Овин, лютня и масло

      Слухи, удивительные, интересные, поражающие своей невероятной живостью, а вместе с тем и ложью. Если на одном конце города отелилась корова, то на другом — упала на ноги. А ведь люди-то верят, но это одно дело, страшнее всего, когда эту «словесную заразу» начинают передавать на более дальние расстояния. Так, история из Блавикена, о которой Геральт не любит вспоминать, оказывается, дошла на слабеньких и тучных купеческих ножках до самого края света — Керака.       Княгиня, стоя возле конюшен, долго вспоминала, где же ей приходилось слышать о Белом волке. Хмуря тонкие чёрные брови, женщина мысленно перебирала все те истории, которые ей приходилось слышать. Геральт, снимая седло и сумки с Плотвы, украдкой поглядывал на неё — красивую незнакомку, чудесное воплощение сентябрьского ненастья. Ему казалось, будто сама Гроза, покинув тревожные серые небеса, спустилась в мир смертных. Нет, если и есть пристанище царицы-хозяйки серебряных юрких змей, то оно именно здесь — на холме, возвышающемся над глухой деревенькой, собравшую, правду говорят, всякую тварь божию. Вот кого-кого, но эльфов в урочище пруд пруди, помимо Фисемара, живущего в деревне внизу, в доме Мысьгарда служили конюхи — стремянные, задворные, стряпчие и все, поголовно, представители древней расы. Это несколько удивило Геральта. Собственно, в таком дальнем углу Аэдирна почему бы им и не жить? Тихо, лес рядом, считай, на заднем дворе, вольготно и дышится хорошо. Однако, ведьмак сомневается, что основателями урочища были именно альвы, как их, кстати, здесь называют местные, во всяком случае, княгиня. Где-то белоголовому приходилось слышать, будто альвы, в первую очередь, реликты, которых по каким-то причинам не коснулся неизбежный процесс изменчивости. Альвы, бытует мнение, совершеннее всем известных эльфов. Хотя тут бабушка на двое сказала. Как охотник на нечисть ни присматривался, а уловить различие между теми же самыми Aen Seidhe, Aen Elle и «альвами» ему не удалось. Всё такие же черты, которые, на его взгляд, больше похожи на утончённые натуры народа Ольх, всё те же заковыристые имена и всё такая же важность, граничащая с дурацкой надменностью. Но вот парадокс: эльфы, которые прислуживают людям. Геральт, было, порывался узнать у княгини о конюхах, но как-то не решился. Пока те чистили хозяйских лошадей, ведьмак недоумевал над такой странностью. И если так разобраться, то эти юноши, занимающиеся чисткой навоза, выпасом и объездом коней, неоднозначно реагирующих на Плотву, знали и тех, кто был до Мысьгарда.       Действительно, Урмаво урочище — это место, где всё не так, как в остальном мире. Это будет той историей из своих странствий, которую Геральт ни под каким видом не расскажет Иорвету. Предводитель скоя’таэль будет вне себя, если узнает, что есть эльфы, которые служат в доме человека да никем не будь, а стряпчими, пропахшими сеном и конским потом.       Когда белобрысый охотник закончил раскладывать вещи, княгиня вспомнила в каком контексте ей приходилось слышать о ведьмаке. И к его сожалению, в худшем. Стоило только бледно-розовым губкам произнести: «Мясник из Блавикена», как всё желание искать в чернобровой женщине с холма гроз очаровательные черты сошло на нет так же внезапно, как и появилось. Он посерьёзнел, вспомнил, зачем здесь. Скажем так, Геральт не мог держать себя в руках в нескольких случаях: если рядом женщина, причём с недурной наружностью, если Ламберт напяливал шляпу Вессимира, в которой, видимо, тот по молодости форсил по деревням, собирая девок, и, если Лютик начинал бренчать над ухом, как назойливая муха.       Про Керак на отшибе мира он узнал позже, когда княгиня упомянула место, где ей пришлось слышать дурное о Белом волке. Выяснилось, что совоокая жена Мысьгарда — Нимерта Цербес-Алеф Керакская, дочь некого разорившегося князька, который решил спасти своё бедственное положение, породнившись с более богатой фамилией. Однако, как это бывает в большинстве случаев, социальный статус может и был сохранён подобным методом, но вот жизнь и чувства ещё молодой княгини, скажем так, сломаны. Женщине, хоть и проведшей своё детство, юность возле мировых вод, остаётся только одно — сидеть в глухомани в окружении златовласых конюхов, мерзкого козопаса и старика-мужа. Кстати о последнем, Геральт, несмотря на оказанный Нимертой приём, по-прежнему желал говорить и видеть князя собственной персоной, чтобы удовлетворить любопытство. Ему уж очень было интересно, как выглядит человек, держащий вотчину там, где, грубо говоря, волки справлять нужду боятся.       