Овин, лютня и масло

      В глубокой глиняной миске плавали нежно-розовые полоски коровьего рубца и крупные кусочки рыжей морковки. Рядом, в плошке, курились и источали приятный аромат очищенные картофельные клубни, приправленные сушёной пряной травой. Геральт, медленно, но весьма уверенно, черпая суп ложкой, прислушивался к болтовне местных мужиков. Говорили много, в большинстве в своём не по делу, вернее не о том, что может представлять интерес для охотника на нечисть. Кого-то подагра замучила, чей-то затёк в силу своей незаурядности зашиб любимую тёщину скотину, Цицилка, та, что «цветами, мылом и маслами» торгует на площади, с эльфом спуталась, купцы обнаглели, мол чёрный перец с мышиным помётом мешают и тому подобные общечеловеческие проблемы, требующие незамедлительного обсуждения за кружкой овсяного пива. Хмыкнув, ведьмак продолжил уплетать суп, пережёвывая хрустящие на зубах волокнистые фрагменты требухи. Полдень лез жаркими лучами в закопчённые окошки, блестел на покрытых потом лицах посетителей и на мутных боках бутылок. В трактире стояла духота, пахло всевозможной едой, выпивкой, а с заднего двора, через распахнутую настежь дверь тянуло псиной и осенью. Несмотря на то, что день в самом разгаре, в зале практически не было ни одной свободной лавки, пустовал только эркер. Все разговаривали, ели, пили, кто-то играл в карты и сильно сквернословил. А ведьмак, уже не такой хмурый и не обременённый дурными мыслями о «Барсучьем логове», глядел по сторонам и грел уши, надеясь выцепить из людского галдежа что-то интересное. — Эй, гляди-ка, сивый сидит, — проговорил кто-то вдруг. Геральт не подал виду, продолжил обедать. В какой-то момент он подумал, что помимо урочища для него найдётся ещё одна работёнка, которая, разумеется, лишней не станет, но тут же отбросил эту мысль в сторону, как только взглянул на тех мужичков, заинтересованно щуривших глазёнки в его сторону. Сплетники. Людей такой породы он знает крепко. Поначалу терпеть их не мог, но потом приноровился использовать этих «ремесленников» себе во благо. Хотя пользы от пустозвонов как от козла молока, но в редких случаях они становятся источником весьма эксклюзивной информации, которой не купишь ни за какие деньги. Эти проныры, особенно из какого-нибудь небольшого городишка, знают то, что творится в спальнях, о чём говорят на кухнях и кому тяжко в уборных, да так хорошо и детально рассказывают, будто сами свечку держали. Собственно, и сам Геральт, ясное дело, часто становится объектом обсуждения. Оно-то и предельно понятно, ведь страх и омерзение, испытываемые людьми при виде ведьмака, заставляют их начать искать объяснения своим эмоциям. А человек, то ли по природе своей, то ли по божьему замыслу, как говорят фанатики, не терпит незнания, и если он не располагает достоверной информацией, то обязательно посчитает своим долгом взяться за её соскабливание с потолка или высасывания из пальца. Да, именно желание что-то объяснить толкает народ придумывать небылицы. Красивые легенды и мифы — продукт человеческой глупости, идущей рука об руку со способностью фантазировать. Впрочем, некоторые «сказочники» весьма удачливы в своём деле, несут ерунду и, на удивление, попадают пальцем в небо. И тут же они, задрав нос, став похожими по уровню важности на индюков, менторским тоном заявляют: «Ибо нет на земле надёжнее друга, чем мудрость». Однако те аэдирнцы, похожие на мерзкие карикатуры, сказочниками не были, минимум «живой газетой» с кричащими заголовками и сенсациями на каждой полосе. — Агась, да этно, ведь, — мужичок с пушистыми щеками прищурил ободранный глаз, пытаясь подобрать слово. — Как его? Ярик говорил… О! Ведьмак, да точно. Вчераси прибёг ко мне и стал тень на плетень наводить, якобы тот с монахом в «Дырявом днище» бормотуху пили. Геральт нахмурил брови. Поразительно, как быстро разносится информация в Гулете. Не успеешь чихнуть где-нибудь в подворотне, только поднимешь голову, чтобы посмотреть на солнце, разинув