***
Румпельштильцхен, будучи в довольно приподнятом настроении, стоял за витриной своей лавки и натирал лампу, в которой когда-то обитал джинн, который в Сторибруке был известен под именем Сидни Гласс. Паршивый писака, ещё одна любимая марионетка Реджины, разве что только эта плясала под её дудку на добровольных началах. «Кстати, о марионетках, или точнее бывших…» — с усмешкой подумал он, увидев, как в ломбард вошел Охотник. — Добрый день, шериф. Чем обязан? — спросил Голд, отставляя от себя лампу. Охотник, сердито раздувая ноздри, кинул на витрину конверт и, сжимая зубы, сказал: — Когда я поклялся защищать Эмму, мы не договаривались, что я буду прикрывать вашу задницу. Голд, приподняв уголки губ, иронично спросил: — А с чего вы вдруг решили, что мне нужно ваше… кхм, прикрытие? — Не прикидывайтесь, — оперевшись на витрину, прошипел Охотник. — Вы прекрасно понимаете, о чем я. Тот только приподнял бровь. Шериф вздохнул и, выразительно глянув на его, добавил: — Мо Френч. Он сейчас в больнице. — Сочувствую, — равнодушно сказал Голд, вновь беря в руки лампу. — Послушайте, может хватит? Вы что, не понимаете, что я сейчас должен вас арестовать за похищение и избиение человека? — рявкнул шериф. Темный бросил тряпку и со стуком поставив лампу на стеклянную витрину, указал пальцем на шерифа и, оскалившись, сказал: — Нет, это ты послушай, дорогуша. Если у тебя действительно были бы доказательства того, что с Френчем что-то сделал именно я, ты бы уже меня арестовал, а раз ты этого не делаешь, значит и улик против меня у тебя нет… — А это? Что, этого мало? — перебил его шериф, и вытащил из конверта фотографии избитого цветочника. Голд с совершенно не впечатлённым видом посмотрел на изображения и, подняв глаза на шерифа, с сарказмом спросил: — И это все? Да мало ли, кто его избил, — и со злостью добавил: — И вообще, это он ворвался в мой дом, ограбил его, украл невинную девушку, беременную, еще и по голове её ударил. Пусть радуется, что я, как и Эмма, на него заявления не написали. А теперь забирай эти фотохудожества и уходи, а Френчу можешь передать, что если он не прикусит язык - он об этом пожалеет. — Вы же понимаете, что это угроза? — устало сказал шериф. — Вы же понимаете, что мне плевать? — передразнил его ростовщик. — Реджина так просто не угомонится, а то, что это она уговорила Френча написать на вас заявления, хотя сначала он этого не хотел, я абсолютно уверен, — сказал шериф. Голд усмехнулся. — Да я и не сомневаюсь, что это она. Но у неё кишка тонка сделать мне что-нибудь напрямую… — …А не напрямую? Вы думаете Эмма сильно обрадуется, если узнает, что живет в одном доме с человеком, который запросто может избить человека до полусмерти? Вы думаете Реджина не убедится, что она об этом узнала наверняка? Тут Голду нечего было ответить. Честно говоря, он хотел, чтобы Эмма, как можно меньше знала о Френче и о… Белль. А уж о том, на что он способен, тем более. Он не хотел, чтобы она его боялась, но скорее всего именно это случится рано или поздно, не без содействия Реджины, которая обязательно всунет свой нос туда, куда не надо. — С Эммой, я сам поговорю, а Френч… теперь твоя забота. Потому, что единственное, что я могу с ним сделать, так это придушить. — И что по вашему с ним должен сделать я? — разведя руки спросил шериф. — Уговорите его забрать заявление, конечно, — ответил Голд, таким тоном, словно шериф сморозил глупость. Охотник вздохнул, и выругался. Тут его рация ожила, и диспетчер сообщил, что на границе произошла авария, и ему пришлось оставить разборки с Темным, и отправится на место происшествия.***
