Овин, лютня и масло

      С приходом упитанного Урлика корчма, будто преобразилась. Мрак, нависавший над залом грозной тучей, вдруг осел, трусливо прижался к полу и ускользнул в щель. Заблестели ярче свечи в кружке на столе, за которым некогда сидела девчонка. Стало светлее, задорнее, причём так, что захотелось выпить. С ходу можно было подумать, что корчмарь грешит не только тем, что спаивает мужиков, но и колдовством. Однако Геральт был уверен, что дело тут вовсе не в чарах, а скорее в очаровании, в харизме, которой был наделён Урлик.       Повесив шапку на гвоздь, корчмарь, озабоченно бубня что-то себе под нос, побрёл за стойку, достал бутыль, заткнутую початком кукурузы, подцепил три кружки и вместе со всем этим добром подошёл к ближайшему столику. Он был буквально поглощён своим занятием, видимо, его настолько занимала идея выпить с какими-то проходимцами, что лицо здоровяка, больше походящее скорее на поросячье рыло с маленькими, блестящими глазками, и присущей хряку щетине, светилось. Впрочем, оно то и ясно, как белый день, и пьяному в стельку покорителю подмостков эстрады и беловласому верзиле будешь рад, и ни внешний вид, ни их намерения, не будут нужны, главное, чтобы они были платёжеспособные. Звон монет, как говорится, вызовет внезапную глухоту, слепоту и весьма удобную немоту.       Если сравнивать Урлика с другими жителями Аэдирна, то он на их фоне как-то уж слишком выделялся своей чересчур старомодной или, вернее сказать, национальной одеждой. Верх — рубашка с богатой красной вышивкой, ползущей красивой лозой к шее, а на стоячем воротничке висят два шнурка с алыми кисточками, которые при движении забавно раскачиваются. Низ — синие шаровары, да простая пара сапог, поблёскивающая натёртой жиром кожей. Скорее всего, Урлик не из этих мест, возможно, что он выходец из каких-то переселенцев с востока, тех самых, которые веруют в отца и в божественного сына, рождённого земной женщиной.       Отец весь из себя, видать, любит красоваться, а вот его сын, чернявый мальчик-старик вовсе не такой. Пшемко, в отношении внешнего вида, больше походил на аэдирнскую ребятню, ту самую, которая пасёт лошадей и овец на лугах. Он прост, кроток и при этом верен своей семье, будто пёс. Да, его можно сравнить с собакой, которую натаскали лаять на чужаков, рвя цепь, и быстро успокаиваться, когда «хозяин» прикажет. Свою собачью натуру, конечно, в хорошем смысле, юноша тут же продемонстрировал — Пшемко забегал по залу, послушно выполняя поручения своего отца. А мужик был рад стараться гонять мальчонку: Пшемко принеси свеч, Пшемко не топай — мышей распугаешь, подохнут, вонять под половицами будут, Пшемко сходи за наливкой, Пшемко уложи Анку. Геральту только и оставалось делать, что следить за метавшимся из стороны в сторону парнем и удивляться тому, какие бывают семьи. Вроде бы сын, но служит отцу, абы какой раб.       Любая птица вьёт гнездо, просто потому что она птица, и это её инстинкт, а вот коснёшься двух разных видов, скажем, ласточки или суматошного воробья, то вот здесь и начинается различие. Да, безусловно, всё, что делают пернатые — гнёзда, но вопрос в том, как они это делают, что используют. Воробей плетёт из травинок, а ласточка, гончарных дел мастерица, таскает глину. Так и у людей, все, без исключения, создают семьи, но то, как строятся в них отношения — своя уникальная система сдержек и противовесов, тирании и авторитаризма.       