Овин, лютня и масло

      Крутя ушами во все стороны, гнедая кобыла медленным шагом брела за беловолосым мужчиной, который, к слову, тоже был настороже. Над урочищем нависли тёмно-серые тучи, ветер гонял по вытоптанной дороге листочки и жёлтые ниточки соломы. Тревожно верещали ласточки. Быть грозе и никак иначе.       Ведьмак утробно и протяжно хмыкнул, потянув за повод Плотву.       Селение, спрятанное глубоко в чаще леса, жило своей размеренной и спокойной жизнью аскета, решившего сбежать от всех благ цивилизации и городского шума. Там, стоя на холме, ему показалось, что Урмаво урочище, в которое его привела босоногая ребятня, небольшая деревенька, зажатая с двух сторон пышной шапкой леса, но теперь, спустившись, он думал совершенно иначе. Достаточно широкая дорога, на которой спокойно могут разъехаться две телеги, убегала далеко вглубь деревни и раздваивалась. По бокам её окаймлял невысокий заборчик из прутиков, свитых так искусно, что между тонкими веточками едва пролезла бы соломинка. На палках, служащих основой для забора, висела обувка, кувшины, крынки и прочие предметы быта. За ним начиналась хозяйская территория — низкая хата с соломенной крышей и крыльцом, лавкой, на которой обязательно сушилось что-нибудь съестное. Примечательно то, что абсолютно все калитки во двор были раскрыты настежь. Геральт не удержался и ненадолго остановился перед одним из дворов, у забора которого, поникнув головой, стоял подсолнечник. Выложенная различными цветными камушками дорожка бежала тонкой лентой к крыльцу, а там она уже шла вдоль стены дома и исчезала где-то на заднем дворе. Тут же стояла простая собачья конура, правда, без своего жильца. О наличии охранника в хозяйстве красноречиво говорила обгрызенная телячья мотолыга, по которой с особым наслаждением ползали мухи.       Урочище как-то загадочно молчало: ни свиста, ни грохота, ни деревенского сквернословия. За всё это время ведьмак ни разу не встретил местных, скорее всего, люди ещё не вернулись с полей и пастбищ.       Ведя кобылу под уздцы, Геральт глядел поверх всех этих кучерявых крыш хат на княжеский дом, который постепенно, по мере приближения, опускался всё ниже и ниже, и вскоре от него стало видно только один конёк. Справа по-прежнему, воткнув шпиль в небо, возвышалась деревянная церквушка. Там, с высоты холма она походила больше на менгир. Вдруг на дорогу, потягиваясь, вышла бело-рыжая мелкая сука и, виляя хвостом, начала мурзиться. Геральт нахмурил брови, спустив их на янтарные глаза. А сука, подняв загривок, растопырив лапы, вонзив когти в землю, принялась звонко брехать, морща нос. Ведьмак собрался топнуть ногой, дабы напугать её, но стоявшая рядом с мужчиной Плотва, заплясала, ударив мордой Геральта в затылок. Уж такой подставы от своего спутника он не мог ожидать. — Зараза, — прошипел ведьмак, качнувшись вперёд.       Уловив шевеление, собака отскочила, прижав хвост к боку, но, по новой оскалившись, залилась лаем. Вслед за ней подхватили и собаки во всех дворах. Урочище зашумело десятками голосов охранников. Плотва, словно осатанев, стала рвать повод, бить задними копытами, поднимая пыль, комки земли, и ржать. Намотанный на руку ремень, затягиваясь, неистово сжимал ведьмаку ладонь. — Тише! Тише, скотина! — пытаясь удержать лошадь, рычал Геральт.       Откуда-то примчалось два мохнатых пса.       Сквозь поднявшийся шум прорвался протяжный скрип, а после из-за забора, под матюки, вылетел сапог и шибанул в бок коричневого кобеля. Сдавленно тявкнув, он отскочил, но не думал отступать. Тут же прилетел ещё один сапог и гулко шмякнулся прямо перед лапами дворняг. — А ну кыш отседова, лоха брехучая!       