И однажды... все изменилось...

Румпельштильцхен не знал, сколько он пробыл без сознания. Но когда он наконец пришел в себя, первое, что он почувствовал, так это жжение в глазах, тупую боль в виске и спине, судя по всему, которой он ударился о паркет при падении, и… и пару теплых ладоней, которые прикасались к его щекам. Приятно… Со стоном, он потянулся правой рукой к голове, но её перехватила одна из тех теплых ладоней, что не так давно касались его щек. — Не надо, — сказал немного дрожащий женский голос. — Там рана, её сначала надо обработать. Румпельштильцхен с трудом открыл глаза, сморгнув слезы, тут же выступившие на глазах, и увидел нависающую над ним юную блондинку. Вот только это была явно не напавшая на него Эшли Бойд. У этой блондинки волосы немного вились, были длинными и походили скорее на пряди золота, которое он когда-то довольно ловко мог прясть, и совершенно отличались от блеклых, коротких волос цвета соломы, что были у Золушки, а глаза, что сейчас блестели от слез, сияли потрясающей зеленью, вместо светло-голубых глаз бывшей замарашки, что по своей глупости заключила с ним сделку. — Эмма… — тихо протянул он имя девушки, что была перед ним, так, словно дегустировал его на вкус. После чего попытался сесть. — Нет! — нажав ему на плечи своими ладонями и не давая встать, твердо сказала девица. Нахалка! — Я думаю, нужно вызвать скорую и шерифа, — нахмурившись, сказала Эмма, и начала вставать, чтобы добраться до телефона, который стоял возле кассы. — Не надо, — перехватив девушку за запястье, сказал Румпельштильцхен, и все же сел, морщась от боли. — Но… — начала было возмущаться Эмма, но он прервал взмахом руки и сказал: — Я и так знаю, кто на меня напал и ограбил. Я сам с этим разберусь. Эмма закатила глаза, и пробормотала:  — Я так понимаю, насчет скорой можно даже не спрашивать, — и оглядевшись, добавила: — А аптечка у вас здесь хотя бы есть? Царапины лучше все же обработать. Румпельштильцхен хотел было рявкнуть на неё, но увидев, с каким беспокойством девушка смотрела на него, закусив пухлую губу, тяжко вздохнул. Я совсем размяк… Махнув рукой в сторону одного из шкафов, стоящих неподалеку, он сказал:  — Там аптечка, на второй полке. Девушка понятливо кивнула и предупреждающе указав в его сторону пальцем, сказала:  — Сидите здесь. После чего, ухватившись за край витрины одной рукой, а другой поддерживая поясницу, неловко поднялась. Румпельштильцхен только удивленно подняв бровь смотрел на эту маленькую командиршу. Знала бы, кем она пытается командовать… Но что-то ему подсказывало, что даже знай она его истинную сущность ровным счетом ничего бы не изменилось. Этот маленький львенок вырастет в грозную львицу… Если уже не выросла. Он развернулся и прислонился спиной к витрине, вытянув перед собой больную ногу, которой он, кажется, тоже умудрился удариться, так как она невыносимо ныла. Тем временем вернулась Эмма, неся в руках аптечку. Вновь тяжеловато опустившись на пол, она открыла ее, и, найдя там ватный тампон, смочила его антисептиком. Потом она развернулась к нему и предупреждающе сказала:  — Будет больно. И аккуратно отведя прядь его волос, она начала едва ощутимо прикасаться тампоном к длинной царапине, что тянулась по его лбу и до самого виска. Румпельштильцхен поморщился от легкого пощипывания, отчего из его покрасневших от газа глаз потекли пару непроизвольных слезинок. Эмма, увидев это, отвлеклась от его раны, и рефлекторно, положив ладонь ему на щеку, вытерла их большим пальцем. Поняв, что она сделала, Эмма замерла. Румпельштильцхен тоже замер, и словно зачарованный смотрел в зеленые испуганные глаза напротив. Его пристальный взгляд заставил весь остальной мир исчезнуть, а сердце Эммы бешено заколотится. Никогда еще мужчина не заставлял его так биться, даже Нил. Пару мгновений они просто смотрели друг на друга, просто неспособные отвести взглядов. Эмма тихо вздохнула и с трудом все же отвернулась, вновь сосредоточившись на царапине, стараясь при этом унять внезапную дрожь в руках. Румпельштильцхен все так же продолжал пристально смотреть на