К этому моменту Лютик маленько оклемался, начал ёрзать и просить, чтобы его поставили на пол. Видимо, поднявшаяся суматоха вытянула его из тугих колец «зелёного змия». Охотник не препятствовал — отпустил барда, и тот, схватившись за голову, сделал несколько шагов и ухнулся на скамейку. Медленно перекинув ногу, поэт повернулся к столу, положил руки на него, а затем, хмурясь, стал оглядываться по сторонам, пытаясь сообразить, где он находится. — Геральт, а…? — всё, что смог произнести бард. — В «Барсучьем логове», — коротко пояснил ведьмак.       Впрочем, от такого сухого ответа вопросов в голове Лютика не поубавилось, а наоборот, стало ещё больше. И он, тихо постанывая, протянул руку к бутылке с бражкой, пододвинул к себе и упёрся в неё пылающим лбом. Роившиеся, словно дикие пчёлы, мысли приносили страдания певцу, его коробило, причём так, что Геральт не мог смотреть на своего спутника. Однако в какой-то степени охотник был доволен таким раскладом, ведь тяжёлое похмелье, терзающее несчастную, а вместе с тем и не знающую меру голову трубадура, послужит ему наглядным примером того, что будет, если перегнуть палку — она либо сломается, либо, выскочив, даст по морде. Так вот, Лютик оказался не таким уж и сильным, чтобы её сломать. — Садитесь, милсдарь ведьмак, — проговорил Урлик, отодвигая лавку, чтобы опуститься на неё. — Мишка, тьфу, как тебя звать…       Кучерявый мальчишка остановился, как вкопанный, и стал смотреть на отца, ожидая, когда тот изложит очередную свою просьбу. — …Пшемко, вот! Принеси что-нибудь, это, закусить.       Кивнув, парень тут же потрусил, осторожно касаясь башмаками пола. — Возьми буженины, только тихо, тёщу не разбуди! — перекинув через лавку ногу, вдогонку крикнул Урлик. — Да, нечастые здесь гости, ремесленники вроде тебя, ведьмак.       Геральт сел за стол напротив корчмаря, чтобы яснее видеть его лицо и глаза. За время странствий он усвоил несколько правил: слушать человека не только ушами, но и сердцем, обращать внимание на глаза, нежели на язык, способный лепетать весьма складные вещи на самые абсурдные темы и следить за эмоциями чужими и своими. И всё же несмотря на всё простодушие Урлика, беловолосый не торопился идти на контакт, если он поторопится, то рискует быть облапошенным и с холодными ушами. Ведь пустая корчма, парнишка, схватившийся за клинок, а затем и явка хозяина, который пытается выдать себя за «своего в доску», заставляют насторожиться. Один встречает с агрессией, а другой буженину в лицо сует, да стремится скорее налить. Такое поведение нетипично для тех, к кому приходит ведьмак. Самое правильное поведение, по мнению Геральта, — у Пшемко и девчонки. Потому что они ещё дети, а дети не умеют врать, так, как это делают взрослые: если они боятся, то в их глазах читается страх, если они ждут чего-то или кого-то, то и это тоже видно. — Ой, я смотрю вашему другу нездоровится, — вдруг произнёс мужчина.       Урлик собрал в пучок русые, смешные, какие бывают только у гномов, бровки и выпятил нижнюю губу. Действительно, на барда было больно смотреть. Впрочем, то едрёное пойло, которым их потчевали в таверне, долгое время стояло в горле и у Геральта. Тогда вовсе не удивительно, что поэта так быстро развезло, а теперь выворачивает наизнанку.       С жалостью посмотрев на Лютика, ведьмак выдохнул и ответил: — Да, он, кхм, перебрал с пивом.       Корчмарь вытянулся, посмотрел с внимательностью врача на измученное лицо трубадура и хихикнул, отодвинувшись. — Узнаю почерк мастера. В «Дырявом днище» были? — приподняв бровку, спросил Урлик, уже заведомо знавший ответ.       