Плотва несколько раз ударила копытом по колену белоголового, рванула и поднялась на дыбы. Геральт уже не чувствовал ладонь. — Отпусти повод! — крикнул появившийся откуда-то мужик. — Отпусти, затопчет ведь!       Кряхтя, Белый волк схватился за вторую руку, намереваясь ослабить затянувшийся ремень, но из-за того, что Плотва продолжала метаться, дело не шло. Местный житель поймал лошадь за узду, на мгновение удержал её на месте, чтобы дать возможность Геральту освободиться. Крепко стиснув зубы, ведьмак вытащил ладонь из перчатки и отшатнулся. Кобыла вновь дёрнула головой, ударила копытами по земле, взметнула вверх задние, подкинув землю, и бросилась в противоположную сторону. — Тьфу, проклятые шавки! — пнув сапог, проворчал мужик. — Тебе она руку не вывернула? Рвала, как зверь.       Выпрямившись, Геральт посмотрел на багровую ладонь и поочерёдно пошевелил пальцами. Болело шибко, но терпимо. Обхватив запястье, ведьмак посмотрел на Плотву, которая теперь стояла как ни в чём не бывало на расстоянии в несколько локтей и пыхтела. — Ты… что ль ведьмак, хлопец? — Да, — кивнул он, впервые за всё время посмотрев на жителя урочища.       Это был невысокий мужчина с длинными усищами, переходящими в аккуратную седоватую бородку и тучеобразными, мочалистыми бровями. Шустренькие, подобно двум вёртким зверькам, глазёнки урмавца глядели на беловолосого с какой-то нежностью, а вместе с тем и радостью. Он, сунув руку под полотняный пояс, поддерживавший внушительное брюшко, улыбался умильно, будто в охотнике на тварей признал дорогого сердцу друга. Геральту даже стало немного не по себе, особенно когда мужчина, едва не споткнувшись о сапог, подошёл к Белому волку и коснулся его здоровой руки. — Слава богам… — тихонько прошептал он, — я верил… верил, что помощь придёт.       Ладонь невыносимо ныла, словно её опустили сначала в кипящую смолу, а затем в студёную воду, и белоголовый, отвлекаясь на боль и фыркающую в отдалении лошадь, не мог сконцентрироваться на мужичке, на том, что он, шевеля дрожащими губами, тараторил. — Эта тварь, ведьмак… сгубила двух моих девочек, — он крепче сжал руку Геральту, силясь сдержать эмоции. — Господи… я ждал полгода, и вот наконец приходит тот, кто…       Нахмурив седые брови, охотник внутренне прохрипел и краем глаза посмотрел на Плотву, ошалело глядевшую в ответ. Она выглядела странно: уши торчком, почти не шевелятся, в глазах метаются искры, бока быстро вздымаются и опадают, словно ей пришлось пройти скорым аллюром через всю Темерию. Только сейчас Геральт заметил, что бело-рыжая скотина, выбежавшая из двора, стала причиной теперь не только ноющей руки, но и поводом раскошелиться на новую узду. Нащёчный ремень — в хлам. — Эй, что у вас тут?!       Геральт повернулся. На ещё пылившей дороге стоял высокий, как каланча, молодой паренёк, в руках он держал грозно ощерившиеся вилы. Лицо у него было красное, щёки блестели, а светло-русые волосёнки, выбившиеся из-под намотанной на голову тряпки, прилипли змеевидными разводами к высокому лбу. Белый волк прищурился — перед ним стоял не человек, ибо людей, обладающих настолько правильными чертами, практически не бывает. Глубоко посаженные глаза, острые скулы, белая, часто страдающая от солнца, кожа и изящно маленький рот выдавали в нём представителя древней расы — эльфа, может быть, метиса, но надо признать, весьма очаровательного. — Фисемар! — крикнул урмавец, отойдя от беловолосого охотника. — Ведьмак пришёл к нам на выручку! Поди к Мысьгарду, скажи, что… — …ведьмак? — опустив вилы, произнёс эльф, растерявшись.       