Дорога домой

Ей следовало навсегда остаться в Тибидохсе. Вспоминали бы, как героя — если нашлись те, кто видел и вспомнил ее. Не как тартарианскую подстилку, а как патриота… Патриота! Таня громко рассмеялась. Какой, к чертям, патриотизм?! Депрессия и суицидальные настроения, не более того. Там, в Тибидохсе, в ней что-то сломалось: сломалось еще в госпиталях и догорело вместе с городом. Девушка долго хохотала и никак не могла успокоиться. Нервный смех душил ее до тех пор, пока не закружилась голова. Вот, какой должна быть истерика — куда до такого дешевым Зализинским спектаклям! — отметила первая красавица Буяна. Интересно, Буяна ли еще? Собственное геройство все больше начинало казаться ей глупостью. Тогда это казалось правильным — попытаться умереть там, заплатить за гордыню… и за влечение к врагу. Сделать все, чтобы разорвать помолвку с Бейбарсовым, — сбежать от него в вечность. Насколько оказалось бы проще идти другим путем: выждать и попытаться приспособиться. У нее, в отличие от других дам Буяна, был «козырь» для обустройства дальнейшей комфортной жизни: и этот козырь носил имя Глеба. Вот только, закрывая глаза, она видела этого статного мужчину, снимающим маску — а за ним полыхал город. Она помнила его руки и губы — и перед ней тут же вставали картины, увиденные в лазаретах, а в ушах грохотали залпы батарей… На половине дороги, у небольшой деревушки, не тронутой войной, какая-то женщина окликнула ее и предложила воды. — Тибидохс? — спросила она, когда рыжеволосая напилась. Таня кивнула. Домой она не торопилась, хотя все последние недели мечтала оказаться там более всего на свете. Дома будут вопросы, нервотрепка… Следовало разобраться в себе прежде, чем она перешагнет порог отчего дома. Уезжая с мамой на неделю-другую, она не думала, что вернется почти спустя два месяца. Эта дорога — дорога домой — оказалась для нее слишком длинной и трудной. На этой дороге стояли госпитали и лазареты с ранеными, лагерь тартарианцев, шатер их предводителя… Полыхающий город, небо над которым мерцало розовым заревом. Тартарианец в черной маске, похожий на демона. Она возвращалась — но каким-то другим человеком, и этот человек был ей незнаком. Кому все это было надо? Ей всего двадцать, а она чувствует себя высохшей, выпитой старухой. Ей ничего не хотелось: казалось, она сгорела вместе с Тибидохсом. — Танечка! — навстречу ей выбежала мать, а следом и остальные домочадцы. Девушка спешилась и передала коня кому-то из слуг — не видела, кому. Она не хотела говорить. Софья начала было расспросы, но отец остановил ее повелительным жестом, и Таня молча направилась в дом. У огромного зеркала, висящего в холле, она задержалась и посмотрела на свое отражение. Вот, первая красавица Буяна! Волосы лежат вороньим гнездом и безбожно спутаны, с виска пробивается отвратительная седая прядь. На одной щеке следы пороха, на другой запекшаяся кровь — кажется, даже не ее. Ворот грязной рубахи разорван, несколько верхних пуговиц начисто отсутствуют, на шее синяки от чьих-то пальцев… Глаза смотрят полубезумно — сосредоточенно, жестко, с бешеным блеском. Вся одежда устряпана кровью и сажей. — Я бы хотела видеть Урга, — изрекла она, обращаясь к отцу. Мужчина кивнул. Друг ее дочери жил неподалеку — если отправить гонца сейчас, он еще успеет к ужину. Таня прошла в ванную. Все тряпье она выбросила на пол перед дверью — такое уже только выкидывать… А что будет теперь? А ничего страшного не будет. Человек боится перемен, но в итоге привыкает ко всему. …В воде она провалялась не меньше часа, и к трапезе спустилась уже вычесанной и переодетой. Нет, все так же красива, отметила девушка, — только лицо осунулось от усталости. Аппетита не было — она что-то поклевала, и прошла с отцом, Ургом и Кузей в библиотеку. — Вина, — попросила Таня. Мужчины переглянулись. Вздохнув, Лео достал из шкафа тяжелую бутыль и разлил по бокалам багряный напиток… Наверное, так даже лучше: алкоголь притупляет эмоции. Топить стресс в алкоголе — отвратительный способ уберечься от безумия, но он действенен. — Что стало, когда ты осталась одна? — спросил Кузя. Девушка ответила — но не скоро. — Мы отстреливались, пока не кончились патроны. Прикрывали отход раненого офицерского состава. Потом орудовали врукопашную. — А… С шеей что? — Душили, когда выбили шпагу. — Тебя не тронули? — мрачно поинтересовался Ург. Таня усмехнулась. — Нет, я осталась при своей чести, если ты об этом. Правда, лишь чудом. — Я всегда знал, что ты от кого угодно отобьешься, — с легким восхищением заметил Тузиков. — Я бы не отбилась, — покачала она головой, — если бы не… тот тартарианец. В маске, — добавила Гроттер-младшая. Кузя слабо улыбался — а она, тем временем, рассматривала Урга: левая кисть у него отсутствовала напрочь. Заметив ее взгляд, парень ухмыльнулся. — Не танцевать мне с тобой на балу, — едко заметил он, — каким было условие? «Целым и невредимым»? …Наступила глубокая ночь, а они все сидели, молчали и пили. Леопольд оставил их еще два часа назад: если этим троим и было, что обсудить, то лучше без лишних ушей. — Восемнадцать, — неожиданно произнесла Таня, — восемнадцать трупов. Женщина