Белый волк кивнул. Уж в скольких тавернах, кабаках и постоялых дворах он бывал за свою жизнь и ни разу не приглядывался к названиям. После этого случая, видимо, станет. — Климек, етить его, варит самое странное пиво во всей Гулете. От него, знаешь, как, крышу сносит? О-о, — завертел головой мужичок, что его розовые щёки задрожали. — Был один, нажрался, как дурак на поминках, а потом сутки пролежал в канаве, думали, что помер, ан, нет, крепкий, оказался, зараза. Или смертушка таким пьяным не решилась взять. Чёрт их разберёт. Но я тебе скажу, в чём хохма, ведьмак. Сначала рвёт крышу, а потом днище. Понял, да? Вот приедет кто-нибудь в город, зайдёт в таверну, наглотается, а потом из нужника не вылезает, и ведь сразу видно, что не здешний. Свой, как оно говорится, знает, где собака зарыта. Система индикации, едрать её в корень!       Выслушав, ведьмак перевёл взгляд на Лютика, а тот, весь зелёный, глядел мутными глазами на толстопузого корчмаря, самодовольно накручивающего ус на указательный палец. И тут настроение Геральта переменилось. Да, возможно, это и будет хорошим уроком его спутнику, но не такой ценой. Где это было видано, чтобы в трактирах травили? Да ещё и за чеканные?!       Тут к столу подошёл Пшемко с разделочной доской, на которой лежали аппетитные серо-коричневые кусочки буженины, хорошенько присыпанные молотым перцем. Юноша поставил закуску, быстро зыркнул на стол, схватил соломенную куколку, оставленную сестрой, и удалился восвояси. — Ну, ведьмак, — произнёс Урлик, привлекая внимание Белого волка, — не кипятись, вылечим мы твоего певуна. Ибо вы обратились по адресу. Скажи только, вы сами набрели на корчму или кумчик мой направил?       Охотник уже более не мог глядеть на самоуверенную, поблёскивающую, словно натёртую маслом или жиром, как и его горячо любимые сапоги, физиономию мужика. Пустозвон с дурацкими шутками, которого, вероятно, жизнь мало чему научила, кроме как трындеть без умолку, выводил из равновесия Геральта. Он сжимал и разжимал лежащую на колене ладонь, пытаясь унять вспыхнувший гнев. — От трактирщика, Климека, — бросил Геральт. — Послушай, Урлик, прекращай балаболить. Я пришёл по делу, а не слушать твой трёп. — Ну, да, ну, да, мы всё болтаем, а хрен-то, упал, — перебил мужичок. — Выкладывай.       Беловолосый шумно выпустил воздух из ноздрей. А Урлик подцепил ногтем закуску. — Говорят, что неподалёку от твоей корчмы какая-то тварь задрала женщину. Я хотел бы узнать подробности.       Лицо корчмаря в миг побледнело, словно из розового и напыщенного бутона вытянули все краски, оставив только паскудную бледность, причём такую, какая бывает у тех, кого уличили в постыдном деле или с тяжёлыми портками. Геральт немигающим взглядом глядел на него, казалось, что ещё немного и ведьмак прожжёт в его поросячьем рыле дырку. Обычно так случается, что люди, к которым он приходит, сразу понимают, что к чему, но Урлик — феномен. Впрочем, не только он, и тот трактирщик, его, видимо, подельник тоже. Тогда у Геральта напрашивалось два вывода: либо никакого упыря нет, а грамота неактуальное фуфло, либо аэдирнцы что-то не договаривают. В любом случае, грамота у него на руках, и ведь кто-то её написал, а этому человеку нужна помощь, и за эту помощь он может заплатить. Если ранее Геральта интересовали деньги, то теперь ему хочется понять, что вообще происходит в Гулете.       Вернув лицу цвет, корчмарь подцепил пальцами ещё один кусочек буженины, бросил в рот и, недолго пожевав, шумно проглотил. — Да, Берта, — он взялся за кружку. — Было. Было дело. Вышел я на заднее крыльцо, смотрю, а утро было, темно ещё, четвёртые петухи вот пропели, а там, возле сараюшки, лежит… в общем, — его лицо вновь побледнело, бровки опустились на поросячьи глазки, — она, вернее то, что от неё осталось.       Он потупил взгляд, а на его лбу выступили капельки пота, поблёскивающие в свете горящих свеч, воткнутых в кружку. — Милейший бард, можно попросить? — корчмарь положил руку на горлышко бутыли.       