И однажды... все изменилось...

Эмма плохо помнила, что было после того, как Голд вернул сердце Грэму. Её тщательно сдерживаемая весь день истерика нахлынула, словно приливная волна, и отняла у неё все силы. Когда Эмма более или менее пришла в себя и вновь смогла осознавать свое окружение, она поняла, что сидит на кровати в одной их гостевых комнат особняка, в котором жила уже второй месяц, что находилась на первом этаже, которую она лично убирала пару дней назад. Также она почувствовала, что кто-то снимает с нее обувь, и опустив немного болящие от слез глаза, Эмма увидела перед собой склонившуюся темную макушку с редкими серебряными нитями в длинных волосах до плеч. Ей непреодолимо захотелось зарыться пальцами, в как она уже знала мягкие волосы, что она и сделала. Она была так эмоционально опустошена, что Эмма даже не подумала, что творит. Тем временем Голд замер, чувствуя, как тонкие пальчики стали перебирать пряди его волос. После того, как Эмма проревелась, она почти ни на что ни реагировала, пока он вел её в особняк, а так как подниматься по лестнице, и одновременно при этом вести девушку, с его-то больной ногой Голду было не под силу, он отвел её в ближайшую гостевую комнату, благо благодаря Эмме они теперь все дышали свежестью и чистотой. Медленно подняв голову, он встретился взглядом с утомленными зелеными глазами, что смотрели на него со странной болезненной нежностью. Голд сглотнул и мелко задышал, чувствуя, как её пальцы, оставив в покое волосы, прошлись едва ощутимым прикосновением сначала по его щеке, а потом по нижней губе. — Эмма… — едва слышно выдохнул он, перехватив её запястье. — Не надо… С трудом собрав последние остатки самоконтроля, Голд встал, морщась от боли в ноге, и хотел было уйти, как вдруг Эмма схватила его за рукав. — Не уходи!.. — с отчаянием сказала девушка. — Останься… Пожалуйста… То, с какой интонацией Эмма сказала последнее слово, развеяло всю его решимость, и опустив в поражение плечи, он тихо сказал: — Хорошо… Прихрамывая, он обошел кровать, на ходу стягивая пиджак и жилетку, после чего сел и, сняв туфли, лег на бок лицом к Эмме, которая тут же легла рядом, прижавшись спиной к его груди. Румпельштильцхен неуверенно поднял левую руку, после чего робко обнял её. Под его ладонью тут же начал брыкаться ребенок. Сильно. Так сильно, что Эмма, лежащая в его объятиях, против воли начала вздрагивать. — Извини… — За что? — поднявшись на локте, чтобы видеть лицо девушки, спросил Голд, продолжая другой рукой все также касаться живота девушки. Эмма вздохнула, и растерянно сказала: — Не знаю… За то, что ребенок толкается?.. Что-то я сомневаюсь, что много мужчин, лежа в постели с девушкой, и обнимаясь с ней, будут рады ощущать, как в её утробе толкается ребенок от другого… Голд закатил глаза, улегся обратно на подушку, и, покрепче прижав к себе девушку, намеренно положил ладонь ей на живот, от чего ребенок вновь начал активно толкаться. — Вот дурочка… Может я излишне старомоден, но как по мне, так любой ребенок — это чудо… И то, что твой сын толкается, значит он живой и здоровый. И это все, что тебя должно волновать… Секунду помолчав, он едва слышно добавил: — Я пропустил это… Когда моя жена была беременна, меня не было рядом… Поэтому я не чувствовал, как мой сын шевелится… Я не видел, как он рос в её чреве… — Что с ней случилось? С твоей женой? И сыном? — еле слышно спросила Эмма, и почувствовала, как он застыл. — Если не хочешь, не отвечай… Внезапно он обхватил за талию и затылок, после чего перевернул лицом к себе. От неожиданности Эмма уперлась ему руками в грудь. Румпельштильцхен вновь приподнялся и, нависнув над девушкой, прищурившись, сказал: — Раз уж мы начали задавать друг другу животрепещущие вопросы, я хочу, чтобы это было в обоюдном порядке. Так вот, прежде, чем отвечу я, мне нужно чтобы на пару вопросов ответила мне ты… — и подняв руку, он выразительно поднял указательный палец, — …Вопрос первый: Как ты узнала мое имя? Эмма, всё ещё туго соображающая после недавней истерики, удивленно захлопала глазами, и слабым голос ответила: — Эм-м-м… Прочитала? Румпельштильцхен поднял бровь. — Где?  — В книге сказок, — безропотно ответила Эмма. — Я нашла её, пока была в больнице. Она не стала говорить, что её принесла Мэри Маргарет. Голд уже хотел попросить ему показать эту книгу, но решил, что это может подождать до утра. — Хорошо. Я так понимаю, про мою сделку с Золушкой, ты тоже узнала оттуда… Эмма только едва заметно махнула головой. — Ясно. А что еще написано в этой книге? — Я еще не всё прочитала, — закусив губу ответила Эмма, тем самым на пару мгновений, сама того не зная, отвлекла Голда. — Но что-то ты все же прочла, то что тебя убедило в реальности написанного, — хрипло сказал он, не отводя взгляда от её губ. — Темница, — выдохнула Эмма, и пояснила: — Я прочла, как… ты, сидя в темнице, потребовал в уплату, ответа на вопрос… Белоснежки, имя её ребенка… — …Твое имя, — закончил он. — Да, — тихо сказала Эмма, и, неуверенно коснувшись подушечками пальцев его щеки, добавила: — Это ведь оно вернуло тебе память? Оно было ключом… Эмма сначала была удивлена, что такой явно могущественный, если верить историям, колдун, попросил такую странную плату. Имя младенца. Но сейчас её вдруг осенило, что он ведь, как и все должен был быть проклят, а имя могло стать его лазейкой, путем к возвращению истинной памяти и судя по его расширившимся зрачкам, она оказалась права. — Умная девочка… — глубоким голосом сказал он и облизал пересохшие губы, тайно наслаждаясь ощущением теплых пальчиков. — С прекрасным именем… У Эммы против воли по телу пробежали мурашки, а внизу живота вспыхнул жар, и чтобы отвлечься, она добавила: — … а ещё вязаное одеяльце. Когда меня нашли, я была завернута в него. Долгие годы это была единственная вещь, которая действительно была моей… И в книге… Там было изображение, на котором была плачущая Белоснежка с ребенком на руках, который был завернут в точно такое же одеяльце… — Понятно… — сказал Румпельштильцхен, с печалью смотря на девушку, которую он обрек на одиночество и несчастливое детство, без любви и заботы, которыми её непременно с первого же вздоха окружили бы Белоснежка с Прекрасным. — Моя очередь… — храбро спросила Эмма. Он улыбнулся краем губ, а потом нахмурился, вспоминая её вопросы, не желая углубляться в эту тему, кратко ответил на все вопросы разом. — Мила умерла. А своего сына… Как я уже говорил, потерял. Больше не хочу об этом говорить. — Она тебя обидела, да? Твоя жена… — вновь прикоснувшись к упавшей ему на лицо пряди волос, едва слышно сказала Эмма, на самом деле не ожидая ответа. Она видела, что упоминания о супруге, причиняло ему боль, но помимо этого… помимо этого Эмма видела в его глазах ещё и злость вперемешку с обидой на ту женщину. Его бывшая жена явно разбила ему сердце. Мужчина только крепче стиснул зубы, не желая вспоминать о Миле — этой предательнице, что бросила его вместе с маленьким сыном на руках, и даже не разу не удосужилась за последующие годы узнать, как живется её сыну. Даже когда… даже когда они встретились в свой последний раз, она и слова не спросила про их мальчика, пока он сам его не упомянул. И даже в свой последний миг она заботилась лишь об этом… Мерзком пиратишке. Мягкая ладонь на щеке вырвала его из пучины черных мыслей о его бывшей жене. Эмма как-то понимающе и грустно смотрела на него, легкими, словно перышко, касаниями трогая его лицо. Добрая душа… Которую я