Юноша, не отрываясь, смотрел на Геральта, как на снизошедшее с небес существо, отчего, собственно, белоголовому становилось дурнее. У него две крайности: он терпеть не может, когда с его приходом люди начинают шушукаться, таращиться, кривить морду, что возникает желание выправить её кулаком, и когда все вдруг начинают жечь праздничные костры, курить фимиамы и наливать так, как этого не делают даже самым близким и дорогим родственникам. Он больше предпочитает золотую середину, но вкусить её по-настоящему редко удаётся. Иначе говоря, либо тесто, либо начинка, либо шиш да камень в темечко.       Тряхнув рукой, ведьмак развернулся и направился медленным шагом к Плотве. Его по-прежнему и как никогда интересовало, а вместе с тем и тревожило: почему лошадь, которая привыкла носится по болотам, кишащим утопцами и прочей тварью, так испугалась обычной дворовой псины. В другой ситуации он бы надавал ей по ушам за непослушание, а тут, пожалуй, и наказывать не за что, разве что за отдавленную руку, и то, её сюда и не приплетёшь. Кобыла, потянув воздух, тут же завертела ушами и утробно прорычала. Геральт, в свою очередь, подцепил лежавшую на земле перчатку, аккуратно поднялся. Животное нервничало, но уже не так сильно, как прежде. Бубня себе под нос ласковые словечки, специально припасённые для копытного спутника, Геральт приблизился к Плотвичке — она дёрнулась, задев ведьмака покрытыми жёсткими волосами губами по скуле. От резкого движения испорченная узда соскользнула и зацепилась за мохнатое ухо, звякнув грызлом и кольцами. Шумно выдохнув, Белый волк грустно посмотрел на разорванный нащёчный ремень, болтавшийся как кусок верёвки для подвязки портков. Жалкое зрелище. А ведь эта узда, купленная, кстати, в Новиграде, стоила таких бешеных денег, что ему потом пришлось месяцами хлебать зелёный суп вприкуску с ржаными корками, которые, к слову, откуда-то притаскивал Лютик. Но подлатать можно, правда, от этой мысли ведьмаку легче не стало: новая узда — это новая узда.       Геральт стянул оголовье, скрутил всю эту груду ремней и перекинул через спину Плотвы, зацепив за луку. Похлопав кобылицу по упругой шее, он, запутав пальцы, в гриве, призвал её к движению. Нехотя вытянув переднее копыто, Плотва сдвинулась с места, а затем медленно начала шагать, словно мешком из-за угла напуганная. Видя этот неуверенный шаг, белоголовый мысленно выругался.       На дороге урмавец уже вовсю брехался с тощим эльфом, принуждая того то ли бежать к мужикам с вестью о ведьмаке, чему, видимо, тот противился, то ли браня его за то, что вздумал встречать странника вилами. Собственно, ни то, ни другое не было уместным. Настороженность всегда приветствуется. Да и Фисемара понять можно, ведь собаки со всего урочища так просто лай не поднимут. Однако это всё были заботы только жителей этого места, которое нравилось Геральту намного больше, когда оно молчало. С Урмавым урочищем, как с девкой из какой-нибудь зачуханной дыры — привлекательна, с пьяных глаз и вовсе красива, а стоит только ей открыть рот по не оплаченному поводу, так сразу пропадает вся охота иметь какое-либо дело с этой особой. Так и здесь. Собравшись с мыслями, отогнав брань, Геральт подошёл к селянам. — Князь Мысгард здесь живёт? — бесцветно, стремясь спрятать за этим нейтральным тоном своё раздражением, белоголовый привлёк внимание мужичка.       Толстопузый, воткнув руки в бока, уставился на Фисемара, сложив губы в непонятной букве. Он замер и в каком-то смятении перевёл глаза на Белого волка, а вот молоденький эльф выпрямился, воткнул вилы в землю и, отерев лоб, сказал: — Да, в том доме на холме. — Проводишь? — не дожидаясь продолжения диалога, спросил ведьмак.       Фисемар перевёл взгляд на мужичка. — Ну и что ты на меня глядишь? Коль ведьмак просит, так веди!       