Однажды в оккупированной Франции

— Вы знать, на самом деле фрицы сильно потрепать наших возле Монлюсона и Эклаша, — рассказывал Альдо старший лейтенант Бонне, вёртко накручивая длинный ус на палец левой руки — левая у него, как оказалось, была ведущей. — Весь север и Париж по-прежнему занимать немчура, но юг оставаться за нами после успешной операции Энвил. Генерал де Голль приказать не сдавать позиции. Мы биться с итальяшками под Греноблем, наши подпольные силы терзать фрицев и перебежчиков Филиппа Петена в Виши и, если удача оставаться на нашей стороне, мы мочь вытеснить их оттуда к началу зимы… Альдо не знал, всегда ли французский лейтенант так щедр на лишнее словцо или же просто лебезит перед ним, опасаясь, что Альдо по прибытии в часть всё же нажалуется на него командованию: на месте лейтенанта Бонне Альдо, пожалуй, думал бы так же. Когда со всеми прочими формальностями и выяснением имён было покончено, французы из отряда лейтенанта Бонне тоже принесли свои извинения, но скорее из стыда, нежели из-за боязни быть приставленными к трибуналу — Альдо не просил никого из лягушатников об этом. За исключением пары слов Альдо разбирался во французском наречии не больше, чем в итальянской грамматике, однако для того, чтобы перевести виноватое «excusez-moi», сказанное одновременно вразнобой тремя голосами, ему не требовалась помощь Ланды. Лейтенант Бонне также предложил Альдо свои сигареты, стоило Альдо только обмолвиться о том, что сам он не курил без малого целую неделю. У одного лягушатника — как выяснилось, у младшего сержанта, — были обычные для французских военных «Gauloises», у другого ефрейтора — «Gitanes Maïs» — с сильным сладковатым вкусом и без фильтра; Альдо не понравились ни те, ни другие папиросы, но после пяти дней, проведённых без табака, Альдо был готов давиться любыми сигаретами, которые ему бы предложили во французской части — и на том спасибо. — Мы обосноваться в опасной близости у реки, однако нам выделить достаточно средств и оружия, если прийтись держать оборону, — продолжал говорить лейтенант Бонне. Француз часто забывал, что у Альдо ранена нога, и то и дело забегал вперёд. — Вы видеть реку, лейтенант? — Видел, — отозвался Альдо сухо. Наступил полдень, и высыхающая роса вспыхивала на солдатских сапогах, как маленькие солнца. — А ещё я видел у реки нацистов — как вы могли там их проворонить? — Нашей частью командовать подполковник Ришар Клермон, — объяснил старший лейтенант, несколько смутившись. — Он заведовать сорок шестой частью и сорок пятой, что располагаться в двух милях южнее. Мы ещё не осмотреть эти полностью из-за того, что занять эти места недавно после смещения линии фронта. Альдо имя французского подполковника, ровно как и название местности без указания её на карте, не сказало ровным счётом ничего. — Рация в части подполковника Клермона имеется? — поинтересовался Альдо, порядком подустав от навязчивого угодничества французского лейтенанта. — Телефон, шифровальщики, связисты там — всё, как полагается любой уважающей себя военной части. Найдётся ли у союзных войск рация? — Конечно, найтись, — заверил Альдо лейтенант Бонне. — Вам крепко повезти, что нас снабжать всем необходимым снаряжением. Подполковник немедленно допустить вас в радиоштаб, чтобы вы доложить командованию о себе и о штурмбанфюрере. Альдо решил было, что вот сейчас Ланда ну уж точно вякнет что-то о неправильном произношении его чина, однако полковник молчал в тихой злобе, смотря куда-то поверх французских голов, будто набрав воды в рот — Альдо и подумать не мог, что говорливый нацистский хрен может добровольно заткнуться на такое долгое время. Французский лейтенант совсем не обращал на Ланду внимания, более занятый своими рассказами об успехах освободительных войск де Голля в южной французской кампании, но его люди, в свою очередь, вели себя гораздо более бестактно: те двое, что шли впереди всех, частенько оглядывались на фрица, те, кто замыкали в хвосте — перешёптывались между собой и то и дело посмеивались. Когда со всеми прочими недоразумениями было покончено, лейтенант Бонне даже предлагал связать фрицу руки ввиду предосторожности, но Альдо отказал ему: куда фриц сбежит без своих драгоценных документов? Часть, про которую твердил старший лейтенант, располагалась примерно в двух милях от того места, где Альдо на всю жизнь запомнил, как будет «выпивка» по-немецки. Лейтенант Бонне вывел их на узкую проложенную лягушатниками тропу, которая вела вниз по резко очерченному склону и которая превратилась в протоптанную дорогу получасом позднее. Лейтенант Бонне провёл их самым коротким путём — мимо постепенно редеющих деревьев и травяных пустырей, желтеющих между ними. Французская часть, куда направлялись они, располагалась между столбовой дорогой и глубоким, узким просёлком; сделав два или три поворота, проселок исчезал посреди черных кочковатых полей. Здесь на глаза Альдо попались первые люди в форме французского Сопротивления: некоторые из них сидели возле обочины, другие — с лопатами, рыли траншеи для закладки основания связных кабелей. Лейтенант Бонне проорал солдатам во всю глотку свой позывной, чтобы никто из французов по ошибке не схватился за оружие, и лягушатники встретили его приветственным свистом. Справа над насыпью виднелись освещённые ярким солнцем крыши утопающего в кипучей желтеющей зелени обещанной французской части, возле опущенного шлагбаума перед переездом стояло несколько машин и двое патрульных. Француз поднял руку в приветственном жесте и с весёлой улыбкой помахал двоим дежурным, лениво поправлявшим автоматы: свои! Солдаты старшего лейтенанта узнали и документов не попросили. — Lieutenant, qui est avec vous? ¹⁾ — спросил только один из лягушатников, провожая Альдо удивлённым взглядом — он тоже принял их за гражданских. — Comment le sauras-tu, Alain, tu le raconteras à tes enfants, ²⁾ — благодушно рассмеялся старший лейтенант. У француза, видимо, было на редкость славное настроение: казалось, ещё немного, и он засветится от радости. — Dis-moi mieux: où est le lieutenant-colonel maintenant? Il est à l'état-major? ³⁾ Шлагбаум поднимать всё равно никто не собирался, поэтому Альдо, не в настроении ждать лейтенанта Бонне, нагнулся и пролез под заграждением перед самым носом у сторожевых — они всё равно бы не начали стрелять. Альдо сморщился от вновь стрельнувшей боли в ноге и, размяв спину, огляделся вокруг. Французы сидели на расстеленных плащах, трещали между собой и играли в карты; посыпанная мелким щебнем дорога вскоре делалась на двое и одной частью уходила вправо, к паре зданий, устроенных, очевидно, под амбары: возле них беспорядочно шастали солдаты с мешками на плечах; в их рядах слышался мягкий французский говор и смех. Лейтенант Бонне задержался у насыпи и о чём-то разговорился с дозорным, облокотившись о шлагбаум локтём. Альдо остановился тоже придержал Ланду за плечо, хотя полковник и без того шёл за ним с такой вымученной неохотой, будто его вели на расстрел. — Что он хочет? — спросил Альдо у фрица, не желая оставаться в неведении. Ланда, не проявлявший к французам и толики дружелюбия с самой их неожиданной встречи, тем не менее во все глаза смотрел лягушатникам в спины и жадно вслушивался в разговор. — Просит привести сюда старших офицеров, — перевёл Ланда и облизнул губы, бегло осматриваясь по сторонам. Вокруг сновало много солдат с трёхцветными ленточками на рукавах и нагрудных карманах, но все они были заняты своим делом; некоторые из солдат, завидев лейтенанта Бонне, здоровались с ним, но ни на Альдо, ни на Ланду никто не обращал внимания. — Спросил, не в штабе ли сейчас находится подполковник. — У них в части что, внезапно закончились все капитаны и майоры? — протянул Альдо досадливо. Он недолюбливал французов по многим причинам, но в первую очередь из-за того, что эти жеманные кретины никогда не умели воевать. — Какого хера один из французских лейтенантов не следит за своими бухими подчинёнными, а другие офицеры шляются невесть где? — Спросите о всех перипетиях планирования обороны французского руководства у старшего лейтенанта, а не у меня, — ответил Ланда и добавил раздражённо: — Я не имею ни малейшего понятия. Альдо не стал выбивать из него ответы дальше: полковник, в отличие от лейтенанта Бонне, был не настроен разговаривать. Видно было, что Ланда чувствует себя отчасти не в своей тарелке и сильно струхнул. Однако боялся он пока ещё зря: единственное, что выдавало в Ланде фрица, были его светло-серые галифе да чёрные нацистские сапоги, но этого его отличия от общей маскировочной формы французов пока ещё никто не заметил. Среди французов части, которая была гораздо больше части первого молодого капитана, и куда более оснащенной, преобладали простые солдаты: Альдо видел целый рой осенних полевых курток, штанов с красным полинялым кантом — и ни одного офицерского мундира, помимо нацистского. Лейтенант Бонне меж тем закончил говорить со сторожевым, дал ему прикурить и вернулся к Альдо, довольный и с порозовевшим от долгой ходьбы и осеннего солнца, лицом. — Надо подождать подполковника, — поведал лейтенант Бонне. — Monsieur Ришар отправиться лично дать распоряжения насчёт последующих поставок из тыла. Он связываться с генералом из своего штаба. — Сколько его ждать? — спросил Альдо нетерпеливо и кивнул на Ланду следом: — Мне надо доложить об этом говнюке командованию. — Не больше часа, — ответил француз. — Я уже оповестить солдат, что вам необходимо скорейшее возвращение подполковника Клеморна — я думать, не займёт много времени. — Прекрасно. — Альдо страшно устал и был рад присесть в ожидании обеда и дневной порции выпивки. — Я надеюсь, что подполковник Клеморн не будет против, если я подожду его на свежем воздухе. — И спросил: — Разрешает ли ваше начальство курить посторонним во французских частях, лейтенант? Француз выдал короткое «Oui» и потянулся за собственной зажигалкой. Альдо собирался закурить следом за лягушатником, но здесь лейтенант Бонне, не найдя зажигалки в карманах, с разочарованным вздохом поднял голову, посмотрел куда-то вправо и, замявшись на мгновение, досадливо пробубнил себе под нос: — l'heure de l'heure n'est pas plus facile. ⁴⁾ Ланда невольно вздрогнул и посмотрел в ту же сторону, в которую смотрел француз, сделался мрачнее тучи и, бросив искоса на Альдо затравленный взгляд, натянул ворот пальто до самого подбородка и прикрыл шею шарфом так, чтобы под верхней одеждой не было видно серого отворота его эсесовского мундира: к ним направлялся ещё один лягушатник в высоких сапогах чуть ниже колена и тёмно-коричневом однобортном мундире с засученными до локтя рукавами — издали лицо его Альдо отчего-то показалось смутно знакомым. — Général-lieutenant Bonnet, — подойдя к лейтенанту, французский офицер — а это был именно офицер, весь в погонах и эполетах, — склонил голову на бок и молвил обманчиво любезно: — Pourquoi pas à mon poste? ⁵⁾ — Майор Легран, я просить говорить вас по-английски, — произнёс старший лейтенант вместо ответа. С появлением этого офицера всю жизнерадостность француза как рукой сняло. Лейтенант Бонне жестом указал своим людям обождать в стороне, а потом, бросив короткий взгляд на Альдо и на Ланду, до сих пор боязливо запускавшего пальцы в отданный ему шарф, сказал: — Наши… наши гости не понимать по-французски. — Майор… Легран? — Поначалу Альдо показалось, что он ослышался. Последний раз Альдо знавал эту фамилию меньше недели назад в двух днях пути от Вишей — и не думал, что когда-нибудь услышит вновь. Нахмурившись в нехорошем предчувствии, Альдо охватил форму французского офицера внимательным взглядом ещё раз: форма более сдержанная, чем у мальчишки, встретившего их в окрестностях Шарру, однако что-то во внешности того молоденького лягушатника и подошедшего майора, показалось Альдо в чём-то схожим: одинаково высокий лоб, посадка глаз и их цвет — тёмный, ровно как и волос. «Мало что ли во французской армии темноволосых и кареглазых солдат?» — спросил здесь себя самого себя Альдо, желая потушить вспыхнувшее в душе изумление. Кроме того, мальчишка, собиравшийся повесить Ланду, был капитаном, а этого лейтенант отчётливо назвал по чину: майор Легран, сказано же. Может, однофамилец? — Вы так не ответили на вопрос, лейтенант. — Обратился к лейтенанту Бонне французский майор меж тем, но, тем не менее, уже по-английски. Ланда по-прежнему стоял чуть в стороне от них и судорожно зажимал ворот пальто у шеи. — Почему вы приводите гражданских в военную часть? Им здесь делать нечего. У этого лягушатника английский был поставлен на редкость хорошо — да притом чистый английский, не американский: видно, что старший офицер. Форменный французский китель цвета хаки сидел на статной фигуре майора ловко, будто влитой, красуясь широким накрахмаленным воротом с отложным воротником и двумя рядами по семь позолоченных пуговиц впереди — у лейтенанта Бонне таких было всего шесть. — Мы не гражданские, сэр, — встрял Альдо в разговор лягушатников — французские пререкания лишь без толку отнимут у него время: разговор с генералом не требовал отлагательств. Французский майор в удивлении вскинул брови, не ожидая подобного нахальства от гражданского, однако перебивать не стал. — В таком случае, не могли бы ли вы назвать своё имя, сэр? — спросил француз у Альдо с положенной офицерской учтивостью, но в тоне его слышалась ирония. Церемония со шрамом повторилась во второй раз. Когда Альдо вернул собственный ворот рубашки на прежнее место, майор Легран сильно изменился в лице от неожиданности, словно теперь видел перед собой совсем другого человека. Следом француз обменялся вопрошающим взглядом с лейтенантом Бонне. Дородный лягушатник ответил майору неохотным сухим кивком и свесил голову набок, делая вид, что разглядывает что-то в траве. Майор с достоинством замер, посмотрел на Альдо прищуренными карими глазами и совершенно спокойно проговорил: — Документы у вас имеются? — Остались у моих людей — к сожалению, с ними мне вас пока познакомить не удастся. — Эти слова разворошили в Альдо прошлое и подмешали в душу неприятные воспоминания, и он поморщился против воли. Альдо не хотел объяснять дважды, что привело его во французскую часть и добавил только: — Однако я буду очень благодарен, если вы позволите мне связаться с командованием Штатов из вашей части, сэр. Майор невольно пробежался глазами по одежде Альдо, остановился на его перевязанном нацистским шмотьём бедре: по всей видимости, всё ещё не верил до конца. — Кем бы вы ни были, сэр, я не имею права отдавать такие серьёзные распоряжения не в присутствии подполковника. — Сказал майор Легран наконец с некой растерянностью в голосе. — Сначала дождёмся его, и, если вы действительно говорите правду, мы немедленно свяжем вас с вашим командованием. После майор Легран круто повернулся к Ланде. — А ваши документы, сэр? — Oliver, donne le journal au major, ⁶⁾ — усмехнулся лейтенант Бонне, кивнув тому рядовому, что попался Альдо под горячую руку на пригорке часом ранее. Лицо Ланды потемнело; светлые брови сдвинулись к переносице. Майор скептично принял в руки газету, сравнил напечатанную в ней фотографию c лицом стоящего перед ним человека. Узкие губы Ланды, и без того сжатые в одну плотную линию, сделались совсем белыми. — Это действительно Жидолов? — осведомился майор наконец, поглядев на фотографию ещё раз, а после засмеялся, взволнованный, как всегда смеется человек, когда в его жизнь, плохую или хорошую, врывается новое, совсем непредвиденное событие. — Какое же однако… плохое завершение для карьеры. — Он самый, — подтвердил Альдо с лёгкой улыбкой то, что в подтверждениях и без того не нуждалось: французский майор вроде как был не слепой. Присутствие рядом с Альдо пленного полковника СС придало правдивости его словам в глазах французского майора. Оттянув вверх уголки губ и прохихикавшись в своё удовольствие, майор Легран кое-как придал выражению своего лица большей серьёзности и протянул Альдо руку для взаимного приветствия. — Я le major — Александр Легран. — Представился француз, тепло улыбнувшись. — Вы хотели видеть подполковника? — Хотел. — Альдо твёрдо встретил взгляд майора и пожал протянутую ему руку с должной энергий, хотя вот-вот был готов свалиться на ноги от усталости. — Было бы неплохо решить этот вопрос поскорее, сэр. — В таком случае, я немедленно доложу подполковнику о вас. — Согласился майор, а потом перевёл взгляд на Ланду снова, будто никак не мог насмотреться на него вдоволь. — Я думал, Жидолова пристрелили свои ещё два месяца назад. — Продолжал майор. Его взгляд быстро пробежался по Ланде, недовольно поджавшего губы и кивнувшего французу с вынужденной учтивостью. — Где вы его достали? — спросил француз у Альдо с любопытством. — Конечно, если это не военная тайна и вам позволено разглашать подобные сведения. — Я подцепил Жидолова в соседней от вас французской части где-то в окрестностях Шарру. — Альдо постарался припомнить в уме, откуда они направлялись и продолжал нарочито небрежно: — Местный капитан всё равно собирался вешать его вместе с тремя другими пойманными фрицами, однако Жидолова, к нашей крупной удаче, согласился отдать за весьма смешную плату. Долгая история. Майор улыбнулся снова, и на этот раз радостнее, шире. Передние зубы у француза тоже были широкие, между ними пролегала небольшая расщелина, но офицерский чин как нельзя кстати скрашивал этот его изъян. — Из Шарру? — повторил майор Легран, будто не веря своему счастью. — Я имею в виду небольшой жилой посёлок, что располагается под Мулленом возле притока Шаранты, особенно холодного в это время года — но вы, скорее всего, видели и сами реку тоже. Вы и в самом деле держали путь из окрестностей Шарру, сэр? — Да, — ответил Альдо с затаившимся в груди холодом, и его прежнее мрачное предчувствие теперь обратилось в какую-то роковую уверенность. Брови у французского майора были густые и подвижные, карие глаза приятные и выразительные — и так похожи на глаза мёртвого французского капитана. Майор затаил дыхание. — Значит вы… вы видели моего брата? — спросил француз наконец с таким волнением, словно ему трудно было говорить — и улыбнулся Альдо снова. Альдо почувствовал, как леденеют его пальцы. Теперь он понял, что и в самом деле не ошибся. — Я встретил вашего брата по пути в Виши двумя днями ранее, — сказал Альдо с сильно забившимся сердцем: Альдо вдруг охватила дрожь, смотреть на обрадованного французского майора было неимоверно тяжело. — Капитан Легран и другие офицеры встретили нас весьма радушно. Я успел перекинуться с вашим братом всего парой слов, однако он показался мне хорошим человеком. Вашего брата нет в живых, сэр. И добавил с непритворным сожалением: — Мои соболезнования. Всякая радость оставила черты майора Леграна — это наблюдать было, пожалуй, хуже всего. — Вы… вы разыгрываете меня? — прошептал майор Легран в ужасе спустя долгое, не менее ужасное своей изрядной протяжённостью мгновение. Лейтенант Бонне теперь смотрел на Альдо, чуть приоткрыв в ужасе рот: известие о смерти капитана Леграна страшно поразило и его самого. Майор Легран тем временем всполошился так, что гладко выбритые щёки его раскраснелись, и принялся выспрашивать у Альдо с таким глупым, ошеломленным видом, как будто кто незаметно подкрался к нему сзади и хватил обухом по голове: — Вы точно не обознались, лейтенант? Мой брат, его имя Роланд: Роланд Легран — я могу принести его фотографию, она есть в моём штабе… Он был капитаном небольшой дивизии много западнее Муллена — ввиду возраста моего брата не могли назначить на территорию, имеющую за собой большое стратегическое значение, однако вместе с ним были направлены несколько молодых офицеров, тоже недавно получивших свой чин — не мог ли это быть кто-то из них? Вы… вы точно не перепутали моего брата с другим офицером? Альдо, отрицая всякую возможную ошибку, покачал головой с мрачной уверенностью: Альдо помнил молодого капитана, помнил его фамилию, а теперь, разделив чужую боль, — вспомнил и имя. Лейтенант Бонне всем своим внешним видом выражал глубокое сострадание потерей своего сослуживца и попытался было заговорить с майором, но тот лишь молчал, как неживой. Высокие скулы француза всё ещё светлели на солнце, но карие глаза больше не выражали ничего человеческого. — Как это произошло? — спросил майор наконец. Под его запрокинутым подбородком дрожало напряжённое горло, однако майор Легран держался невероятным усилием воли. — Как умер мой брат? — В часть вашего брата посреди ночи пришли фрицы. — Объяснил Альдо с искренней горечью. Он как никто другой знал, что значит эта страшная, ни с чем несравнимая боль от потери, однако продолжал говорить коротко — даже его искреннее сочувствие майору брата не вернёт. — Это случилось пятью днями ранее — по всей видимости, рассредоточенные силы краутов патрулировали окрестности Муллена по наводке вышестоящего руководства. Часть вашего брата была слишком мала, чтобы дать им отпор. Майор Легран сделал над собой усилие, чтобы казаться равнодушным, но не выдержал и вдруг посмотрел на Ланду с ненавистью, которая заставила фрица побледнеть. Француз поджал губы, туго налившиеся кровью, перевёл взгляд на Альдо, нарочито не обращая внимания ни на Ланду, ни на лейтенанта Бонне, и