не заслужил… Ненадолго прикрыв глаза, он задал следующий вопрос. — Второе, что я хотел узнать. Как ты нашла город? — Случайно набрела, — сказала Эмма, и неожиданно откровенно начала рассказывать: — Мой бывший… Он подставил меня, — видя вопрос в глазах мужчины, она просто помотала головой, и продолжила: — Неважно как, просто… Меня чуть не арестовали по его вине, я едва ноги унесла… Тогда я еще не знала, что беременна… Жук — это все, что у меня было, и я просто ехала на нем, куда глаза глядят, из штата в штат… Но деньги кончились, и я устроилась на работу в придорожном кафе, где-то в Вермонте… И пару месяцев все было нормально, а потом я узнала, что жду ребенка… Я была так напугана… Но в тоже время, я хотела его, ведь он моя кровь… Единственный родной мне человечек… Но ещё через пару месяцев, мой босс заметил моё интересное положение, и… — …И выгнал, — закончил Румпельштильцхен, желая сомкнуть руки на шеи того козла, который оставил девушку, в её то состоянии, без средств к существованию. — Да, — подтвердила Эмма. — И вот примерно через неделю после того, как меня уволили, жук заглох посреди дороги, и… И вот я здесь, — и усмехнувшись добавила: — Видать судьба… — Судьба… — повторил Голд. Вдруг Эмма зевнула и смущенно прикрыла рот руками. Он усмехнулся, и сказал: — Я думаю на сегодня хватит. Кому-то явно пора спать. Эмма широко распахнула глаза, и сжав его предплечье, испуганно спросила: — Ты же не уйдешь? — Нет, — успокаивающие ответил он, и наконец упал обратно на подушку, чувствуя, как события этого дня, наваливается на него в виде неподъемной усталости, и обняв вновь повернувшуюся к нему спиной девушку, он поцеловал её в макушку, после чего неожиданно быстро провалился в сон.

***

Румпельштильцхен всегда просыпался незадолго до рассвета. Будучи Темным, он вообще не спал, а став вновь человеком, вернулся к своей ещё давней привычке, из такой далекой человеческой жизни, но сегодня, впервые, наверное, за всё своё весьма долгое существование, он проснулся от бьющих в лицо лучей солнца, и ощущения теплого тела, прижимающегося к его груди. Это было довольно странное ощущение, ведь он уже буквально сотни лет не спал с кем-либо в одной кровати, но без сомнения: это было приятное чувство. Открыв глаза и щурясь от лучей солнца, Голд посмотрел на девушку, которая в какой-то момент перевернулась, и теперь одной рукой обнимала его за талию, где частично задралась рубашка, тем самым обжигая своим прикосновением обнаженную кожу, а другую прижимала к животу. Она мирно посапывала, уткнувшись носом ему в ключицу, и явно не торопилась просыпаться. Устала… Вчера у неё был тяжелый день. Как он понял, именно вчера она всё и узнала, плюс к этому спасла ребенка Золушки, нашла потерянное сердце Охотника… Он бы и не удивился, если Эмма и к полудню не проснется. Аккуратно убрав руку девушки со своего бока, он медленно стал вставать, но не удержался и коснулся сначала румяной щеки, а потом убрал золотистую прядку волос, которая продолжала падать ей на лицо, от чего она периодически забавно фыркала, словно маленький котенок. На пару мгновений он застыл, просто любуясь невинной красотой девушки, спящей на кровати. Я пропал… Тряхнув головой, Голд тихо встал и взяв трость, пошел к окну, чтобы прикрыть шторы. Оставив девушку отдыхать, он вышел из комнаты и пошел наверх, чтобы принять душ и привести себя в порядок. Через полчаса Голд спустился вниз, чисто выбритый, в свежем выглаженном костюме, и хотел уже пойти на кухню, чтобы приготовить завтрак, как вдруг во входную дверь кто-то постучал. К счастью, он как раз шел на кухню и поэтому был неподалеку. Прежде чем стук успел повторится, он распахнул дверь. На пороге стоял шериф с поднятой для стука