должна давать жизнь, а не забирать, разве не так? Ург пожал плечами — он относился ко всему намного проще. — Этого требовало ситуация. Не было бы такой ситуации, уйди я с Кузей, хотела сказать Таня, но оставила эти слова при себе. Сама виновата. Следовало уйти — и блаженное неведение относительно личности полководца Второй тартарианской армии продлилось бы еще немного. А может, лучше было б просто его пристрелить? До того, как она заметила маску, о которой говорил Тузиков? — Что будешь делать? — поинтересовался Ург. — Сегодня — пить столько, сколько смогу. Потом спать. Потом то же, что и все — ждать указов Тартара. Взгляд темноволосого парня упал на ее кольцо. На виду был легкий ободок — чтобы не было лишних расспросов, Татьяна развернула перстенек камнем вовнутрь. — Ты обручена? — хрипло спросил он. Помедлив, девушка кивнула. — С кем? Как тебе ответить, Ург? С тартарианским офицером? С предводителем Второй армии? С человеком, по косвенной вине которого ты лишился руки, наши женщины — мужей, сыновей и отцов, и многие остались без крыши над головой? С нашим «соседом»? С Глебом Бейбарсовым?! Неужели ты не догадался? Ты знаешь ходящие тут слухи. Ты видел, как все начиналось… — Со своим избранником, — туманно ответила Таня, и парень не стал уточнять. Пошатываясь, она добрела до своей комнаты. Гроттер сюда еще не заходила — одежду ей принесли прямо в ванную, расчески она тоже там взяла… За эти месяцы роза превратилась в огромный куст. Кто-то поставил горшок на отдельную подставку, чтобы не было видно с окна — интересно, Ирка или папа? Не суть. Наверное, следовало выбросить цветок еще тогда. ...Полуденные лучи заглянули в ее комнату, осторожно заползли прямо на лицо и недвусмысленно намекнули, что пора вставать. Таня застонала; она испытывала тяжелое похмелье от выпитого накануне, и эти ощущения были отвратительными. Она вновь долго просидела в ванной — смытый еще вчера запах копоти, казалось, въелся ей в ноздри — а потом ее тошнило. — Тяжко тебе, дочь? — насмешливо поинтересовался Леопольд, — обильные возлияния еще никогда до добра не доводили. В изумрудных глазах, унаследованных от него, отразилась вся ненависть к миру… На следующий день у порога их дома возникло два солдата — бородатых, в оборванных мундирах. А потом Ирка писала записку Настурции, чья усадьба располагалась в пятидесяти милях. Софья ахала и хваталась за сердце, Лиза пребывала в обмороке, а Кузя носился вокруг них, не зная, кому помогать первой. Леопольд с Таней молча пили кофе и взирали на этот концерт с вежливым интересом. Главные действующие лица — Ванька и Гурий — пребывали в состоянии не то шока, не то отчуждения… После того, как все вдоволь наахались, их загнали в ванную комнату. — По последней тартарианской моде, — вдруг заметила Ирина. Ирка в постановке «Пленные рыцари вернулись домой» также больше не участвовала, и сидела подле них… — Что? — не поняла Таня. — Твой висок. У них сейчас популярны разноцветные волосы. Выглядит, как будто специально выкрасили. Интересно, а в какой момент у нее поседели волосы? Когда начался огонь по городу или она поняла, что чуть не пристрелила Бейбарсова? А может, когда узнала про его положение в армии? Одежда Леопольда пришлась Валялкину и Пупперу великоватой в плечах, но отлично села по росту… — Как было… в плену? — осторожно вопросила Софья. — Нам повезло, — отозвался Ванька, — мы попали в лагерь для заключенных, за которых брали выкуп. А там и условия не такие плохие, и лечение… Мы хотели откупиться и поскорее вернуться в строй, но нам не позволили. — Почему? — удивилась Софья. — Их «любезно продержали всю войну в комфортном гостеприимном лагере» как раз для того, чтобы «эти мальчишки не угробили себя излишним героизмом», — озвучила Таня давние слова Бейбарсова. — Татьяна! — с укором произнесла Софья, но Валялкин остановил женщину. — Похоже, мы не одни имели неожиданные встречи в военное время — не так ли? Девушка пожала плечами. Обсуждать Бейбарсова она желанием не горела, а раскрывать его истинное положение в тартарианском войске — тем более. Потом, наконец, прибыла Настурция, принявшаяся расспрашивать Гурия и Ивана о подвигах на поле брани — а те мялись и молчали: кроме боя под Скаредо похвастаться им было нечем…

***

— Лео, меня тревожит наша старшая дочь, — заметила Софья. Гроттер-старший разбирал бумаги. Неизвестно, что наступит в экономике теперь, но следовало быть готовым ко всему… — Софья, ты видела полыхающий Тибидохс. Неужели думаешь, что этот кошмар мог оставить ее равнодушной? Вы уехали, она осталась и даже участвовала в обороне. Я не спрашивал, ЧТО с ней там было — знаю лишь рассказанное парнями. — Лео, она в абсолютной апатии. Ее взгляд… Нежелание разговаривать… Может… — Софи! На ее руках кровь восемнадцати человек. Не кажется ли тебе, что для молоденькой девчонки это слишком много?! Женщина в ужасе отшатнулась, а потом устало опустилась в кресло. Она хотела предложить выдать Таню замуж — не важно, за кого. Материнское сердце отчетливо подсказывало ей, что дочь мучает не чувство вины, но разбитое сердце, и брак стал бы лучшим средством, чтобы его залечить… Восемнадцать?!