рот, а докладчик уже стучится в дверь к главе города с важным донесением, мол некий странник разносит неизвестную заразу. Однако, думал ведьмак, слух так просто не обретает крылья, ведь не каждой гусенице, как говорится, суждено стать бабочкой. Вот что-то позвенит-позвенит на устах, а потом исчезнет, и тогда ни один кмет или горожанин вовек не вспомнит о чём, брызжа слюной, говорил своему собеседнику, другое же дело, когда люди мурыжат одну и ту же песню, приписывая к ней новые куплеты. Но нужно сказать, что прошло не так много времени, всего сутки, поэтому разговоры местных о приезде ведьмака будут слышны из каждой дыры. Белоголовый подцепил ложкой несколько кубиков моркови и полоску требухи. А сплетники продолжили свой не гладко идущий диалог. — А ты что? — утерев нос грязным рукавом, спросил его толстый, как кадь, мужчина в смешной красной шапочке. — Ну, ты бы поверил? — он опустил реденькие брови на глаза, красные, покрытые коричневой коркой полосы, сжались. — Ведьмак в нашенских местах, так ещё и с духовником! Они же ещё и выпивали, давно ли это священники начали пиво вёдрами хлестать, причём на людях? Тот же Ярик сказал, что его святейшество — подставной, шпитон, говорит, из Редании. — Шпитон?! — подпрыгнул кадушка, широко раскрыв глаза от удивления. — Шпитон, Вячко, — тише проговорил оцарапанный, — кричи больше. Ведьмак тута, значит, и шпитон его гдей-то. — Этно же зачем, — тот, что был в уборе, посмотрел на Белого волка, а затем втянул голову и продолжил шёпотом, — ихнему королю понадобилось наше захолустье? А ведьмак на что покусился? — Не знаю, что до Редании, а вот ведьмак очень даже объясним. Помнишь я тебе рассказывал про люпины на могилке сисястой Берты? — Ну? Услышав заветное сочетание, охотник внутренне вздрогнул, но сохранил лицо. Он только слегка приподнял голову, украдкой, из-под белых ресниц посмотрел на беседующих, чтобы хорошенько вглядеться в их лица. Того, что был с царапиной, можно сравнить с кривым, покрытым трухлявой корой вязом, что стоит возле дороги мрачным чудищем. А его товарищ — пухлый и с мягкими чертами лица больше походил на перекормленного младенца, такой же наивный и глупый, но судя по одежонке, которая едва справлялась с его формами, он занимал не последнюю ступень в обществе. Вполне вероятно, что мужичок в красной шапке из зажиточных, а может и даже из купечества. Геральт, отодвинув опустошённую миску, взялся за картофель. — Помнишь, какой шум стоял, когда ту чудище какое-то задрало у Урлика на заднем дворе? Вот, всё разговоры ходили, что мол отыскать мразоту надо и порешать… Всё-таки дошёл слух и до него… Ты чего Вячко? — Ты глянь, што делает, картоплю ест, — на выдохе произнёс круглолицый, — а ведьмак разве картоплю жрёт? — Жрёт, как видишь. Нет, — вскричал обладатель пышных парусов на щеках, — вы только посмотрите на него! — Чего? — шмыгнул носом человек-кадушка. — Кто о чём, а вшивый о бане! Тебе лишь бы пожрать, Вячко. Пухлый выпятил нижнюю губу, выдохнул, а затем вдруг начал рассматривать свои башмаки, с трудом задрал ногу на округлую коленку и нахмурился.  — Что там у тебя? — Подмётка истёрлась. Затёк твой хреновые подмётки делает, пройдёшься и тут же дырка. Мужчина с парусами выпучил глаза, а его бледная кожа, которую покрывали бледно-коричневые пятнышки, налилась ярким румянцем. — Ты на зятька на моего не бочку не кати, этно ресурс плохой нынче пошёл. И болтавшие уже теперь о подмётках мужички, доныне пытавшиеся выяснить пищевые предпочтения ведьмака, обнадёживали Геральта. Берта, нашедшая свою смерть возле сараюшки Урлика, видимо, была путаной регионального значения, причём покладистой, значит, брала не так много за свои услуги, красивой, согласно вкусам и предпочтениям местных, да и в принципе душевной бабой. Как бы это странно не звучало, но белоголовому даже интересно стало, что из себя представляла при жизни грудастая жрица любви. Казалось бы, повидал и попробовал многое, но внутреннего похотливого, но очень любознательного