Дорога домой

Бейбарсов терпеливо вытащил шпильки из ее прически, а затем принялся за шнуровку свадебного платья, проходящую по спине. Наконец, легкую ткань больше ничего не удерживало: к груди ее прижимали лишь руки Тани. Стоя сзади, мужчина отвел в сторону ее кисти, и черное одеяние с шорохом скользнуло вниз… Гроттер откинула голову назад, на его плечо. Обнимая супруга за руки, она стояла в его объятиях совершенно обнаженной, прикрытой лишь копной роскошных рыжих волос, а тартарианец молча целовал ее седой висок. И было во всем этом действии куда больше близости, чем в их недавних поцелуях. «Тартарианская подстилка», — вновь услышала Таня шепот Попугаевой. Шепот усиливался, голоса звучали громче — презрительные выкрики, преследовавшие ее на улицах столицы, тяжелым звоном отзывались в голове. В его руках было хорошо и спокойно. Глеб бережно развернул жену лицом к себе и отступил на шаг. Он любовался ею — долго, растягивая время, а потом осторожно толкнул на огромное ложе и принялся раздеваться сам. Глебу было тридцать, но выглядел он куда лучше ровесников. Широкие подкачанные плечи, идеальный, подтянутый, без единой жиринки торс… Темные волосы на груди, дорожкой спускающиеся вниз. В груди холодало. Поджав ноги к груди, девушка отчаянно пыталась прикрыться. Права ли она была, когда выходила за него? «Тартарианская подстилка», — повторил Ванька Валялкин. Она вновь ощутила запах гари и дыма и услышала залпы батарей. Крики лошадей, людские стоны, выстрелы, взрывы… Огненный ад окружал ее вновь, и из этого ада не было спасения. Таня ведь почти отдалась тогда этому мужчине — там, за мостом, у полыхающей столицы… Одежды на нем больше не осталось. В комнате повеяло неизбежностью… Сосед. Человек, игравший на ее самообладании, как на музыкальном инструменте и завладевший всеми ее мыслями. Офицер высшего состава, выторговавший ее поцелуй. Тартарианец в маске, которого она чуть не пристрелила. Полководец Второй Армии, взявший Тибидохс и вывезший ее из горящего города. Генерал-губернатор Буяна, устанавливающий новые законы и порядки по воле своего кайзера. Ее супруг. Какая длинная цепочка имен, которые Бейбарсов носил для нее… Пламя, которое преследовало ее в ночных кошмарах, обратилось в странное чувство: горькую любовь со вкусом предательства и щемящую сердце привязанность. Это пламя холодком отзывалось по всей ее коже и грело где-то в самом низу живота. Таня не смотрела ниже его пояса, виной тому были страх и смущение… Когда мужчина развел в сторону ее ноги и склонился сверху, она послушно откинулась на простынь. Ради этого человека она отказалась от всего, что было ей ценно. Презрела себя, чужое мнение, этические принципы… Да пошли они все к черту, гневно подумала Татьяна. Тартарианская подстилка?! Зато она счастлива. Она будет счастливой, всем им назло! Она ощущала лишь его горячие руки на своем теле и жадные губы, оставлявшие обжигающие отметины. Прочего мира не больше не было: в этой комнате были только они двое. По всему существу разливалась истома, по всем жилам протекал ток. Таня, казалось, вновь опьянела от бесконечных поцелуев — настолько, что практически потеряла сознание от страсти. Губы супруга потягивали ее за набухшую грудь, вырывая еле слышные вздохи, тяжелое и влажное дыхание заставляло трепетать кожу. Мужчина нависал над ней, прижимая ее сведенные над головой руки к простыни, и Таня невольно вспоминала их давешнюю охоту. Это было точно в другой жизни… И сегодня той, другой жизни, подходил конец. Она доверчиво приподняла бедра ему навстречу — а потом была резь. Гроттер выгнулась всем телом, инстинктивно пытаясь вырваться, но руки мужчины лишь сильнее сжали ее запястья. При каждом его рывке ей казалось, что он достает до самого ее желудка; каждое его резкое движение заставляло хватать губами воздух, точно выброшенная на берег рыба. Глеб постепенно убыстрялся, а сквозь боль нарастало странное напряжение. Достигнув максимума, оно лопнуло в ней, как порванная струна. Все ее тело изогнулось в судороге — а потом бессильно обмякло… До болезненных ощущений больше не было дела, они отошли куда-то на другой план; разум окончательно отключился, и теперь девушка отстраненно наблюдала за мужем. Его и без того темные, как ночь, очи были затуманены страстной дымкой. Двигаясь в ней, проникая как можно глубже, он точно пытался слиться в ней единое целое. В какой-то момент ритм его рывков стал воистину бешеным — а потом мужчина хрипло выдохнул, и внутри стало влажно и как-то обжигающе. Прошло всего несколько минут, и он задвигался вновь — в этот раз много медленнее, растягивая удовольствие. Новый спазм настиг ее внезапно; новобрачная сомкнула ресницы и откинула голову назад, стараясь не смотреть на мужа. Она любила его — по-другому не могло быть. Вот только каждый раз, встречаясь с ним взглядом, Таня видела в его черных глазах сожженный Тибидохс. Воспоминания о той огненной ночи — расплата за счастье и единение в этой. Наверное, в тот день в Тибидохсе выгорели они оба. Она подумает об этом — потом…

***

— Так всегда будет? — поинтересовалась Таня. Бейбарсов с интересом перебирал ее рыжие локоны; ее голова лежала на его груди. — О чем ты? — О боли, — деликатно пояснила новобрачная. Супруг рассмеялся. — Будь это так, наши женщины не таскали бы мужчин в постель с таким поразительным упорством… Не веришь? Неужели ты не заметила, как в какой-то момент Жанна попросту увела вашего Урга из зала? — Урга?! — Да. Патриотичный Ург тоже пал жертвой ее тартарианских чар. И сделала она это не из желания ублажить бедного калеку — а в свое собственное удовольствие. — Вне брака… — Именно поэтому я и женился не на тартарианке. Они вновь целовались — и поцелуи вновь начали переходить в нечто большее. — Что ты делаешь? — ахнула Таня, ощутив его губы между ног. — Пишу тебе один старый тартарианский сонет о любви, — хмыкнул Бейбарсов, — точнее сказать, на тебе. Судя по всему, сонет был длинным — вот только он не дошел и до четвертого куплета…