девушку, незаметно вдыхая легкий и чистый с легким цветочным оттенком аромат, который он уловил от запястья девушки, пока она обрабатывала царапину у него на лбу. С каждым сделанным им вдохом он мог чувствовать этот запах, и с каждым разом он становился все более опьяняющим. Он не мог вспомнить, когда в последний раз вдыхал такой свежий запах. Даже от Белль, от которой чаще всего пахло розами и книжной пылью. Наконец Эмма закончила и убрав руку от его лица, хрипло сказала:  — Готово. — Хорошо, нам пора вернуться домой, — тихо сказал он, и, схватив трость, начал вставать, желая поскорее оказаться как можно дальше от девушки, пока он не совершил очередную глупость, которая непременно приведет лишь к новой порции сердечной боли. Эмма кивнула и быстро убрав все в аптечку, взяла её в одну из рук и начала вставать, но лишь с одной свободной рукой и уже немаленьким животом это было сделать затруднительно. Тут она почувствовала, как её поясницу обхватила неожиданно сильная рука и помогла ей подняться. Для хромого и довольно худощавого парня он весьма силен… — Спасибо, — заправив выпавшую прядь волос за ухо, тихо сказала Эмма, все еще чувствуя жар от его ладони, несмотря на одежду, на своей внезапно ставшей чувствительной коже. — Вам тоже, мисс Свон, — сказал мистер Голд, имея в виду царапину и выразительно махнул в сторону двери. Эмма молча пошла на выход, слыша, как он следует за ней следом.

***

До особняка они доехали в полном молчании. Лишь когда они вошли внутрь, мистер Голд неожиданно повернулся к Эмме, и, прищурившись, указал на нее пальцем, после чего подозрительно спросил: — Мисс Свон, а что вы делали в ломбарде? Эмма растерянно нахмурилась, не зная, как ответить. Да и что она может сказать? Извините, у меня было дурное предчувствие? — Ну? Вы так и будете молчать? — резко спросил он. — Я беспокоилась о вас, ясно! — запальчиво выкрикнула Эмма, сжимая кулаки. Мистер Голд скептически поднял бровь. — Да что вы говорите? — недоверчиво спросил он. — Что-то я с трудом в это верю… скорее уж вы не обо мне беспокоились, а о месте работы, которое могли потерять… Эмма от возмущения, аж открыла рот. — Да… да, вы… — задыхаясь, начала говорить она, и в конце концов со злостью воскликнула: — Чурбан бесчувственный! И резко развернувшись, настолько быстро, насколько позволял её живот побежала наверх, уже не видя, как мужчина, так и оставшийся стоять там, где она его и оставила, тяжело оперся на трость, словно ему на плечи свалилась непосильная ноша. Так будет лучше. В первую очередь для нее… Румпельштильцхен был многими вещами, но не дураком, ну, в большинстве случаев. Он видел, что притяжение, возникшее между ним и девушкой, было взаимным. И он не мог допустить, чтобы это стало чем-то большим. Просто не мог. Так что пусть лучше Эмма его ненавидит. Пусть. Так почему же сердце продолжало сводить болезненной судорогой?.. Встряхнув головой, он побрел в сторону второй гостиной, где был камин и которая находилась в глубине дома. Большую часть времени эта комната вообще стояла закрытой, так что количество пыли, находившееся там, было довольно приличным, но ему было плевать. В данный момент все, чего он хотел - это выпить, а весь хороший алкоголь находился именно там. Мистер Голд, его проклятая личность, не был любителем алкоголя, но все же держал пару бутылок коллекционных горячительных напитков, так сказать ради поддержания статуса местного богача. Взяв бутылку и стакан из мини-бара, Румпельштильцхен пошел наверх, решив принять душ и хорошенько промыть все еще зудящие и слегка слезящиеся глаза. К счастью, та гадость, которой плеснула ему в лицо эта бестолковая девица, была либо просрочена, либо просто у нее был слабый эффект. Ибо будь у нее нормальный перцовый баллончик, он был еще несколько дней нормально видеть не мог. В это время на улице внезапно разбушевалась довольно сильная гроза. По возможности быстро пройдя мимо комнаты Эммы, он вошел свою спальню и поставил на прикроватную тумбочку стакан, в который, отвинтив крышку от бутылки, плеснул щедрую порцию виски. После чего, приставив