зверя, уверенного в том, что мир полон разнообразий, не переубедить. Белобрысый охотник, ломая жёлтые клубни ложкой, глядел на дышащую паром кашицу с сушёной петрушкой и понимал, что было бы весьма неплохо добавить сливочного масла или жира. В сухомятку оно не шибко вкусно. «Раскапризничался», — тут же подметил про себя Геральт, и, нависнув над столом, взялся за расправу над картошкой. Крупные кристаллики соли, блестевшие на краях тарелки и корнеплоде, окончательно не растворились и отравляли рецепторы приторным жалящим вкусом, отчего ведьмак поморщился и протянул руку к кружке с пивом, чтобы хоть как-то смягчить ощущения. Надо сказать, что в гастрономическом плане ему в последнее время не везло. Когда хозяин таверны, ковыляя, подошёл к парадному входу и раскрыл настежь дверь, плотный воздух, пропитанный подгоревшим жиром и настойкой, посвежел. Геральт потянул носом запах улицы. Зал, забитый людом под завязку, заметно оживился, задорнее пошли разговоры и легче пилось пиво. В самом деле, что могло привести сюда столько народу, причём в то время, когда горожане, а особенно крестьяне работают? Окунув ложку в картофельную кашицу, он огляделся по сторонам. Среди вытянутых, поросших щетиной лиц не было ни одного местного ремесленника или трудяги, все, включая самого ведьмака, уж слишком выделялись из общей массы тех гулетцев, которых ему приходилось видеть. Только парочка клерков, шустро работавших ложками, походила на настоящих аэдирнцев, которые вырвались из своей конторки, чтобы перекусить, а затем снова вернуться к своим обязанностям. Кто-то очень звонко и мелодично засмеялся. Белый волк посмотрел в сторону эркера. На лавке, положив ногу на ногу, сидел пёстрый, как кареза, бард. Солнечные лучи, проникающие сквозь окна, путаясь в русых локонах музыканта, заставляли светиться его пышную шевелюру, спадающую волнами на узенькие плечи, завёрнутые в ярко-оранжевую, расшитую блестящей нитью, накидку. Если не приглядываться, то менестреля можно запросто спутать с девой, и только зелёные в узкую полоску шоссы, служащие «второй кожей», и золотистая эспаньолка выдаёт в нём мужчину. Да, шоссы, звучит и выглядит красиво, но мысль о том, как тяжко приходится их обладателю, тут же всё портит. Как-то раз он стал свидетелем того, как эту «прелесть» надевают. Тайну плотного прилегания чулок к коже ведьмак раскрыл, будучи в Новиграде, когда они с Лютиком ночевали на постоялом дворе. Едва прокричал четвёртый петух, а бард уже начал мыкаться по комнате в одной лишь нательной рубахе. Он принёс таз, бросил туда бирюзовые шоссы, вымочил, отжал хорошенько и повесил на спинку стула, далее взялся подворачивать брэ. Прошло буквально несколько минут, и Лютик, проверив влажность чулок рукой, начал натягивать их на себя. Мокрые, узкие шоссы абсолютно не хотели поддаваться рукам поэта, тянувшего их от щиколоток к бёдрам. А Геральт, замерев, лежал на койке, смотрел на всё это действо и терялся в мыслях, наплывавших, так же часто, как волны бушующего моря на берег. Ту гремучую смесь эмоций, которая кипела у него где-то в области желудка, он не мог объяснить ни на всеобщем, ни на Старшей речи. Это было, говоря устами поэтов, что-то невыразимое. И это чувство усилилось, когда он уловил в утренних сумерках едва различимый блеск капель воды на покрывшихся мурашками ногах Лютика. С большим усилием он потянул чулки вверх, а затем шустро привязал шнурками к белым брэ. Но надеть — это ещё полдела, может быть, даже не самое страшное. Уже днём Геральт, вспоминая увиденное, иногда поглядывал на бирюзовые шоссы, стянувшие ноги барда так, что те стали походить на тоненькие веточки, и тогда он стал понимать, почему трубадур частенько отказывается от пешего хода или вдруг начинает тереть икры. Так и сейчас, он смотрел на ноги пришедшего в трактир русого менестреля и сопереживал ему. Да, он весел, криклив и задорен, но при этом терпит удушье и тесноту. Поэт сидел за столом в компании графина вина, чарки с водой, двух