Свечи никто не брал. Из разговора с учительницей Эмма узнала, что проклятая личность ее отца мало того, что была трусом, так еще и тюфяком. А бедная Мэри Маргарет теперь от этого страдает. Когда та со слезами на глазах рассказала ей, все то, что произошло, у Эммы зачесались руки, так велико было ее желание врезать Дэвиду Нолану. После этого, она просто не могла отказать учительнице, которая с побитым видом попросила помочь ей продать свечи, которые делают монашки, что оплатить аренду. Но, к их лотку даже никто не походил. — Ну, и неудивительно, — проворчал Лерой, который при встречи с Эммой, под удивленным взглядом Мэри Маргарет, тут же рассыпался перед ней в извинениях за то, что чуть не задавил. Эмма его простила. Она знала, что на самом деле он не такой уж и алкаш, и что это лишь часть проклятия, так как его винить? К тому же, девушка подозревала, что он один из семи гномов, один из семи верных друзей Белоснежки, ее матери, и судя по его вечному бурчанию, он был Ворчуном. — Что неудивительно? — потирая руки спросила Мэри Маргарет, и посмотрела на Лероя. — Что к нам никто не подходит, конечно, сестренка, — ответил он. — Ты глянь на нас, — и выразительно оглядев их, закончил: — Алкаш, распутница, и беременная девица. Само-то компашка для торговли монастырскими свечами. Эмма, несмотря на ситуацию, вдруг рассмеялась. А вот Мэри Маргарет наоборот, насупилась. — Да, ладно тебе, Мар, — слегка толкнув ее, по-доброму сказала Эмма. — Как по мне, так слез… — и махнув рукой в сторону своего виска на котором все еще был пластырь, — …как и крови более чем достаточно пролилось. Так давай хоть посмеемся, хуже то, уже точно не будет. Мэри Маргарет вздохнула, и как-то обреченно сказала: — Вот уж точно, хуже уже быть не может. Эти слова оказались пророческими. Не прошло и получаса, как примчался Грэм, и мягко поинтересовался у Мэри Маргарет насчет ее конфликта с Кэтрин Нолан, которая, как узнала Эмма, выпросив у шерифа подробности, исчезла. Найдена была лишь ее пустая машина, около границы: вещи нетронуты, двигатель не заглушен, а женщины и след простыл. Вотжешь! Этого только не хватало! Последующая попытка, их троицы продать свечи, ходя по домам, тоже не увенчалась успехом. К тому моменту, как на улице стемнело, они окончательно отчаялись, хоть, что-то продать, да еще и Лерой куда-то подевался. И когда, она и Мэри Маргарет, уже хотели идти к матери-настоятельнице с печальными новостями о их неудаче, во всем Сторибруке погас свет. И тут наконец у них пошла торговля. Буквально за час, они все продали. Эмма, вызвавшись отдать деньги настоятельнице пошла к группке монашек, которые стояли неподалеку, оставив Мэри Маргарет складывать пустые коробки. — Ты, хоть иногда можешь просто тихо-мирно посидеть дома, юная леди? — остановил ее голос с характерным акцентом, когда она возвращалась обратно. Эмма обернулась, и увидела Румпельштильцхена, который с легкой улыбкой смотрел на нее, подняв бровь. Против воли ее собственные губы расплылись в улыбке, а сердце радостно затрепетало. — Могу… иногда, — хитро ответила она, и подошла к нему. — Что-то я сомневаюсь, — с улыбкой сказал Голд, и щелкнул ее по носу. Эмма забавно поморщилась, и спросила: — Что ты здесь делаешь? Голд театрально приложил руку к груди, и преувеличенно убитым голосом, спросил: — Принцесса, неужели вы меня не рады видеть? Девушка закатила глаза, и несильно толкнула его в грудь. — Да, ну тебя… Он вновь улыбнулся, и приглашающе выставил свой локоть. Эмма улыбнулась, и без колебаний приняла его приглашение, после чего положила голову ему на плечо, пока они пробирались сквозь толпу людей. Она видела, как он краем глаза продолжал наблюдать за ней, с странным блеском в глазах. — Что? — не выдержав, спросила Эмма, подняв голову с его плеча. — Ты даже не колебалась… Она остановилась, и растерянно спросила: — В чем? — В том, что взяла меня под руку, а теперь спокойно прогуливаешься со мной… — тихо, и как-то неуверенно ответил он. — Если ты, оглянешься, то поймешь, что не я один удивлен этим… И впрямь, оглядевшись, Эмма увидела, что многие горожане круглыми глазами смотрели на них, а некоторые даже замерли, переставая делать то, что делали. В глазах людей была странная смесь ужаса, любопытства, и даже… отвращения. Эмма нахмурилась, печально посмотрела на мужчину, и