трость к боку тумбочки, Голд с тяжелым вздохом опустился на кровать. Медленно стянув с себя пиджак и жилетку, он взял стакан и сделал глоток. Алкоголь приятно обжег его нутро, и он на секунду просто прикрыл болящие глаза, наслаждаясь иллюзорным теплом, которое ему подарило спиртное. Просидев так пару минут, он вновь открыл их, и сделал еще один глоток, наблюдая за стекающими по стеклу окна, что как раз было напротив него, каплями дождя. — Похоже, мы не скоро остановимся, — пробормотал Голд себе под нос. Одним резким глотком он допил виски, и, поставив стакан на тумбочку, стал расстегивать запонки на рубашке. Бушующие как гроза за окном мысли в его голове подуспокоились, и он начал думать о том, что ему делать с дурехой, которая на него напала. Так как время в городе вновь возобновило свой бег, беременность Золушки тоже наконец начала прогрессировать и вот-вот должна дойти до своего логического конца. Несмотря на проклятие, их сделка была все еще в силе, и ее первенец скоро станет принадлежать ему. Но, честно говоря, он понятия не имел, что ему делать с ребенком, которого она родит. Ведь в Заколдованном лесу, несмотря на то, что он и прежде заключал подобные сделки, конкретно эта сделка на первенца с глупой Золушкой, была скорее средством для достижения его цели, Румпельштильцхен заранее предвидел, что ему придется попасть в темницу, чтобы завершить так давно начатое им дело. Он и не собирался забирать этого ребенка, зная, что еще до того, как Золушка родит, они окажутся здесь. А что будет потом ему было неважно, да и время на раздумья у него должно было быть больше, ведь Румпельштильцхен справедливо полагал, что у него в запасе будут двадцать восемь лет. Но все изменилось, и теперь ему нужно было как можно быстрее решить, что делать. Хотя девчонка оказалась не так проста. Он сразу понял, что в ломбард теперь уже Эшли ворвалась, чтобы украсть контракт, который был заключен с подачи отца принца Томаса, здесь известного как Шон, между ней и мистером Голдом, выступающим в роли посредника. Контракт, условия которого гласили, что сразу после рождения ребенка Эшли Бойд отказывается от всех на него прав и отдает его на закрытое усыновление. А он, то есть тогда еще мистер Голд, должен был передать его новой семье. Но в Сторибруке не было пар, желающих усыновить ребенка, а отправить его за черту вряд ли будет возможным, все же дитя было из Заколдованного леса, а его жители не могли без последствий пересечь черту города. Но и от сделки он не собирался отказывается. Но почему нет? Румпельштильцхен сделал это лишь однажды, но до сих пор об этом горько сожалел. Именно тогда он поклялся соблюдать все условия, как бы смешны или нелепы они не были. Но… что ему теперь делать? Прежде чем он смог продолжить дальше размышлять об этой дилемме, на улице раздался особенно громкий раскат грома, следом за которым почти сразу по коридору разнесся испуганный девичий крик. Эмма!.. Голд резко встал, отчего комната на миг закачалась, ведь пока думал, он успел выпить еще пару стаканов. Но почти сразу восстановил равновесие и захромал в сторону комнаты Эммы, придерживаясь по пути за стены, не додумавшись взять трость. Открыв дверь в комнату девушки, первое, что он увидел, так это пустую кровать. Быстро обшарив взглядом комнату, в ярком блеске очередной молнии, прорезавшей небо, он заметил Эмму, точнее часть ее ноги и бедра, жавшуюся к боку комода и вздрагивающую от каждого грохота грома на улице. Ей явно было страшно. Конечно, это могло быть просто боязнью грозы, но что-то внутри него подсказывало, что это было связано с тем моментом, когда было наложено проклятие. Тогда по всему Заколдованному лесу разносился подобный этому грохот, который он мог слышать даже сидя в темнице. Эмма была в тот момент лишь младенцем, но кто знает, насколько мог быть впечатлительным юный разум ребенка, чья жизнь с первого вздоха была наполнена опасностью. Тихо вздохнув и сжав бедро, которое резко свело судорогой, он, немного покачиваясь, похромал в сторону Эммы, морщась от боли при каждом сделанном им шаге. Наконец, преодолев