девиц и молодого человека знатного происхождения. Оба оживлённо тараторили «о высоком» и пили. Будь с ним Лютик, он бы чего-нибудь такого «лестного» отмочил в сторону пёстрого красавца, рассказывавшего в буйных, местами умышленно приглушенных красках (чтобы вызвать жалость у публики) о своём житие-бытие и виршах, появляющихся на свет исключительно в любви к поэзии и к тем музам, в поисках которых он прожигает свою цветущую юность. Действительно, от таких жалобных рассказов у неискушённого слушателя тут же защемит сердце. Да, печальна участь странствующего музыканта, который ходит по дворам, зубоскалит, бренчит, а потом нежится в протопленных палатах под боком жены какого-нибудь вассала. Хмыкнув, Геральт перевёл взгляд на парня, сидевшего на лавке полубоком, по его округлой спине и зажатой позе можно предположить, что он только недавно высунул нос из-за книжных корешков. Брюнет в тёмно-фиолетовой курточке с воротником-стойкой, сложив по-детски ручонки, глядел на девушек с каким-то диковатым страхом, а вместе с тем и жадностью. Измучился, видать, парнишка в «застенках» академии, раз сидит на лавке, скрестив ноги. А вот его, скажем так, друг, подвижный, как скачущая по распаханному полю трясогузка, разыгрывал настоящий спектакль перед простоволосыми и весьма глупыми девками, для которых такое внимание — повод польстить себе, а также шанс испить нектара сладкого плода, рождаемого наивными чувствами и жестоким обманом. Её счастье, если трубадур станет тем самым героем ласковых снов и воображений в период выполнения супружеского долга с тем, за кого, без сватовства, решат выдать родители. И только он, чьи волосы младое злато, а кожа нежнее шёлка, будет с ней всегда, ибо романтик из провонявшей жиром харчевни — первый возлюбленный и учитель, доступным языком, языком чувств, объяснивший, что да как в этой жизни. И этот юный, что весьма не факт, растлитель, пленял речами дев, наливал вино, игнорируя воду, просил выпить за него, за его стихи, за молодость и любовь. Захмелевшие и покрывшиеся румянцем девушки становились громче, и на их устах затрепетали фривольности, а на ресницах пленяющая невинность. Ведьмак, повернув голову в сторону, улыбнулся своим мыслям. Правда, улыбка эта была едкой, противной. Такой, вроде бы мягкой, но с тонким, как лезвие сабли, загибом и глубокой ямкой в уголке губ, в которой как раз и собирается весь яд. Думал он о Лютике и о поэте, за которым наблюдает. И в один момент ему стало дурно, жарко, будто из таверны вытянули весь воздух. Конечно, весьма неправильно грести под одну гребёнку всех слуг искусства, но Геральта это как-то не заботило. Он упорно видел на месте ржущего, как простуженная кобыла, русого музыканта Лютика. И тогда в нём что-то надломилось. Сознание так устроено, что оно в любой момент может начать анализировать, нагнетать и натягивать нервы, нашёптывая, как бы невзначай, различные безосновательные мерзости. Это можно терпеть, но до поры до времени, пока, как говорится, не коснётся скверна живого. И когда внутри уже шевельнулся червяк сомнения, то в начавшееся безумие врывается другой центр, колыбель морали — сердце, принуждающее слушать себя, а не глупые идеи, генерируемые серыми клеточками. Закипает кровь и держать это безумие внутри становится крайне трудоёмким процессом. Это как попытка удержать крышку на грохочущем от жара котле. И на вопрос, а чувствуют ли ведьмаки что-либо? Геральт бы ответил, что да, чувствуют, как и всё живое, только их всплески эмоций тщательно скрываются за грубой миной. Белый волк шумно выдохнул через нос. Разнервничался. Вспыхнул и занялся огнём, как веточка сухой полыни. Глядя в окошко, он судорожно начал думать обо всём и сразу, словно в горячке. Гулета, видимо, сведёт его с ума. Прав был Лютик, что делать им здесь нечего. Или наоборот? Но если дороги возвращаются туда, где они переплелись, то это что-то значит, и кому-то это точно нужно. Эдакое Предназначение, хоть Геральт и не верит в его силу. Отодвинув