Плотва мотнула головой, а затем потянулась к лицу Геральта, ведьмак осторожно её отодвинул. — Твоя зверюга узду умудрилась порвать? — выглянув из-под коричневой шеи кобылы, спросил урмавец. — Слушай, у меня тут через дом конюх хороший живёт… ты…       Геральт покрепче запутал пальцы в гриве, намереваясь сделать шаг. — Сейчас у меня нет лишних денег на мастера, — процедил сквозь зубы он. — Веди, кивнул эльфу.       Мужичок коснулся своих длиннющих усов, пригладил, накрутил один из них, тот, что чернее, на палец и посмотрел на лежащие в песке сапоги, наклонился, кряхтя, к одному, плюнул на нос и протёр его локтем.       Плотва шагала ровнее, увереннее, но Геральта по-прежнему не отпускало чувство, будто ту суку принёс сам чёрт. Следуя за эльфом, он глядел по сторонам, надеясь увидеть её снова, ведь дальше своего двора шавка не побежит. Пока седовласый охотник сражался с собственной лошадью, дабы спасти руку из плена ремней, он не заметил, куда делась эта бело-рыжая бестия. Кобели ещё попадались по пути — те лежали под забором и тёрли отшибленную мордой то лапой, то об прохладную траву, а вот она, будто растворилась в воздухе. Это насторожило Геральта.       Молоденький эльф, закинув вилы на плечо, бодро шагал по дороге, а затем вдруг завернул в дома — здесь уже ни телега, ни всадники не развернуться. В этот момент белоголовый заметил, что княжеский дом полностью скрылся за соломенными крышами. Было дело, ведьмак хотел обратиться к Фисемару, мол куда он его ведёт, но появившаяся тропка, полностью выложенная булыжным камнем, обогнув покосившийся дом, вышла туда, где начинается ещё одна проездная дорога, которая, не сворачивая, вела в усадьбу. С одной её стороны стоял густой лес, кроны деревьев которого так сильно сплелись, что сквозь их плотную шапку не мог упасть на землю ни один лучик света. Темнота, издающая шуршащие, скрипучие звуки, дышащая прохладой и прелой листвой, недобро глядела на Геральта. Ему доводилось видеть много различных мест — от радующих глаз до самых злачных уголков, куда бы не полез ни один здравомыслящий человек. Именно такие леса, самые заросшие и непроходимые, в особенности любит всякая тварь. Здесь и прохладно, и темно, и полно веток, которые сыграют немаловажную роль при побеге или нападении. Если упырь или стрыга, наведшая шороху в этой глухой деревеньке, поселилась в подобном месте, то ведьмаку придётся попотеть, чтобы усмирить её. Собственно, судить, а уж тем более говорить об этом существе и безосновательно «селить» его сюда, пока рано. Князь, к которому вёл Белого волка эльф, знает, пожалуй, больше. Во всяком случае, Геральт на это надеялся.       Поднялся ветер. Заметались тёмно-зелёные перья папоротника в густых зарослях. Закричала птица, предвещая непогоду. Геральт поднял голову — небо затянуло бесформенная туча, которая то и гляди сожмётся вся, а после, растянувшись, окатит землю дождём. На мгновение седому показалось, будто крохотная капля мазнула его по виску. Плотва фыркнула, причмокнув. Кто-кто, но она вовсе не горевала по новиградской узде, ей, скажем так, эта свобода на копыто. Белый волк же смотреть не мог на усыпанный заклёпками нащёчный ремень, на этот рваный кусок кожи. А гнедая шла себе под аккомпанемент звона собственных подков и стремян, будто с каким-то ехидством глядела на своего хозяина, который, к слову, был мрачнее приплывшей издалека тучи. Лошадь часто поворачивалась к белоголовому, дёргала холкой, видимо, раздражаясь от постоянного ощущения натяжения, и изредка пыхтела. Отвернув от себя морду Плотвы, Геральт огляделся по сторонам: дорога, по которой смело шлёпал эльф, бежала на холм, защищённый от внешнего мира изгородью, полностью состоящей из густой шали виноградной лозы. Листья — красные, багровые, жёлтые, трепыхались, обнажая кисти с синими ягодками. Оказалось, что княжеский двор находится не в деревне, а как бы стоит в стороне от неё. Между двором Мысьгарда и рядом мазаных хат соблюдено приличное расстояние, представлявшее собой полянку, на которой паслись козы. Фисемар замедлил шаг и, подняв руку в приветственном жесте, крикнул: — Эй, Луций, кончай уж скотину гонять! Вишь небо какое!       