Оставив Плотву в конюшне под надзор эльфам, ведьмак, приглашённой княгиней в дом, шёл по вымощенной тропке, вдоль которой росли густые розовые кусты. Стоит отметить, что мысгардский двор больше похож, на самом деле, на сад: тут и там стоят арки, оплетённые вьющейся растительностью, веранда, окружённая длинными, подобно ослиным ушам, листьями лилий, и розы, правда, жалкого осеннего вида. Весной здесь, видимо, недурственно. Всё в цвету, пестрит и льёт нежный аромат, а холм гроз благоухает. Что ж, надо отдать должное тем людям или древним существам, которые здесь служат.       Дорожка бежала вокруг дома, а также соединяла с ним всякого рода постройки: сараи, летний домик и оранжерею, за стеклянными стенами которой притаились густые заросли всевозможных растений не из этих краёв. Насколько Геральт мог видеть, там кто-то копошился.       Воистину удивительное место этот холм! Двор обычных князей и прочих вельмож это, прежде всего, фарс и желание пустить пыль в глаза тому, кто ниже чином, а посему их сады больше походят на оксенфуртские аллеи с кучей статуй, белеющих на склоне дня мраморными задницами среди розовых кустов. Здесь всё иначе, поскольку чувствуется, что и эти вьюны, и виноград, и розы, готовящиеся ко сну, растут не для услаждения посторонних глаз, а для души и внутренней гармонии. Вполне вероятно, что сама княгиня не прочь взяться за матыжку и пропушить грядки. Кстати о Нимерте, та, по мере приближения к парадному входу, становилась мрачнее, женщина более не говорила о Кераке. Неизвестно, какие на неё воздействовали силы — угрюмая мина Геральта, ставшей таковой после напоминания о Блавикене, или князь.       Небеса вновь зарокотали, а княгиня ускорила шаг. Заморосил дождь. Вскоре из-за угла показалось деревянное крыльцо, на которое Нимерта вспорхнула, подобно птичке. Потянув резные двери за увесистые колечки, всученные в пасти каких-то мелких пушных зверей, княгиня распахнула двери, а затем качнула головой, пропуская Геральта внутрь. Длинный коридор убегал куда-то в черноту, но ведьмак видел очертания стен и той мебели, что стояла возле них, так он углядел какую-то софу и тумбу.       Как только княжна захлопнула парадную дверь, из мрачной утробы дома послышался низкий мужской голос: — Нимерта, ты?..       Белый волк посмотрел на княгиню. Женщина кивнула — косы сползли на её грудь двумя упитанными змеями. — Да, — немного погодя, крикнула она. — Пойдёмте, — тише прежнего обратилась к Геральту.       Шустро перебирая ногами, Нимерта шла по коридору, а после вдруг резко свернула и стала подниматься по скрипучей лестнице. Каждая половица отзывалась в протяжном полусвисте, полустоне под её мягким женским шажком, когда же на них ступил охотник, лестница, в прямом смысле слова, завизжала. Второй этаж встретил их тёплым сиянием, исходившим от массивного подсвечника, представляющего собой шест, на котором горел двойной веер бело-жёлтых свеч. В комнате душно и воняло едкой бурдой, на основе которой делаются всякого рода примочки. — Кого… кого ты привела?       В кресле сидел коренастый мужчина, по лбу которого ползала здоровенная улитка. Геральт, увидев сие зрелище — грязно-коричневую вытянутую ракушку, держащуюся на теле рогатого моллюска землистого цвета, сначала не поверил своим глазам. Ему приходилось видеть разные способы лечения: от умывания через порог отроков заряженной сушёным пальцем какого-то якобы святого до компрессов против натоптышей из ослиной мочи. А улиточная слизь по сравнению вышеперечисленным — всего лишь отвар душицы. Да, но одно дело, когда собранную субстанцию продают на чародейских бакалеях, другое — сидеть с этой самой улиткой на лбу. Хотел, было, Геральт поинтересоваться для каких благ князь пускает себе на лоб моллюска — от мигрени или для омоложения конопатой физиономии, но не стал. — Мысьгард, это ведьмак. Он приехал сюда… — Чтобы убить кровопийцу. Знаю уже, Эрсфандэан сказал, — мрачно пробубнил князь, а потом перевёл выцветшие глаза на белоголового мужчину.       