Овин, лютня и масло

      На земляном полу сарая стоял на коленях маленький человек. В темноте он казался просто крошечным. Несколько сальных свеч горело возле богато убранной золотом и сердоликами иконе с ликом какого-то святого. Впрочем, чёрную кляксу со скучающим взглядом тяжело назвать ликом. Время не щадит даже образы святых – сначала чернит, затем размазывает и искажает до неузнаваемости. И уже точно нельзя сказать, кто глядит с иконы – мужчина или женщина. Однако человек, сложивший ладони в молитве, наверняка знал обладателя косых и глубоко посаженных глаз. Кстати, о человеке. Родители его называли Амадеем, в деревне – княжичем, хулиганы – рыжим, а в церкви – отроком. Амадей находился в том периоде жизни, которую принято называть юностью. В эту прекрасную пору мальчики его возраста больше нужного пробуют жизнь на зуб, вследствие чего становятся действующими лицами в самых невероятных приключенческих историях.       Именно в это время начинают скапливаться и откладываться на долгую память сюжеты анекдотов, которые после будут обязательно рассказаны бумаге, если человеку свезёт получить навык письма, или собственным сыновьям. Но природа Амадея по каким-то причинам сложилась иначе. Он не играл в ножички, как все дворовые мальчишки, не испытывал радости от ужения краснопёрки или плотвы, не горел желанием гоняться по охотничьим угодьям верхом на савраске. Ему не случалось приходить поздно, а уж тем более исчезать на несколько дней, врать, что не пил вина в отцовском погребе, дразнить собак, гонять кур на птичьем дворе, что те потом месяцами не несутся… Словом, он рос тихим и чересчур набожным для своего возраста, что вызывало восхищение у отца Урбана – настоятеля единственной на всю Урму церкви. Последний был уверен – в урочище растёт посланник божий.       Посланник, не посланник, от бога или чёрта, но и его не обошли необычные обстоятельства, которые стоит называть анекдотом. А случился, вернее, начался он этой ночью, накануне дня Снопа Велеса [1].       Итак, на дворе сидит тьма, сон бродит по княжескому двору и всё тренькает на лире, разворачивая над спящими красные сновидения. Неподвластен усыпляющей музыке брата-близнеца Смерти только смиренный отрок, сложивший руки в молитве. Молитва у него, что моцион перед обедом, то есть обязательная часть ритуалов, которые составляли основу его дневной жизни. Без молитвы он не встанет, не сядет за стол без круга почёта и без слов благодарения премилостивому он не ляжет в постель. Таков уж был Амадей – строгим в своём распорядке и дотошным в его исполнении. Редко случались события, которые могли нарушить всю эту круговерть. Но сегодня молодой человек никак не мог исполнить последнюю молитву. Виновницей этого недоразумения была обычная, но очень голодная и охочая до гнилого остова сарая мышь. Грызун скрёбся где-то в углу. Громко. Навязчиво. И, тварь такая, мешала молитве, нетвёрдой очередью срывавшейся с губ княжеского сына. Амадей сбивался, ёрзал фарфоровыми коленками по земляному полу, терпя мелкие камушки, грызущие нежную кожу. Впрочем, последнее он переносил с лёгкостью праведника, который был рождён для страданий. И, чтобы усилить свои муки, рыжий мальчишка задрал повыше сорочку. Камни и прочий сор яснее укусили его ноги. Будь здесь месяц двурогий или круглая луна, то они бы, светочи небесные, родители похоти, уронили серебряный свет на юношеские члены, не знающие прикосновений. Кстати, о них. Из всех касаний и ощущений Амадей воспринимал лёгкую, щиплющую боль, какую можно почувствовать надорвав кожицу на пальце: вроде больно, но пока неизвестное алхимикам влечение тянет вновь причинить себе дискомфорт. Боль для него являлась хлыстом, а иногда и пряником, во время избавления, естественно, от грехов. Вот и сейчас, стоя на камнях, княжич наказывал себя и одновременно хвалил. Не идёт молитва? – страдай агнец, и читай ещё раз!       Сбиваясь и хмуря медные брови, Амадей вдыхал через нос настолько сильно, что пятнистые крылья расширялись до невообразимых размеров. Он задерживал дыхание, а после выдыхал через рот и вновь брался за «Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей».       Невидимая серая проказница продолжала шебуршиться где-то под половицей. Но княжич был крайне настырным.       