Потому что ты Мой

*** Прохлада ноябрьского вечера окатывает его с головы до ног. Артур выбегает на улицу, озирается, дышит как после марафона и не знает, что ему делать. Потом глаза улавливают движение на другой стороне лужайки, и его тянет туда почти против воли, как гончую, взявшую след зайца. Он несется вперед, не глядя под ноги, едва ли разбирая, куда вообще ведет эта дорога, и останавливается, только когда его вышвыривает на площадку с неработающим фонтаном перед малым корпусом библиотеки. Мерлин сидит там, на бортике, склонившись к воде, зачерпывает ладонью из фонтана и трет лицо. Вода холодная, кожа на руке у него покраснела, и Артур идет к нему медленно, не отрывая глаз. Мерлин слышит шаги, оборачивается, вскакивает, чуть не валится со скользкого каменного бортика в бассейн. — Не подходи, — говорит он глухо. — Нашел, — невпопад отзывается Артур. Выполнить просьбу он, к сожалению, не может. Ноги двигаются сами по себе. Мерлин, как загнанный в угол зверь, бестолково бродит по бортику. Артур вдруг понимает, что он ведь сейчас, чего доброго, сиганет в фонтан, это понимание приходит раньше, чем Мерлин сделает хоть одно неверное движение, и Артур без раздумий рывком преодолевает последние шаги, сжимает его талию, дергает на себя, стаскивая на землю. — Нашел, — повторяет он еле слышно, хотя Мерлин не особо-то и прятался. Тот мотает головой, упираясь ему в грудь сжатыми кулаками. — Пусти. Артур все еще держит его за талию, но не так крепко, чтобы сделать больно, не так крепко, что не вырваться при желании. Мерлин ищет в себе это желание, но находит только ту же, что и в Артуре, беспомощность, и смотрит с испугом. Его глаза затапливает теплое золото, но и магия тут бессильна. — Кажется, против меня твои интуитивные приемчики не работают? — спрашивает Артур дрожащим, ломким голосом — и большим пальцем гладит его поясницу, прямо по прохладной коже, подцепив нижний край футболки. Мерлин от этого дергается, словно на этот раз его самого ударило током или даже молнией. — Хватит. Перестань, — просит он хрипло, почти не шевелясь, натянутый как струна. Лицо все еще мокрое, на ресницах блестят капли воды. Он мелко дрожит то ли от страха, то ли от холода. — Замерз? — спрашивает Артур, делая ставку на второе. Сам он не чувствует холода и ничего вообще не чувствует, кроме нежной полоски кожи под ладонью, которая как-то вдруг, хитро, без спросу, нырнула под футболку Мерлина. — Артур… Это не слово, не имя, не выдох, это мольба, но она не касается ушей, она сразу пробивает сердце насквозь. Это должно быть больно, и это — больно. Артур ведет ладонью вверх по его спине, указательным пальцем по желобу позвоночника, как по путеводной нити, выдыхает сквозь стиснутые зубы и только спустя вечность находит в себе силы убрать руку — только чтобы переплести свои пальцы с ледяными, влажными пальцами Мерлина. Он тянет его за собой, напряженного и покорного, к дверям библиотеки, и фонари нестерпимо вспыхивают, когда они проходят мимо, три ядерных взрыва света. — Отопри, — велит он Мерлину. — Но… это же… — Или ты отопрешь чертову дверь, или мы останемся прямо здесь. Угроза так себе, это и не угроза вовсе, это неизбежность, это то, чему Артур не в силах противостоять, и если Мерлин не впустит их внутрь, Артур впечатает его в дверь снаружи, он знает это лучше, чем знает свое имя, чем знает всё, что когда-либо знал за всю свою жизнь. Мерлин протягивает руку к замку, бормочет что-то еле слышное, это не латынь, что-то другое, но Артуру нет дела. Они вваливаются в теплое, сухое, пахнущее вековой книжной пылью брюхо библиотеки. Дверь милостиво отрезает их от нью-йоркской осенней ночи, от