие ладони и привлекающего внимание. Стало чуточку легче — дышалось как будто свободнее и глубже, и сознание прояснялось, когда паника уступала место размеренному спокойствию. Она несмело, слегка растерянно улыбнулась, смакуя ощущения, и…       Что-то холодное коснулось ее оголенного плеча, и она судорожно шарахнулась в сторону, больно ударяясь спиной о стену, заскулила, моментально потеряв всю концентрацию, и широко распахнула глаза, безвольно позволяя тьме спеленать ее в цепких объятиях.       Огонек, пляшущий в ее памяти, дернулся в последний раз и погас, погребенный под лавиной из обрушившегося на него мрака, состоящего из многоголосого гула и размазанных образов.       Она отчаянно зажмурилась, закрывая уши руками, и беспомощно уткнулась лбом в колени, часто-часто дыша через рот.