Улитка, повторяя подошвой складки на масьгардском лбе, поползла к линии волос. — Геральт из Ривии, верно? — он осмотрел Белого волка с ног до головы, немного приоткрыв рот и трогая языком внутреннюю поверхность щеки. — Прошу меня извинить за мой внешний вид и приём, — держатель вотчины подался вперёд. — Я — князь Мысьгард Галадх аэп Дорон.       Геральт почтенно склонил голову, но по-прежнему молчал, ожидая того момента, когда номинальный хозяин урочища сам захочет услышать голос охотника. Он не стремился торопить события, поддавшись неспешному ритму жизни поселения, спрятанного в самом глухом углу Аэдирна, осколка Доль Блатанна, где Старший народ живёт по своим правилам.       Речь, тон князя произвели хорошее впечатление, в его голосе ощущалось какое-то редкое благородство, которого уже днём с огнём не сыщешь во всей этой напыщенной аристократии. — Садись, странник, в ногах правды нет, — мужчина указал рукой в мягком жесте на стул, стоявший возле стола.       Ведьмак повиновался, бесшумно вытащил мебель и поставил перед Мысьгардом, а после медленно опустился. Этим временем князь снял улитку со лба, та с писком и чавканьем сморщилась, подобрав рожки и добрую часть своего склизкого тела в раковину. Протерев лоб влажной тряпочкой, хозяин дома положил моллюска на серебряный поднос, находившийся у него под левой рукой на столике.       Нимерта по-прежнему стояла на месте. Её лицо было преисполнено серьёзностью, словно она присутствует на заседании Капитула.       Смерив взглядом ведьмака и свою жену, мужчина провёл рукой по щеке, а затем заговорил: — Я понимаю, зачем вы здесь, но абсолютно не имею понятия о том, как узнали о нашей… беде.       Княгиня тихонько кашлянула. Мысьгард коротко посмотрел на черноокую женщину, блеснув бледно-зелёными глазами.       В окно стучался дождь, злостно тарабаня в стекло.       Геральт начал рассказывать всю ту же историю. — На южной дороге, ведущей в Гулету, есть доска объявлений, там была грамота, — белобрысый сунул руку за пазуху и вынул свёрнутый, потрепавшийся от ношения под курткой, листок.       Аэп Дорон протянул руку, подался туловищем вперёд, а ведьмак передал грамоту, предварительно развернув её.       Свечи дрогнули, за окном блеснула ловкая молния. — Я думал, что тварь в Гулете, поэтому поехал туда, там, через владельца корчмы «Дырявое днище», узнал, что о кровопийце знает Урлик…       При упоминании корчмаря Мысьгард оторвался от чтения и посмотрел на белоголового из-под тонких, а вместе с тем и изящных посеребрённых временем светло-русых бровей. Геральту показалось, что он даже приулыбнулся, забавно изогнув линию губ, вернее то, что от них осталось. Без всяких сомнений, Урлика князь знал. — Тот рассказал об Урмавом урочище, о том, что здесь умер князеч, а после его смерти появилась тварь, которая убила двух селянок.       Ветер, разогнавшись в небесах, ударил в окно, бросив десятки крупных капель в мутное стекло. Небо прыснуло светло-фиолетовыми вспашками, а затем загромыхало, будто несколько молотов из гулетских плавилен ударили по наковальням.       Сложив грамоту, князь откинулся в кресле, сцепил руки в замок на животе и закрутил большими пальцами мельницу. Он молчал, хмуро глядя то ли на пол, то ли на свои узорчатые тапочки. И только молния и раскаты грома, басившего в высоких небесах, говорили много, эмоционально и правдиво, скажем так, ненастье свирепствовало не только на улице, но и в душе хозяина холма.       Спустя какое-то время Мысьгард, морально подготовившись, кашлянул для привлечения внимания, затем медленно, тихо произнёс: — Видимо, пришло время, которое я с ужасом ожидал. Собственно, когда-никогда это должно было случиться, — князь говорил сам с собой, не вовлекая в разговор присутствующих, — да… в общем, — он вздохнул, наполнив пропахший примочками и свечами воздух широкую грудь, — всё это случилось не так давно. Два лета тому назад я похоронил своих сыновей. Их у меня было двое — Амадей и Войцех.       Улитка вылезла из панциря, растянулась по всему подносу, выставив свои длиннющие влажно поблёскивающие рожки.