отголосков вечеринки «физиков», от клубов сигаретного дыма, от тех, кем они были до этого дня, до этого мига. — Что ты делаешь? — шепчет Мерлин, когда Артур за руку ведет его к ближайшему широкому, отполированному сотнями и тысячами локтей студентов, массивному столу темного дерева. Может показаться, что Артур расчетлив. Что он деловит и чуть ли не равнодушен. Что точно знает, как будет дальше. На самом деле Артур вообще ни хера, ни хера не понимает, и голова у него как в тумане, когда он подталкивает Мерлина к краю стола и наконец, господи, блядь, боже, наконец оплетает его руками. Мерлин задницей упирается в стол, расставляет немного ноги, чтобы объятие получилось полным, чтобы грудь к груди, живот к животу, чтобы тесно прижаться ногами. Чтобы ничего больше не осталось. Ничего. Совсем ничего. — Что ты делаешь? — снова бормочет он, вцепляясь пальцами в толстовку Артура на спине, выкручивая ткань, как будто так он может что-то отсрочить. Артур стискивает его, пальцами чувствует его ребра под тонкой футболкой, едва отстранившись, тычется носом в его влажный висок и всё еще летит — безвозвратно вниз. — Мерлин, — зовет Артур его — и словно кого-то другого, кого знает, кого знал всегда, кого чудовищно было забыть. Мерлин вдруг тихо стонет, как от боли, и хватает его за плечи, дрожащие ладони скользят выше, по шее, пальцы зарываются в волосы Артура, губы приоткрываются беззвучно. Артур тянется к ним. Может, так он замедлит падение, может, так он получит ответ на вопрос, который все еще не задан — или задан так давно, что не осталось в мире живой души, которая бы слышала его. В последнее мгновение Мерлин отворачивается, и Артур получает его щеку, его выступающую на худом лице скулу, уголок его глаза, нежную кожу под его подбородком, и все это можно целовать быстро, легко, вдумчиво, дотрагиваясь языком, прихватывая зубами. Всего этого много, больше, чем может вместить пылающий разум Артура, но все равно недостаточно, потому что душная волна возбуждения уже давно погребла его с головой. В пыльной тишине библиотеки вздох Мерлина, когда Артур немного смещается, прижимаясь бедром к его паху, звучит как органный аккорд. У него тоже стоит, тоже мучительно, и он дергается навстречу, ответным трением ноги о член Артура, стиснутый джинсами. Артур бы подумал, что это нелепо, неловко, глупо, Артур бы много чего подумал, если бы хоть одна связная мысль еще блуждала в его запекающихся мозгах. Он только и может, что пытаться найти удобное положение, в котором легко вот так толкаться навстречу, не размыкая рук. Тишина вокруг вдруг рассыпается многостраничными шорохами, словно стая бумажных птиц поднимается в воздух с шелестом тысяч крыльев, но это где-то далеко, это совсем неважно. Мерлин, поглощенный остротой ощущений, упускает момент, когда Артур все-таки настигает его губы, чтобы быстрым звериным движением облизать их и запустить язык в рот, приоткрытый жалобным, почти неслышным стоном. — Нет, — бормочет Мерлин, едва выныривая из поцелуя, так тихо, что даже с такого несуществующего расстояния легко не услышать, — нет… нет, нет… нет… Только слова расходятся с руками, блуждающими по спине и шее, по бокам и бедрам Артура, расходятся с дрожью, прошивающей его худощавое тело, разбегаются на разные концы планеты с его судорожными рывками навстречу. — Да, — шепчет в ответ Артур, не останавливаясь, не отводя от него взгляда. Он ладонями обхватывает лицо Мерлина. В тусклом свете, который дотягивается в их приют с улицы, оно бледно и выражает такую беспомощность и такое желание, что у Артура будто сердце из груди вынимают. Он гладит Мерлина по лбу, убирая прилипшую прядь волос, и хочет