рукой опустошённую миску в сторону, ведьмак взялся за кружку и залпом допил остатки плескавшегося пива. На душе у него было мерзко, пусто и холодно, нечто подобное он уже испытывал в далёком Аэдд Гинваэль. Тем временем бард достал лютню, с лаской и нежностью коснулся чутких струн. Покрытые пунцовыми пятнами девушки, как одна, глядели на поэта из-под опущенных ресниц. Зал, под чьими сводами закружились аккорды в гармоничной пляске, оживился, мужики подняли головы и заулюлюкали. Юноша тот, что был не из простецких, подпёр налившуюся румянцем щёку рукой и стал водить пальцами по краям чарки с водой. А охотник, не желая баллад, смахнул оставшиеся после своего скромного пиршества крошки на пол, отряхнул штаны и приподнялся, прихватив ножны. Дурные мысли, подобно коршунам, кружились над ним. Он слышал лютню, и она раздражала его. Фальшивая музыка, скрипучий смех и развратная поэзия. Низко и приземлённо. Двигаясь между рядами уверенным шагом, ведьмак чувствовал, как его касаются взгляды, трогают, ощупывают, пытаясь понять, что тот тип, который сидел вдали ото всех, из себя представляет. Он шёл, гонимый мыслями и навязчивыми идеями, бежал под звуки чужой лютни, боясь узнать в них что-то знакомое. Аккорд, резвый перебор, повисшая в воздухе струнная дрожь. Лютик. Не оборачиваясь, он переступил порог таверны. Пахнущая дорожной пылью улица встретила седовласого свежим ветерком и шелестящим танцем листвы клёна, склонившегося над питейным заведением. Геральт глубоко вздохнул, пытаясь привести в порядок эмоции. Вспыхнуть — дело быстрое, а вот остыть, не оставив ожогов на сердце, не так просто. Завидев хозяина, Плотва тихонько фыркнула и поскребла копытцем по земле. Геральт посмотрел невесёлым взглядом на гнедую, провёл рукой по её мускулистой шее, а затем схватился рукой за луку и сел в седло. По-хорошему, он уже должен был быть на полпути в урочище, но проклятущий бард сбил его с панталыки. Ткнув пятками лошадь в бока, охотник призвал её к движению, но Плотва опустила вниз морду и не сдвинулась с места. — В чём дело? — Геральт склонил голову набок. Кобыла повела ушами, утробно заржала, дёрнула головой. — Я не поеду в «Барсучье логово», даже не думай. Ведьмак выпрямился, взял в одну руку поводья и бросил коротко «вперёд». Медленным шагом Плотва, звеня подковами, побрела вдоль домов. Лёгкое покачивание успокаивающе действовало на Геральта. Он старался думать о предстоящем деле, но получалось плохо. В самом деле, такое поведение для него неестественно. Откуда могла взяться эта странная ревность и истерика, случившаяся, казалось бы, на ровном месте. Да, он, может быть, поступил неправильно, оставив Лютика с тем человеком, которому упорно не доверяет, но опять же, такое уже имело место быть. Это, как говорится, не в первый раз: Геральт прощался с бардом, а, в свою очередь, он, закинув за спину лютню, сворачивал с их общего пути. И сейчас произошло то же самое. Так в чём проблема? Ведьмак дошёл до этого не сразу. Только потом, когда белоголовый, проезжая мимо чьего-то двора, увидел, как женщина, заботливо поправляя воротник кучерявому парнишке, тихо шепчет напутствия и прощальные слова. В этот момент его осенило. Он уехал из корчмы, не попрощавшись с Лютиком. Заигравшись в благородство, Белый волк, на самом деле, допустил серьёзную ошибку. Ведь трубадур ни сном, ни духом о том, что он собрался в Урмаво урочище, ибо в то время, когда об этом активно велись разговоры, менестрель был занят поглощением алкоголя, а затем и вовсе забылся. Впрочем, в какой-то мере поэт сам виноват в произошедшем, поскольку нажираться в первой попавшейся питейной дыре от страха быть узнанным весьма нецелесообразно. Как говорит народная мудрость: что посеял, то и пожнёшь. Однако он мог всё же развернуть Плотву и резвым галопом поскакать в «Барсучье логово». Действительно, мог, только в тот момент Геральт думал о деньгах, которые ему заплатят за голову чудовища, и о том, кем он будет в глазах Урлика. Здоровый нелюдь