Длинноухие козы вынырнули из густых зарослей, они, подобно рогатым чертям стали вылезать из копны виноградных листьев, из кустов шиповника и вскоре их собралось, пожалуй, больше десятка. Пастух, которого Фисемар назвал Луцием, появился также неожиданно — прямо-таки вырос из травы. Несмотря на достаточно тёплую погоду, державшуюся уже несколько дней, на нём был плотный плащ, отделанный козлиной шкурой. В руке он держал какую-то свежую ветвь с несколькими вялыми листочками. — Да что с этим небом, погремит, ну посикает слегка, да и всё тут, — Луций подошёл поближе к дороге, помогая себе веткой. — Кого ведёшь, Фис? — откинув капюшон, обнажив красное лицо с выдающимся плоским носом, похожим на лепёшку, спросил пастух тонким, немного скрипучим голосом.       Плотва потянулась к мужчине в плаще, а затем пугливо отшатнулась, едва не поставив копыто на ногу охотника на нечисть. Геральт, сильнее сжав гриву пальцами, слабо толкнул кобылу от себя. — Ведьмака.       Луций выпрямился, распахнув рот, прищурился, а затем откашлялся. — Брешешь, Фис. Ведьмаков уже нет, а если и есть, то только на страницах Монструма и в памяти старых вещуний. — Да нет же… — Фисемар неловко посмотрел на Геральта. — Тебе не врут, пастух.       Не прекращая щуриться, мужчина, подобрав плащ, вышел на тропу, коснулся ладонью носа Плотвы, погладил, а после посмотрел Белому волку в глаза. Ведьмачий медальон мелко задрожал и Геральт накрыл его больной рукой. Изрезанный глубокими морщинами лоб Луция расправился, нос-лепёшка, усыпанный чёрными точками, шевельнулся. Он протянул руку — волчья голова на цепочке метнулась, поймав мощный импульс, в ладони охотника. Этот взгляд — оценивающий, подозрительный, нечеловеческий не понравился седовласому. В конце концов, кому сделается приятно от бесцеремонного изучения, при котором познающий так таращит глаза, что начинает казаться, будто у него полные портки опилок и сучков, упёршиеся туда, куда не заглядывает солнце? Медальон скрёбся в кулаке охотника, как осатаневший, и Геральт не мог понять, отчего этот краснолицый погонщик так фонит. На чародея он не похож — рожей не вышел, хотя, вспоминая того же самого Детмольда из Бан Арда, этот даже поприятнее будет, если бы не большие, как у рыбы, глаза некрасивого, а вместе с тем и непонятного цвета.       Выдержав продолжительную паузу, пастух, к счастью, отвёл взгляд. — Был бы я пьян, то принял это всё за бред. Фис, — он повернулся к эльфу, — это он сюда за упырём забрёл?       Глядя на всё это, у охотника появилось ощущение, будто в урочище все идёт своим неспешным чередом и реальной угрозы в виде неведомого существа, задравшего двух девок, пастуха и трактирной бабы на самом деле либо нет, либо местным такое соседство абсолютно ничем не мешает. В любом случае, поведение урмавцев мужчине не нравилось от слова совсем: одни в ноги бросаются, другие плевать хотели на тварь, ибо оная не такая диковинка, как ведьмак. Ему уже не терпелось увидеться с самим князем и узнать у того то, что требуется, селян, как говорится, Белый волк уже наслушался сполна. — Видать, — пожал плечами молодой эльф.       Луций сплюнул на землю, после подошёл поближе к долговязому парнишке — за ним потянулись козы. Попросив наклониться эльфа, пастух что-то ему шепнул, тот вновь пожал плечами. Внутренне прохрипев, козопас потёр бровь. — Господин ведьмак, а как вы узнали про наше урочище?       