Коричневый лик с томным и каким-то отстранённым от мира сего взглядом смотрел поверх полыхающих фитильков в темноту сарая. Сердолики горели, как и покрывшиеся незначительным пушком щёки парня. Приложив сцепленные руки ко лбу, Амадей, едва не плача, читал псалом. На икону не смотрел – боялся поднимать покрывшееся испариной лицо. Молился, то и дело спотыкаясь на одном месте, будто сам чёрт ему язык путает и на зубы не кладёт. Кое-как докончив, тощая фигурка в ночном уборе, коснулась двумя перстами чела, плеч и груди.       Коротко посмотрев на лик, глядящий глубоко посаженными некрасивыми глазами, княжич вновь принялся за чтение. Оное продлилось недолго. На сей раз виновницей прервавшегося ритуала стала не мышь, которая, нажравшись овса или трухи, притихла, а некая крикливая девица, решившая рассказать всей деревне о том, как ей замечательно. Побагровев от корней до кончиков ногтей, молящийся выпрямился, поднялся с колен, поклонился лику, а затем скоренько пошёл к двери – узнать, что происходит на улице.       Юноша вышел на порог. Со стороны козлятника доносились слабые крики молодняка, там же фыркали и били копытами по стенам лошади в конюшне. Шумели кусты сверчковой песнью. Он водил глазами то вправо, то влево, надеясь увидеть крикунью.       Тут его взгляд зацепился за крохотный пучок света в яслях. Сквозь иссушенные временем доски сочилось, будто мёд, бледно-оранжевое сияние. Молодой человек почесал щёку. Свет в яслях, да ещё так поздно, нехорошо. Сено может вспыхнуть, а там и весь двор. Дождей не было уже две недели.       Подтянув сползшее голенище сапога, Амадей направился в сторону яслей. Шёл быстро, но, услышав голоса, сбавил ход, перенёс вес на носки и побрёл по-пански к оконцу, вернее к щели в стене, выполняющей роль окна. Под неосторожной ногой парня громыхнула крынка. Не будь он верующим, то щедро бы разошёлся на брань. Голенище вновь опустилось к щиколотке. К ночной рубахе пристал плетень. Не зги не видно. Только тёплое свечение в яслях.       Женский смех.       Княжеский сын выпрямился, будто кочергу проглотил, а затем, подобрав рубаху, засеменил к щели. Он дошёл и, не выпуская рубашки, сложенной в ком, подполз к дырке. Медовое свечение поначалу ослепило его.       Затем, когда свет стал другом, сквозь дрожащие веки он увидел розовые ягодицы и непотребно тёмную рощицу между ними. Парень скорчился и немедленно отлепился от щели, поплевал на пол и тут же прильнул вновь. Картинка изменилась. Теперь он видел только бедро и скользившие по нему мужские пальцы, на одном из которых, на безымянном, играл кровавыми блёстками прямоугольный рубин. Амадей знал хозяина перстня. Им был его старший брат – Войцех. - И что? – игриво спросило бледно-розовое бедро. – Что ты мне скажешь? - Потом… - промурлыкал перстень, - мы поженимся. Отец мой щедр. Не одними бараньими потрохами сыты будем. Перепёлки. Поросята. И вино, много вина. Пляски.       Обладательница ягодиц мечтательно вздохнула, а потом фыркнула, приземлившись с небес на землю. - А за душой-то, что?       Перстень хищно сверкнул, как только пальцы сжали нежную девичью кожицу. Короткий «ой» взметнулся под соломенную крышу яслей. Хруст сена. - Вся деревня. Люди. Деньги. Титул, - понизив голос до внушающего страх шёпота отчеканил Войцех. - Ты будешь княгиней. - Подожди, а как же твой братец?       Амадей теснее прилепился к стенке яслей. - А что он? - Ему же по наследству должна отойти половина.       Рубин прыснул. - Ещё немного и этот негораздок уйдёт в монастырь. А там, сама знаешь, деньги и титул – грех. Он откажется от доли в мою пользу.       Меньшой сын ахнул, отшатнулся и ухнулся на землю. - А если нет? - Нет? – Войцех выдержал паузу. - Нет, так заставлю. Он не в себе. Подсуну в его потрёпанную книженцию гравюру с козлоногим и он, подумав, что знак бесовской, и забудется молитвой. Навсегда.       Девица тихонько захихикала. Голоса утихли и не звучали вовсе.       Зажав рот, Амадей скомкал ночную между ног и помчался прочь. Вновь звякнула крынка под его ногой. В хлеву зарычал толстобрюхий кнур.       Отрок прибежал в сарай, плюнул на свечи, потушив их, сгрёб в охапку лик святого и побежал в дом, будто за ним сам рогатый бежал.       Во мраке он взобрался на холм и нырнул в розовые кусты – шипы вгрызлись в сорочку, изодрали бёдра в кровь. Но им, словно бес овладел. Мальчишка нёсся к старому крыльцу.       На протяжении всего пути у него сохранялось гадкое, мерзкое, отвратительное ощущение, будто он стал свидетелем ужасного события. И нет, его мало беспокоили розовые ягодицы и мужские персты, ласкающие их. Парня обескуражили слова. Слова, выползшие ядовитыми аспидами из уст родного брата.       