спросила: — Ты думаешь меня волнует, что подумают окружающие? — Ну, когда проклятие падет, возможно будет волновать… — задумчиво сказал Румпельштильцхен, намекая на ее родителей, а потом серьезно посмотрев в глаза девушки, добавил: — Ты же понимаешь, что даже сейчас, все они не просто так на меня смотрят? А уж когда вспомнят… Я уверен, что к тебе выстроится целая очередь из желающих сообщить, насколько я ужасен, и… ведь большинство будут правы. Я уже говорил, я — плохой человек, Эмма… И… — И, заткнись, — остановила поток его слов блондинка, не желая продолжать этот разговор. — Нет, послушай меня, — твердо сказал Румпельштильцхен, и обхватив девушку за руки, в неожиданном порыве смелости и искренности, продолжил: — Я не хочу, чтобы ты меня боялась, но и лгать тебе не хочу. Я сделал столько плохих вещей, стольким боль причинил… И не сосчитать. И… Я не хочу, и постараюсь сделать все, чтобы ты не стала одной из тех отчаянных душ… — он наклонился и прижался своим лбом к ее лбу, и тихо закончил: — Я — трус, Эмма. Всегда им был. И именно поэтому, я обидел и потерял всех, когда-либо любил. Но в этот раз, с тобой, я хочу, чтобы все было иначе… Я хочу… Но так боюсь… — Я тоже, — также тихо прошептала Эмма, на секунду прикрыв глаза. Она была так близко к нему, что слышала его дыхание. Время от времени она чувствовала его дыхание на своем лице. Она чувствовала, что ее сердце застряло в горле, и замедлила дыхание, пытаясь взять его под контроль, после чего продолжила: — Я тоже боюсь. Мне страшно, ведь первый же мужчина, которого я полюбила, оказался подлецом, он предал меня и бросил… Мне страшно, что мое сердце будет вновь разбито. Я боюсь, что я не смогу ничего дать своему ребенку, и у меня его отнимут. Я боюсь, что моего сына постигнет моя судьба, судьба сироты… Я в ужасе, оттого, что я, как выяснилось, какая-то… Спасительница… Которая должна помочь куче проклятых сказочный персонажей, двое из которых оказались моими родителями… Но, как я это вообще должна сделать? Я — себя-то спасти не могу… В тоже время… Я не могу давить в себе, те чувства, которые ты во мне вызываешь, и как я уже сказала, тогда в ломбарде, я уже приняла решение, и не собираюсь его менять. Все, чего я прошу, так это: не лги мне, не бросай меня, цени моего ребенка, и постарайся, постарайся не разбить мне сердце, и в ответ, я обещаю, сделать все, чтобы не разбить и беречь твое. — А если я причиню боль другому человеку за то, что он обидел тебя? Ты будешь меня за это ненавидеть? — вполголоса спросил Румпельштильцхен, и затаил дыхание. Эмма, пару мгновений пристально смотрела в его глаза, а потом обхватив его щеки, поцеловала в лоб. — Нет, не буду. Но прошу… Пожалуйста, если в этом не будет острой нужды, не делай этого… Он с облегчением выдохнул, и притянул ее к себе. Эмма положила руки ему на плечи, играя с его волосами. — Я постараюсь, принцесса, — совершенно серьезно прошептал он, и усмехнувшись, добавил: — Нравится тебе или нет, боюсь, теперь ты застряла со мной, хотя возможно, я этого и не зас… — тут Эмма прижала палец к его губам, заставляя замолчать. Голд тяжело вздохнул, после чего его губы изогнулись в улыбке. — Перестань думать, что ты не заслуживаешь иметь радость или любовь в своей жизни. Да, ты совершал ошибки и делал вещи, которыми, я уверена, ты не гордишься. Но тем не менее, ты все еще заслуживаешь счастья, Румпель. Мы оба… — прошептала Эмма. Она сжала покрепче его волосы на затылке и, не раздумывая, прижалась губами к его губам. Ей было все равно, если они были на публике — все равно, что подумают люди. Единственное, что было важно, так это они. Голд целовал ее отчаянно, жадно, крепче сжимая ее талию. Он все еще не мог поверить, что она здесь, в его объятиях. У Эммы закружилась голова, как всегда, когда он целовал ее вот так. Полный страсти, отчаяния, надежды и нежности, он крепко прижимал ее к себе. Жар исходил от его тела, контрастируя с холодом ночного воздуха. Голд