Отстранившись от прохладного стекла, Лютик, икнув, посмотрел на мужичка, а затем уронил голову на сложенные руки. Тяжко.       Вытащив жёлто-серую кукурузу с характерным звуком, Урлик бодро подставил кружку и плеснул себе мутной бражки. — Будете, милсдарь ведьмак? — постучав пальцем по стеклу, спросил он.       Геральт поморщился и мотнул головой. — Как выглядели останки?       Урлик поджал губы, занервничал, и чтобы это как-то скрыть, разинул рот и плеснул туда браги. Скрючившись, корчмарь выдохнул, сделав губы трубочкой, а затем взял буженину, поднёс к носу, шумно втянул запах мяса, и съел. — Как? Это важно? — состроив гримасу, спросил он. — Да, без этой детали я не смогу идентифицировать тварь. — Ну… — он опустил взгляд. — Мало что осталось. Вспоротый живот, не было носа, щёк, груди… Женщина она-то, была тучная, тука, что у свиньи раскормленной… Всё съел начисто, до кости, и её упёр…       Геральт прищурил глаза. А Урлик налил себе ещё. — Были ли до Берты убитые?       Корчмарь гулко «угукнул» в кружку, допил, вскрикнул, поднёс палец к носу. — Да-а, вся эта фигня началась, как князеч подох. Понимаешь… тута у нас князь местный есть, Мысьгард, — мужик рыгнул, прикрывшись кулаком, — а у него два сына, один, что монах, набожный был, что жуть, молился всё, а потом резко так взял и помер, а тот, второй, наоборот, кутила, из борделей не вылезал. Говорят, что второй первого прибил, то ли случайно, по пьяни, то ли умышленно. Хрен их там разберёшь. Но как схоронили князеча-то, так и началось… сначала энто, девку нашли в буреломе, бледную всю. Через месяц ещё. Такую же бледную, что жуть.       Ведьмак задумался, то, что сказал корчмарь, более или менее сошлось с грамотой. Этого, как раз, и добивался Геральт, ему нужны были хоть какие-то гарантии, что тварь действительно есть. Поразмыслив, он достал грамоту из-за пазухи, развернул и положил перед аэдирнцем. — Не знаешь, кто бы мог написать это?       Урлик, жуя, подтащил к себе мизинцем листочек, нахмурился, силясь прочитать. Серо-белый кусочек выпал из его рта и упал на грамоту. — Не, — он мотнул головой, что-то вновь выпало у него, — милсдарь ведьмак, а гдей-то вы взяли этно? — На доске объявлений, на той, что стоит на южной дороге. — А-а, оно и ясно. Это вам туда надо, вернётесь к доске, встаньте к ней спиной и прямёхонькой топайте, там в двенадцати верстах и будет вам Урмаво урочище. Там и Мысгард. Думаю, что кто-то из ихних мест написал грамоту. — Спасибо, — ответил Геральт и забрал листок, предварительно сбросив с него крошки закуси. — Вы это, милсдарь… — Геральт из Ривии, — вставил охотник, юлящее «милсдарь ведьмак» он не мог уже слышать. — Да, Геральт, может, вы этно, здесь заночуйте, на утре поедите с гадом разбираться? А то бард-то ваш совсем плох. И у меня как раз комната пустует.       Что уж и говорить, Геральту вовсе не нравилась корчма, вполне возможно, что его впечатление знатно подпортил Урлик своей бездумной болтовнёй и хохмой, но делать было нечего. Во-первых, он не мог подвергать опасности Лютика, в конце концов, неизвестно, чем трактирщик напоил их, и что потом из этого выйдет, а во-вторых, они бы всё равно не нашли более удобоваримый вариант. Как говорится, бери, пока дают. — Благодарю, Урлик, в долгу не останусь.       Мужичок, вероятно, ждал что-то ещё, но Белый волк ограничился только благодарностью. — Да-да, конечно. Сейчас, — он «вытащил» себя из-за стола, громко отодвинув лавку, — пойду всё приготовлю, а вы потом принесёте барда, если, конечно, не смогёт сам дойти.       