возвращается, желая сказать барду о том, что он собирается делать в следующие два-три дня? Странноватая и плохо представляемая картина. Собственно, корчмарь и так косо глядел на ведьмака, трясущегося не над кем-нибудь, а над «попутчиком» с большой буквы. Слишком много заботы даже ни к чему. Но может быть она и по месту, только вот люди, особенно мужики, неправильно поймут душевные порывы Белого волка. Что тут говорить, сам Геральт не полностью осознавал природу этих эмоциональных всплесков, случающихся с некой периодичностью. И всё-таки охотник предполагал быстро расправиться с ведьмачьими делами, получить своё, а после, прихватив с собой Лютика, доехать до Вызимы и осесть на время зимы. Правда, у жизни были свои планы на этот счёт. Хочешь рассмешить судьбу — просто поделись с ней о том, что собираешься делать в ближайшем будущем. Грунтовая дорога, перейдя в брусчатку, расширилась до размеров крикливой площади, а потом снова сузилась и упёрлась в городские ворота, под каменными сводами которых то и дело шнырял люд, грохотали гружёные всяким добром телеги и басили стражники. Геральт слегка напрягся, увидев латников, ведь вчера проезд был свободным. Правда, бравые ребята с алебардами больше чесали языком и выписывали взятые с неба штрафы, чем достойно несли службу. Следуя за повозкой, за которой скакали две остророгие козочки, ведьмак, хоть и следил за всем происходящим у ворот, но так и не понял, за что стражники требовали плату за выезд. Скорее всего, они руководствовались одним из самых нехитрых правил: коль рожа крива — плати. Мужичок, сидевший на козлах повозки, что-то крикнул стражникам, возящимся с мятой бумажкой сухонького посланца в богатой шапке с пером, а те ответили хором — «Добре, дядь Збыс!». Они же потом вновь вернулись к своим делам — к чтению грамоты. Воспользовавшись ситуацией, Геральт нажал пятками в бока Плотвы и, ускорившись, сумел нагнать телегу с сеном, поравняться и выскользнуть из ворот. После этого ведьмак сбавил ход, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, а затем, рысью отойдя примерно на семь саженей, пустил кобылу галопом. Изъезженная дорога пылила под копытами гнедой, дул боковой ветер, приносящий откуда-то издалека пряный аромат цветущей растительности. Вскоре Геральт поднялся на горку, с которой открывался чудесный вид на луга и зелёные островки вязов. Покрытая следами колёс и подков тропа уходила светло-коричневой лентой вниз и раздваивалась, там-то, на распутье, и стоялая доска объявлений, возле которой всё и началось. Спустившись, охотник медленно подошёл к ней, окинул взглядом объявления, а потом, вспомнив указания Урлика, повернул Плотву направо. — В двенадцати верстах, — озвучил мысли вслух ведьмак. Вглядываясь в поросшее высокой травой бывшее поле, целовавшееся с голубыми небесами, он не мог представить, что там, в таком глухом месте, есть селение. Однако за долгое время странствий он многого навидался: и деревень в густых дубравах, и целых городов в оврагах и высохших руслах рек. Собственно, на то оно и урочище, что его сразу и не заметишь, ибо место, о котором когда-то договорились люди с какой-либо целью, не должно бросаться в глаза. Доныне спокойная Плотва вдруг заплясала, Геральт с силой потянув поводья на себя, пытаясь сдержать лошадь, посмотрел вниз — из зелёных пучков травы, растущей вдоль дороги, выполз жёлтоухий уж и резво, изгибаясь волной, проскользнул под копытами кобылы. Успокоив копытного друга, белобрысый охотник улыбнулся. Коль змеи дорогу переползают — быть удаче. В том же месте он углядел забытую людом тропку — там, где раньше проходили пути, растительность была реже и ниже. Не наврал, значит, корчмарь, есть всё-таки поселение и проезд к нему. Воодушевившись, Геральт двинулся вперёд ровно по затерявшейся в траве дорожке. Плотвичка, шлёпая себя хвостом по бокам и фыркая от поднимающейся пыльцы, бодро шагала, качая Белого волка. По глубокому небу плыли пушистые полоски и комочки, которые, наплывая