спросил: — Когда вы его расстреляете? Альдо поначалу подумалось, что майор шутит. — Почему я должен расстрелять своего военнопленного, сэр? — Нехорошее предчувствие и прошлые слова Ланды днём ранее внесли некоторую ясность в то, что имеет в виду майор, однако Альдо не собирался повиноваться приказу первого попавшегося ему французского офицера. После слов Альдо статное лицо майора Леграна ожесточилось сильнее, губы шевелились, искажаясь в судорожной гримасе, а во всём существе кипело бешенство. Альдо, не видя, но чувствуя, как стынет кровь в жилах стоящего за ним фрица, вдохнул больше воздуха, который теперь словно давил ему на горло, и спросил: — Вы теперь отдаёте распоряжения и от лица американского командования, майор? Майор вскинул подбородок с ямочкой со злобой, с твёрдым и — это Альдо уже сам чувствовал у себя на лице — с таким дерзким выражением, которое сразу уничтожило всю прежнюю мягкость в нём. — Вы шли из окрестностей Шарру. — Прошипел майор Легран, останавливаясь на каждом слове. Ему тяжело давалось говорить. — Часть моего брата располагалась там же. Вы понимаете, что это значит, лейтенант? — Нет, не понимаю, майор, — с заносчивостью вырвалось у Альдо. — Объясните. Майор ещё с минуту подержал мрак перед глазами, а потом, утерев высокий, судорожно наморщенный лоб, заговорил с Альдо уже избавленным от дрожи голосом, с властью и с уверенностью в своей правоте: — Нет никаких сомнений в том, что фрицы пришли в часть моего брата из-за него, — выплюнул майор Легран и посмотрел на Ланду с такой невероятной ненавистью, с которой Альдо не смотрел на полковника ни разу за всё время их пути. — Исходя из ваших слов о том, что вы должны были встретиться со своими людьми у Виши, мне с большим сомнением верится в то, что поганые фрицы забрели в Шарру, намеренно отбившись от своей братии, держащей оборону под городскими стенами посреди ночи — очевидно, что это не было простой случайностью. До меня не доходили никакие сведения насчёт выдачи Жидолова в руки французского Сопротивления — значит, его либо отбили наши возле Муллена, либо ему удалось сбежать; после чего эта нацистская гнида попала в руки моего брата. — Прошипел майор Легран и добавил, ткнув пальцем в сторону Ланды, и дёрнул рукой к портупее, как бы чувствуя необходимость тут же схватиться за пистолет: — И мой брат погиб из-за Жидолова. — Ваш брат умер из-за того, что не додумался расставить охрану на ночь, — прорычал Альдо. Он ненавидел, когда люди разговаривали с ним в подобном тоне, и высокомерие француза мгновенно разозлило его. — Из-за его глупости я чуть было не потерял двоих людей. Кого уж и винить в никому не нужных смертях, так нерасторопность вашего брата. Майор Легран хотел было сказать что-то, но вместо этого поглядел на Альдо холодно и высокомерно — со всей высоты своего офицерства. На лице его остро проглянулась боль, однако француз быстро овладел собой. — Лейтенант, вы знаете, какое наказание полагается за сокрытие военного преступника? — спросил майор, стерев в порошок любой намёк на свою прежнюю доброжелательность. — Фриц военнопленный, — процедил Альдо едко. «Француз потерял своего брата», — сказал Альдо себе, устыдившись собственной резкости: бледный, с широко распахнутыми глазами, с ненавистью устремленными на представшего перед ним полковника, даже не шевелящегося от страха, майор вызывал в Альдо сочувствие. — Не Жидолов отдал немчуре распоряжение расправиться с вашим братом, могу уверить вас в этом, сэр. — С каких это пор вы перестали разбираться в военной форме, лейтенант? — хмыкнул майор Легран надменно, губы его презрительно дрогнули. — Это нацист, а не военнопленный. — Я и без вас прекрасно знаю, что это не человек. — Альдо отпихнул до смерти перепуганного Ланду назад за своё плечо. — Какими ещё невероятными открытиями вы порадуете меня сегодня? — Господа, я просить вас дождаться подполковника. — Оборвал их спор лейтенант Бонне в своей простодушной неловкости, не зная, как вести себя и что говорить. — Для начала нужно провести лейтенанта в радиоштаб, чтобы он смочь связаться со своим командованием… Потом решим, что делать с военнопленным. — Здесь нечего решать. — Карие глаза майора сузились так, что превратились в крапинки. — Жидолов по всем законам военного времени принадлежит силам Освободительной Франции. Не на американской территории люди умывались слезами, не в американской стране была устроена пятилетняя оккупация. Я могу позволить вам только допросить его — хотя не думаю, что мой брат не сделал этого. На этом мы закончим. — Я что-то не припомню, чтобы у меня были французские документы для прямого подчинения требованиям армии де Голля, сэр, — напомнил майору Леграну Альдо с постепенно возрастающим раздражением. — Жидолова поймал мой брат, — процедил майор Легран, смотря на Ланду в упор. Кажется, от приказа расправиться с фрицем на месте француза и в самом деле сдерживало лишь присутствие солдата, не подчиняющегося его прямым распоряжениям. — Однако никто не был уведомлен о том, что Жидолов каким-то образом избежал казни в Берлине. Почему о нём не доложили вышестоящему руководству? Почему мой брат отдал его вам? Документы Ланды могли бы объяснить французскому майору многое, однако Альдо и думать не хотел о подобной подлости даже по отношению к такому гнусному человеку, которого представлял собой полковник Ланда. Альдо перевёл дух, чтобы хоть как-то успокоиться, и поинтересовался у майора, подняв брови: — Это часом не допрос, майор? — Я старше вас по чину, лейтенант, — протянул француз с майорским достоинством. Если у Ланды подобные слова выходили скорее ехидно, чем зло, то майор Легран был готов плеваться желчью, и это разозлило Альдо ещё сильнее. — Напомню вам, если вы забыли, сэр: вы не находитесь на территории Штатов и обязаны подчиниться приказам старших офицеров. Что будет с военнопленным дальше — уже не ваше дело. — Мне думается, майор, вам необходимо отдохнуть. — Сказал Альдо сквозь зубы. — Мне нужен подполковник — не вы, сэр. — Подполковник сейчас занят. — Отрезал майор. Здесь с губ Ланды сорвался слабый сиплый вздох, будто он был болен чахоткой. — Если подполковника Клеморна по каким-либо причинам нет на месте, я замещаю его. — Вы можете забрать у меня фрица хоть сейчас, майор, — начал Альдо спокойно, хотя сейчас особенно остро ощутил, что терпение его на исходе. — Вы расстреляете его по всем законам военного времени, а я доложу о вашем поступке своему командованию. Такой вариант событий вас устроит? — Ваше командование… — Начал цедить майор Легран, но Альдо перебил его; он больше не собирался с ним спорить: — Когда моё командование спросит, с какого вдруг хера я позволил расстрелять военнопленного, который оказался ни в руках вашего почившего брата, ни в ваших собственных, а уж тем более никаким сраным образом не являлся военнопленным многоуважаемого французского Сопротивления, я передам генералу ваши слова ровно точь-в-точь, как вы только что сказали мне, майор. — Медленно, с ударением на каждом слове проговорил Альдо, смотря на французского майора в упор. — Вы хотите сами объясняться с УСС Соединённых Шатов, сэр, или предпочтёте, чтобы за вас это сделал Шарль де Голль и его окружение лично? Лицо у майора было серое, с каким-то зеленоватым мертвенным оттенком, его искажали судорожные гримасы нечеловеческой злобы. Глаза француза дико сверкали, крепко сжатые широкие зубы были хищно оскалены. — Живым он из моей части не выйдет. — Не сказал — выплюнул майор Легран и зашагал прочь. Когда француз ушёл, Ланда, попытавшись взять себя в руки, сделал шаг к Альдо, однако неловко споткнулся и чуть было не упал, его не держали ноги — как человека, заглянувшего в глаза собственной смерти. — Меня необходимо срочно переправить в Вашингтон, — прошептал Ланда в ужасе, ударившего его, точно плетью. — Лейтенант, вы сами видите, что французское Сопротивление будет действовать исключительно в собственных целях. — Закрой хотелку, — приказал Альдо полковнику зло: первым делом нужно было связаться с генералом УСС, а майор Легран уже вытряс у Альдо все жилы, и в душе его всё ещё бушевала ярость к этому человеку. — Что, где ваш подполковник, лейтенант? — бросил Альдо зло, повернувшись к старшему лейтенанту Бонне. Несчастный француз перемялся с ноги на ногу. — Я полагать, подполковник не будет против, если вы переговорить с командованием в его отсутствие в связи… в связи с последними событиями. — Ланда на мгновение снова сжал пальцы у шеи, будто висельник петлю, и посмотрел на них обоих исподлобья. — Я проводить вас. Нациста оставить в казарме? «В казарме его застрелят по приказу майора», — подумал Альдо с раздражением. Поэтому Альдо покачал головой и сказал твёрдо: — С нами пойдёт. Возле здания радиоштаба была наскоро сколочена наблюдательная вышка, стоявшая чуть в стороне, примерно в двадцати ярдах от основного помещения, в котором, как понял Альдо, располагались полевая канцелярия, кабинет начальника и подсобные помещения. Лейтенант Бонне провёл Альдо в просторную светлую комнату, заставленную, однако, столами с возвышающейся на ней громоздкой аппаратурой; Ланду оставили ждать в передней, хотя фриц имел наглость настаивать на своём присутствии при переговорах. За до блеска вычищенным столом, придвинутого к стене, упокоив темноволосую голову на руках, спал радист. — Bonjour, Andre. — Поприветствовал радиста старший лейтенант, входя внутрь. От звука чужих шагов лягушатник поднял голову, увидел лейтенанта Бонне и встал по стойке смирно. — Comment dormait-il? ⁷⁾ — Excusez-moi, Monsieur, — по взволнованному тону радиста Альдо понял, что француз не ожидал прихода начальства в самый разгар дня и изрядно перепугался. Отдав честь старшему офицеру, молодой голубоглазый капрал проговорил поспешно: — Je me suis endormi pendant quelques heures après la construction du matin. ⁸⁾ — Besoin urgent de se connecter avec Washington, Andre. ⁹⁾ — Вздохнул лейтенант Бонне в ответ устало, разрешив радисту усесться на место: в обращении с солдатами этот лягушатник, в отличии от майора, был очень мягок. — Laissez — nous sans questions inutiles-l'affaire est urgente. Je vous expliquerai tout plus tard. ¹⁰⁾ — Добавил лейтенант Бонне, крепко потерев ладонью подбородок и засопел, надувая щёки. Помимо командного центра для соглашения операций с командованием, очевидно, состоящего непосредственно при самом генерале армии, в радиоштабе в дальнем углу стояла большая армейская аптечка, рядом — десятка два упаковок с сухпайками и ворох французской документации. Пока Альдо осматривался, радист задал старшему лейтенанту Бонне пару вопросов на своём языке, а тот перевёл Альдо следом: — Частота Вашингтона? — Две единицы, девять, точка. — Продиктовал Альдо французу, бросившемуся записывать, а затем продолжил и махнул рукой: — Восемь, пять, ноль, merci. С кодовым словом сам разберусь. Услышав частоту, которую было необходимо настроить, радист быстро протиснулся между стоящих впритык друг к другу столам и завозился с аппаратурой, подал Альдо гарнитуру и жестом указал, где лучше стоять, чтобы сигнал был чище и более различим. Поняв, что больше его присутствие не требуется, лейтенант Бонне кивнул Альдо на прощание и поспешил покинуть радиоштаб — верно, проверять, на месте ли остаётся фриц. Французская рация хотя и была нацелена на передачу сведений на гораздо большее расстояние, чем то могли позволить обычные полевые телефоны, оказалась несколько устаревшей модели по сравнению с американскими, быстро и сильно нагревалась, а радисту приходилось стоять с ней чуть ли не в обнимку, пока наконец не удалось поставить её на принятие ответной частоты из Штатов — Альдо замер, ожидая сигнала. Спустя пару минут рация знакомо зашипела, и внимательно следящий за Альдо француз нажал на громоздком блоке управления кнопку обоюдного приёма. Альдо прижал ладонью наушник. — Первый янки передает: «Фокстрот», — заговорил Альдо в чистую эфирную тишину. — Как слышите? Радист, дежуривший в штабе УСС, кажется, узнал Альдо даже по голосу, и охватившее напряжение связиста можно было почуять даже нутром. Помолчав с мгновение, несущий службу солдат, однако, в скором времени собрался с мыслями, поняв, что никакой ошибки в услышанном быть не может, и ответил Альдо с трезвой ясностью и быстротой, которая полагается среди военных во время телефонных переговоров: — Невилл Чемберлен, Вашингтон. Приём. Когда радист принял кодовое слово и назвал свой позывной, тревога Альдо унялась в малый комок — можно было начинать разговор. — У меня срочное сообщение для генерала Донована, — негромким голосом произнёс Альдо, повернувшись лицом к стене — из-за волнения ему сложно было стоять на одном месте. — Доложите. Приём. В ответ прозвучало лаконичное «Ждите» с типичным американским акцентом и долгий тональный сигнал рации — связист отправился оповещать вышестоящее командование. Обычно для дальнейшей координации действий с Альдо связывался главный заместитель генерала, однако в этот раз Альдо не услышал спокойный голос Джона Мангрудера, человека осторожного и мягкого: Джозеф Донован заговорил с Альдо лично. — Лейтенант Рейн, рад вас снова слышать, — строго и раздельно поприветствовал Альдо генерал Донован и, не дожидаясь ответного продолжительного обмывания чинов и званий, что отличало главу УСС от многих других генералов армии, перешёл сразу к делу: — Почему от вас так долго не было связи? Вы с вашим отрядом должны были связаться с нами по меньшей мере неделю назад. Что задержало вас? Альдо помолчал с секунду, чтобы позволить себе глотнуть больше спёртого, душного воздуха, и следом рассказ полился с языка полноводной рекой. Альдо старался избегать ненужных подробностей, доложив генералу только, где и по какой причине не соединился с остальными людьми в Виши. Генерал слушал внимательно и ни разу не перебивал Альдо — от его негодования ситуация лучше всё равно бы не сделалась. — Вы разминулись со своими людьми в Шарру, — повторил генерал в задумчивости, когда Альдо закончил говорить. — Была ли от них какая-либо связь в дальнейшем? — Нет, сэр. — Слова генерала навели на Альдо невыразимо тяжелое чувство тоски и тревоги. — Я полагаю, они руководствовались вашими прежними распоряжениями и, не встретив на пути французов, добрались до Вишей, однако могу только полагать, сэр — их последующая судьба мне не известна. Генерал вздохнул, задумавшись снова, однако молчание затягивать не стал: — Я немедленно распоряжусь связаться со всеми соседними французскими частями и переговорю с подполковником Клеморном лично, чтобы выяснить все необходимые сведения о произошедшем. До этого момента оставайтесь во французской части и ждите последующей связи. На этом у вас всё, лейтенант? Отчего-то здесь Альдо не удержался от слабой улыбки — из его рассказа эту новость генерал сочтёт, вероятно, самой интересной. — Ещё кое-что, сэр. — Альдо попеременно посмотрел то на радиста, то на дверь в переднюю, и сказал наконец: — У нас есть Жидолов, сэр. — Жидолов? — Альдо подумалось даже, что генерал, не сдержавшись от неожиданности, улыбнулся тоже. — Это тот самый эсесовский офицер, который требовал от меня бумаги на Нантакет в три часа ночи? — Да, сэр. Мы взяли его там же, где и наткнулись на патрульных фрицев. — Продолжал Альдо, оправив у уха разговорную гарнитуру. — Я пободался за Жидолова с местным французским капитаном. От неизбежности последующего вопроса Альдо внезапно охватило странное душевное волнение, однако он быстро смог взять себя в руки и поинтересовался у генерала спокойным, твёрдым голосом: — Что прикажете делать с Жидоловом, сэр? Переправить его к нашим или… — Никаких «переправить», — вдруг безапелляционно отрезал генерал. — Вы знаете наше положение в Нормандии не хуже моего. Я не готов жертвовать своими людьми ради одного нацистского наглеца. Альдо не хотел отдавать Ланду французам — в первую очередь из-за того, что никак не ожидал, что когда-нибудь увидит этого белобрысого говнюка снова, однако приказ генерала звучал недвусмысленно. — Я вас понял, сэр. — Отвечал Альдо коротко: на миг им овладела досада и даже желание воспротивиться приказу. — Прикажете допросить Жидолова вместе с французским офицерским составом? — Да. — Генерал, по всей видимости, был недоволен тоже. — Кто из офицеров присутствует в части? — Подполковник Клермон и парочка старших унтер-офицеров. Шарль де Голля среди них нет, но, думаю, это не составит большой потери для допроса, сэр. — Ещё раз назовите номер полевой части и встретившего вас офицера. — Командно прошелестел наушник рации. Альдо повторил имя и фамилию французского лейтенанта, однако о майоре Легране решил умолчать. — Когда допросите полковника Ланду, немедленно сообщите об этой обратной связью. — Заявил со своей стороны генерал, записав все необходимые имена, и следом возвестил сурово: — Без моего на то распоряжения французам Жидолова не выдавать ни под каким предлогом. Вы меня поняли? — Да, сэр, — ответил Альдо. Он не знал, что чувствовать — спокойствие или облегчение, но определённо был сильно разочарован, что Ланду всё же придётся допрашивать с французами. Сам полковник оставался всё там же, где Альдо и оставил его: в узкой передней, насквозь продуваемой резким осенним ветром даже из-за плотно закрытой двери — лейтенант Бонне предусмотрительно захлопнул её перед уходом. Ланда, натянув ворот тёмно-синего пальто до подбородка, с уходом Альдо пересел на скамью и, нервно теребя каёмку рукава, отбивал сбивчивую дробь мыском сапога по дощатому полу. Шаги Альдо Ланда услышал сразу и тут же вынырнул из ворота, тревожно забегал светлыми глазами туда-сюда по комнате. Как только полковник увидел Альдо, выходящего из французского штаба, то немедленно поднялся, краска напрочь отхлынула от его щёк. Ланда помолчал с секунд пять перед тем, как начать говорить, а потом взволнованно спросил: — Лейтенант Рейн, что... Что сказало ваше командование? В умных голубых глазах полковника теплилась томительная надежда. — С каких это пор я обязан перед тобой отчитываться? — Пройдя вперёд по коридору, Альдо пихнул плечом дверь, спустился по ступенькам вниз, и, стараясь сильно не натруждать больную ногу, закурил. Альдо почему-то раздражало это радостное воодушевление в голосе фрица: может, потому, что теперь он не знал, что делать с Ландой дальше, а может потому, что просто слишком устал. Альдо не хотел заговаривать с Ландой, а, тем более, обсуждать с ним решения американского командования: что он — и в самом деле обязан ему чем-то? Но полковник терпеливо ждал, перебирая воздух пальцами, белыми от холода, точно цукар, и Альдо всё-таки соблаговолил ответить: — Генерал приказал допросить тебя вместе с французами. Ланда, до этих слов следовавший за Альдо по пятам под низкие французские окна, точно слепой за поводырём, оторопел на некоторое время. В который раз Альдо против воли отметил про себя, что мимика у фрица столь же живая, как у Чарли Чаплина в его чёрно-белых фильмах — Альдо и на этот раз отчётливо увидел, как выражение лица Ланды изменилось с взволнованного на испуганное, как расширились голубые глаза и как чуть приоткрылся рот. — Вы не повезёте меня на встречу с бригад-генералом? — полюбопытствовал полковник у Альдо сиплым голосом, словно не до конца доверяя его словам. — Держи карман шире, — огрызнулся Альдо. — Сначала на встречу с генералом, затем с самим Рузвельтом, а потом на Нантакет сразу. Лично сказали сопроводить. — Лейтенант, я ведь уважительно с вами разговариваю, — произнёс Ланда уязвлённо. Пальцы его снова взялись мучить рукав пальто. — Я не дерзил вам, я всего лишь задал вопрос. «Ещё бы ты дерзил», — усмехнулся Альдо про себя, однако всей соли шутки не ощутил. От предложенных французских сигарет на языке оставался неприятный сладковатый привкус — полное дерьмо, но курить приходится. Альдо щелчком пальцев стряхнул пепел на землю, выпустил дым в морозный дневной воздух. — Никто тебя в Штаты везти не будет. — Сказал Альдо наконец, желая развеять все пустые надежды Ланды поскорее — о чём там Ланда себе наивно надеялся, Альдо старался не думать. — Наши ещё не полностью разобрались с твоим братом в Нормандии — а переправлять тебя одного для твоей наглой хари будет слишком жирно. Допросят французы, я постою послушаю. Потом доложу обо всём в УСС — что генерал с тобой скажет делать, то и сделаю. Ланда не стал — или попросту больше не мог — скрывать своего крайнего волнения. — Лейтенант, но что… что, если ваше командование распорядиться вам выдать меня французам? — Значит, ты поедешь в тыл к французам. — Раздосадованный то ли несчастным видом фрица и заискивающей улыбкой, которая то пропадала с его губ, то возвращалась вновь, то ли собственным неравнодушием к его положению, Альдо покатал сигарету меж пальцев, кое-как размял больную ногу. — Ты же вроде умный малый, Ганс — что, не можешь додумать сам? Или ты отбил себе свои смышлёные мозги, когда херанулся со мной из окна той долбанной фермы? Ланда оставил его выпад проигнорированным. — Лейтенант, вы не можете выдать меня французам! — вдруг воскликнул он настолько тихо, насколько то позволяли однообразные стайки солдат, курящие рядом. Альдо удивлённо поднял брови: он никак не мог подумать, что Ланда будет его просить. — Допросите сами, когда отвезёте