Охотник удивился, но вида не подал, сохранив такую же суровую физиономию, как и прежде. Где было видано, чтобы люди, живущие бок о бок с нечистью, так кривили лица при готовности расправиться с ней? Геральт ничего не понимал. — На южной дороге, на доске объявлений висела грамота, — ведьмак, отпустив Плотву, сунул левую руку за пазуху и вытащил скрученный жёлтый листок. — Изначально я думал, что крик о помощи подали гулетцы, но те меня направили сюда.       Внимательно слушавший пастух щурил воспалённые глаза. — Кто именно? — лицо Луция вытянулось, а затем вновь собралось в одну большую красную лепёшку. — Корчмарь Урлик из «Барсучьего логова».       За эти мгновения Луций столько выразил эмоций, что весьма, на самом деле, удивительно для такого угрюмого чурбана с багровой рожей. Без всяких сомнений, он знал и о забавном содержателе питейного заведения на отшибе Гулеты, и о, возможно, Берте. Ранее, конечно, ведьмаку доводилось ввязываться в тщательно скрываемые от посторонних глаз авантюры, но в этот раз Геральт вляпался в историю поинтереснее поисков сковородки или потерявшейся козы. Ведьмак чувствовал, что упырь — дело рук самих жителей урочища, сам он появиться из воздуха не мог. — А, старина Урлик, — натянуто улыбнулся козопас и зыркнул на эльфа, вернее, за его спину, будто оглядываясь. — Да, барсук… — тонкие, подобно гадючьим хвостам, брови Луция поползли к переносице.       Ветер стих, спрятавшись в кронах и резных папоротниковых перьях. Несколько крохотных капель упало на лицо белобрысого. Где-то высоко в небе сверкнуло, а после протяжно зарокотало. — А теперь вы, господин ведьмак, значится, едете к князю… — после недолгого молчания проговорил пастух, нервно постучав зелёной веткой возле сапога. — Но хочу вам заявить, что Мысьгарда вы навряд ли здесь найдёте, и навряд ли он с вами захочет говорить. — Коль Мысгард не захочет, буду говорить я.       В арке оплетённой виноградной лозой появилась тонкая фигурка женщины с грозным лицом. Она, хоть и уже не так юна, но всё-таки сохранила в себе свежесть. Две тяжёлые косы лежали на острых женских плечах, украшенных всевозможными золотыми цепочками и каменьями.       Геральт, к слову, слышал некоторые осторожные, а вместе с тем и мягкие шаги, ступающие по траве вдоль изгороди, но посчитал не обращать на это внимания, поскольку такой же поступью могли перемещаться и ушастые копытные создания, объедавшие вязы.       Фисемар отшатнулся в сторону, освобождая дорогу, а Луций, сгорбившись, прищурив больные глаза, посмотрел на женщину. Сложив руки на груди, женщина вышла из арки и стала поспешно спускаться к столпившимся. Она прямо смотрела глубокими совиными глазами на ведьмака. — Я сколько раз говорила тебе, Луций, что дурным собакам не стоит пасти коз возле изгороди?! — прошипела шатенка. — Гони их отсюда и убирайся сам. — Слушаюсь, ваше благородие, — буркнул пастух и звонко свистнул, призывая подойти к себе коз.       Представительница дворянского сословия проводила недобрым взглядом краснолицего мужчину, на спине которого моталась шкура с головы рыже-коричневого козла. Она поморщилась. Видимо, козопас ей был не просто неприятен, а мерзок. Когда оный скрылся в зарослях шиповника вместе со своим стадом, женщина обратилась к Геральту: - У вас грамота на руках?       Ведьмак кивнул и показал бумагу. Плотва, к слову, к ней потянулась губами. - Хорошо, - посмотрев на листок, она качнула головой, а после посмотрела на парня, приведшего сюда Белого волка, - спасибо, Фисемар, можешь быть свободен.       