его, хочет его трахнуть, хочет уложить животом на этот стол, хочет отсосать ему, хочет встать перед ним на четвереньки и ткнуться лбом в скрещенные на полу руки, хочет его всего — и всё, что он может дать, всё, что может взять, хочет, чтобы Мерлин этими… своими… губами… Оргазм скручивает без предупреждения, без знакомой дразнящей волны предвкушения. Просто выворачивает его наизнанку, вырывает из горла яростный рык — и швыряет назад всё, что осталось. По ощущениям Артура, осталось не то чтобы много. Чувствуя, как липкое тепло расползается в паху, он прижимает руку к члену Мерлина, ведет пальцами по плотной натянутой ткани джинсов, еще и еще, усиливая нажим, пока наконец Мерлин не кончает с похожим вскриком, крупно вздрагивая всем телом и тут же утыкаясь лицом в шею Артура, будто не он твердил свое «нет», которому ни один из них так и не поверил. Безумие, замявшись, отступает на полшага, топчется рядом на мягких лапах. Артур обнимает тяжело привалившегося к нему Мерлина, гладит по голове, по взмокшей шее и острым лопаткам, почти не задумываясь, не пытаясь нащупать даже отголосок нормального себя. Над головами у них все еще шелестит и хлопает. — Черт. Они же теперь наплодят хрен знает что, — говорит Артур, наблюдая за летающими под потолком книгами. Некоторые просто мечутся взад-вперед, как ошалелые, другие находят себе пару и по-быстрому перепихиваются, скрежеща переплетами друг друга, третьи предаются пороку неторопливо и вдумчиво — из этих соитий явно получатся новые толстенные тома с уклоном в романтику. — Беспорядочные книжные связи… библиотекари с ума сойдут, когда увидят это все завтра. Мерлин не отзывается, вообще не показывает вида, что слышит его. До Артура медленно, как сквозь толщу веков, доходит, что что-то не так. То есть… еще сильнее не так, чем было минутой раньше. Он слышит сдавленный всхлип — и неохотно чуть отстраняет Мерлина, чтобы заглянуть ему в лицо. — Эй?.. — зовет Артур растерянно, когда понимает, что он плачет. Мысли все еще расползаются масляными потеками, но нутро стягивает противным холодом, который после выпотрошившей его разрядки еще хуже. — Ты чего? Что… — он пытается ладонью вытереть его слезы, но Мерлин вдруг отталкивает его руку и следом несильно пихает его в грудь. — Как ты мог… — бормочет он, едва разлепляя потемневшие губы. — Что?.. но ведь… — Как ты мог? — еще один тычок, гораздо сильнее, Артур от неожиданности выпускает его. — Как ты мог, как ты мог, как ты мог… — Мерлин говорит все быстрее, все выше взлетает его голос, пока наконец не срывается в крик: — Как ты посмел?! Как ты, черт тебя дери, посмел?! Как ты?.. Артур настолько ошарашен, что даже отступает от него на шаг, который ложится между ними рвом, утыканным острыми кольями. — Как я посмел что? — растерянно спрашивает он и не верит, что речь об этом моменте, об этих жарких объятиях, о том, как бешено сплетались они в погоне за удовольствием — и еще за чем-то, далеким и жизненно необходимым. Мерлин стоит напротив прямой, растрепанный и страшно бледный, горящие глаза точно угли на лице. Он качает головой, все еще вздрагивая от рыданий, которые он пытается сдерживать всеми силами, и сил этих не хватает. — Умереть. Слово падает глухо, после крика почти беззвучно. Он ощупью, слепо шаря рукой, нетвердой походкой двигается в сторону, и это хорошо, что надо сделать всего несколько шагов до ближайшей стены, которая на деле огромный книжный шкаф, как и любая стена здесь. Артур идет за ним, и на пол они опускаются одновременно, одинаково приваливаются спинами к полкам и сгибают колени. — Как ты мог умереть? — выговаривает Мерлин неживым голосом и закрывает глаза. — Как ты смел