меня в Штаты на встречу с генералом УСС — я расскажу вам ровно то же самое, что и французскому подполковнику, уверяю вас. — Ты мне ещё сегодня утром говорил, что я не имею полномочий тебя допрашивать, — Альдо сделал последнюю затяжку, бросил окурок в покрытую росой траву. — Уже запамятовали, полковник? — Я… я не так выразился, — неохотно пришлось сказать фрицу. — Вы располагаете подобными полномочиями, но только в неотложных военных условиях: а условия, в которых французское командование может потребовать выдать меня у вашего многоуважаемого руководства, как военного преступника, вполне можно считать неотложными — думаю, лейтенант, вы в этом со мной согласитесь. «Лестью решил взять», — догадался Альдо и остро ощутил, как в душе у него забилось подозрение: Альдо как никто другой знал, что Ланда его не переносит на дух, и резкое желание фрица провести вместе с ним лишний месяц-другой, до переправки его нацисткой задницы из Нормандии, показалось Альдо странным. — А ну-ка погоди. — Протянул Альдо, нахмурившись. — Какого хера ты не хочешь идти на допрос? — Лейтенант, вы не так поняли мои слова. — Ланда улыбнулся снова, однако голубые глаза его оставались холодны. — Французское Сопротивление не имеет достаточных ресурсов для того, чтобы в полной мере реализовать последующие операции от полученных мною сведений с той же успешностью, что и командование Штатов — вы же провели во Франции, без малого, целый год, лейтенант, и должны понимать способности французской армии. К тому же… неужели вы позволите французам допросить военнопленного, который по всем законам военного времени принадлежит Соединённым Штатам, а не французскому Сопротивлению? — Тебя допросят французы, — продолжил Альдо, — и вопросы они тебе зададут точно такие же, как задало бы моё руководство в твоих ненаглядных Штатах. Разве не так, полковник? — Прошу меня извинить, лейтенант Рейн, но доложили ли вы своему начальству, что я располагаю всеми необходимыми сведениями, чтобы в скорейшем же времени положить конец этой войне? — спросил Ланда с таким надменным видом, что у Альдо разом свело все зубы. — Я тебе только что вопрос задал, мать твою, — попытка поменять ногу, на которую Альдо упирался, отдалась тугой болью во всём теле, но боль только подстегнула его злобу, вызванную чванливым высокомерием Ланды. — Вас не учили в детстве, что отвечать вопросом на вопрос — не вежливо, полковник? На губах полковника засверкала улыбка, способная очаровать кого угодно, но не Альдо Рейна. — Лейтенант, я не буду отвечать ни на какие ваши вопросы, пока вы не сообщите УСС о том, что меня необходимо в скорейшем же времени доставить в Вашингтон. — Не будешь? — В Альдо постепенно начинало закипать бешенство — помимо всего прочего он, к тому же, никогда не отличался особой терпеливостью. — Ты так в этом уверен, а? Ланда посмотрел на Альдо, как на неразумного ребёнка, и улыбнулся — ласково и снисходительно. — Лейтенант Рейн, подобное ваше поведение можно будет назвать заранее осознанным саботажем военной деятельности ввиду собственной ко мне неприязни. Желанием отделаться от меня побыстрее, если быть точнее. Вы же осознаёте, что в таком случае ваше командование приставит вас к военному трибуналу? Разъедающая злоба закипела в сердце Альдо — он ещё имеет наглость указывать ему, что делать? — Я тебя за язык не тянул — ты сам довыпендривался. Альдо вытащил из сумки нацистские документы, развернул их и сунул Ланде под нос. — Смотри сюда. Узнаёшь? Внешне Ланда оставался спокоен, но испуганно метнувшиеся на бумаги голубые глаза выдали его. — Я помню, как выглядят мои бумаги, лейтенант Рейн. — Процедил Ланда, и губы его сложились в такую складку злости и надменности, что это только подлило масла в огонь. — Что вы хотите мне показать в них нового? Альдо показал полковнику типично-немецкий жест — три поднятых для счёта пальца — теперь-то он помнил его так же хорошо, как и всех тридцати одного президента США, предшествующих Франклину Рузвельту. — Либо ты говоришь сейчас, либо я отдаю тебя майору Леграну вместе с твоими грёбаными документами. — Альдо обмахнулся нацисткими документами, будто веером. — Я не шучу, мать твою. — Вы этого не сделаете, — заявил Ланда уверенно. Альдо размял распрямлённые пальцы пред тем, как начать считать, и, словно невзначай, показал Ланде средний. Полковник Ланда не произнёс ни слова и с молчаливым достоинством поджал губы. — Я считаю до трёх. — Альдо загнул один палец. — Раз. Ланда молчал. — Два, — Альдо загнул ещё один. Они постояли, подышали в полной тишине воздухом французской части, сотканной из голосов доброй роты лягушатников, ещё с секунд десять-пятнадцать. Ланда продолжал упрямо молчать, сложив руки на груди и поджимая узкие губы; Альдо видел, как хватают невесомую пустоту его бледные пальцы и как напряжена его челюсть. Где-то позади них меж тем — на груде полевых вещмешков, сваленных в одну общую кучу, — раскатисто рассмеялся французский солдат. Терпению Альдо подошёл конец. — Ладно, как хочешь. — Альдо пожал плечами с таким равнодушным видом, будто отдавал нацистские документы французам каждый день с тех пор, как оказался в этой стране. — В задницу — так в задницу. Альдо отвернулся от полковника и уже собирался было сказать «три», но здесь Ланда, не выдержав, наконец, этого молчаливого противостояния, вцепился Альдо в руку и едва ли не повис на ней. — Ну так что, полковник? — осведомился Альдо с победной усмешкой, поглядев на отчего-то до смерти перепуганного Ланду сверху-вниз. — Неужто решили передумать? Ланда наморщил нос и чуть приподнял верхнюю губу, что придало его лицу выражение крайней растерянности. — Лейтенант, можем хотя бы вернуться в штаб связи или попросить старшего лейтенанта Бонне предоставить нам отдел политуправления части? Что угодно, где не будет лишних глаз. Я боюсь, что некоторые французы могут понимать по-английски. — Не можем. — Его унижение Альдо расценил как личную победу, и в душе его собственной родилось что-то жестокое, злое. — Говори быстрее, мне уже порядком надоело с тобой нянчиться. — Лейтенант, я вынужден настаивать. — Начал было Ланда, но Альдо вдруг так рявкнул на него и чуть было не ткнул документами фрицу в лицо, что чёрные буквы нацисткой документации отпечатались бы и на холёной арийской физиономии полковника. — Мне опять начать считать, мать твою? Ланда, разумно смекнув, что уже в достаточной мере испытывал чужое терпение, замолчал на некоторое время, помялся в нерешительности и опустил взгляд себе на сапоги. Альдо не требовалось быть вторым Фрейдом, чтобы понять, что фриц сильно нервничает. — Меня уже обо всём допросили, — сознался Ланда мгновением после. Поначалу Альдо и в самом деле показалось, что он неправильно расслышал. — Что-что, ещё раз? — переспросил Альдо. Взгляд полковника с этими его словами сделался стеклянным. — Как это: «Меня уже обо всём допросили»? — Пожалуйста, лейтенант, говорите тише, — попросил Ланда Альдо не своим голосом. — Простите мне мою манеру речи, если она показалась вам вызывающей или задела вас — право, я ведь не знал, как вы отреагируете... Я всё расскажу, только прошу вас об одном: спрячьте к себе обратно мои документы. Во французской части ещё не известно обо мне — пусть это остаётся так хотя бы до окончательного распоряжения вашего командования насчёт моей дальнейшей судьбы. Вы же понимаете, что если французские солдаты увидят мои партийные документы у вас в руках, я не доживу до допроса ни в Штатах, ни в штабе подполковника Клеморна. Вернув его документы на прежнее место, Альдо опёрся правой рукой о перила, левой подбоченился и кивнул Ланде. — У тебя пять минут. Ланда улыбнулся — больше от нервов, чем от желания сгладить чужое раздражение, — бросил на Альдо беглый взгляд исподлобья, и произнёс совсем тихо, на выдохе: — Меня допрашивал брат майора Леграна, капитан… Роланд, кажется… Да, верно, Роланд, майор уже называл его имя, — тот высокий юноша лет девятнадцати, которого вы встретили в части, когда держали путь в Виши. Лейтенант, я ведь уже говорил вам, с какой целью Рейнхард Гейдрих выдал меня французам — прошу вас, не заставляйте меня вспоминать об этом кошмаре снова. Меня обменяли вместе с военнопленными в ночь с двадцать пятого на двадцать шестое августа вместе с тремя другими старшими офицерами — в часть освободительных войск Шарль де Голля, которая находилась ближе всего от Парижа: это позволило бы моим недоброжелателям выдать меня французам прежде, чем Гитлер отдал бы приказ из Берлина… Капитану Роланду было необходимо допросить каждого из нас, чтобы в скорейшем времени доложить эту информацию вышестоящему руководству и, разумеется, первым делом он распорядился своим людям проверить наши документы… Ланда перевёл дух и закончил, по-прежнему глядя прямо в полное жесткого безразличия лицо Альдо: — О моей половой принадлежности знали только те, кто обыскивал меня на предмет оружия или каких-либо ценных бумаг — сам капитан и его старший сержант; его имени я уже не припомню. У капитана Леграна было множество идей насчёт того, как свести со мной счёты, однако его старшему сержанту — прекрасному, благочестивому юноше, — всё же удалось переубедить его. Он сказал, что если я хочу отделаться одним лишь только повешеньем, мне придётся добровольно рассказать ему всё, что я знаю — всё, начиная с тех пор, как меня сняли с поста штандартенфюрера. Альдо на миг показалось, что сердце его колотится где-то под горлом от захватившей всё его существо страшной ярости. Ланда стоял перед ним — при всей своей гнилой подлости и лжи, — сжавшись в боязливый комок, и готовый в любой миг выставить перед собой руки, если Альдо всё-таки вознамерится его ударить; Ланда был не только подлым эсэсовским говнюком, но и поразительным, малодушным трусом. Альдо глубоко вздохнул, набрал больше воздуха в грудь. И заговорил низким тоном, протяжно и с угрозой: — Значит, ты мне врал. — Лейтенант, не расскажи я французскому капитану всё, что знаю, он бы отдал меня своим солдатам вместе с документами! — Ужас распустился на лице Ланды вместо привычной доброжелательной улыбки. Полковник вздрогнул, будто придавленный тяжестью собственных слов, и отшатнулся. — Разве я мог поступить иначе? Чувства бушевали в душе Альдо, но разум по-прежнему оставался ясным; теперь Альдо смог в полной мере осознать, чего своим враньём хотел добиться от него фриц — и осознание собственной доверчивости было во сто крат хуже боли в прострелянном бедре, отдающем острой резью с каждым шагом. «Когда вы доставите меня к своему командованию?» — спросил Ланда у него четырьмя днями ранее, высокомерно и заносчиво, откровенно чванясь перед Альдо своей необходимостью. Ядовитая желчь подступила к горлу Альдо, готовая сорваться с языка сотней гадких оскорблений. Думал ли Ланда тогда, что эти же слова станут его прощальной панихидой? Альдо в ярости сжал руки в кулаки и разжал их снова; Ланда приметил это его движение и на всякий случай отошёл назад ещё. — То есть я возился с тобой пять сраных дней, — проговорил Альдо, особенно понизив голос на последних словах, — чтобы ты, сучёныш белобрысый, мне сейчас сказал, что ты знаешь целое нихера? — Вы и ваши люди не сохранили мне жизнь, если бы узнали, что я больше не представляю собой никакой ценности, — пробормотал Ланда трусливо и скороговоркой. — За время моей службы я был достаточно наслышан о жестокости вашего старшего сержанта и вашей собственной. Если бы я рассказал вам правду с самого начала, вы бы просто убили меня — а не вы, так французы. Я находился просто в совершенно безвыходном положении! — Протяжно взвыл фриц, подняв обе руки. — Что мне ещё оставалось делать? Альдо потребовалось непомерно много сил, чтобы не выбить из Ланды всё дерьмо прямо сейчас, а не во время допроса: Альдо не чувствовал себя настолько злым с той самой мясорубки в «Луизиане», однако на этот раз чуть было не вляпался в историю благодаря собственной жалости. «Поверь ты этому лживому мудаку и доставь в Штаты, генерал Донован живьём шкуру бы с тебя содрал», — понял Альдо, в усилии сдерживая гнев и стискивая зубы; мысленно он напомнил себе не бить фрица. Что сделано, то сделано — и этого никак не исправить, как бы страстно Альдо этого не желал. В охватившем его раздражении Альдо поднял руку — не для того, чтобы сломать полковнику нос или челюсть, а чтобы закурить снова, но Ланда решил, что теперь-то Альдо уж точно хочет ударить его. Ланда даже попятился, но, поняв, что ошибся, быстро оправился и встал прямо. Альдо выдержал паузу, порылся в походной сумке в поисках французской зажигалки. — Значит так, — заключил Альдо наконец, закурив и выпустив в воздух облачко сизого дыма. От одного только взгляда на фрица Альдо начинала колотить нервная дрожь бешенства, и Альдо поразился собственному самообладанию. Альдо посмотрел на Ланду в упор и сказал ожесточённо: — Мне совершенно похер, кому, что и когда ты рассказывал. Выдашь всё майору — по новой, значит, по новой. Не мне, не УСС — французскому майору, который точно имеет все необходимые полномочия тебя допрашивать. Прямо как вы и хотели, полковник. — Майор убьёт меня, — прошептал фриц едва слышно. «Так тебе и надо», — подумал Альдо с чудным ощущением исполненной справедливости. Опьяненный своей силой и унижением этого подлого человека, полный кипучего злорадства, Альдо позволил чёрному чувству наслаждения кое-как унять злобу, но вместе с проросшим злорадством душу его вдруг заскребли сомнения — теперь песенка полковника спета и без разоблачения документов. Альдо зарыл опавший пепел мыском сапога в землю и, втянув воздух сквозь плотно сжатые зубы, поглядел на осеннее небо в задумчивости. Рано или поздно с фрицем надо было что-то решать. — Что ты рассказал тому французу? — спросил Альдо нехотя. — Местоположение сил Гитлера на момент моего заключения, их общее эмоциональное состояние — как командования, так и простых солдат, — поведал ему Ланда с завидной готовностью. — Примерный состав дивизий и элитных частей СС, действующих, преимущественно, на западном фронте. Например, размещение на территории Франции сил дивизии Лейбштандарт, в формировании которой я принимал косвенное участие... — В общем, выдал своих с потрохами и глазом не моргнул. — Подобные сведения были бы интересны командованию УСС, а Альдо они были ни к чему. — И что тебе на это сказали французы? Ланда замешкался, беспокойно приобнял себя за плечи — будто бы от холода. — Признаюсь вам честно, лейтенант: капитан Легран и его старший сержант были… несколько разочарованы тем, что я рассказал им — из тех событий, что произошли за моё отсутствие, я не знал и половины. — Врёшь, — сказал Альдо, прищурившись. — Лейтенант, я человек подневольный, — бросил оправдываться Ланда. — Я не расставлял военные части на территории оккупированных стран и не планировал наступления: подобными операциями в Третьем Рейхе занимаются генерал-лейтенанты, генерал-полковники и прочее высшее руководство НСДАП, но вы, наверное, и без меня это знаете... Моей же основной задачей непосредственно было… — Я знаю, что было твоей основной задачей, — перебил Альдо его. Торопливые, сбивчивые слова Ланды вызывали в Альдо жалость, а всякая жалость убивает решительность. — Напомнишь ещё раз — всю оставшуюся жизнь будешь ходить согнувшись, я тебе это обещаю. Альдо помедлил, сделал ещё парочку глубоких затяжек, чтобы унять гнев, и, вскоре окруженный клубами дыма, отдающего противной французской сладостью, обвёл полковника взглядом и спросил: — Объясни мне, Ганс: как так вышло, что ты — ты — самый хитрожопый и подлый ублюдок, которого я только встречал за свою жизнь — а ублюдков я встречал отнюдь не мало, уж поверь, — не знаешь ничего такого, что могло хотя бы спасти тебя от расстрела? — С момента моего заключения прошло почти три месяца, — продолжал Ланда рассеянно. На мгновение полковник показался Альдо опьяневшим от осознания всего ужаса своего положения. — Четыре, если брать в расчёт моё полное представление о планируемой вами и Англией операции «КИНО». По-вашему, Гитлер не изменил весь внутренний состав СС, узнав о моём… о моём поспешном решении перейти на сторону Союзников?.. Клянусь вам, лейтенант: я рассказал мальчишке всё, что знаю — то, что знал на момент завершения моей службы. Неудивительно, что с моим уходом Гитлер приказал полностью перекроить знакомый мне состав элитных войск, Гестапо и провёл внеочередные партийные чистки, опасаясь, что на месте старых кадров найдутся люди, готовые последовать моему примеру — нет никаких сомнений, что мои сведения больше ни на что не годятся. Я ведь даже о наступлении на Мулен не подозревал, как же я могу иметь представление о том, что произошло за моё отсутствие? — Выходит, ты и в самом деле бесполезен, — сказал Альдо, и на этот раз — с уже нескрываемой злобой. Ланда понял, что все эти пустые оправдания не дадут никакого толка. Он наморщил нос, отмахиваясь от сигаретного дыма, снующего рядом с ним вместе с ветром, стеснённо перемялся с ноги на ногу. — Лейтенант, когда майор Легран поймёт, что мои сведения устарели, меня либо расстреляют на месте, либо отдадут на растерзание солдатам в части, — Ланда закрыл глаза и последующие слова проговорил шёпотом: — Майор уверен, что из-за меня погиб его младший брат: он просто не позволит мне уйти живым. Ланда задохнулся, не находя подходящих слов, и так и не смог договорить, но Альдо и без того понял его. — Не прибедняйся — такого болтливого говнюка, как ты, хер где ещё сыщешь. — Что-что, а человека, у которого настолько хорошо был подвешен язык, Альдо за всю свою жизнь тоже встречал впервые. — Поработаешь у французов в агитпропаганде годик-два, пока война не кончится — может, даже скостишь себе срок на пару лет. Ланда явно не разделял его уверенности. — Если меня увезут в тыл и направят работать в агитпропаганду, моя участь ясна… Лейтенант, неужели вы заранее обречёте меня на подобные мучения, зная не хуже моего, что со мной сделают французы… — Твои документы у меня, — сказал Альдо, подумав. — И я не собираюсь отдавать их лягушатникам. — Вы не понимаете! — В отчаянии Ланда заломал себе руки. — Как только французское командование распространит по Западному фронту агитационные материалы Сопротивления с призывами немцам сложить оружие, подписанные моим именем, это немедленно станет известно всем сливкам командования Третьего Рейха — Гиммлеру, Борману и… Геббельсу. Геббельс доложит об этом Гитлеру, а Гитлер не станет терпеть моё участие во французской агитпропаганде — никто бы на его месте не стал. Гитлер тут же прикажет рейхсминистру опубликовать во всех немецких еженедельниках сводку о моей половой принадлежности, которая в кратчайшие же сроки распространится по всей территории Франции. — А от меня тогда ты что сейчас хочешь? — спросил Альдо, с сожалением повертев в пальцах почти докуренную сигарету. — Чтобы я расстрелял тебя сам? Ланда помялся, посмотрел куда-то в сторону — за левое плечо Альдо. А потом вдруг, подняв подбородок, отважился предложить Альдо одну из тех вещей, наглости который мог бы позавидовать и он сам, когда вознамерился проникнуть на нацистскую кинопремьеру, не зная итальянского: — Я… я могу разумно полагать, что буду гораздо полезнее вам в ваших партизанских операциях, нежели во французском тыле. Дым вышел из ноздрей Альдо. — А звезду с неба ты часом не хочешь? — рявкнул Альдо в переполняющей его злобе. Ему никогда бы и в голову не пришло, что нацист когда-нибудь попросит его о таком. — На кой чёрт ты мне вообще сдался, а? Ланда поглядел на него, сильно кусая губы. На лице полковника промелькнула гримаса болезненной растерянности — но её быстро заменила смутная тень нерешительной надежды. Ланда втянул носом воздух, полный табака и осенней сырости, а потом вдруг пылко воскликнул: — Переводчик! Вам нужен переводчик! Альдо выронил на землю пачку сигарет и, страшно заругавшись, принялся поднимать её. Здесь любой другой фриц на месте Ланды — даже тот, кто был бы гораздо храбрее и сильнее его, — заткнулся и промолчал в тряпочку, но полковник Ланда не особо чувствовал границы дозволенного. Он поглядел по сторонам, выискивая глазами, не подслушивают ли их французы, и, так и не обнаружив никого, бойко затараторил: — Лейтенант, я ведь могу переводить вам не только с немецкого, но и с французского… Раньше переводчиком вашего отряда выступал ваш капрал, Вильгельм Викки, однако он умер, и… — Я тебя понял. — Альдо не любил говорить о смерти Вики и Хуго. Его отряд потерял двух людей в той идиотской перестрелке в таверне, и Альдо до сих пор винил себя в этом: Альдо хотел к чёртовой матери подорвать на воздух герра Геббельса и больше Хуго, и больше Вики, но, к своей крайней злости, не знал и слова по-немецки и из принципа учить не хотел. Ланда, сам того, не желая, всколыхнул в Альдо воспоминания, к которым он никогда больше не хотел прикасаться впредь. Пальцы Альдо сжались в кулаки сами собой, да при том настолько крепко, что побелели костяшки. Но это не возымело в глазах Ланды должного значения. Полковник всё продолжал говорить и говорить, быстро и сбивчиво, будто с каждое произнесённое слово могло бы поднять в глазах Альдо его собственную ценность. Будто каждое произнесённое им слово могло стать последним: — Вы потратите впустую много