друг на друга, изображали различные фигуры и невиданных зверей. Солнце, висевшее на самой верхотуре, немного постояло на месте, а затем взялось катиться к горизонту. Вскоре посреди кучерявых берёз и маленьких сосенок показалась соломенная крыша хибары. Подъехав ближе, Геральт обнаружил, что дом пуст — вместо затянутых пузырём окон зияли чёрные дыры, дверь, вернее то, что от неё осталось, лежало на косом крыльце, из которого торчали на стройных стебельках жёлтые звёздочки бородавника и растопыренные палочки свинороя. Дом на отшибе — хорошее начало. Ведьмак спешился, чтобы размять ноги и онемевшие от долгой езды ягодицы. Положив руки на поясницу, белоголовый потянулся, а затем подошёл поближе к безжизненному строению, заглянул в окна, внутри — пустота и глиняные черепки, валяющиеся на прогнившем полу. Если что и осталось от прежних хозяев, то местные уже всё растащили, но нет, как оказалось позже, всё-такие кое-что ими было оставлено — небольшой крест из берёзовых палок у поросшего травой холмика за домом. На перекладине висел высохший венок из полевых цветов и какой-то небольшой камушек на верёвке, больше похожий на застывшую смолу. Хмыкнув, он приметил в траве несколько веточек ромашки и стрелы голубоглазого цикория, сорвал и положил на холмик. Просто так, без всяких мыслей. Постоял немного, оглядываясь по сторонам, а затем вернулся к Плотве, перекинул повод через её голову и пошёл дальше. Геральт чувствовал, что быть в пути ему осталось немного. Реденькие берёзки сменились на дубы. Совсем скоро беловолосый вышел на вытоптанную тропинку, спускающуюся куда-то вглубь рощи. Его появление тут же было замечено местной живностью — по морщинистым тёмно-коричневым ветвям скакали прыткие белки. Привыкнув к тишине дубравы, прерываемой шёпотом листвы, скрипом веток и голосом крикливой сойки, Геральт как-то не ожидал услышать звонкое пение свирели и девичий смех. Он остановился. Шелест, игривое гоготание, затишье, шелест, свирель. Вдруг из кустов выпрыгнула босоногая ребятня — девчонка лет, эдак одиннадцати, и чуть постарше неё юноша. Никто из них, ни дети, ни охотник не ожидал такой встречи. — Ой! — вскрикнула черноволосая. — Привет, — неловко произнёс Геральт. Она, широко раскрыв глаза, попятилась назад, наткнувшись на конопатого юношу в рубахе и курточке из свалявшейся колтунами овчины. — Не подскажите, где тут Урмаво урочище? — А вам зачем? — насупившись, проговорил мальчишка. — Я к князю вашему, Мысьгарду, у меня к нему послание. Ребятня переглянулась. Не доверяют, и правильно делают. — Этно какое такое послание? — С секретным предписанием, — без тени стеснения за свою ложь, выдал Белый волк. — Уж прямо с секретным! — пискнула девчонка. — Угу. Тайна. Так бы я вам сказал, если не секрет… — Ишь какой! А потом, как Мысьгарду доставишь своё приписание, расскажешь нам? — Дорогу покажите, так всё потом расскажу. По дубовой роще пробежался ветерок, а затем спрятался в одну из крон. Где-то захрипела горлица. — Ладно, дяденька с секретным приписанием, — прошепелявил он, — тама вон наше урочище начинается, пойдём, не отставай только. И тут они, подскочив на месте, как мячики, бросились в заросли боярышника, Геральт потрусил за ними. До вожделенного поселения, на самом деле, он не дошёл половины сажени. Та тропа, на которую он наткнулся, вовсе не вела в поселение, а она, будто нарочно, огибала его. Без помощи он и не нашёл бы урочище, которое, на самом деле, таковым не являлось. В действительности эта деревушка больше походила на вотчину. Множество косматых крыш маленьких домиков лежало у подножья холма, украшенного грандиозным двухэтажным строением. Слева от господского дома торчала, словно пика, деревянная церковь со стрельчатыми арками на колокольне. — Вот, вона тот, красивый — княжеский дом, тебе туда. — Спасибо большое, — улыбнулся ведьмак, а затем двинулся с места вместе с Плотвой. — Э, дяденька, а секрет? — протянула брюнеточка. — Скоро сами узнаете, — загадочно произнёс Белый волк.