отстранилась, крепко обняв Эмму и тяжело дыша. — Спасибо… — прошептал он ей на ухо. Эмма вздрогнула и открыла глаза, вновь обратив внимание на толпу вокруг них, у горожан, а особенно, у монахинь на лице были потрясенные взгляды ужаса и отвращения. На лице Эммы вдруг появилась кривая улыбка. — Ндааа, тебя и впрямь здесь любят… — с сарказмом сказала она. Тогда Голд поднял голову и огляделся вокруг, чтобы увидеть то, что видела Эмма. Ужас наполнил его, когда он приготовился к неизбежному отказу, который должен был произойти. — Знаешь… Давай-ка устроим им шоу… — хитро сказала Эмма, и прежде чем он успел ответить, Эмма прижалась к нему всем телом, и начала страстно его целовать. Ошеломленный Голд не сразу понял, что происходит, но сообразив не менее страстно ответил на поцелуй. Общий вздох и шепот людей вокруг них только подливали масла в огонь. Голд углубил поцелуй, все более жарко целуя ее. Рука Эммы удерживала его голову на месте, как будто он нуждался в убеждении. Он был только рад услужить ей в любое время, когда она хотела его поцеловать. Они на мгновение оторвались друг от друга, для того, чтобы перевести дух. — И сколько же ты хочешь им показать, принцесса? — спросил Голд, его губы все еще касались ее губ. — Что ты имеешь в виду? — Ну, там есть стол позади тебя; если хочешь, я могу уложить тебя на него… Эмма громко рассмеялась, прижимаясь к нему так близко, насколько позволял ее живот, после чего снова поцеловала его. — Ты очень плохо на меня влияешь, Румпельштильцхен. Не стыдно? — Видимо, не так уж и плохо, учитывая, что мы все еще стоим, так что нет, не стыдно, — дразняще сказал он, собственнически положив руки ей на бедра, и любуясь легким румянцем, который вспыхнул на ее щеках, а потом нахмурился и добавил: — Но, вот Реджина теперь точно, будет делать все, чтобы тебе навредить… — Плевать, она и так будет это делать. Я с тобой и не стыжусь этого, и это главное, — тряхнув гривой, сказала Эмма, и обхватив ладонями его щеки, целомудренно поцеловала его в губы. — А остальные… Пусть смотрят. Тут краем глаза Эмма заметила Дэвида, которого вел к полицейской машине Грэм. Она хмуро смотрела им в след, Голд тоже обернулся проследив за ее взглядом. — Интересно… И что же умудрился натворить этот болван? — с интересом протянул он. Эмма посмотрела на него и легонько стукнув в груди, недовольно сказала: — Эй! Ты все-таки о моем отце говоришь… — Да, да, принцесса. Но даже ты не можешь не признать, что проклятая личность твоего отца — идиот. Девушка поджала губы, но потом вздохнула, и неохотно сказала: — Как бы мне это не нравилось признавать, но ты прав. — Я — всегда прав, — самодовольно сказал он, за что получил еще один удар в грудь. — Боюсь, что он влип, — тихо сказала Эмма, и увидев его поднятую бровь, пояснила: — Грэм. Он еще днем приезжал, и сказал, что Кэтрин Нолан пропала. — Пропала? — с любопытством спросил он. — Да, — ответила Эмма. — Грэм сказал, что нашел ее пустую машину, с заведенным мотором, и нетронутыми вещами на границе города. Она вроде, как собралась в Бостон… — Никто из местных покинуть город не может… — …и как узнал шериф, в колледже, куда она ехала, в назначенный срок Кэтрин так и не появилась. — Хммм… Однако… — задумчиво протянул Голд. — И, почему мне кажется, что здесь не обошлось без ее величества… — Думаешь, Реджина к этому причастна? — спросила Эмма, бездумно поглаживая его галстук. — О, да, — без колебаний ответил он. — Ее ненависть к твоей матери и ее счастью, не знает границ. А если с миссис Нолан и впрямь, что-то случилось, как ты думаешь кто будет первым подозреваемым? — Дэвид… — тихо сказала Эмма, и невольно посмотрела в ту сторону, где в последний раз видела своего отца и шерифа. — Умница, — сказал Голд, и поцеловал ее в нос. — Пошли домой, ты наверняка замерзла… — и прежде, чем девушка успела возразить, твердо добавил: — …А всеми проблемами займемся завтра. После чего, приобняв девушку за талию, повел ее в сторону своей машины.