эти вроде ничтожные, но для него невыносимо длинные метры, Голд обошел комод, и сжав зубы, опустился на пол прямо перед Эммой, согнув здоровую ногу перед собой, а больную вытянув вперед, слегка при этом касаясь своей ступней бедра девушки. — Мисс Свон… — позвал он её, отчего девушка вздрогнула и открыла до этого зажмуренные веки. Ее глаза в свете молний блеснули зеленью, отчего у него на миг замерло дыхание. Сосредоточься! — Мисс… — начал вновь он, но тут в небе загрохотал очередной оглушительный раскат грома и блондинка, издав испуганный вздох, внезапно кинулась вперед и сжав в кулачках его рубашку, спрятала лицо у него на плече. Голд хотел ее оттолкнуть и сказать что-нибудь ехидное насчет её страха грозы, но услышав около своего уха судорожные вдохи, ощущая при этом мелкую дрожь, которая сотрясала девушку, он почувствовал странный прилив нежности и острое желание утешить это хрупкое и юное создание. Вновь вздохнув, он повернулся и облокотившись на стену спиной, согнув здоровую ногу в колене, он обхватил одной рукой её затылок, а другую положив на поясницу, Голд притянул девушку к себе. Эмма инстинктивно свернулась калачиком у него на коленях и, продолжая сжимать его рубашку, уткнулась носом ему в шею, опаляя теплым дыханием обнаженную кожу. Когда она вновь вздрогнула, он тихо сказал: — Тише, это всего лишь гроза… не бойся. Голд не удержавшись поцеловал её в макушку и крепче прижал к себе. Он мягко покачивал её, прижавшись щекой к голове, шепча ей слова утешения с сильным акцентом. Вдруг Эмма подняла глаза и тихо спросила: — Как тебя зовут? Голд поднял голову от её макушки, и посмотрел на неё. Если честно, ему трудно было ответить на этот вопрос. Ведь Реджина при наложение проклятия как-то не озаботилась дать ему какое-то имя кроме мистера Голда. Поэтому имя у него, в отличие от всех здесь живущих, так и осталось лишь одно, его настоящее имя — Румпельштильцхен. Но вряд ли Эмма оценит, если он ей его назовет. Скорее подумает, что он издевается над ней. — Ндааа, — протянул он, и откинув голову на стену, чувствуя себя непривычно расслабленным и игривым из-за выпитого алкоголя, с усмешкой внезапно добавил: — Ну… я думаю, тебе придется самой его угадать, юная леди. А что насчет «держаться подальше»? Но в данный момент разумные доводы его разума весьма туго доходили до него. Хотя он прекрасно при этом понимал, что завтра обо всем пожалеет. — Угадать? — хлопая глазами спросила Эмма, на миг даже забыв про грозу, которая уже давно не вгоняла её в такой жуткий ужас. Если честно, еще в детстве гром и гроза были её самым большим страхом. За что её не раз дразнили другие дети в приюте, но со временем этот страх ослаб, и она вполне спокойно переживала эти погодные катаклизмы. До сегодняшнего дня. Возможно, это от того, что она перенервничала, или из-за слез, которые она пролила, уткнувшись в подушку, чувствуя обиду и злость на мужчину, что своими колкими словами ранил в самое сердце. Ведь Эмма правда испугалась за него, когда приехав в ломбард, увидела там разбитую дверь и его, лежащего на полу без сознания. Да она чуть с ума не сошла. А он… …сидит здесь. С тобой, на полу, хотя его больная нога наверняка против, и укачивает как маленького ребенка… — Да, угадать, — прервал её размышления довольно игривый голос мужчины. — Могу дать три попытки. Эмма поджала губы, чувствуя подвох, рассеяно вертя пуговицу на его отчасти расстегнутой рубашке, совершенно не желая покидать его объятия. — Три дня, — твердо сказала она. — Просто три попытки слишком мало. Он поднял бровь. — Ладно, — неожиданно согласился он. — Даже более того, если ты угадаешь, я выполню любую твою просьбу. — Идет, — с улыбкой согласилась Эмма, а потом нахмурилась, и опустив глаза едва слышно сказала: — Я не из-за работы… — Что… — Я и не из-за боязни потерять работу примчалась в ломбард, — повторила Эмма, сжав челюсти и подняв свои зеленые глаза, которые сейчас упрямо блестели, добавила: — Я правда… у меня было какое-то дурное предчувствие, подсказывающее, что мне нужно… в общем, я просто привыкла доверять своей