Геральт кивнул, и тот, качаясь, потрусил к двери, рывком открыл её и скрылся. Немного посидев, размышляя над ситуацией и полученной информацией, ведьмак глядел во тьму зала, долго, неотрывно, он вслушивался в неестественную тишину корчмы и понимал, что чёрт дёрнул Лютика на этот раз по-крупному.       Где-то скреблась мышь, а с улицы доносился собачий лай. На стойку вдруг прыгнул непонятно откуда взявшийся чёрный, как сажа, кот. Громадная, пушистая животина, шевеля ушами, вальяжно ступала по поверхности, остановилась, вцепилась передними лапами в дерево и потянулась. Белобрысый с нескрываемым удивлением смотрел на кота. Чудеса продолжаются. Котище вдруг сел, старательно провёл языком по грудке, и посмотрел своими жёлтыми, с широченными зрачками, глазищами на ведьмака. Повёл ухом и продолжил «намывать гостей».       Хмыкнув, охотник отвернулся, сплюнул на пол. Чёрт с ним с котом, чёрт с этим «Барсучьим логовом». И тут его заняли другие мысли.       Никогда доныне поэт не интересовался ведьмачьим ремеслом, кроме как побыть свидетелем бойни, не лез в дела, касающиеся заказов, а тут прямо-таки, как на грех, всё это случилось. Это шутка судьбы, не иначе. Геральт перевёл взгляд на Лютика, безжизненной тряпкой лежащего на краю стола. Брюнет был бледен, как простыня. И он вновь спросил себя: «Каким мне нравится Лютик?». И тогда Геральт бы точно ответил, что не ноющим, не пьяным и не страдающим. А конкретнее? Что-то конкретное он пока не мог из себя выдавить. Да и вообще, нравится ли менестрель ему? Белый волк ничего себе не сказал, ибо знал и без всяких вопросов и подсказок ответ.       Выдохнув, охотник положил ладонь на плечо парня, тихонько качнул, трубадур что-то промурчал себе под нос. — Встать сможешь? — спросил беловолосый.       Лютик приподнял голову, упёрся дрожащими руками в стол. Предельно ясно, что певец беспомощен, как перевёрнутая на спину черепаха, правда, учитывая состояния обоих существ, пресмыкающееся в более выигрышном положении, у неё есть шанс, а вот у несчастного музыканта его почти нет. Встав, ведьмак подошёл сзади к своему спутнику, выпрямил ему спину, одной рукой подхватил его под правую руку и потянул вверх. — Лютик, едрить тебя, помоги мне, — прорычал Геральт.       Собравшись с силами, мужчина поднял барда, быстро подсунул левую руку тому под колени, подкинул, чтобы удобнее было держать. Несмотря на свой небольшой рост, нет, правильнее сказать, несмотря на свою компактность, Лютик оказался далеко не пушинкой. А так посмотришь на барда и не скажешь, что весит он, как шестимесячная кобыла. Что, казалось бы, может быть тяжёлого в нём? Вероятно, ворох рифм, телега нот, два мешка страха, три слащавости, да и большое самомнение. Нет, подумал Геральт, сделав шаг, в Лютике что-то было ещё, то самое, о чём он, может быть, не догадывается, но чувствует. Впрочем, в миру говорят, что своя ноша не тянет. — Всё готово, идёмте за мной, — в дверном проёме показался Урлик.       Осторожно подтянув выскальзывающего Лютика, ведьмак направился вслед за корчмарём. За дверью, служащей границей между домом и публичным заведением, располагался длинный деревянный коридор, в самом его конце была ещё одна дверь, именно туда и направлялся со свечой тучный мужичок. Там была лестница. Плотнее прижав к себе музыканта, Геральт резво поднялся за скачущим по скрипящим ступенькам, подобно мячику, Урлику. А здесь, на втором этаже, уже начиналась жилая часть. Слышался заливистый храп старухи, доносящийся из дальней комнаты. — Вот, сюда, давайте, — посветив на очередную дверь, сказал хозяин дома.       