времени в поисках человека, в военное время понимающего по-английски, по-немецки и по-французски. Кроме того, я не имею никаких сомнений в том, что смогу помочь вам с определением примерного количества человек в немецких частях, их снабжения, обмундирования, а также… — Я не буду брать тебя с собой, будь ты хоть последним человеком в этой грёбаной стране, понимающим по-немецки, — Альдо больше не хотел его слушать. Пререкаться с Ландой было забавно, но это — это — уже переходило всякие границы разумного. Что ему, каждого нациста брать с собой, если он попросит? — Можешь здесь хоть раком передо мной встать — в любом случае пойдёшь прямо на хер. Ланда часто заморгал глазами. — Лейтенант, если это как-то связано с моим положением… — Я не буду брать тебя с собой по той одной простой причине, что ты нацист. — Всё существо Альдо бунтовало против только что сказанных слов. — Беременный, мать твою, нацист. Где ты рожать собрался, скажи на милость? В поле? — У меня ещё не скоро начнёт расти живот, — ответил Ланда нехотя и смущенно. — К тому времени ваши войска смогут полностью занять и удержать Нормандию, и вы сможете переправить меня к своему командованию. — Как ты всё хорошо устраиваешь. — Альдо издевательски развёл руками, словно Ланда действительно сказал что-то смешное. Сумасбродная фрица просьба до сих пор приводила Альдо в бешенство, но то, что он, кажется, не понимал, с кем разговаривает и продолжал канючить, выводило из себя в десяток раз сильнее. — Скажи только, будь добр: мне ты нахера? — Я могу переводить вам с немецкого, — в который раз повторил Альдо Ланда, но уже более трусливо. — На юге Франции немецкий распространён куда менее обширно, нежели на землях, подчинённому марионеточному режиму Виши. Скорее вы найдёте немца, свободно говорящего по-французски, нежели француза, понимающего на трёх языках. Лейтенант, вы же понимаете, что таким необдуманным решением вы рискуете подставить не только своё командование, но жизни своих людей? Альдо пожал плечами. — Ну, значит, я поймаю другого нациста, треплющегося на трёх языках — до тебя мне какое дело? Всегда оживлённая физиономия Ланды вдруг вытянулась и погасла. «Уже не такой самодовольный, как раньше, а?» — подумал Альдо с лёгким презрением к проявлению его слабости. Альдо ещё раз окинул глазами на полковника: теперь он видел перед собой не офицера СС, а человека, угробившего свою жизнь собственным же враньём, малодушного и безнадёжно отчаявшегося. На мгновение Альдо даже ощутил стыд за подобное издевательство над его положением, а потом сам же и одёрнул себя: «Стоит жалеть-то». — Я спас вам и вашим людям жизнь, — голос Ланды меж тем задрожал ощутимее. — Лейтенант, разве подобный поступок не имеет для вас никакого значения? — Я тебе за этот самый поступок свастику на лобешнике не вырежу. — Альдо изловчился и ткнул Ланде в лоб указательным пальцем. Фриц не успел сделать шаг назад и заморгал в растерянности. — Весьма взаимовыгодный обмен, мать твою. Ещё аргументы у тебя есть, а? По всей видимости, больше Ланде — впервые за всё недолговечное время их знакомства — сказать было нечего. Альдо отвернулся от него, не понимая, что злит его больше: то, что он не избил Ланду в кровь после того, как он самолично признался ему в обмане или то, что выслушал его бестолковую болтовню до конца. Альдо уже хотел послать его на все четыре стороны и зашагать прочь — к лейтенанту Бонне, к циничному майору Леграну, да хоть в преисподнюю — лишь бы больше не смотреть на перепуганного Ланду, преграждающего путь, — и здесь же и остановился против воли: Ланда второпях бросился следом и схватил Альдо за руку. — Лейтенант, умоляю вас, — прошептал Ланда наконец-то, бледный, как бумага, и в совершенном отчаянии. Нацистские мольбы Альдо слышал не впервые, но эта… эта была слаще их всех. — Когда французы узнают о моей половой принадлежности, они изнасилуют меня. И… и мой ребёнок… наш с Германом ребёнок… На лице Ланды застыло страдальческое выражение беспомощности и обиды — такое, когда очень хочется заплакать, но — не к месту, и оттого — плакать хочется ещё сильнее. Полковник помолчал с мгновение и, решаясь, покусал губы. А потом, заглянув Альдо в глаза снизу-вверх, вдруг сделал неожиданно-храбрую вещь: он быстро схватил Альдо за запястье и приложил себе к животу. Альдо никак не мог назвать себя стеснительным или зажатым человеком, но теперь несколько смутился и взгляд удерживать не стал. — Умоляю вас, — причитал полковник с совершенно убитым видом. Он был в таком отчаянии, что Альдо на мгновение действительно стало жаль его. — Я осознаю всю вашу ненависть ко мне, однако теперь я прошу вас как человека, которому отнюдь не чужды такие качества, как благородство и милосердие. Лейтенант, я ведь ношу невинную душу! Позвольте мне сохранить ребёнка до окончательного взятия американскими войсками Нормандии — французы и немцы не пощадят меня, но разве вы можете проявить такую же нечеловеческую жестокость?.. Я понимаю, что не в ваших привычках брать военнопленных, но я не доставлю вам и вашим людям никаких хлопот — вы же знаете меня уже не первый день, — наоборот, я даже могу помочь вам в вашем деле… Умоляю вас, лейтенант Рейн, — повторил Ланда в третий раз, будто боясь, что Альдо плохо расслышал его в первые два. — Кроме вас мне больше не к кому обратиться. В душе у Альдо шевельнулось нечто вроде угрызений совести. «Он настолько дорожит своим ещё не рождённым сопляком, что обратился за помощью к последнему человеку, к которому мог и хотел бы — к еврею», — подумал Альдо, чувствуя, как цепкие пальцы Ланды продолжают стискивать его запястье крепкой хваткой человека, совершенно уверенного в своей правоте. Пальцы у фрица были холодные и бледные, как у утопленника, и, напряжённо накрывающие ладонь Альдо там, где под тёмно-синей тканью пальто виднелась серая эсесовская форма, были похожи на когтистые птичьи лапы. Больше Ланда ничего не сказал: он лишь смотрел Альдо в лицо глазами собаки, побитой хозяином, и терпеливо ждал его ответа, так и не отпуская чужой руки с живота. Альдо впал в нерешительность: дело было даже не в том, что Ланда знал пять языков и мог бы помочь им своей находчивостью: дело было в том, что случится с ним и его ещё не рождённым щенком, когда подполковник поймёт всю бесполезность Ланды на линии фронта в военное время. От неотступного осознания того, что после допроса сделают с Ландой французы, Альдо почему-то до сих пор было не по себе. Альдо мог бы повиноваться невольному порыву жалости и попросить за Ланду генерала, однако уже заранее предполагал, что ответит ему командование… — Лейтенант Рейн? Альдо вздрогнул от неожиданности и быстро отдёрнул руку прочь от фрица — мало ли, что подумает француз. Лейтенант Бонне, прекрасно понимающий по-английски и стоящий прямо за ними — проклятье, Альдо даже не хотел задумываться, сколько времени, — неловко прочистил горло и кашлянул в кулак. — Я крайне не хотеть вас прерывать, но прибыть подполковник. Меня просить доложить вам. — Мы уже закончили. — На лице Альдо настолько отчётливо можно было угадать озлобление, что Ланда поёжился невольно и перепугался ещё сильнее — куда уж больше? Окончательно опомнившись от минутного наваждения, Альдо повернулся к Ланде и спросил: — Слышал, что старший лейтенант сказал? Ланда никак отреагировал на вопрос — полковник по-прежнему смотрел на Альдо так, будто спасти его — было первоочерёдной задачей операции Штатов, губы фрица что-то беззвучно шептали. Альдо схватил Ланду за плечо, развернул лицом к лейтенанту Бонне и пихнул в спину — он не хотел больше тратить на него время. Колени фрица подогнулись, он зашатался. Перед тем, как зашагать за французом, Ланда повернул к Альдо свою светловолосую голову, и, посмотрев ему в лицо широкого раскрытыми голубыми глазами — слишком красивыми и чистыми, чтобы принадлежать бездушному нацистскому ублюдку, — пробормотал тихо: — Лейтенант… — Вперёд пошёл, кому сказано, — процедил Альдо сквозь зубы, пихнув Ланду в спину ощутимее. В глаза полковнику Альдо старался лишний раз не смотреть: странные сомнения, охватившие его душу, теперь терзали и разум, и Альдо всем сердцем желал поскорее избавиться от них. «Он нацист, — пришлось напомнить ему себе. — И быстрая смерть — лучшая участь, которую он заслуживает». Подполковник Клермон оказался человеком лет пятидесяти пяти, высоким и жилистым. Штаб подполковника был несколько больше и светлее, чем помещение, отведённое под отделение связи и находился всего в паре домов от поста дежурных, встретивший их у входа в часть; лейтенант Бонне, распахнув незапертую дверь в переднюю, проводил Альдо в просторную общую комнату, где их уже ждал подполковник, стоящий напротив стола с заложенными за спину руками. Услышав шаги, француз обернулся, склонив голову на бок и не разжимая рук. Лоб его был широк и низок, нос короток и прям; тёмный открытый китель старшего офицера вольно расстёгнут на три верхние пуговицы, так же, как и манжеты над белоснежной домотканой сорочкой, но коричневый галстук сидел на длинной шее подполковника туго и плотно, точно удавка. Рука Альдо непроизвольно потянулась к собственной шее, но подполковник Клермон принял это движение за выражение взаимного приветствия, и благодушная улыбка тут же тронула его сухие жесткие губы. На переносице подполковника тускло поблёскивали очки в тонкой оправе — единственное, что напоминало об его возрасте. Старший лейтенант Бонне представил Альдо подполковнику на своём худом французском; его — и Ланду. В столь короткое время вернувший себе прежнее самообладание фриц — теперь о его минутной слабости, проявленной перед Альдо ранее, говорила лишь горькая складка, что залегла у узкого рта, — протянул подполковнику руку с заранее заготовленной своей светлой улыбкой, едва старший лейтенант Бонне назвал его имя. Подполковник Клермон ответил на приветствие Ланды сухим кивком, а вот Альдо руку пожал первым, хотя по чину следовало поступить иначе. — Командование УСС распорядилось допросить военнопленного в моём присутствии. — Рукопожатие подполковника было мягким и крепким — и совсем не могло сравниться с подрагивающими пальцами Ланды, стискивающими запястье Альдо возле радиоштаба. Из-за этих воспоминаний, против воли лезущих в голову, Альдо рассердился сам на себя и смотрел на подполковника рассеянным взглядом, но француз этой перемены в его лице не заметил — или сделал вид, что не заметил, — и продолжал говорить спокойно и серьёзно: — Было приятно переброситься парой слов с генералом Донованом лично. В таком случае, сначала мы закончим с военнопленным, а затем я прошу вас обождать вас некоторое время перед тем, как мы получим сведения о ваших людях, разминувшихся с вами возле окрестностей Шарру. Я уже распорядился связаться с соседними частями. — Прекрасно, сэр. — Отвечал Альдо устало, хотя эта новость вселила в него некое подобие облегчения. — Проходите, не стойте, полковник. — Француз по-прежнему почти не обращал на Ланду внимания: будто видел фрица каждое утро, деловито снующему по его части. Затем повернулся к Альдо и жестом указал на ту часть помещения, где стояли три грубо сколоченных стула и скамья, оставленных местными, а в углу — шкаф, вроде тех, в которых хранят инструменты. — Вы присаживайтесь, лейтенант. — Я постою, — бросил Альдо в ответ сухо. Майор Легран в левом углу комнаты не сдержал смешок, и Альдо от внезапного прилива жгучего раздражения едва смог удержать язык за зубами. Альдо до последнего наделся, что майор Легран на допрос изволит не являться, предпочтя пережить горе от потери брата в одиночестве, но, по всей видимости, надменный француз никак не мог позволить себе пропустить такое событие. Майор Легран расположился в дальнем углу штаба, прислонившись спиной к стене и чистил яблоко складным карманным ножом, совсем не глядя ни на кого — однако в этот раз Альдо отнёсся к его поведению пусть и с неохотным, но пониманием. Яблоко в руках майора было непомятое — вовсе не чета тем, что Альдо пинал сегодня утром во французском поле. В желудке неприятно потянуло, и только сейчас Альдо вспомнил, что не ел со вчерашнего дня. Когда в штаб скользнул худощавый секретарь подполковника в разглаженной тёмно-коричневой полевой форме и небрежно сдвинутой на лоб пилотке, лейтенант Бонне тучно опустился на скамью, вытянув перед собой ноги, щёлкнул зажигалкой и закурил. Секретарь с учтивостью кивнул всем собравшимся поочерёдно и занял своё место по правую руку от подполковника. Подполковник тоже сел, Ланду оставили стоять. «Приходило ли ему в голову раньше, что когда-нибудь он окажется на месте тех людей, которых допрашивал в своём сраном СС?» — подумал Альдо машинально, и — почему-то — без злорадства. Щемящее чувство унизительной жалости тронуло снова сердце, когда Альдо вспомнил жалобные увещевания фрица, но здесь же невероятным усилием воли одёрнул себя снова. Подполковник меж тем пробежался глазами по строчкам принесённых документов, оправил очки. Потом, устало цокнув языком, поднял глаза на Ланду и задал ему один из тех до банальности пошлых вопросов, с которых начинается любой допрос: — Чин, должность, фамилия? — Штандартенфюрер CC Ланда — Ганс Ланда. Хотя вы, сэр, как и все присутствующие здесь, верно, в моих представлениях не нуждаетесь, — добавил полковник и тепло улыбнулся: — Мой негласный титул потребуется для допроса в дальнейшем? Подполковник разрешил тонкой усмешке тронуть его плотно сжатые губы. — Насколько мне известно, вас сняли с поста штандартенфюрера СС ещё в двадцатых числах июня этого года. — Подытожил француз. — Верно, полковник? — Верно, сэр, — отвечал Ланда спокойно. — После моего окончательного решения перейти на сторону Союзников я выяснил об операции «КИНО», планируемой УСС Соединённых Штатов и… Великобританией — Уинстоном Черчиллем в частности, если я не ошибаюсь. Занимаемый мною на тот момент пост штандартенфюрера СС позволял быть в полной мере осведомлённым о готовящихся операциях Союзников как на Восточном, так и на Западном фронте. Однако, к моему сожалению, руководству Третьего Рейха об этом сделалось известно так же, как и мне. — Здесь лицо полковника сделалось безучастным. — Лейтенанту Рейну и его двоим его спутникам — старшему сержанту Доновитцу и… Омару Ульмару, — удалось вспомнить Ланде, подняв глаза в потолок. Альдо в который раз поразился его удивительной памяти — может, он даже смог назвать бы и их злополучные места, если бы того попросил подполковник, — после сорванной немецкой премьеры удалось улизнуть у командования Третьего Рейха из-под носа, однако мне удача благоволила меньше, — полковник грустно улыбнулся. — Геббельс был весьма изощрён в своих идеях о моей дальнейшей расправе: но не думаю, что сейчас это будет интересовать вас, сэр. Вальтер Шелленберг и некоторые другие немцы из высшего командования настаивали на моей казни в Париже, а сам Гитлер… — …собирался устроить вам показательную казнь в Берлине, — закончил за Ланду подполковник. — Я читал немецкую прессу. Ланда на мгновение замер в замешательстве, но затем в его голос вернулась прежняя уверенность. — Тогда вы, должно быть, хотите узнать, как мне удалось избежать её, сэр. — Оставим на потом. — Отказал подполковник. — Таким образом, вы вступили в ряды НСДАП в 1921 году, — француз наклонил голову, близоруко щурясь. Очки его съехали на самый кончик носа, и подполковник уже отточенным движением вернул их на прежнее место. «Двадцать два года, — посчитал Альдо про себя за то время, пока подполковник Клеморн молчал, — он служил в рядах армии Гитлера двадцать два года». Подобная внушительная цифра было гораздо больше, чем Альдо мог или отважился бы представить раньше: сам Альдо служил в армии Штатов с тридцать третьего после той злополучной истории с бутлегерством и мог похвастаться только одиннадцатью скромными годами службы. За эти одиннадцать лет в стране за океаном он дослужился только до лейтенанта — даже не старшего, — а Ланда к концу сорок четвёртого уже так носил свои нацистские погоны полковника, будто родился с ними. Альдо прикинул было в уме, сколько лет было Ланде в двадцать первом, но, поняв, что до сих пор не знает даты его рождения, быстро бросил это дело. — За двадцать два года своей службы в партийных рядах НСДАП вы смогли дослужиться до одного из высших чинов старшего офицерского состава… — голос подполковника лился непрерывно и неспешно, будто допрос представлялся ему однообразной, грузной обязанностью своей работы. «Комедию ломает, — догадался Альдо наконец. — Хочет посмотреть, из какого теста слеплена его прогнившая душонка». — И на V съезде партии вам уже присвоили чин капитана. Далее, если судить по вашему послужному списку, майор — в тридцать пятом, подполковник — в тридцать седьмом, а в тридцать девятом — уже полковник… — Вы будете говорить со мной о моей военной карьере, сэр? — полюбопытствовал Ланда с вежливой улыбкой, но голубые глаза смотрели на подполковника пристально, с затаённой угрозой. — Отнюдь нет. — Проговорил подполковник без какого бы то ни было намёка на раздражение и продолжал говорить всё также мерно и медленно, почти убаюкивающе: — Вы обеспечивали личную охрану Гитлера с тридцать девятого по сорок четвёртый. — Подполковник Клеморн развернул перед собой чистый лист бумаги, собираясь, видимо, записывать и сам, и постучал ручкой по столу. — Поэтому, даже несмотря на ваше… досрочное прекращение карьеры в войсках CC, вы, разумеется, должны знать, кого Гитлер поставил на пост главы его личной охраны. Итак, полковник, кто занимает ваше место в СС сейчас? — Подобными кадровыми перестановками в Третьем Рейхе занимается Генрих Гиммлер, не лично Гитлер, сэр. — Это имя Ланда сказал, чуть поморщившись, но быстро скрыл неприязнь за очередной своей располагающей улыбкой: не смотри Альдо на фрица внимательнее, чем подполковник и все остальные французы вместе взятые, и вовсе не заметил бы этого мимолётного изменения на его лице. — После XI съезда партии на место штандартенфюрера СС метило много моих сослуживцев: Хельмут Беккер, Карл Ульрих и… Гейдрих, да, верно, Гейдрих. Последний подавал завидные надежды ещё в годы моей службы, однако после покушения на жизнь фюрера его расстреляли. На пост штандартенфюрера СС назначили Иохима Пайпера, если мне не изменяет память. Правильно ответил на данных наводящий вопрос Ланда или нет, по лицу подполковника Альдо не понял, — он выглядел всё таким же собранным и мрачным, как и раньше, — но за подполковника Клеморна красноречиво говорило поведение французского майора: майор Легран заёрзал на стуле, озлобленно зашипел что-то на французском (на таком же французском говорил с лейтенантом Бонне и Ланда — на чистом французском, с лёгким парижским акцентом) себе под нос. Альдо прикусил кончик языка. Что же он, разбирается в сподвижниках Гиммлера лучше, чем нацист? — С хера ли ваш сослуживец такой недовольный? — Альдо наклонился к старшему лейтенанту Бонне, стараясь говорить как можно тише. Француз отвёл руку с зажжённой сигаретой в сторону и вытянул свою жилистую шею, ловя каждое его слово. — Майор того нацика лично на пост хотел назначить или что? — Штурмбанфюрером СС назначить Отто Гюнше, а не Иохима Пайпера, как он говорить, — шепнул Альдо лейтенант Бонне, указав на Ланду мельком, — его отозвать с советско-германского фронта в начале августа. Среди нашего командования ходить слухи о том, что штурмбанфюрером должны назначить… — Штандартенфюрером, — исправил Альдо его. — Штурмбанфюрер по-ихнему — «майор», а это полковник, как-никак. Шишка поважней. — Штурмбанфюрер, штандартенфюрер… что то, что это — непроизносимые чины для моего ломаного английского. — Отшутился лейтенант Бонне вполголоса. — Геббельс иногда любить хвастать кадровыми назначениями в партии — о Гюнше писать в немецких газетах пару месяцами ранее. Фотографии, признаться, выходить весьма неудачными — бедняга совсем не уметь фотографироваться… Вы разве не читать немецкие газеты, лейтенант? — Нет. — Сказал Альдо, усмехнувшись. — У меня есть несколько претензий к их содержанию. Пока они переговаривались с французом, подполковник успел спросить у Ланды ещё парочку водянистых вопросов о внутреннем составе СС: о количестве подразделений и частей, именах сослуживцев, стоящих выше полковника по чину. Альдо слушал имена в пол-уха: генерал Донован не давал никаких конкретных распоряжений в знании наизусть всех членов Третьего Рейха — поэтому в именах Альдо разбирался плохо. Альдо обратил внимание только тогда, когда подполковник спросил у Ланды про него самого: — Как вы оказались в плену у лейтенанта Рейна? — Меня и трёх других офицеров обменяли вместе с военнопленными, — отвечал Ланда, нисколько не мешкая с ответами. — Капитан Легран не успел доложить об этому вышестоящему руководству — иначе бы мы встретились с вами раньше, сэр. В штабе капитана Леграна не было рации. — Не было рации? — переспросил майор Легран со злобой, спрятанной под деланной весёлостью. До этого француз, сидевший в довольно расслабленной позе, закинув ногу на ногу, вдруг распрямился и сел задом наперёд на стул, уперев обе руки на его спинку. — То есть ты имеешь наглость врать мне, что в части под командованием моего брата, среди старшего офицерского состава и прочих солдат, не было рации? — По