Когда княжич переступил порог своей комнатушки и запер дверь, он, прижимая к груди икону, упал на пол. Слёзы бежали по его усыпанным бисером веснушек щекам. Он не мог, он не хотел верить словам Войцеха. Старший брат лжёт, полагал Амадей, нарочно распыляет враньё, да бы покорить прогнившую душу девушки и завладеть её младым телом. Войцех всегда так делал. Всегда сначала обольщал, пленял и вёл прелюбодействовать, а что там он делал и шептал испорченным девицам – одному дьяволу известно.       Всхлипывая и тихонько попискивая, парень просил у бога прощения за то, что ему пришлось пойти на поводу у рогатого и услышать всю эту грязь. Он молил Господа о спасении души брата. А затем, устав от рыданий, забылся сном. Утомлённый лик недобро глядел в темноту беззвёздной ночи.       Близился рассвет. На деревушку упал туман.       Амадей был не в обиде на брата, что у ж там, он простил его. А случай с яслями молодой человек воспринял как испытание и план Божий. Ведь он должен уметь отделять правду от кривды, поэтому он для себя определил: говорил не Войцех, а чёрт козлоногий, притворившийся его благочестивым братом. И главная его задача сейчас – не поддаваться унынию и не верить бесу.       Ближе к утру, когда сон не так стоек, и вот-вот готовится вспорхнуть с ресниц, к Амадею пришло видение – праздник, гулянье и он с братом украшает церковь красными цветами. Он счёл это за добрый знак и встал с лёгким сердцем. Однако мысль о наследстве не хотела уходить из его головы. По закону дом и деревня принадлежит им с Войцехом в равных долях. Отец как-то уже заводил речь о разделе территорий между детьми, и княжич уже с раннего детства знал, что ему принадлежит лес и все прилегающие охотничьи угодья с восточной стороны холма. Старшему брату – западная часть, в которую входили дубрава и бескрайние поля.       Все последующие дни медноволосый юноша проводил в прогулках и размышлениях. Доныне ему как-то не приходилось серьёзно задумываться о наследстве, в особенности о том, что он будет делать со всеми этими землями и деньгами. Разумеется, братья не имеют право распоряжаться своим имуществом уже сейчас, потому что есть ещё отец, которому принадлежат и восток, и запад. Однако, Амадей может отказаться от территорий и титула, не дожидаясь смерти князя. За эту мысль парень и зацепился.       Так, в один из погожих дней, сцепив руки за спиной, княжич брёл по лесной тропинке, которая спускалась к речушке. В кустах пела малиновка. Сквозь кроны деревьев проскальзывали солнечные лучи, они падали на опушки, камни и дорожку. На крупном булыжнике сидела упитанная зелёная ящерица. Амадей, заметив зверя, замедлил шаг, а затем и вовсе остановился. Юркая красавица тут же шмыгнула в траву. У этой твари есть чему поучиться: разрешай любоваться собой, но только на расстоянии. Хмыкнув, Амадей продолжил свой путь.       В слове «отказаться» он вдруг увидел спасение, шанс стать ближе к Всевышнему. Титул, привилегии и земля – от лукавого, и пока он не избавится от этой скверны, от этих дьявольских даров, он не сможет отдать себя полностью служению богу. Здесь парень уже крепко задумался о том, в чью пользу ему отказаться от наследства. По-хорошему, восток урочища мог бы получить Войцех. Однако княжеч посчитал, что он тем самым навлечёт на брата беду – порок тщеславия, и ни одна молитва не спасёт его от гнева Господа. Если не старшему, то тогда кому? Неспешный ток воды, бегущей посреди охотничьих угодий, помог ему определиться. Опустившись на колени, чтобы зачерпнуть воды, Амадей увидел две веточки. Они лежали таким хитрым образом, что в них сходу можно было узнать крест. Церковь. Он откажется от земель в пользу единственной в урочище церкви.       Пожаловать земли духовенству в дар – благочестивый поступок. Юноша заболел этой идеей и в ту же ночь, помолившись, сел за перо. Он составлял документ, согласно которому восточная часть холма, угодья и лес отойдут церкви отца Урбана. Путаясь в формулировках и словах, словно кот в клубке ниток, Амадей перевёл почти все чернила и песок. В конце концов, когда на истёртом до дыр пергаменте появились тщательно обдуманные строки, красноречиво и в то же время богобоязненно говорящие о воле своего автора, княжич облегчённо выдохнул. С любовью и чувством выполненного долга он взглянул на икону. Чёрно-жёлтый лик святого бесстрастно ответил парню отчуждённым взглядом. Спрятав документ в выдвижном ящике стола, Амадей оправился спать.