умирать… В этом нет ни капли смысла, но Артура снова пробирает холодом, насквозь, до самых костей. Он неловко обнимает Мерлина за плечи, притягивая к себе. Тот позволяет. — Я вообще ни черта не понимаю, — признается Артур честно. — Ты что-то… что-то помнишь? Он говорит — и первым готов рассмеяться дурацкой шутке. Что, типа, вот это его новая реальность, да? Прошлые жизни? Физическая зависимость от незнакомца? Ну охренеть теперь. — Нет, — роняет Мерлин еле слышно. Мимо них проносятся две тщедушные книжонки, усердно пытающиеся слиться в одну. — Тогда что за фигню ты несешь? Голова Мерлина тяжело опускается ему на плечо. — Я не помню, — говорит он медленно и так же медленно, словно боясь, что ему не разрешат, переплетает их пальцы. — Но я знаю. — Ничего ты не знаешь, — пытается достучаться до его головы Артур. Самому ему уже гораздо легче. По сравнению с тем, что началось еще в коттедже, он уже почти совсем в порядке. Кажется. — И я не знаю. Мы оба ничего не знаем, мы просто… мы с тобой… — Мы с тобой, — потусторонним эхом откликается Мерлин. «Всегда», — думает Артур. Он ни хера не в порядке. Он чувствует дрожь, проходящую по телу Мерлина, как свою собственную, слышит его надрывное дыхание и от страха, от тоскливой разъедающей горечи шепчет ему то, что должно усмирить всё это, что должно утешить их обоих. — Я здесь… я же здесь, видишь? Брось. Я здесь, — заклинает Артур чуть слышно, нараспев, зарываясь пальцами в его волосы. — Я никуда уже теперь не денусь. Я никуда не уйду. Спустя несколько долгих минут Мерлин, наконец затихший в его руках, вздыхает, обдувая шею Артура теплом. — Ты каждый раз так говоришь, — тихо отзывается он. И больше из него не получается вытянуть ни слова. Потом в звенящей ночной тишине Артур провожает его до общежития первокурсников — за руку, как влюбленный подросток. Артур не подросток. И он не влюблен. Просто выпустить чужую ладонь из своей — вдруг сродни пытке, а в остальном ничего, окей, порядок. Вымотанный, смертельно уставший Мерлин смущенно улыбается ему на прощание и секунду колеблется, словно хочет в последний раз коснуться, но в итоге молча скрывается за тяжелой дверью. Артур еще минуту не в силах сойти с места. А в остальном ничего. Окей. Порядок. Напольные часы гулко бьют три раза, когда он возвращается в коттедж. Вечеринка отшумела. Все, кто смог, разбрелись по своим комнатам и корпусам, некоторые остались прямо тут — на диванах, в креслах, даже на полу. Артур перешагивает через пухлого очкарика, на котором экспериментировала Марго, и бредет к самому большому дивану. На нем, как на троне, в гордом одиночестве сидя дремлет Элиот. Он умудряется держать почти полный бокал с маргаритой. Стоит только Артуру приблизиться, Элиот открывает глаза, делает глоток коктейля и убирает ноги с низкого столика. Хлопает по дивану рядом с собой. — Эл, — вздыхает Артур, обрушиваясь возле него, не чуя ни рук ни ног, как будто он наконец по-настоящему, в хламину пьян, хотя весь хмель вылетел из него еще во время пробежки до фонтана. — Черт, Эл… Не в силах сидеть, он заваливается набок, головой падает на колени Элиота. Тот едва успевает отвести в сторону бокал, отставляет его на столик и гладит Артура по волосам. — Больно, да? — спрашивает он удивительно трезвым голосом. Артур молчит, зажмуривается изо всех сил, до плывущих под закрытыми веками радужных пятен. — Кое о чем авторы всех этих пописушек про родство душ умалчивают. Или они просто не могут понять, — говорит он негромко и ласково, у него нежные руки, Артур замирает, не желая слушать, но уже зная. — Не только магия исходит из боли, Артур. Связь такой силы… чаще всего рождается из неё же.