прибытии в часть ваш брат не предоставил нам рацию, — встрял Альдо. Просьба Ланды до сих пор злила его, но поведение майора злило сильнее. — Их было от силы человек двадцать пять, может, тридцать — мне и моим людям дело было не до счёта французских сапог, майор. — Тут вроде нацистского ублюдка допрашивают, а не вас, лейтенант, — Легран расстегнул ворот мундира, давая себе больше воздуха, желваки заиграли на его гладко выбритых скулах. — Зачем вам требовалась рация, если вы должны были встретиться со своими людьми у Вишей. Конечно, мой брат не предоставил её вам — откуда ему было знать, что вы растеряете всех своих подчинённых днём позднее вашей с ним первой встречи? — Попрошу не мешать! — повысил голос подполковник, вынудив Альдо оставить свой ответ при себе. — Если вы будете препятствовать ходу допроса, я буду вынужден настоятельно попросить вас обоих обождать нас в моём штабе. Вас обоих, господа, — повторил подполковник, выделив тоном последнее слово. Майор Легран высокомерно хмыкнул, но спорить не стал. Лейтенант Бонне тоскливо вздохнул, накрутил на палец ус, снова и снова, закатил глаза под потолок. Часы бойко и торопливо отсчитали полтретьего вечера. — Дивизия капитана Роланда располагалась возле поселения Шарру — примерно в сорока милях от стен обороняющегося Муллена, — продолжал Ланда меж тем. — Во французской части, в которой я оказался после того, как противоборствующие стороны окончательно решили вопрос с обменом военнопленных, было около тридцати человек. Однако я думаю, что лейтенант Рейн сможет рассказать о примерном количестве французских солдат гораздо лучше меня — при всём уважении к вам, сэр, но ни капитан Легран, ни лейтенант Рейн не дали мне возможности толком осмотреться во французской части. Подполковник кивнул своему секретарю. — Поимённо назвать членов офицерского состава можете? Ланда назвал. — Сколько немцев заняли часть капитана Роланда? — спрашивал подполковник, всё ещё смотря на Ланду без особого выражения. — Из какой выдвинутой дивизии войск они могли быть перенаправлены туда? Ланда поочерёдно называл части и цифры: «200», «170», «около 30 тысяч». Второй француз спешно записывал что-то себе протокол допроса. Теперь подполковник спрашивал Ланду о расположении войск на юге, о генералах, командующими армиями — кто, где и какие посты занимает. Ланда отвечал подполковнику по существу: коротко и ясно, не останавливаясь ни на одном вопросе. По уверенной, сдержанной манере речи Ланды никак не было похоже, что он чего-нибудь не знает или пытается утаить. Альдо чувствовал, как внутри у него бушует бессильная ярость, и с каждым новым заданным вопросом раздражался сильнее: «Если он наврал мне, то вляпался ещё больше». После последнего ответа Ланды подполковник снял очки, положил их на стол, в задумчивости потёр переносицу. — Вы говорите нам ровно то же самое, что и другие военнопленные офицеры, сдавшиеся силам Союзных войск ещё в июле этого года, — наконец произнёс подполковник после недолгой паузы. От резкой перемены в его тихом голосе Альдо сделалось не по себе. — Боже правый, я уже третий раз слушаю рассказы немецких военнослужащих про тактическое отступление из Нормандии для её повторного взятия — и последний раз более подробно нам докладывали об этом меньше месяца назад. Не знаю, всех ли эсесовских офицеров в Третьем Рейхе науськивают говорить в случае допроса одно и то же, но вы будто повторяете те сведения, что нам доложили в середине августа слово в слово. В голубых глазах Ланды застыло нехорошее, неопределенное выражение не то растерянности, не то испуга. Ланда быстро собрался с силами и улыбнулся подполковнику снова, но в этот раз Альдо отчётливо увидел, что улыбка его вышла натянутой, фальшивой. — Простите, подполковник, но я не нахожу ничего странного в том, что генералы разбираются в формировании своих армий точнее, чем ваш покорный слуга, а наши сведения о передвижении войск в чём-то схожи друг с другом — в конце концов, мы ведь исполняли приказы одного и того же командования на протяжении столь долгого времени. Однако если назначение генералом в любой из стран означает прямое участие в боевых действиях, то занимаемый мною пост всегда предполагал под собой… — Генерал-лейтенанта Альберта Дольмана мы взяли полтора месяца назад — сравнительно недавно, однако он сумел поведать французскому руководству и о нападении на Муллен, и о формировании новых частей в Париже — хотя в личной охране Гитлера не служил. — Подполковник жестом приказал Ланде молчать. Ланда, встреченный подобной грубостью, опешил поначалу, но больше не произнёс ни слова. Подполковник Клеморн продолжал тем временем говорить медленно, будто нарочно взвешивая каждое произнесённое слово: — Другие же ваши бывшие сослуживцы рассказали странам-союзникам о продолжении обороны линии Зигфрида и готовящейся Арденской операции, несущую за собой цель склонить Англию и Соединённые Штаты к сепаратным переговорам без оповещения советов. Генерал авиации Альберт Кессельринг, пленённый в Италии, и подполковник Герман Бальк были переправлены к американцам для дальнейшей дачи показаний в Вашингтоне, и сведения обоих — я повторяю вам, Ганс: обоих, — были гораздо точнее ваших. — Было бы вернее спрашивать меня о внутреннем составе войск СС и о назначении других кадров, действующих в интересах стран «оси», — уточнил Ланда мягко. — Я имею в виду непосредственно переброску на советско-германский фронт горнострелковых дивизий СА, переговоры статс-секретаря партии НСДАП с американской стороной в Лиссабоне — все те сущие формальности в исполнении операций и прочих бумажных дел, которыми генералы обычно недобросовестно пренебрегают. Подполковник недовольно пожевал губами, откинулся на спинку стула. — В Париже, а также в составе самой партии НСДАП у нас были шпионы, доносящие нам и союзникам, ведущим бои на Восточном фронте, сведения о верхушке марионеточного правительства Виши и обо всём том, что вы только что назвали, — холодно говорил подполковник дальше. — К слову сказать, от наших людей не было связи ровно с того момента, как вы решили перебежать к американцам, герр Ланда. Можете ли вы прояснить нам замыслы высшего руководства НСДАП на Западном фронте? Начиная с первых чисел августа этого года, прошу вас — август вы почему-то всё время тактично опускаете. Ланда побледнел лицом — больше из-за задетого высокомерия, нежели от страха. — Шпионы Союзников в составе партии НСДАП не могли в полной мере владеть сведениями, доступными лишь самим высшим партийным деятелям и военнослужащим, — Ланда сложил руки за спиной, посмотрев на подполковника даже как-то гордо и при этом вздёрнув подбородок. — И я не имею никаких сомнений в том, что ваши соглядатаи имели достаточно скудные знания как о деятельности войск СС, так и о правительстве Франции. Например, были ли вы оповещены о том, что армии Рейха готовили ответное контрнаступление… — Немчура планирует защищаться, — хохотнул французский майор с издёвкой. Докончив есть своё яблоко, Легран повертел огрызок в руке и небрежным движением кинул его во фрица. Огрызок ударился о левое плечо Ланды и покатился по полу; Ланда униженно дёрнулся, будто от очередного оскорбления, но с места не сдвинулся; только поднял глаза вверх, как бы ища на потолке слово, в котором ошибся. — Вот это новость! Подполковник снова недовольно пожевал губами, поглядел на майора — искоса, с постепенно возрастающим раздражением, — но по-прежнему ничего не сказал. Альдо начинал туманно догадываться, что майор Легран не нравится ни подполковнику Клеморну, ни старшему лейтенанту Бонне совсем не просто так, однако все подобные догадки решил оставить при себе — взаимоотношения французов внутри части касались только самих французов, и Альдо никак не желал принимать участия в их разборках между собой. Так и не получив вразумительного ответа на поставленный вопрос, француз прервал тишину и заговорил: — Какие тайные операции планировались руководством Гитлера в период со второй половины августа и по сегодняшний день? — спрашивал подполковник строго, как бы намекая, что терпение его подходит к концу. Свет отражался в круглых очках француза, и Альдо казалось, что серые глаза его похожи на узкие птичьи зрачки. — Их дальнейшее действие, состав руководящих лиц, возможные рокировки в расположении? — Одна из далеко идущих операций Третьего Рейха — операция «Вервольф», инициированная лично Генрихом Гиммлером, — уверенно начал Ланда. — В неё должны были входить ряды элитных войск Ваффен-СС и Гитлерюгенда. Командование планировало реализовать операцию «Вервольф» в конце осени на советско-германском фронте с целью проведения саботажей и засад на советские тыловые эшелоны; до наступления весны операция хранилась в строжайшем секрете, поэтому, при всём моём уважении к вам, сэр, ни вы, ни Союзники о ней знать никак не могли, — добавил полковник с улыбкой. — Нам докладывали об операции «Вервольф» — её раскрыли советские разведчики после того, как немецкие военные проявили себя в Левобережной Украине чередой подрывных операций, нацеленных, по всей видимости, вызвать удовольствие фюрера после неудачного покушения на него лейтенанта Рейна и его людей, — произнёс подполковник, наморщив лоб, а затем отшутился: — Вы специально называете мне уже давно известные сведения, полковник, или желаете проверить подлинность моих собственных? «Скажи ты им уже, что разбираешься в нынешних планах своего брата не больше, чем я — в итальянском», — подумал Альдо почти со стыдом. Обречённое положение фрица почему-то связывало ему язык. Во всём, что говорил Ланда, Альдо слышал искусственное напряжение, неискренность, которую скоро уловили и французы: лейтенант Бонне удивлённо хмурился, искоса поглядывая на подполковника, то на Альдо, майор Легран с недовольным вздохом вытащил из кармана пачку длинных тонких сигарет и, переставив на подоконник пепельницу со стола, закурил, широким жестом отставив руку в сторону. Однако Ланда своей участи упрямо признавать не хотел и продолжал настаивать: — Вероятно, сэр, подобный необдуманный приказ был отдан из-за нестабильного психологического состояния фюрера, обострившегося после вторжения американских сил в Нормандию. Говоря откровенно, в последнее время всё руководство Третьего Рейха в общей своей картине было более нервным, чем обычно, и я склонен думать, что из-за… — Меня не интересует, с кем спал Геббельс и какие туалеты Евы Браун нравились Гитлеру больше всего. — Наконец отчеканил подполковник Клеморн с ударением на каждом слове. — Прекратите уже растекаться мыслью по дереву и перейдите к прямым фактам: признаться, мне уже изрядно поднадоела эта несмешная буффонада. Оставьте все свои сведения о партийной грызне НСДАП для отдела агитпропаганды — однако, даже при всех ваших обширных знаниях в партийных разборках, я не имею никаких сомнений в том, что наши люди справятся с задачей опозорить командование Третьего Рейха отнюдь не хуже вас. Что вы можете рассказать о нынешних планах Гитлера, касающихся противостоянию французскому Сопротивлению? Ланда помялся, переступил с ноги на ногу и на этот раз ничего не ответил. Лицо полковника было мертво и пусто, взгляд, будто хмельной, бродил по комнате и обшаривал лица — однако никто из французских офицеров, присутствующих на допросе, не выразил Ланде должного сочувствия. Оглушённый своим поражением, Ланда вздрогнул и вдруг перевёл взгляд на Альдо: голубые глаза полковника взглянули с уже знакомой мольбой, призывом и каким-то необычайным, проникающим в душу блеском. Однако Альдо отвёл взгляд — и тут же ощутил себя трусом. — В начале апреля командование Третьего Рейха планировало занять пролив Ла-Манш, чтобы воспрепятствовать взаимным поставкам техники и продовольствия между Великобританией и Францией, — наконец проговорил Ланда медленно, и, впрочем, уже безо всякой надежды. Альдо не узнал в этом человеке нацистского полковника, имеющего наглость ставить условия командованию УСС Соединённых Штатов пару месяцев назад. — Если мне не изменяет память, они собирались начать наступление в начале октября, соединив первую и вторую армию у Гавра и Канна — плановое наступление было назначено на декабрь. — Ложь, — едко усмехнулся майор Легран, стряхивая пепел в пепельницу. — Англичане дерутся за каждый клочок своей земли ещё с тех пор, как американцы цапаются с нацистами в Нормандии — или тебе, фашист, стоит напомнить даты? Лейтенант Рейн, вы там точно нацистского полковника привели? — лениво поинтересовался майор Легран, повернув к Альдо голову. — Его выперли из CC пинком под зад ещё два месяца назад, — оборвал француза Альдо. — С какого вдруг хера он должен знать про нынешнее расположение войск немчуры, майор? — Тогда зачем надо было приводить его к нам в часть, сэр, если эта гнида ничего не знает? — съязвил Легран. — Почему вы не дали моему брату расстрелять эту мерзкую нацистскую падаль, согласно воинскому уставу, а вместо этого притащили его сюда? Чтобы бестолку потратить на него наше время? — Извольте не указывать мне, что делать с моим же военнопленным, сэр, — бросил майору Альдо, не поворачиваясь в ответ, но, тем не менее, разъярившись донельзя. Лейтенант Бонне вдруг поднял с устало сложенных рук голову и посмотрел на Альдо с немым восхищением. — Если же вас так тянет всадить кому-то пулю в лоб — поймайте себе своего нациста и стреляйте его, сколько влезет. — Вы же не берёте военнопленных, лейтенант, — процедил сквозь зубы майор Легран. — С чего бы это вдруг вы внезапно решили передумать? Прошу вас, удовлетворите же моё любопытство хотя бы своими объяснениями: от вашего военнопленного мы ведь ничего так и не добились. Охваченный злыми чувствами, Альдо развернулся и посмотрел на майора Леграна в упор как можно пренебрежительнее. Их с французом взаимная неприязнь, взращённая недавней новостью о смерти Леграна-младшего, казалось, уже была готова перерасти в обоюдную, ничем не заглушаемую ненависть. — В следующий раз, майор, я обязательно спрошу разрешение у вас лично: когда мне брать военнопленных, а когда — нет. — Произнёс Альдо, колко ухмыльнувшись краешками губ. — Позвольте только доложить командованию Штатов, что все их распоряжения — полная срань, а у меня теперь новое руководство. Майор вскочил. Статное лицо его исказила резкая гримаса боли и неприязни. — Из-за него, — француз ткнул пальцем в Ланду, стоящего чуть поодаль, — умер мой брат, хотя вы и смеете утверждать мне, что фрицы пришли в Шарру по наводке вышестоящего командования. Однако меня очень смущает то обстоятельство, что спустя всего пару дней после того, как в части моего брата оказалась эта гнида, фрицы явились в Шарру всем своим ублюдским составом. Ни в ближайший к ним Гар, ни в Гран-Варан — в Шарру. Очень странное стечение обстоятельств, сэр. — С угрозой проговорил Легран, подходя к Альдо вплотную. Майор был почти одного роста с Альдо, и это, казалось, раздражало француза ещё сильнее. Взглянув Альдо прямо в глаза своими злыми, пламенеющими глазами, Легран прошипел злобно: — Потом вы привели его в нашу часть — зачем? Эта нацистская сволочь ведь даже двух слов связать не в состоянии. У Альдо руки чесались заехать лягушатнику по наглой роже, но он сдержался очередным усилием воли: майор ведь только сегодня узнал о смерти своего младшего брата. Тут поднялся и сам подполковник, возвестив сурово: — Лейтенант Альдо, будьте так любезны не выражаться. А вы, майор, — француз пристально поглядел на Леграна поверх линз, — вы сядьте. Когда майор Легран сел, подполковник обвёл Ланду тяжёлым взглядом серых глаз снова. — Видимо будет проще говорить о том, что вы знаете, — вздохнул подполковник. — Оставим далеко идущие планы Гитлера на Западном и Восточных фронтах в покое. А впрочем… — По строгому лицу француза вдруг скользнула занимательная мысль, и взгляд его потемнел, зрачки словно сузились: подполковник даже позволил себе откинуться на спинку стула и ослабить галстук. Потом француз поглядел на Ланду и спросил: — Вы же говорили, что прекрасно разбираетесь и во внутреннем составе СС, и в представителях ставленников в правительстве Виши. Верно? — Да, — отвечал Ланда с достоинством. — Если вы позволите, я бы мог рассказать вам о… — Действующий председатель правительства Виши? — грубо перебил Ланду подполковник. Губы Ланды едва заметно дрогнули. — Филипп Петен, сэр. Подполковник недобро прищурился, уперев подбородок на сложенные домиком пальцы — и велел секретарю прекратить записывать. — А кто был переизбран его заместителем? Легран хмыкнул с презрением. Ланда открыл рот, словно собираясь что-то сказать — но так ничего и не сказал. — Что такое, герр Ланда? — подполковник Клеморн хищно подался вперёд. — Вы и этого не знаете? — Его имя... — начал было до сих пор молчавший секретарь по-английски, не зная, что Ланда свободно разговаривает по-французски тоже, но подполковник властным жестом руки остановил лягушатника, сказав мягко: — Ne dites rien, Louis. ¹¹⁾ От растерянности у Ланды, казалось, не шевелится язык. — Я мочь намекнуть вам, — меж тем засмеялся лейтенант Бонне, ничем больше не скрывая своего крайнего веселья. — Этого нашего земляка Филипп Петен назначить на пост двадцать третьего августа — хотя мне ли, лейтенанту, это вам рассказывать? — Двадцать пятого, — исправил лейтенанта Бонне секретарь с лёгкой улыбкой. Английский у него был чище, чем у лейтенанта, но до хорошего произношения подполковника ему всё равно было далеко. — Двадцать пятого, — кивнул секретарю лейтенант Бонне. — Согласиться, господа: сути это никак не менять. Во французском штабе немедленно разрослось ехидное веселье: углы губ майора Леграна медленно поднялись вверх, лейтенант Бонне поглядывал на Ланду ехидно и искоса, как на простого рядового, неуверенно улыбался и секретарь. Даже подполковник немного развеселился: француз сидел уже куда свободнее, сложив руки на животе, и едва сдерживал глумливую усмешку. Не улыбался только Альдо: с последними словами подполковника он сделался особенно мрачен и зол, будто французы издевались не над Ландой, а над ним самим, и неподвижно смотрел на записи секретаря, разложенные на столе. — Вопрос не такой уж и сложный, полковник, — сказал подполковник Клеморн, всё ещё притворяясь безучастным, но было видно, что происходящее не может не радовать и его. — Вы же сами сказали, что лучше вас в партийной структуре марионеточного правительства Виши никто разбираться не может; кроме того, вы служили в личной охране Гитлера с тридцать девятого года — поэтому наверняка должны знать, кого он назначил на пост заместителя председателя Французского государства, исходя из его предпочтений. Ланда, снятый с поста штандартенфюрера СС в июне сорок четвёртого года, этого знать никак не мог. — На посту заместителя главы Французского государства должен по-прежнему оставаться Пьер Лаваль, — сказал Ланда наконец. — Командование Третьего Рейха не планировало его менять. — Бла-бла-бла, — Легран издевательски сделал «уточку» пальцами, а потом повернулся к подполковнику и сказал уже по-французски: — J'en ai marre de le supporter. Combien de temps pouvez-vous jouer avec ce misérable, Richard? Pourquoi cette farce? Et il est déjà clair que cette lentes ne nous dira rien de bon. Pendant les deux mois qu'il a passés dans la SS, il a apparemment été fermement attaché à la tête contre le mur — et sinon, je corrigerai cette circonstance gênante. je ne vais plus regarder son visage souriant vil. ¹²⁾ В отличие от Альдо, только догадывающегося о значении слов майора, Ланда прекрасно понял, о чём говорил француз; глаза полковника спесиво сверкнули. — Прошу меня извинить, майор, но вы не имеете права разговаривать со мной в подобном тоне. — Проговорил Ланда сухо. — Это противоречит всяким правилам проведения допроса. Майор Легран вскинул тёмные брови кверху и презрительно осведомился: — Qu'est-ce que tu viens de me dire, fasciste? ¹³⁾ — Я всего лишь попросил вас соблюдать приличия, — сказал Ланда спокойно. — Ведя себя подобным образом при военнослужащем, представляющем собой интересы союзной вам страны, вы выставляете всё французское Сопротивление и его руководство в частности не в самом лучшем свете. Лицо француза на какие-то две-три секунды уродливо вздулось, у левого виска забилась жилка, глаза потемнели. Майор усмехнулся себе под нос, бросив что-то подполковнику Клеморну на своём языке, — очевидно, что ругательство, — и поднялся снова, но на этот раз движения его были выверены, грациозны, будто у кошки перед прыжком. Альдо внутренне напрягся. «Не будет же он бить Ланду при подполковнике, — однако уверил Альдо себя. — Только не во время допроса и не при мне: у француза на такое кишка тонка». — Майор, сядьте. — Одёрнул майора подполковник Клеморн, но в этот раз француз не повиновался приказу. Он сделал ещё несколько шагов к Ланде и, вскинув голову, спросил у него: — Alors, connard? Quelles décence dois-je observer sur ma terre natale? ¹⁴⁾ — Послушайте подполковника, майор. — Сказал Ланда тихо, отступив назад. Их взгляды с Леграном пересеклись. — Я приношу вам мои искренние соболезнования по поводу безвременной кончины вашего брата, однако извольте соблюдать приличия в присутствии старших офицеров. — «Je vous présente mes condoléances!» ¹⁵⁾ — передразнил Ланду