Геральт повиновался, зашёл в небольшую, с одним окошком комнату. На тумбе стоял самодельный подсвечник с тремя свечами. Этого тёплого, дрожащего света было достаточно, чтобы не споткнуться. Возле стены виднелась двуспальная кровать. — Вы этно, постирать надо что? — вдруг задал весьма странный вопрос Урлик. — Было бы неплохо, — ответил Геральт. — Но только, боюсь, что не высохнет… — Пустяки, — махнул он рукой, — давайте. Располагайтесь, а я пойду схожу за отваром для вашего барда.       Урлик тут же исчез, оставив охотника в полном недоумении. Всё это было не похоже на правду. Видать, корчмарь планирует хорошенько взять с ведьмака за свои услуги. Хорошо, он получит своё.       Подойдя к постели, Геральт поставил Лютика на пол, придерживая рукой за плечо. — Постой хотя бы немного.       Бард кивнул головой. Охотник, отбросив в сторону мысли, принялся его раздевать: отстегнул плащ, перебрался к винного цвета, поблёскивающей нитью в свете свеч, курточке, высвободил каждую пуговицу из петли, а затем подобрался к штанам. — Геральт, что ты… делаешь? — пробурчал бард, глядя на мужчину, чьи руки лежали на его ширинке. — Ты же… ой, щекотно.       Отстегнув пуговку, Белый волк резким движением спустил штаны с его бёдер, те с хрустом и шелестом падающих на пол комков грязи, смялись у голенищ сапог. — Помолчи, — ответил белобрысый, толкнув трубадура на постель.       Также успешно сняв с него сапоги, ведьмак пнул кучку грязной одежды в сторону выхода. — Геральт, а где моя лютня? Я бы… — Там, где и должна быть, — накрыв пледом своего спутника, буркнул он. — Всё, лежи молча.       Собрав в охапку грязные, пахнущие кислым пивом и розовым маслом вещички, мужчина вышел из комнаты и едва не налетел на Урлика с бадьёй. — Ой! — произнёс корчмарь, подняв руку с чашей. — Я не увидел вас, что ж вы без света то ходите? Шмотьё можете бросить в кадушку, та, что на лестнице стоит. — Хорошо, — кивнул ведьмак. — У тебя тут есть куда поставить лошадь? — Да, заведи её на задний двор, там есть навес, крытый соломой. Там и поставь.       Пожав плечами, Геральт спустился по лестнице, сбросил груз, отцепил свой плащ, он тоже знатно запылился за время странствий, а затем побрёл на улицу.       Уж иссиня-чёрная ночь упала на окрестности, шумящие на свой лад. Мерцал жемчуг звёзд, наскоро брошенных на мрачные небеса. Геральт втянул прохладный воздух носом, а затем подошёл к Плотве. Кобыла зазвенела уздцами при виде своего хозяина, притопнула копытом. Погладив ладонью её по шее, мужчина взялся отвязывать повод от шеста. Он усердно думал над тем, как поступить завтра. Взвешивал все «за» и «против». Но все его размышления упирались в доверие к Урлику.       Обойдя внешнюю часть двора, Белый волк вёл кобылу к навесу, видневшемуся на фоне утопленных во тьме построек. Дёрнув цепь, забрехал пёс, доныне спавший в будке, той, что стояла возле массивного забора. Плотва испугалась, заплясала на месте. Громадная, как боров, беспородная псина, в чьём роду, видимо, были бойцовские, заливисто, метая слюни, лаяла, сверкая злющими глазами. Успокоив лошадь, Геральт завёл её под навес, привязал и принялся снимать вьюки, притороченные к седлу.       Подул лёгкий ветерок, принеся с собой запах сена и псины. Геральт, закончив, потрепал кобылу по гриве, погладил по коричневому боку и пошёл в дом. Что-то его вдруг остановило, и беловолосый повернулся лицом к заднему двору, нашёл глазами сарай, возле которого, по словам Урлика, была убита женщина якобы упырём. На протяжении всего разговора с корчмарём Геральт заметил одну странность: Урлик почти всегда стремился уйти от этой темы, а когда его всё-таки вынудили об этом заговорить, он начал сочинять. Ведьмака смутило то, как выглядели останки. Либо это умышленная ложь, либо правда, выдаваемая за действительность. И тогда Геральт сделал ещё один вывод: если тварь здесь и бывала, то она явно ходит на четвереньках и покрыта шерстью.