Вытащив вилы из земли, эльф расплылся в нежной улыбке и, отдав поклон, сказал прощальные слова, а затем побрёл в деревню. Шатенка проводила юношу взглядом, и как только тот скрылся за поворотом, она, держа белые руки в замке, произнесла: - Простите за такой холодный приём, господин ведьмак. В последнее время в урочище происходит неразбериха и совершенно меня не радует. - Сожалею, ваше благородие, - мягко проговорил Геральт.       В грязно-серых облаках вновь загрохотало. - Пойдёмте в дом.       Дворянка шустро развернулась, от чего её тяжёлые косы упали с плеч и хлыстнули по бёдрам. Геральт повеселел, скажем так, совоокая красавица приподняла ему настроение. Собственно, он представлял себе, что Мысьгард далеко не мальчик, а весьма пожилой князь, нарочно спрятавшийся в лесной глуши от внешнего мира. И женщина у него должна быть соответствующая ему и истории о двух князечах, поведанной Урликом. Но что он видит? Дама, кровь с молоком, мало того, что вынуждена жить у черта на куличиках, так ещё и со стариканом, что, собственно, не является новостью. Часто так происходит, да что говорить, это уже давно стало нормой и законом людской жизни - жена намного моложе своего мужа, и дело тут не во вкусах, а в деньгах и статусе. Молодую девочку, которая, грубо говоря, только вчера столкнулась с регулами, тут же начинают пристраивать к тому, у кого потуже набит кошель. Ведь как оно принято: сын – радость, продолжатель рода, и причём неважно то, каким он балбесом и дуралеем может расти, а дочь – разменная монета и стратегический ресурс, который поможет подняться по социальной лестнице, чью жизнь может рассказать даже сама недалёкая и не сведущая в предсказаниях повитуха. Мальчик будет расти, нося безоговорочный титул гордости семьи, а девочке уготована корзина пуха, прялка, пяльце, с помощью которых сама себе сделает приданное, и ожидание того дня, когда матушка ей объявит о чудесном женихе, в чьё владение входит зачуханная деревня и огрызок непригодной земли. А самое мерзкое то, что девичья свобода заканчивается к семнадцати годам, именно в этом, скажем так, оптимальном возрасте девушек выдают замуж. К этому времени та может уже воспылать любовью к своему ровеснику или, наоборот, увлечься чем-то и не желать вступать в брак. И здесь на девичьи чувства закрываются глаза. Коль срок подошёл, и жених имеется, то непременно нужно одеваться в свадебное платье, а то высока вероятность стать старой девой, которую свезут после на ярмарку невест. Так голубка с подстриженными крыльями и разлучённая со своим сердцем живёт и чахнет в объятиях того, кто ей неприятен, а родителям выгоден. Вполне вероятно, что бойкая княжна, зацепившая ведьмака своей молодостью и горячим характером, прошла сквозь такие же муки.       Запутав пальцы в гриве Плотвы, Геральт повёл кобылу за женщиной, поднимающейся на холм. Виноградные листья ловили редкие дождевые капли. Шустрые, изворотливые молнии играли в салки в серых небесах и, догоняя друг друга, разражались громким смехом. А княжеский дом становился всё выше и выше. Белый волк перевёл взгляд в сторону деревни - церковь, подобно кривому и обожжённому магией жезлу кудесника, резала шпилем облака. Мужчина про себя отметил странность этого строения – оно не похоже на то, что ему приходилось видеть в развитых городах или провинциях. Люди в здешних местах, видимо, отличаются не только своим отщепенством, но и верой. Но кто знает, может быть, князь исповедует что-то своё? - Господин ведьмак… - Да? – отозвался белоголовый. - Могу ли я знать ваше имя? – она остановилась и через плечо посмотрела на охотника.       В этом взгляде было и обаяние, и сила, и власть, и нежность, заставляющая его внутренне сжиматься, испытывая необъяснимую дрожь, которая ассоциируется у Белого волка с Йеннифэр. - Геральт из Ривии.       Княгиня улыбнулась. - Мне кажется, что я где-то слышала о вас…