рукой. Румпельштильцхен поднял бровь, и спросил: — Чем обязан в такую рань… шериф? Тот опустил руку и выпрямился во весь рост. — Где Эмма? — спросил в ответ мужчина. — Она спит, — прорычал сквозь зубы Румпельштильцхен. — Так что… — У нас проблемы, — рыкнул в ответ шериф, и бесцеремонно вошел. Кажется, эмоции вернулись, а инстинкт самосохранения наоборот отключился… — У нас? — с сарказмом спросил Румпельштильцхен. — Да, — положив руку на бедро сказал шериф. — Вчера, после того как… — …Я вернул вам сердце? — подняв бровь, сказал Румпельштильцхен. Шериф выразительно закатил глаза и добавил: — Да, да, как вы вернули мне сердце, я вышел проветриться, и неподалеку от закусочной встретил незнакомца… — Незнакомца? — нахмурившись, переспросил Румпельштильцхен, сжав покрепче трость. — Незнакомца, — повторил шериф, кивнув головой. — Он спросил, где ближайшая гостиница, и что-то мне подсказывает, что он нескоро собирается нас покинуть… Румпельштильцхен еще больше нахмурился. — Судя по вашему лицу, я был прав, думая, что мы в беде… — сказал шериф, и сложил руки на груди. — Ещё в какой… Проклятие всё ещё в силе, и никто не может сюда проникнуть. Черт, — сказал Голд, от досады стукнув о паркет тростью. То, что в Сторибрук смог проникнуть чужак, не на шутку встревожило его. Ведь это невозможно. Но тем не менее… — Но Эмма… — начал шериф, но Румпельштильцхен прервал его взмахом руки, и сказал: — Она — особый случай. — Может проклятие стало слабеть? — спросил Охотник. — Я ведь все вспомнил… Так может?.. — Не настолько. А за возвращение своей памяти, как и сердца, можешь Эмму поблагодарить, — рыкнул Румпельштильцхен, а потом прищурился и добавил: — Гостиницу говоришь искал… Нужно обыскать его номер. — Без веской на то причины? Это вам не Заколдованный лес… — возмутился шериф. — Все, кто за чертой, нам враги, — резко сказал Румпельштильцхен. — Вам все враги, — прошипел шериф. Румпельштильцхен выразительно посмотрел на него и издевательски спросил: — Ты идиот? Что ты думаешь сделают с нами те, кто за чертой, если узнают о нашем существовании? Мы ведь для них лишь персонажи из сказок и не более. Даже тот факт, что здесь все лишены магии, и выглядят как люди, сомневаюсь, что их остановит… Хочешь стать зверушкой в зоопарке? Или лабораторной крысой? Шериф насупился, но промолчал, понимая, что Румпельштильцхен по сути прав. Тот тем временем вздохнул и сказал: — Я сам с ним разберусь. Шериф начал открывать рот, но Румпельштильцхен вновь его перебил. — А ты сделай вид, что ничего не видел. Тебе уж не впервой. Кстати, как там мадам мэр, не заметила, что её любимый пес сорвался с поводка? — Нет, — рявкнул тот в ответ. — Чудно, — ехидно усмехнувшись сказал Румпельштильцхен, а потом посерьезнел и добавил: — И будем надеяться, что она не заметит как можно дольше. На том они и распрощались. Но шериф вдруг уже за порогом затормозил и вернулся. — Ну, что ещё? — хмуро спросил Румпельштильцхен. — Вот, — протянул ему сверток, который всё это время держал в руках шериф, — Передайте это Эмме, она забыла его вчера у меня в машине. Румпельштильцхен взял сверток и наконец закрыл дверь. Его обожгло любопытство, и он развернув пакет, он достал оттуда мягкое вязаное изделие, а точнее, как выяснилось, одеяло. Детское вязаное одеяло, на которым пурпурными нитями было вышито имя Эмма. Так вот про какое одеяльце она говорила… Голд сразу понял, что держит в руках главное сокровище Эммы. Её детское одеяло, единственный подарок Белоснежки и Прекрасного своему бесценному плоду их истинной любви. Оно могло быть первым в бесконечном ряду даров четы Прекрасных и не только их маленькой принцессе, если бы не ты… Он зажмурился, прижал одеяло к лицу, и тихо прошептал: — Мне так жаль, Эмма…