майор на французском. В руке он всё ещё держал недокуренную сигарету: презрительно поглядев на стоящего перед ним фрица сверху вниз, — Легран тоже был выше Ланды где-то на полголовы, — майор сделал глубокую затяжку и выпустил клуб дыма прямо в лицо полковника. Ланда закашлялся, замахав рукой перед носом, и отступил назад ещё. С Альдо было достаточно. — Довольно, Легран. — Альдо уже собирался усадить француза обратно на его место силой. Если поначалу Альдо наблюдал за проведением допроса с неким подобием злорадства, и его забавляло видеть бывшего полковника СС таким мелким и ничтожным в своей беспомощности, то теперь Альдо даже испугался, что майор и в самом деле изобьёт его: Легран не казался Альдо человеком, способным и хотевшим держать себя в руках в присутствии старших офицеров. Поэтому Альдо распрямился и потребовал: — Оставь фрица в покое. — Va te faire foutre, sale chieuse, ¹⁶⁾ — через плечо ответил Альдо француз насмешливо. — Подполковник! — вдруг воскликнул Ланда возмущённо и развёл перед собой руки порывистым движением. — Как вы можете позволять своему подчинённому так грязно оскорблять представителя дружественной вам страны в вашем же присутствии? Вы понимаете, что если лейтенант Рейн доложит о неподобающем поведении майора Леграна в Вашингтон, это может обернуться непо… Речь Ланды оборвалась на полуслове: Легран, разъярённо зашипев, выбросил вперёд кулак правой руки, попав им Ланде в скулу. Ланда поражённо охнул, никак не ожидая удара в присутствии подполковника, и свалился на пол, расстелив под спиной пальто широким тёмно-синим пятном. Тут же на него бросился и француз: Легран ловко обхватил фрица за пояс, дал затрещину в ухо и дважды ударил кулаком в щёку, по зубам и по скулам снова, и, надавив грудь коленкой, правой рукой потянулся к отороченному карману майорского сюртука — вероятно, за ножом, но Альдо наконец-то смог прийти в себя. — А ну живо отцепился от него, блять. — Альдо схватил брызгающего слюной от бешенства майора Леграна поперёк пояса и оттащил его от распластавшегося на полу Ланды, сдавленно воющего от боли. — Вы что, охерели здесь совсем? — Проорал Альдо вне себя от ярости, обращаясь к поднявшемуся подполковнику Клеморну: — Куда, мать твою, смотрит французское начальство, когда раздаёт офицерские места? — Вот! — Вместо подполковника рявкнул старший лейтенант Бонне, бросившийся разнимать драку вслед за Альдо. Лейтенант Бонне сидел на коленях перед Ландой, с протяжным скулежом зажимающего себе разбитый нос рукавом пальто, и пытался разъясниться с Ландой на английском, но полковник не слушал его. Француз, не зная, как успокоить фрица, что-то стонущего себе под нос на немецком, тоже выругался на своём языке и ткнул пальцем в воздух, указывая на взбешённого французского майора. — Вот наше начальство! Легран заругался в ответ на лейтенанта и начал вырывался из рук Альдо, норовя ударить по коленям: пришлось держать его намертво. Ланда меж тем отполз назад. Пальцы, которые он прижимал к разбитой щеке, были все в крови. — Сейчас же выведите его, — прошипел подполковник старшему лейтенанту Бонне, кивнув на Ланду. Француз поднялся из-за стола, разделив собой майора Леграна и лейтенанта Бонне и добавил свирепо: — Pas dans une caserne commune, dans une pièce avec vos hommes. Vite, Maurice, je ne veux pas m'occuper de l'USS à cause de ça. ¹⁷⁾ Лейтенант Бонне торопливо поднял скулящего Ланду на ноги. Лицо полковника было в крови, но насколько сильно, Альдо не увидел: отворачиваясь ото всех, Ланда всё время прятал лицо в ладонях, а лейтенант Бонне увёл фрица из штаба быстрее, чем его бы смог добить майор, не находящий в себе больше слов, кроме картавой французской ругани. В отличие от рядового, этот лягушатник был достаточно крепким человеком и почти не уступал Альдо в росте, однако Альдо всё равно держал француза до тех пор, пока шаги лейтенанта не сгинули в вечерних сумерках. После он отпустил его: Легран со злобой отпихнул от себя руки Альдо и, красный, как рак, утёр выступившую на лбу испарину, заговорив зло и нагло, обратившись к подполковнику: — Richard, putain... ¹⁸⁾ — Легран, выйдите. — Приказал подполковник Клеморн коротко. На виске у него напряжённо билась жилка, туго налившаяся кровью. — Вернитесь к себе в штаб и приведите себя в порядок. После я поговорю с вами. Майор с издевательским поклоном отдал подполковнику честь, при этом громко выругавшись на французском снова, и, уходя, посмотрел на Альдо с затаенной ненавистью — с такой кипучей, абсолютной ненавистью прежде на Альдо смотрели только крауты, приготовившиеся к смерти. Каблуки сапог французского майора отбили чёткую дробь о доски пола похоронным маршем, шумно хлопнула дверь, отворённая коленом. Потрясение, вызванное у Альдо отвратительной сценой, остро превратилось в кипучую злость против майора Леграна, стоило ему только невольно вспомнить: «Фриц же ребёнка ждёт». В ушах Альдо всё ещё стоял сдавленный неожиданностью и бессилием вскрик Ланды, и Альдо засомневался, дыша рвано и тяжело, будто ему не хватало воздуха: действительно ли майор направился успокаиваться к себе в штаб. Неосознанно бросив беглый взгляд на то место, где прежде стоял полковник, Альдо выругался под нос и собирался последовать за Леграном, но сдержанный голос подполковника Клеморна остановил его: — Я распорядился отвести военнопленного к людям лейтенанта Бонне, — сказал подполковник Клеморн спокойно. Прежде чем обернуться к французу, Альдо облизнул губы: рот у него сделался жарок и сух, затаённая ярость рвалась наружу. — Лейтенант Бонне оповестит их. С вашим фрицем ничего не произойдет. — Ничего не произойдёт? А это как вообще понимать, сэр? — рявкнул Альдо со злобой, указав на нацистскую кровь на досках, размазанную по полу французскими сапогами — майор Легран разбил Ланде то ли нос, то ли щёку — Альдо так до конца и не понял. — Вашему майору не дорог его чин или это он у вас тут главный, а? — Майор только сегодня узнал о смерти своего младшего брата и не мог должным образом держать себя в руках, — вздохнул подполковник Клеморн устало, седые ресницы его опустились вниз как-то болезненно и утомлённо. — Вы сами видели его состояние. Я приношу вам извинения от лица французского руководства и искренне надеюсь, что вы примете их. Мы можем как-нибудь удалить данный вопрос? «Задобрить хочет», — метнулось у Альдо в голове. Альдо с минуту подумал, а потом сказал: — Ничего не надо. Подполковник Клеморн еле заметно улыбнулся и покачал головой. Лицо его сделалось спокойнее, морщины на высоком лбу несколько разгладились, и Альдо понял, что француз испытал облегчение. — В таком случае, я полагаю, что вам необходимо связаться с вашим руководством в Штатах и доложить о военнопленном для дальнейшего распоряжения генерала. — Поспешил перевести тему подполковник Клеморн. Было видно, что французу тоже неловко вспоминать о случившимся. — Позвольте, я провожу вас: без переводчика вам, верно, будет проблематично объясниться с нашим радистом. В штабе связи слабо чадила керосиновая лампа; отсветы её играли на стенах, будто в помещении был пожар. Подполковник Клеморн беззвучно отворил дверь и вошёл внутрь, до смерти перепугав бедного радиста; француз поднялся, уронив стул, однако подполковник коротким движением руки оставил мальчишку сидеть. — Я, пожалуй, оставлю вас. — Мягко произнёс подполковник, когда кончил говорить с радистом. — Когда генерал Донован даст распоряжения насчёт военнопленного, оповестите меня. Или доложите об этом лейтенанту Бонне, а после он доложит мне — так вам будет даже сподручней. Вы, вероятно, очень устали. — Непременно, сэр. — Сказал Альдо. Полутьма вокруг казалась оглушающей, а от неумолимости предстоящего разговора с генералом на душе было скользко и паршиво. Подполковник Клермон кивнул Альдо напоследок и что-то передал радисту на французском ещё; когда подполковник вышел, радист жестом предложил Альдо сесть, но Альдо снова отказался. Пока француз копался со своей драгоценной рацией, настраивая нужную частоту и поминутно шастая возле неподъёмного приёмника, Альдо, не зная, чем занять себя, взялся ходить туда-сюда по тесной комнате, стараясь отвлечься от воспоминаний произошедшего во время допроса, но тревога угрюмо нарастала в душе. «Что теперь делать с фрицем?» — с ужасом крикнула в Альдо возросшая неуверенность, но холодный рассудок тут же ответил за неё: «Ничего не делать. Ты доложишь обо всём генералу — на этом ваши пути разойдутся». В длину штаб составлял семь шагов, в ширину — пять; это было всё пустое пространство, не заставленное заваленными бумагами тумбами и столами, собранными неровной буквой «Н» от ставен и до передней. Пол в радиоштабе был грязнее, чем в штабе подполковника Клеморна, но Альдо казалось, что и здесь под его ногами всё ещё виднеются багряные капли крови размером с пятицентовую монету, разбросанные по полу услужливой рукой французского майора. Вид крови вновь напомнил Альдо о скулящем Ланде, зажимающего разбитый нос рукавом нацистского мундира; о Ланде, умоляющем пощадить его. Альдо снова разозлился на самого себя. Ему следовало бы отбросить всякие сомнения в сторону — сомнения на войне ни к месту: сомневающийся человек слаб, и Альдо знал это как никто другой. «Прекрати мяться, как девственник и сделай в точности так, как прикажет генерал, — твердил Альдо про себя, однако на этот раз внутренние заверения помогали плохо. Мысли метались у него в голове, точно ошпаренные, и Альдо снова сделалось душно, хотя в помещении было совсем не натоплено. — Он заслужил быть избитым в кровь хотя бы за то, что собирался подставить тебя перед командованием — какой смысл сожалеть о трусливой нацисткой мрази теперь?» Пожалуй, сожалеть о Ланде и в самом деле больше не придётся — да и некому будет, — Альдо не нужно было связываться с генералом, чтобы заранее догадаться, что он скажет о последующей судьбе нациста: Альдо служил не первый день и знал, что военнопленный, в военное время не располагающий необходимыми сведениями о расположении войск или не выжавший из себя всё, что только можно во время допроса, не будет нужен ни французам, ни уж, тем более, командованию союзников за морем. Генерал Донован либо прикажет ему расправиться с Ландой самолично, либо отдать французам; мрачное предчувствие предупреждало Альдо, что к французам в тыл Ланда не поедет — он больше никуда уже не поедет. Руководство УСС не захочет, чтобы на страницах газетах французского сопротивления спустя две — от силы три недели, — замелькало холёное лицо Жидолова с самой обворожительных из своих улыбок. Альдо помнил, как страшно ругался генерал Донован, когда французы отказались предоставить им своего языка, сославшись на то, что до сих пор претерпевают трудности на фронте. Поэтому Альдо приходилось шляться по лесам, довольствуясь одним немецким Викки; они шлялись бы и дальше, не сорвись покушение и не выстави по всей северной части Парижа эсэсовских офицеров куда ни плюнь. Руководство УСС потребует расправиться с Ландой, как с военным преступником, и это будет одним из тех справедливых, закономерных концов для нацистской погани, который Альдо бы пожелал каждому служащему Третьего Рейха. «Его расстреляют так же, как он приказывал своим подхалимам расстреливать евреев и тех людей, что попадали под опалу фюрера, — думал Альдо, силясь унять непонятное волнение. — Ты не клеймил его свастикой и провёл до французской части живым — большего он не заслуживает. И уже пощадил его однажды — отчего должен щадить сейчас?» «Скажите, Альдо… Если бы я сидел там, где вы сидите, вы бы пощадили меня?» — спросил у Альдо Ланда — тогда ещё действительно полковник Ланда: при всех своих красивых орденах и погонах, — а потом улыбнулся — улыбка у фрица всегда оставалась прежней: ласковой и бархатистой, а глаза смотрели беззлобно, почти тепло. Усталость кружила Альдо голову, ноги болели из-за оборванного сна, и он подумал, повторив про себя ответ, твёрдости которого позавидовал бы любой солдат в отдалённой части света: «Нет». «Нет», — повторно ударило в виски собственным насмешливым отказом, но теперь, к своему чудовищному душевному ужасу, сомнения Альдо оделись мыслями, а мысли — постыдной нерешительностью. Было ли тому виной его замешательство или же странное сочувствие, зародившееся в Альдо к фрицу после его фокуса с немецким — Альдо не понимал до конца. «Отчего я вообще должен щадить поганого нациста? — подумал Альдо с гневом на поднимающееся в груди душевное волнение. — Какое мне вообще должно быть дело до грёбаных нацистских чувств?» Одна часть души Альдо отчаянно твердила отбросить все эти дурные мысли, сбивающие его с толку, прочь, в то время как другая другое. «Он спас мне и моим людям жизнь, — нехотя признал Альдо про себя снова. — Без него я бы не добрался до французской части живым — меня бы пристрелили либо нацисты, либо лягушатники — всё из-за того, что я не знаю их долбанного французского». Альдо всё ещё помнил, как Ланда схватил его за руку и трепетно приложил ладонью к животу с таким жалким видом, что Альдо подумал было, что ещё немного — и полковник вот-вот расплачется на глазах у доброй роты французских солдат. Впервые обращённые к нему нацистские мольбы были столь красноречивы и — тоже впервые, — так властно запали в сердце; Альдо даже испугался, что — если бы не лейтенант Бонне, — жалость в его душе всё же взяла бы верх. После французский майор в кровь разбил Ланде лицо — это было меньшей из зол, что заслуживал этот гнилой ублюдок, но, даже смотря на то, как жалобно скулит фриц и зажимает разбитый нос ладонью, Альдо не чувствовал желанного душевного умиротворения, свойственного ему при виде страданий людей в нацисткой форме. Ланда никак не мог дать Леграну сдачи — Альдо вообще не был уверен, что фриц, всю свою службу проведший за выискиванием людей и помыканием подчинёнными, умеет драться в равной степени с майором, — да в придачу был брюхатым: получать удовольствие от его избиения было почти тем же самым, что получать удовольствие от избиения женщины. Ланда был трусливым, малодушным человечишкой из разряда тех, которых Альдо никогда не желал видеть рядом с собой ни в прошлой жизни — до войны, — ни в настоящем, однако этот фриц, хоть и прослужил в рядах армии Гитлера двадцать два года, ни разу не позволил себе изойтись в желчных оскорблениях или посмотреть на Альдо тем самым неповторимым взглядом, которым обычно смеряет евреев любая арийская сволочь, убеждённая, что в человеческих жилах течёт разная кровь — только заискивал и постоянно улыбался. «Он даже ни разу не назвал меня жидовской свиньёй, — усмехнулся Альдо. — И до сих пор обращается ко мне на «вы», хотя человеку, стоящему выше меня на четыре чина, не под стать так вести себя с простым лейтенантом». Альдо понимал, что может оказать Ланде издевательскую милость и попросить генерала отдать его французам — однако то, что сделают с нацистским полковником, шастающем по их земле с самого начала оккупации, разъярённые лягушатники, едва Геббельс увидит сияющие улыбкой фотографии Ланды в газетах освободительных войск де Голля, будет хуже всякой смерти. «Французы изуродуют его изнутри — там, где уж точно никто не увидит». — Рот Альдо наполнился сухой горечью. Отчего-то в его мыслях больше не было той спокойной, твёрдой уверенности, с которой он сказал Ланде «нет» двумя месяцами ранее, и уже отчётливо трепетали в них несвойственные Альдо сомнения — прежде Альдо и сомнениями-то обозвать их стыдился. «Он хотел обмануть тебя», — сказал Альдо самому себе снова. А в следующий миг напомнил, вздрагивая: «Что ему ещё оставалось?» Противно взвизгнуло возле левого уха, и глаза Альдо наконец-то встретили робкий взгляд радиста. Француз проговорил пару слов на своём языке, обращаясь больше к себе, чем к Альдо, покопался среди кнопок на громоздком блоке управления, стоящего на двух соединённых вместе столах прямо перед ним, и шумные помехи постепенно стали уходить, уступая место знакомой эфирной тишине — радист наконец-то разобрался с частотой Вашингтона. Мельком Альдо приметил, что у этого связиста глаза тоже голубые — несколько темнее, чем у Ланды, но всё равно голубые. «У того несчастного молоденького фрица, радиста Ланды, глаза были вроде тоже голубые. Как его там звали — Герман?..» — отстранённо подумал Альдо вдруг и не узнал в этих словах себя: точно за него они были произнесены совсем другим человеком. Альдо показалось даже, что это имя радиста было сказано губами Ланды; Альдо спешно оглянулся назад, но никого не увидел. Тогда Альдо, впервые за долгое время настолько разозлённый, одним резким усилием сердца, которое словно отрезвило его, возвратил себе прежнее, безошибочное безразличие, и повелительно сказал самому себе: «Он ничуть не задумывался над судьбами людей, которых допрашивал у себя в СС и обрекал на дальнейшие мучения в концлагерях — сколько их было таких: евреев, цыган, проклятых коммуняк; сколько людей он сгноил и приказал расстрелять за всё время своей долбанной службы? Так пусть отправляется вслед за ними: вместе со своим ненаглядным радистом и нерождённым ублюдком — туда им обоим и дорога». Альдо втянул воздух сквозь плотно сжатые зубы и поднёс к уху гарнитуру. — Два часа сорок минут, — хмыкнул генерал Донован своей обычной манере после взаимного приветствия, повторившегося, по военным правилам, после повторения кодовых слов. — Я был уверен, что допрос займёт большее количество времени. Итак, — генерал, видимо, наклонился вперёд и, прежде чем Альдо успел бы вставить и слово, заговорил снова — громко, требовательно, — что он рассказал вам? Альдо вдруг живо ощутил, что не может ответить так же быстро и коротко, как хотел бы — будто он сам был одним из тех ублюдков, чьи железные кресты на шеях придавливают в трусливых глотках человечность. Несколько минут прежних колебаний точно уплотнили нерешительность в душе, и Альдо почувствовал против воли, как сердце его забилось чаще. — Полковник… — Ещё немного — и Альдо возненавидел бы самого себя за проявленное малодушие. На некоторое время Альдо пришлось перевести дыхание, оглядеться вокруг и дать себе с минуту на разумное увещевание: что бы ни ответил ему теперь генерал Донован, Альдо не собирался менять своего решения. Альдо велел себе собраться с силами. — Полковник ничего не рассказал, сэр, — сказал Альдо наконец. Произнесённые слова горько пощипывали язык, будто желчь. Генерал Донован притворился, что не расслышал. — Что значит «ничего не рассказал»? — Генерал оказался раздосадован куда больше, чем Альдо мог бы предположить ранее: верно, в Вашингтоне он недовольно переглянулся со своим заместителем, а резко очерченный рот его напрягся. Генерал помолчал, а потом негромко, сурово осведомился: — Французский подполковник не имел требуемых представлений о том, как допрашивать военнопленных? — Дело не в подполковнике Клермоне и не в его старшем офицерском составе, — объяснил Альдо. — Я не могу высказать никаких претензий к французскому подполковнику, проводившего допрос — подполковник, без сомнений, свою работу хорошо знает. Здесь дело уже в самом Жидолове, сэр. Продолжая говорить дальше, Альдо никак не мог отделаться от постыдного ощущения, что это его плечи должен покрывать серый эсесовский мундир: ведь он собирается подвести к расстрелу человека, дважды избавившего его самого и его людей от смерти. Альдо попытался замять собственными уверенными словами чувство, что вновь медленно, но властно стискивало сердце жестокой рукой неумолимой совести, и закончил: — Полковник с небывалой охотой выдал своих, но назвал сведения, которые наши и лягушатники знали и без него уже как с конца июня. Свою бесполезность фриц объяснил тем, что торчал в камерах своего брата два с лишним месяца — и, к тому времени, как я подцепил его, стал разбираться в планах высшего руководства Третьего Рейха так же, как и простой рядовой. Впрочем, поймай я во французской части нацистского рядового — толку от него было бы больше. По крайней мере, не пришлось возиться с ним столько времени. — Вы применяли к нему силу? — раздражённо процедил генерал, до этого сохраняющий недоброе молчание. — Вы уверены, что ему не удалось обмануть вас? — Один французский майор в кровь разбил Жидолову лицо, — отвечал Альдо. — Если бы полковник и в самом деле знал что-то, что могло бы избавить его от докучающего внимания майора Леграна, двумя часами допрос не обошёлся — нацист болтает так, что уши вянут. И он сказал бы — было бы что. Генерал больше ничего не ответил; только на другом конце неосязаемой нити, связывающей один континент с другим, явственно послышалась его быстрая, звучная барабанная дробь костяшек пальцев по столу и недовольное покашливание заместителя председателя УСС — Джона Мангрудера. Альдо не видел лица генерала Донована, но был уверен, что светлые глаза его хищно сощурились, а морщины на лбу превратились в ущелья. «Пора заканчивать с этим порядком затянувшимся спектаклем», — решил Альдо наконец. И, оттерев свободной рукой выступивший пот на лбу, сдержанно спросил: — Какие будут ваши распоряжения насчёт Жидолова, сэр? Наблюдая, как на окне мерцает керосиновая лампа, будто луна на обросшем звёздами небе, Альдо представил, как в это же время в американском штабе генерал пододвинулся ближе к