интуиции, и… поэтому я и приехала в ломбард, вот. К концу своей речи она окончательно смутилась и опять отвела взгляд. — Я знаю, — смиренно сказал Голд, не имея сил отпираться. Его глаза болели, как и спина, а нога вообще чувствовала себя так, словно по ней вновь ударили молотом, поэтому сил ни моральных, ни физических, на ещё один спор у него не было. — Просто мне трудно поверить… — …Что кто-то может заботится о тебе? — закончила Эмма, с грустью глядя на мужчину. Что же у него была за жизнь такая? — Меня трудно любить… — поморщившись с уничижительной ухмылкой на губах ответил Голд, и прикрыл глаза. Эмма с неохотой освободилась от его объятий и села. Руки Голда безвольно упали ему на колени, казалось он даже не дышал. Очередная вспышка молнии осветила его печальной лицо, и Эмма, чье сердце при виде этого сжалось, нерешительно подняла руки и нежно обхватила его щеки. Он вздрогнул и открыл глаза. — Почему? — тихо спросила она, поглаживая его щеки большими пальцами. — Что почему? — хрипло спросил Голд, ошарашенный тем, как за столь короткий срок эта девушка смогла пробраться под его кожу. Даже быстрее, чем Белль. Думать о своей прошлой любви сейчас он хотел в последнюю очередь. Честно говоря, Голд с трудом уже мог припомнить, как точно выглядела Белль. Он помнил цвет её глаз, волос, её глубокую любовь к книгам, но… черты её лица со временем в его воспоминаниях стали размыты, как и голос, звучание которого также забылось по истечению времени. Возможно, это произошло оттого, что он долгое время старательно загонял все воспоминания о ней в глубь своего разума, а может оттого, что боли и страданий (вины) от этих чувств, эмоций, что принесла Белль в его жизнь, было куда больше, чем самой любви и уж тем более радости. Хотя, может и не в этом дело. Он не знал. Ведь воспоминания о Бейе, его драгоценном мальчике, даже несмотря на время, если не еще большую боль от его потери, все еще были ярки, и в любой момент если будет нужно, он мог подробно описать своего мальчика, таким, каким он видел его в последний раз, каждую черточку его лица, шрамы и родинки. Мой мальчик… От тяжких размышлений его вновь, как и ранее в этот вечер отвлекли теплые пальцы, вытирающие его слезы, что потекли у него из глаз от воспоминаний о сыне. — Это, — тихо сказала Эмма, с печалью глядя на него. — Твое неверие в то, что кто-то может о тебе заботится… почему вокруг себя ты выстроил столь высокие стены? Что столь сильно ранило тебя? Голд удивленно смотрел на эту молодую, но проницательную девушку. Он не любил, когда ему лезли в душу, хотя бы потому, что сам старался туда не лезть, банально боясь всей той грязи и темноты, что роилась в её глубинах. Ведь несмотря ни на что он все еще оставался тем, кем он был до того, как стал Темным — трусливым прядильщиком, калекой, которого бросали все, кого он любил. Но почему-то глядя в эти зеленые, не по годам взрослые глаза, весь его хваленый самоконтроль рушился, а стены, которыми он старательно окружал свое сердце рушились. Он опустил глаза, и посмотрел на округлый изгиб её живота. — У меня тоже был мальчик, — еле слышно пробормотал Голд, которому вдруг захотелось вновь, как и тогда в машине, в их первую встречу, ощутить, как толкается ее ребенок. Эмма подняла бровь, а потом закусив губу, тихо уточнила: — Был? Голд кивнул, и откинувшись на стену, посмотрел в потолок. — Я потерял его. Она не стала спрашивать, что случилось. Боли в его глазах, что была видна даже в темноте комнаты, и страдания, что исказили его лицо, при мыслях о его сыне, было более чем достаточным ответом. Это явно не была единственная причина, но опять же Эмма не стала спрашивать, не желая причинять ему дополнительную боль. — Мне жаль… — искренне сказала Эмма, и встав на колени, поцеловала его в висок, стараясь не касаться раны. Голд судорожно вздохнул, но промолчал. Эмма обняла его за шею, чувствуя, как он медленно обнял её в ответ. Так они и просидели до тех пор, пока не стихла гроза, даря друг другу утешение и краткое облегчения от чувства всепоглощающего одиночества, которое преследовало их обоих.