гарнитуре, вмял ногу каблуком высокого ботфорта в пол — может, затянулся папиросой. А потом коротко бросил, определив одним своим словом не только участь американского лейтенанта, но и пронырливого человека в эсесовской форме: — Расстреляйте. Во рту Альдо сделалось сухо. Невзначай Альдо бегло бросил взгляд на кровь на полу — но, вспомнив, что по-прежнему находится не в штабе подполковника, опять нерасторопно уставился на керосиновую лампу. Все мысли Альдо оборвались, слова пропали: он не знал, что отвечать дальше и только смотрел на робкий огонёк. Вскоре цвета в штабе для Альдо перемешались, и желтоватый свет, застилающий пол, на мгновение показался Альдо червонными орденами на нацистском мундире, серыми лоскутными ошмётками темнели вырванные погоны, голубым улыбались глаза. — Вы останетесь во французской части до тех пор, пока в вашу нынешнюю часть не будут доставлены ваши люди, — продолжал генерал, приняв, видимо, ответную тишину за знак молчаливого согласия. — Подполковник уже связался с соседними частями, так что этот вопрос должен уладиться достаточно быстро. Когда ваше дальнейшее положение будет известно, вы свяжетесь со мной снова. Вам всё ясно? На подобные вопросы генерала всегда стоило отвечать быстрое и короткое «да» — неповиновение прямым приказам означало заработать себе пару нарядов вне очереди. На миг Альдо показалось, что слово «расстрел» ударило по лицу его самого. Холод упёрся в грудь Альдо. «Да, сэр», — машинально сказал Альдо про себя. И вдруг, вопреки всем внутренним увещеванием и голосу разума, распрямился и произнёс голосом чётким и ясным, как будто находился не на юге Франции, а на смотре войск в Вашингтоне — лицом к лицу с генералом: — Нет, сэр. Те недолгие мгновения, что генерал Донован медлил с ответом — раздумывая ли над дальнейшими своими словами или же в непонимании переваривая услышанное, — отчего-то показались Альдо вечностью. — Что значит «нет», лейтенант Рейн? — спросил генерал Донован, когда дальнейшее молчание с обеих сторон уже переставало выходить за рамки дозволенного и когда генерал окончательно понял, что не ошибся в услышанном. Среди военнослужащих в Штатах Альдо с трудом удавалось сдерживать язык за зубами — но, если кто-то из внутреннего состава армии или старшин не нравился ему, Альдо не скрывал это ни в поведении, ни в манере речи, — однако генералу — генералу, — прекословил впервые. — Вы хотите сообщить мне, что не собираетесь прямому распоряжению командования? «Я всё ещё могу сказать Доновану, что хочу уточнить время последующей связи, — Альдо сильнее сдавил гарнитуру пальцами, поднял глаза наверх, чтобы не вспоминать кровь, размазанную по полу, не думать, как красный цвет заляпает красивую эсесовскую форму, как кровавой пеной выступит на губах, заменив ласковую улыбку, как навсегда остекленеют голубые глаза. Память дважды поставила перед ним этого человека: один — во французском кинотеатре, другой — с верёвкой на шее во французской деревне, но вслед за этими воспоминаниями появлялись и другие: яркие и отчётливые, как фотографии в американских журналах; вот Ланда бойко тараторит с лягушатником на французском, вот — с любопытством спрашивает, знает ли Альдо, как переводится «schmetterling» с немецкого. В душе Альдо мучительно боролись два чувства, и Альдо не мог понять, какое из них правильное, а какое — нет. «Я искренне верю в то, что вы — человек слова, лейтенант Рейн», — признался ему Ланда днём ранее, когда жизнь его ещё не зависела от слова еврея. Альдо представил, как изменится измученное лицо полковника, когда он явится оповестить его о расстреле, как исчезнет улыбка и как посмотрят глаза — мёртво и разочарованно: не в решении командования Штатов, не во французском майоре, не в бывших сослуживцах, среди которых никто не пришёл ему на помощь; в человеке, которого он знал меньше недели и которого умолял спасти его. Собственные мысли по-прежнему казались Альдо чужими, будто кто-то незримый нашёптывал ему их на ухо, и это было неправильным, ровно как и сомнения, разъедающие сердце. «Скажешь ему о расстреле и отправишь справлять последнюю ночь», — процедил рассудок, а внутренний голос спросил ожесточённо и грубо: «Боишься показаться в нацистских глазах бездушным ублюдком?» Но куда более ярко в голову бил отчаявшийся голос Ланды, его длинные холодные пальцы, накрывающие руку Альдо поверх серой эсесовской формы, казалось, проникли в грудь и стиснули сердце: «Умоляю вас», — повторил Ланда в последний раз. Искривлённые губы его шевелились, но отнявшийся язык был бессилен сказать что-либо. Ланда посмотрел на Альдо потухшими голубыми глазами и — замолчал. Альдо всё ещё медлил. — Лейтенант Рейн, я только что задал вам прямой вопрос, — сказал где-то в Вашингтоне генерал Джозеф Донован, но его нетерпение Альдо уловил и за сотней разделяющих их миль, в далёкой стране за океаном. — Будьте так добры на него ответить и не тратить ни своё, ни — тем более — моё время. Больше Альдо не слышал ни собственный внутренний голос, ни жалобных увещеваний Ланды — только чёткое требование генерала Донована. Угрызения совести, подавляемые ненавистью к людям в нацисткой форме, вдруг проснулись в Альдо с ужасающею силою. Все окружающее, обстановка, люди, напоминали ему о неправильности происходящего. «Оставишь его на милость французам — ничем в таком случае не будешь отличаться от фрицев, выдавших его со всеми документами», — подумал Альдо, чувствуя, как корням волос стало тепло. Альдо набрал в грудь больше воздуха. И наконец сказал голосом, полной железной непоколебимости: — Мне нужен переводчик, сэр. — Переводчик? — повысил голос генерал. В будничном тоне его разговора, которым он беседовал с подчинёнными или отдавал распоряжения о новой готовящейся операции, послышались нотки крайнего изумления — или Альдо это только показалось. — Вы хотите взять себе в переводчики нациста? — Французы ни в зуб ногой в английском, сэр. — Сказал Альдо, оттянув пальцами воротник — от нервов шрам его снова разболелся. — По пути во французскую часть мы наткнулись на отшивающийся рядом отряд лягушатников — что они делали в двух часах ходьбы от части, я не имею ни малейшего понятия, однако один кретин принял нас за отбившихся от своих фрицев и уже хотел было начать стрелять. Жидолов смог объясниться с французским лейтенантом первее, чем его люди пристрелили бы меня, как вшивую собаку. — Жидолов знает французский? — уточнил генерал недоверчиво. — Жидолов знает пять языков, — ответил Альдо. Он представил, как с каждым услышанным словом ползут на лоб густые тёмные брови Джона Мангрудера, как озадаченно переглядывается с ним же генерал; и тут же, опалённый досадой, продолжил говорить пылко и горячо: что он — зря терпел Ланду эти пять дней? — Не думаю, что кто-нибудь из языков, предложенных французами, знает столько же, сэр. — Полковник Ланда может разговаривать хоть на пятнадцати, лейтенант Рейн. — Отчеканил генерал негромко. — Я не могу позволить вам так рисковать операцией из-за… — В прошлый раз французы не дали нам своего языка, сэр. — Напомнил генералу Доновану Альдо и сам же поразился своей смелости. — В части английский знает только пара французов из офицерского состава, однако с немецким дело обстоит хуже. Если в этот раз французы раскошелятся нам на языка, то я не питаю большой уверенности, что он так же будет понимать наречие немчуры — а тогда придётся искать ещё одного. В американском командовании не сильно любили, когда им напоминали о собственных неудачах: прежде Альдо с отрядом приходилось промышлять в местности, где не шарились освободительные войска лягушатников, и незнание французского не играло большой роли в их работе. Тогда из языков у них был только Викки, однако после скорейшего отбытия фюрера в Берлин по всей северной части Франции, подчинённой Третьему Рейху, были расставлены нацистские ищейки, и каждого встреченного счастливчика, имевшего удачу быть в чём-то похожим на одного из поддельных итальяшек, присутствующих на премьере в «Le Gamaar», требовали документы при всём параде не только под Парижем. Документы можно было бы подделать, но с приходом осени положение в Нормандии лучше не становилось — и без помощи французов на юге было не обойтись. Генерал Донован предоставил ему полную независимость в выборе людей для своего отряда — Альдо хотел было напомнить генералу и об этом, но вовремя передумал. И заговорил прежде, чем кто-либо в командовании смог бы окончательно собраться с мыслями: — Жидолов может также знать обычное расположение войск немчуры, их привычки и прочие типичные ужимки в общении друг с другом. В прошлый раз мы доверились английскому шпиону по наводке прочего вышестоящего командования Томми, и мой отряд потерял двух людей из-за того, что этот идиот наизусть выучил все фильмы с Лени Рифеншталь, но не знал, как по-немецки показать жестом «три». Так как отправить фрица в Штаты не представляется возможности, подполковник Клеморн может осведомиться, почему вы приказали расстрелять Жидолова, а не отдать его французскому командованию для работы в агитпропаганде. Мы же союзники, как-никак. — Усмехнулся Альдо. — А если пойти на поводу у французского Сопротивления, на следующей же неделе все газетёнки лягушатников от Парижа на севере и до Тулуза на юге будут просто пестрить восторженными заголовками о том, что они, французы, лично поймали Жидолова. Генерал Донован был расчётливым человеком. И самолюбивым — это, пожалуй, в первую очередь. Июньский звонок с окраины Парижа жутко разозлил его, и в дальнейшем генерал несколько раз выражал Альдо сожаления о том, что Ланда попал в руки к вовремя поспевшим эсесовским ищейкам, а не к американским военным — он бы хотел лично взглянуть на человека, имевшего наглость ставить условия главнокомандующему УСС Соединённых Штатов посреди ночи. Альдо попытался представить, насколько сильно изменится выражение лица генерала Донована — как взлетят на лоб брови и как выкатятся глаза, точно у пойманной в сети рыбы, когда он увидит фрица с ребёнком на руках — если Ланда, конечно, доживёт. Однако генерал всё ещё молчал, и его молчание создавало во французском радиоштабе ту самую страшную, неповторимую тишину, которая может свести человека с ума одним своим затянувшимся, непоколебимым покоем. Альдо слышал только, как в его собственных висках стучит кровь — отдалённо, гулко. — Как полковник ведёт себя с вами? — спросил наконец генерал Донован по-прежнему неторопливым и спокойным голосом, однако его речь в эфире зазвучала столь неожиданно, что Альдо вздрогнул и почувствовал, как сердце неприятно ёкнуло. — Он предпринимал попытки побега, своевольничал, дерзил? — Он достаточно смирный, сэр. — Отвечал Альдо, стараясь ничем не выдавать своего волнения. — За всё время нашей занимательной прогулки по французским захолустьям ни разу не попытался сбежать. Если лишний раз припугнуть его, будет как шёлковый. — Вы понимаете, что, если Жидолову удастся перебежать обратно к командованию Третьего Рейха, это обеспечит нас проблемами с французским руководством не только до конца войны? — продолжал настаивать генерал. Его барабанная дробь по столу стала более интенсивной, и теперь напоминала бодрый солдатский марш. — Вы в полной мере осознаёте последствия подобного своего сомнительного решения? — Ланда не сбежит, сэр. — Заверил генерала Донована Альдо, ничуть не сомневаясь в себе. А потом добавил, усмехаясь: — От меня ещё ни один нацист не сбегал. Этот первым не будет, сэр. Продолжительное молчание наступило во второй раз, не нарушаемое ни прежней приглушённой дробью по столу, ни словами. Альдо чувствовал, как от томительного ожидания напряжён каждый нерв и мускул в его теле. Слабо потрескивала керосиновая лампа на окне, французский радист искоса наблюдал за происходящим, но с поворотом головы в его сторону тут же отвёл взгляд и сделал вид, что рассматривает свои сапоги. Вскоре генерал шумно вздохнул и заговорил: Альдо был уверен, что он цедит каждое слово, почти не раскрывая рта: — Под вашу личную ответственность. К своему стыду Альдо почувствовал облегчение. — Я напоминаю вам, лейтенант Рейн: под вашу личную ответственность. — Сказал генерал Донован с чувством, близким к гневу. — Если полковник Ланда каким-либо образом доставит неприятности в ходе ваших операций вам, французскому Сопротивлению или командованию УСС в целом, я лично займусь тем, чтобы подставить под сомнение весь ваш послужной список. Вы меня хорошо поняли? — Да, сэр, — ответил Альдо после недолгой паузы. От переполняющего волнения у него слипались губы. — Прекрасно, — подытожил генерал Донован. — Как вернётесь из штаба, передайте герру Ланде мои приветствия и скажите, что я всё ещё с нетерпением жду нашей встречи в Вашингтоне. Конец связи. Когда тишина в наушнике рации разрослась снова, Альдо испустил тихий протяжный вздох сквозь плотно сжатые зубы и закрыл глаза с душевной болью, со злостью и с отвращением к себе, к Ланде и, кажется, ко всему миру. В Альдо бушевало невероятное чувство неприязни и разочарования самим собой: он, человек, ещё до приезда во Францию давший себе зарок никогда не брать военнопленных среди нацистской погани, только что просил командование за полковника СС — просил отнюдь не потому, что Ланда знал пять языков и мог бы помочь своими знаниями о том, где может располагаться немчура, а потому, что Ланде больше действительно не к кому было обратиться. «Совесть взыграла, — злился Альдо про себя, глядя в пол и не в силах найти иное, менее постыдное оправдание для собственного поступка. — А для кого взыграла-то?» Альдо неловким, кособоким движением снял с уха разговорную гарнитуру связи и, зашагав к дверям, махнул рукой радисту на прощание. На улице осенний воздух сухо и крепко обнял тело, проник в горло, защекотал в носу и на секунду остудил чувства. Остановившись на последней ступеньке крыльца, Альдо снова глубоко вздохнул и оглянулся: близко от него на углу стояла кучка солдат в расстёгнутых куртках и широкополых кителях, отороченными знаками отличия на рукавах и нагрудных карманах — рядовые и парочка капралов. Французы курили, оживлённо разговаривали, над головами их носились волны табака и дыма. Альдо сел на ступени, быстро выудил из кармана собственную пачку сигарет и нервно закурил. В пачке, которую Альдо собирался растянуть хотя бы до следующего утра, оставалось всего две папиросы — Альдо не помнил, когда в последний раз курил так много. Повсюду в воздухе сквозила прохлада, деревья наклонялись друг к другу, и Альдо поёжился от первого же порыва ветра, ударившего ему в лицо: без пальто было холодно, однако и пальто, а впоследствии и шарф Альдо отдал фрицу: «Кто вообще носит шарф без прочей верхней одежды?» — спросил Альдо себя, закурив. Справа меж тем раздался громкий взрыв хохота, французы наперебой бросились перебивать друг друга после удачной шутки, смеясь и пререкаясь, однако это не вырвало в Альдо ни особого впечатления, ни ответного чувства радости: гнев и тревога вытеснили собой остальные чувства, а душевная пустота следом поглотила и их. Альдо отвёл глаза от французов и посмотрел поверх крыш домов. По горизонту ярким пятном разлились сумерки, и небо сделалось фиолетовым. «В Штатах, верно, сейчас уже полдень», — подумал Альдо устало: разговор с генералом напомнил ему о доме сильнее, чем следовало бы. Альдо намеренно не позволял себе вспоминать о родине ни в одиночестве, ни среди сослуживцев, но здесь отчего-то не захотел противостоять нахлынувшим чувствам, что могли бы принести ему облегчение, пусть короткое и обманчивое: Альдо закрыл глаза и представил, что сидит на крыльце собственного дома на окраине Манкивилла и слышит глухой шум прибоя — Альдо знал, что стоит только закрыть глаза, и всё вокруг покажется знакомым вне зависимости от того, в какой части света человек бы не находился. В воображении Альдо Микки всё ещё было семь, а мать, шелестя подолом своего любимого пёстрого платья, должна была вот-вот позвать их к ужину — будь это действительно так, ему пришлось бы второпях прятать сигареты. Спустя столько лет Альдо до сих пор помнил голос матери, ласковый и тихий, морской ветер, сушащий лицо, но всё это — Вирджиния и Теннеси, тень умершей матери и брат, — оставалось за далёким Тихим океаном, за половиной сожжённой Европы, за рекой пролитой крови в стране, которую Альдо давно оставил. Все осколки его прошлой жизни оставались в Новом Свете, а он был на другом её конце. Внимание Альдо привлёк знакомый густой говор, щедро разбавленный южным французским акцентом, и мысли оборвались, точно натянутая леска, оставив после себя осадок неудовлетворённости и щемящей тоски. Из дверей соседнего дома, утирая раскрасневшееся лицо платком, вышел лейтенант Бонне. Француз спустился вниз по крыльцу, низкому, ступеней в пять, и остановился, чтобы поздороваться с другим солдатом, в одной руке несущем фитиль на длинном шесте, в другой — маленький крюк: смеркалось, и пришло время зажигать фонари. Альдо, не поднимаясь с крыльца, звучно свистнул лейтенанту. Услышав звук, француз насторожился, оглянулся по сторонам, увидел Альдо и, спрятав платок в карман кителя, направился к нему. — Ланда где? — спросил Альдо у лейтенанта Бонне прямо, когда француз подошёл ближе. Прошлая мимолётная тоска оставила его, появление французского лейтенанта обдало красками действительность. — В казарме, которую занимать мои люди, — ответил лейтенант Бонне сдержанно, а потом, кивнув на перевязанное бедро Альдо, сказал с сочувствием: — Вам бы ногу проверить, лейтенант. — Подождёт, — огрызнулся Альдо, то и дело щёлкая кремнием зажигалки, чтобы унять душевное раздражение. Француз остановился рядом. — Простить мне моё любопытство, сэр, но что вы решить делать с Жидоловом? — спросил лейтенант Бонне нерешительно, но с интересом. — Вы направить его в наш отдел агитпропаганды или… — Ничего, — оборвал Альдо лейтенанта Бонне и спустя пару секунд замолчал сам: Альдо не знал, как оповестить француза о таком. На миг Альдо вдруг показалось, что взгляды всех солдат части устремлены на него, осуждающие и поражённые, хотя из остальных французов, рассыпавшихся в этот поздний час под темнеющим небом, на них никто толком-то и не обращал внимания: шумная компания лягушатников разошлась по своим казармам, фонарщик ходил от одного столба к другому. После короткого молчания Альдо посмотрел, как тает дым в сгустившимся вечернем воздухе и ответил, хотя этого от него вовсе не требовалось: — Будет шляться с нами по лесам в качестве переводчика. — Переводчика? — немедленно удивился старший лейтенант Бонне. — Но я думать, вы… На последнем слове лягушатник споткнулся и замолчал: Альдо посмотрел на него таким тяжёлым взглядом, что у французского лейтенанта душа ушла в пятки; больше ничего говорить не пришлось. Пару мгновений Альдо и француз провели, не смотря друг на друга и не заговаривая. Из трёх фонарей на противоположной стороне улицы меж тем были зажжены уже два; между оставшимися мрачными рытвинами чернели провалы. — Простить меня, — вдруг спешно извинился лейтенант Бонне и промокнул лицо платком. — Я не хотеть раздражать вас лишний раз — с этим и без меня прекрасно справиться наш майор. Альдо не хотел больше слышать фамилию «Легран», в которой словно были злостно сгущены все тревоги и переживания этого ужасного дня, однако здесь любопытство разобрало и его. — Кто он такой вообще? — наконец вырвалось у Альдо. Следом ему пришлось перевести дух, чтобы не наговорить лейтенанту лишнего. — Он у вас здесь главный? Почему тогда просто майор, а не полковник? — Отец майора Леграна занимать высокий пост при Шарль де Голле, — объяснил лейтенант Бонне, — он генерал-лейтенант. Заведовать поставками на фронт и командовать обороной французского Сопротивления в отсутствие главнокомандующего. — Папенькин сынок, всё ясно. — Альдо с чувством сплюнул. — Я так и подумал. А его брат? — Ему присвоить чин капитана совсем недавно: примерно в пятых числах апреля этого года, сейчас уже не сказать точно, — поведал француз и с грустью добавил: — Мальчик рвался на фронт вслед за старшим братом. «Дорвался», — подумал Альдо с прежним раздражением, но без злобы: у Альдо самого был младший брат, и одна мысль о том, что подобную страшную новость мог бы получить он, а не майор Легран, отдалась отголоском былой тревоги в сердце. Поразмыслив ещё немного, Альдо уже хотел спросить у лейтенанта Бонне, что сказал ему майор в штабе на французском, но быстро передумал — узнав, разозлится ещё сильнее. — Присядьте, Морис, не стойте. — Кое-как отринув от себя неприятные воспоминания о произошедшем во французском штабе, Альдо приглашающе хлопнул по ступени и подвинулся, однако больше для вида: на крыльце, где он сидел, оставалось ещё предостаточно места. — У нас обоих выдался весьма херовый денёк. Француз несколько изменился в лице и перемялся с ноги на ногу в замешательстве: кажется, он совсем не ждал подобного предложения от человека, которого чуть было не приказал расстрелять накануне в полдень. — У вас сигареты кончиться почти, — бросив короткий взгляд на почти пустую пачку «Gauloises», заметил лейтенант Бонне, нерешительно присев рядом. После француз тяжело вздохнул, вытащил из кармана сюртука белый хлопковый платок и, снова утерев лицо, спросил негромко: — Мне принести вам ещё? — Если вас это не затруднит, лейтенант. — Альдо собирался сделать ещё одну затяжку, однако раздумал и докуривать не стал: от вкуса табака его уже начинало подташнивать. — Вы здесь старший по чину — не я. Лейтенант Бонне собирался что-то ответить, но, замявшись, так и ничего и не сказал, только нахмурился так, что усы на его лице зашевелились. Альдо не стал перебивать француза. Лейтенант Бонне глянул на небо, на свои руки, на груду окурков, разбросанных на насыпи из щебня, и, наконец, собрался с силами и заговорил: — Я бы хотеть принести вам мои искренние извинения за то, что произойти сегодня утром. Я со своими людьми отправиться в обход левого побережья реки по приказу подполковника: мы искать, нет ли где фрицев, однако так никого и не найти. Винный погреб в том домишке мы приметить стразу — вы, без сомнений, понимать, о чём я говорить, — и, возвращаясь обратно, решить заглянуть туда. — Француз потупился, и Альдо с беззлобной усмешкой понял, что здесь лейтенант всё же лукавит: в то время, как он с Ландой шарился по шкафам в поисках чего-нибудь съестного, лягушатники явно спали. — Мы никак не ожидать услышать немецкий в подобной неловкой ситуации. А Оливер… Тот рядовой из моего отряда, что разминуться с вами на пригорке, — страшно перепугаться, когда увидеть вас и вашего полковника. — Не берите в голову. — Альдо махнул рукой — сейчас он был не в том состоянии, чтобы продолжать злиться на лейтенанта за произошедшее. — Вы всего лишь исполняли свой долг. Я бы и сам первым делом схватился за пистолет, вывались ко мне под ноги белобрысый говнюк в нацистской форме средь бела дня и хер пойми откуда. — Альдо поразмыслил, а потом добавил: — Постарайтесь в другой раз только найти более подходящее место для славной попойки, Морис — ваш майор вроде как не отличается сладким характером. Лейтенант Бонне вдруг слабо улыбнулся и спрятал платок обратно в карман: по всей видимости, слова Альдо принесли ему большое облегчение. Француз помолчал ещё немного, а потом сказал и, как показалось Альдо, с той же самой прошлой толикой восхищения, с которой смотрел на Альдо пару часов ранее сегодня в штабе: — Вы так красиво поставить его на место. С Леграном мало кто осмеливается разговаривать в подобном тоне. Это польстило его самолюбию. — Я понимаю, что майор — это вовсе не хер с горы, да особенно при таком знатном папаше. Что тогда делают прочие ваши офицеры, которым выпала удача быть знакомыми с майором Леграном? — осведомился Альдо ехидно. — Подполковники там, полковники, генералы? Они тоже при нём сидят и молчат в тряпочку или пролезают меж булок со словами: «Mon chéri! Какая же вкусная задница у французского начальства!» Альдо издал крайне неприличный звук. Лейтенант Бонне рассмеялся басовитым, но искренним смехом. — Мы с товарищами играть в покер. — Сказал лейтенант Бонне, просмеявшись вдоволь. Уголки губ француза натянулись в улыбке, когда он предложил Альдо даже несколько смущённо: — Вы пойти с нами? — Спать я пойду. — Альдо испытал лёгкий стыд за свою прошлую грубость в общении с французом: лейтенант Бонне был вроде неплохим человеком. Помахав рукой с зажатым в ней окурком, Альдо затушил его и хмыкнул: — Перед генералом своим отчитался, теперь осталось перед личным штатским полковником. Француз кивнул и сказал прежде, чем разговор их бы провалился в неловкую тишину: — Если я понадобиться вам — быть у тех домов, что мы видеть с вами сегодня при входе в часть. — И протянул Альдо руку. Они обменялись рукопожатиями. Лейтенант Бонне распрощался с Альдо у порога крыльца, что находилась в паре крыш от здания радиоштаба: навстречу им, из той же казармы, вышли двое солдат. Лягушатники коротко бросили Альдо французское «Bonjour» и присоединились к лейтенанту Бонне; через некоторое время они втроём скрылись за поворотом. Альдо отрешённо проводил лягушатников взглядом, ногой пихнул дверь в корпус, и тут же стал его частью. Перед Альдо немедленно возникла маленькая комната, грязный стол, освещенный жестяной лампой; налево располагался длинный узкий коридор с придвинутой к правой стороне скамьёй, а на полу было уложено вповалку более десяти вещмешков, вперемежку, так тесно, что некуда было поставить ногу, чтобы добраться до стола. Ланду Альдо заметил не сразу — и только из-за рваного дыхания: фриц, закрыв глаза, лежал на спине на постеленного у стены матраса, протянув одну руку вдоль тела, а другой держа что-то у правой щеки. Альдо переступил через сложенные вместе вещмешки, чтобы хотя бы перестать топтаться на одном месте. В это время Ланда как раз начал шевелиться и, услышав звук, спешно сел и поднял глаза: в полутьме зрачки его блестели каким-то мертвенным, стеклянным блеском. Догорающая лучина слабо озарила его бледное лицо: к правой щеке Ланда прижимал мокрую тряпку, порозовевшую от крови. Рука у французского майора была тяжёлая: ту щёку, что Легран разбил полковнику, превратилась в сплошной окровавленный синяк, ещё несколько синели у уголка рта и у левого глаза. Альдо даже остановился в замешательстве и, непроизвольно задержав дыхание, подумал против воли: «Если бы не я, квакальщик и в самом деле бы убил его». Фриц и он встретились взглядами в чугунном молчании. Ланда, не убирая платка с лица, посматривал на Альдо с опаской и первым заговорить так и не решился, хотя губы его всё же вздрогнули в немом вопросе. Альдо, однако, быстро надоела эта скучная игра в молчанку, и он, проведя по растрепавшимся волосам рукой, уже увереннее направился к столу, чтобы поискать на нём оставленные лягушатниками консервы. — Пожрать здесь что есть? — Альдо подошёл к столу, наспех переворошил стоящее на нём содержимое. Кроме пустых пачек из-под сигарет, газетных вырезок и прочего хлама в устроенном солдатском корпусе ничего не было — придётся звать лейтенанта Бонне и топать вместе с ним на продовольственный склад. Однако Ланда по-прежнему ничего не говорил, пытливо пытаясь прочитать решение УСС на лице Альдо, но Альдо нарочно состроил такое безразличное выражение, насколько ему на то хватало его актёрских способностей. Альдо хотел, чтобы Ланда спросил у него сам — и уже заранее знал, что ему ответить. В раздумьях нахмурив лоб, Альдо отвернулся от фрица и пригляделся к заставленному всякой посудиной столу, перетащенного сюда лягушатниками, видимо, из помещения, до войны служившего местным кухней. На нём также стояли несколько высоких бутылок вина и ещё одна, почти нетронутая — водки, кажется, — всё то, что представляло собой запасы предоставленной солдатам порции дневной выпивки. На вино Альдо не посмотрел даже краем глаза, отодвинул его в сторону и сморщился от резкого запаха спирта, ударившего в нос: точно водка. Из крепкого алкоголя Альдо всегда предпочитал виски и бурбон, но воспоминание о разбитой порции абсента поставило всё на свои места. Альдо знал, что, когда он выпьет, ему станет лучше. — Вы будете сейчас пить? — спросил наконец Ланда тихо. В собравшейся тяжёлой тишине его голос прозвучал неестественно, механически, будто принадлежал не живому человеку, а заведённой кукле. — Я буду праздновать, а не пить, Ганс, — проговорил Альдо и, намеренно беззаботно отсалютовав фрицу бутылкой, разом выхлюпнул из неё пол чайного стакана. В горле мигом стало горько и страшно запершило, однако глаза Альдо повеселели. — Как ты думаешь, что? — Что вы празднуете, лейтенант? — в замешательстве повторил Ланда. — Мне сказать вам правду или солгать, прямо как вы любите, полковник? — спросил Альдо у Ланды с неприкрытой издёвкой и добавил, так и не дождавшись ответа: — Завтра тебя расстреляют. Ланда, казалось, поначалу не понял смысла сказанного — или просто, прикинувшись дурачком, сделал вид, что не понял: после последних произнесённых Альдо слов полковник по-прежнему сидел на месте безо всяких движений, и только внимательный взгляд его, пытливый и острый, как у лисицы, приготовившейся к травле, торопливо метнулся на лицо Альдо, а потом вдруг остановился, будто из него разом ушла вся жизнь. — Вы… — заговорил Ланда в болезненном непонимании. Теперь полковник всё же поднялся, встав перед Альдо в полный рост; тряпица выпала из его ослабевших пальцев, и на грязном полу расцвёл махровый розовый бутон. — Но вы же сами обещали, что заступитесь за меня перед командованием УСС Соединённых Штатов. После того, как вас ранили в ногу где-то рядом с притоком Шаранты — разве вы не помните?.. — Я тебе ничего не обещал. — Альдо сложил руки на груди, улыбнулся и замолчал, чувствуя, как внутри у него поднимается приятная волна душевного удовлетворения: «Не всё же тебе людей гноем в своём СС поить». На лице Ланды красноречиво было написано выражение страха и почти детской беспомощности, и Альдо в который раз поймал себя на мысли, что ему в радость видеть Ланду таким перепуганным: то же чувство испытывал и сам Альдо, когда фриц издевался над его итальянским в своё удовольствие. Альдо не считал себя злопамятным и мелочным человеком, однако теперь к постыдному воспоминанию о собственном провале добавился до сих пор сдерживаемый, но постепенно возрастающий гнев: выторговав у генерала жизнь одного пузатого нациста, Альдо пришлось поступиться собственными принципами. Альдо чувствовал себя разбито и даже в какой-то степени униженным не только перед генералом, но и перед своими людьми — как он будет смотреть им в глаза после такого, как объяснит причину этого своего поступка — жалостью? Прошлая мысль остро ударила в сердце, точно ножом, и Альдо вдруг захотелось зло подшутить над этим гнусным человеком, поглядеть на него с той же высокомерной насмешкой, с которой Ланда смотрел на неравных себе, с новой силой: лишний раз понять, что его жизнь гроша не стоит, Ланде совсем не повредит. Обойдя стол по кругу и намеренно растягивая время, Альдо продолжал говорить равнодушно и неторопливо: — Я сказал, что не выдам тебя немчуре. Или под немчурой ты подразумевал и французов тоже, а, Ганс? Если бы Ланда в тот момент бросился ему в ноги и взмолился о пощаде снова — а это было бы, пожалуй, приятней всего, — Альдо бы сжалился над ним и признался в обмане сразу: по правде говоря, Альдо ждал от полковника именно этого. Но Ланда был слишком горд — и больше перед евреем унижаться не собирался. Ланда закрыл глаза на мгновение, тяжело вздохнул, набрав больше воздуха в грудь. А потом заговорил отстранённым, но решившимся голосом заключённого, которому только-только озвучили смертный приговор: — Когда меня поведут на расстрел? — Завтра на рассвете. — Ответил Альдо спокойно. Челюсть фрица напряглась, но Ланда всё ещё сохранял досадное самообладание: видимо он лебезил только тогда, когда хотел того сам. Альдо крепко взяла досада. «Довольно бы с него на этом: за своё враньё он с лихвой получил от французского майора», — подумал Альдо было, а потом спешно напомнил сам себе, пытаясь возвратить собственную былую злобу: «Он обошёлся с тобой, как с полным идиотом. Генерал Донован шкуру бы с тебя живьём содрал, привези ты его в Штаты». Так и не дождавшись слезливой мольбы о милости, Альдо поразмыслил, что бы такого сказать Ланде ещё. — Ты же партиец с завидным стажем: служил в рядах Третьего Рейха аж двадцать два года. — Произнёс Альдо, не зная, как подступиться к фрицу ещё. — Ты ведь знаешь, что делают на войне с предателями, Ланда? Ланда часто заморгал глазами — как всегда, когда был в растерянности: кажется, он всё ещё ему не верил. — Лейтенант, если вы обманываете меня так же, как и в прошлый раз со свастикой, то я настоятельно прошу вас остановиться. Не забывайте, в каком положении я нахожусь. Вы имеете полное моральное право злиться на меня за произошедшее, однако я хочу напомнить, что я совсем не желал вам зла: я всего лишь хотел… — Наебать ты меня хотел. — Рявкнул на него Альдо так, что у Ланды перекосило лицо от неожиданности: прежде Альдо не ругался на полковника так крепко, однако здесь всё его существо вскипело негодованием. — Что, где теперь твоя «пара сущих мелочей», способных подвести конец войне? Ланда ничего не ответил, а после вперил в Альдо неподвижный взгляд голубых глаз — холодных и злых. — Немедленно отведите меня обратно в штаб французского подполковника. — Отчеканил Ланда наконец с настоящим отвращением, способным вызвать дрожь в поджилках и майора Леграна, окажись он на месте Альдо. Лицо Ланды, точно исклёванное птицами, как будто покраснело, брови, светлые и тонкие, дрогнули, но губы полковник сжимал по-прежнему плотно. — Я не хочу с вами больше находиться в одном помещении. «Не хочешь находиться, значит, — мысленно повторил Альдо. Резкая перемена в лице Ланды заставила неприятно вздрогнуть и его самого, и это озлобило Альдо ещё сильнее. — Ладно, будь по-твоему». — Иди-иди. — Альдо сделал вид, что намеревается отпустить его. Альдо устал, но его терзал гнев, и ему всё ещё хотелось сделать этому человеку побольней — не силой, так словами. Альдо выдержал продолжительную паузу, чтобы поспешно обдумать глумливую идею, показавшуюся ему на тот момент верхом справедливого возмездия, и ухмыльнулся Ланде колко и со всем вкусом злорадства, на которое только был способен: — Хотя я бы на твоём месте среди солдат вообще больше не появлялся. Ланда вздрогнул и оцепенел от сказанного. Страшным осознанием на избитое лицо его навалился ужас. — Вы отдали майору мои документы? — прошептал Ланда почти беззвучно. Одна губа у него подалась немного вниз, как бы полковник не старался удержать её на месте. — Да, — сказал Альдо просто и пожал плечами, стараясь говорить как можно спокойнее. — А ты думал, я буду носиться с тобой и твоими долбанными бумагами до конца войны? С каких пор я переименовал свой отряд в «Отряд спасения»? — Не подходите ко мне, — Ланда отшатнулся от Альдо, точно сумасшедший. Полковник загнанно заозирался по сторонам, беглым, стремительным взглядом; однако вскоре страх в его голубых сменился жутким, нечеловеческим отчаянием: Ланда словно и в самом деле не думал, что Альдо способен на подобную подлость, и всё напрасно ждал, когда он же возьмёт своё слово обратно. Однако Альдо уступать не собирался и упрямо не нарушал молчания. Тогда, впитав в себя всю обречённость своего положения, Ланда шумно втянул носом воздух и надрывным и срывающимся голосом произнёс: — Позовите сюда подполковника Клеморна. — Так, указывал ты в своём сраном СС — хватит с тебя. — Альдо не понравились нехорошие дрожащие нотки, заронившиеся в голосе Ланды, но выпитое подначивало его продолжить, а злоба на собственную доверчивость на некоторое время усыпила совесть. — Ты ногой попробуй топнуть — Гитлер даст, поможет. — Позовите сюда подполковника! — потребовал вдруг Ланда, не обратив на угрозу никакого внимания. — Я хочу видеть подполковника. — Прошипел Ланда, мигом позабыв о всех своих приличиях. — Сейчас же. — А я хочу бумаги на Нантакет, военную пенсию с учётом выслуги лет и медаль почёта. — Протянул Альдо лениво. — Как ты думаешь, Ганс: кто из нас получит по наглой харе первее? Ланда, совершенно ошалев от кошмарности с ним происходящего, внезапно вздрогнул, прижал одну руку к сердцу, другую — к виску и, открыв рот, заговорил, цедя каждое произнесённое слово, точно кислый уксус: — Мне ни к чему ни ваше прощение, ни ваша издевательская щедрость — лучше оставьте её для тех немецких солдат, которых вы навсегда изуродовали, клеймив свастикой, и которых клеймите за всё последующее время вашей плодовитой службы своей национальной гордости. Вы можете сколько угодно ненавидеть меня за то, что я всеми доступными мне способами пытался сохранить жизнь себе и своему ребёнку — никто не вправе отказать вам в подобном удовольствии. Но документы… Документы! — взвыл Ланда вне себя от ужаса и бессилия. — Как у вас хватило совести на такое?! — А как у тебя, сволочи нацисткой, хватало совести людей расстреливать? — осведомился у него Альдо ехидно. — Что, неприятно, когда той же разменной монетой платят, а, Ганс? Ланду встряхнуло от ужаса: голова у него, казалось, уже ничего не соображала, разум оцепенел из-за страха. Взгляд Ланды на короткое мгновение метнулся на заставленный бутылками стол, и на лице фрица, раньше столь живом и обаятельном, вдруг промелькнуло выражение обезумевшего отчаяния — это самое выражение испугало Альдо сильнее всяких угроз. Ланда дёрнулся было в сторону, собираясь, по всей видимости, разбить одну из винных бутылок, однако добежать не успел: Альдо схватил его за обе руки и оттащил прочь от стола. — Ты что тут удумал, сволочь белобрысая? — Альдо развернул Ланду лицом к себе и встряхнул его с такой силой, что светлые патлы фрица попадали ему на лоб. — Драться со мной полезть решил или вскрыться, а? Знаешь хотя бы, как вены правильно вскрывать? — спросил Альдо зло. — Этому в СС тоже нынче учат? — Сейчас же отпустите меня, — прошипел Ланда. Теперь взгляд его несколько осмыслился, фриц перевёл сбитое страхом дыхание. И, снова поглядев Альдо в лицо, заговорил тихими, кипящими ненавистью словами: — Если не отпустите, я буду вынужден позвать сюда кого-нибудь из офицеров, на данный момент несущих ночную вахту — лейтенанта Бонне, подполковника Клеморна или майора Леграна: для меня это не имеет никого значения. Я… я не остановлюсь до тех пор, пока не поставлю на уши всю французскую часть. Клянусь вам, лейтенант Рейн: я пойду на что угодно — на что угодно, включая добровольную капитуляцию в руки французского Сопротивления, но я не позволю… Я не доставлю вам удовольствия расстрелять меня самому. — Ты совсем долбанулся что ли? — Альдо явственно ощутил неловкость: только сейчас он понял, что глаза Ланды слезились всё это время. — Какие вопли, какой подполковник, какой майор? Я пошутил, бляха муха. Подбородок Ланды задрожал сильнее, дыхание замерло. Удостоверившись, что Ланда не будет трепыхаться, Альдо ослабил хватку и, отпустив фрица, загородил собой стол — мало ли, что придёт Ланде в голову ещё. Ланда несколько секунд стоял молча, а когда наконец заговорил, Альдо показалось, что фриц вдруг сделался на голову выше. Вполголоса, одним дыханием, Ланда спросил у него: — Вы… вы что сделали? — Разыграл я тебя. — Бросил Альдо коротко. Гнев его неожиданно уступил место стыду: глядя в искажённое болью и непониманием лицо стоящего перед ним человека, до конца, видно, не ещё осознающего — обманывают его снова или нет, — Альдо не хотел думать, что случилось, попади к ошалевшему от страха фрицу в руки стекло, однако мысль эта вскоре овладела всеми чувствами. Поэтому Альдо вытащил документы, развернул их так, чтобы Ланда мог видеть фотографию, и показал бумаги на вытянутой руке. — Вот твои документы — не отдавал я их никому. И на расстрел тебя никто не поведёт: для твоей гнилой душонки и одного грёбаного патрона жалко. — Вы… вы пошутили? — переспросил Ланда. Он смотрел Альдо в лицо отупело, точно от страшного удара по голове, и Альдо вдруг заметил, как в глазах полковника тускло поблёскивают крупные бусинки слёз. Одна из них не задержалась в уголке глаза надолго: она быстро пробежала по щеке фрица и скатилась по носу. — Согласен, вышел перебор слегка, — признался Альдо честно. Потом несколько подумал и добавил: — Ты перед командованием меня хотел подставить — что, мне по головке тебя за это погладить надо было? Думал, нассал в уши и уснёшь с чистой совестью? Не ты один здесь любитель нихера не смешные шутки шутить. Альдо думал, что Ланда бросится орать на него или, быть может — кинется к столу снова, однако полковник сделал совсем не то, что Альдо мог бы ожидать от человека его статуса и чина — он разрыдался. Альдо сам не заметил, как это произошло: Ланда вдруг шарахнулся прочь от него, попятился назад ещё и взвыл с таким отчаянием, сильно и пронзительно, будто его резали. Ланда хотел что-то сказать, но вместо слов из груди его вырвался сиплый вдох, губы некрасиво вздрогнули, и из глаз ручьём хлынули слёзы. Ланда, словно сам не ожидая подобного своего унижения перед евреем, спешно закрыл лицо руками и отвернулся. — Твою мать, ну что ты как баба, Ланда, — протянул Альдо в изумлении. Брови его поползли вверх сами собой: Альдо никак не мог поверить в происходящее и даже проморгался пару раз на всякий случай. — Я просил вас! — поднял вой фриц с перекошенным лицом. Скулы судорожно двигались на его лице. — Я умолял вас! Ich war fast in deinen Füßen, du dreckiger Mistkerl! ¹⁹⁾ — Кажется, Ланда не сразу понял, что перешёл на немецкий и, прикусив наискось дрожащую нижнюю губу, зашипел злобно, уже по-английски: — Да как вы… Да как у вас только язык повернулся так обойтись со мной, зная о моём положении?! — Да, да: припомни мне теперь все мои грехи до пятого колена. — Альдо отмахнулся от Ланды, будто от навязчивой мухи, однако состояние фрица смущало его всё сильнее. Альдо склонил голову на бок и спросил: — Ты для кого этот сольный концерт здесь устраиваешь, а? Здесь зрителей с цветами нет. — Я не хочу вас больше слушать, — Ланда грузно плюхнулся обратно на вещмешки и, схватившись за голову, закрыл уши руками. Альдо видел, что руки у него трясутся, а зубы не попадают друг о друга. Этот поразительно весёлый, болтливый фриц, всегда любезный, улыбчивый и обаятельный, вдруг дошёл до такого исступления, что Альдо всерьёз начал опасаться, чтоб он не кинулся за стеклом снова. — Довольно! Я прошу вас ещё раз: «Довольно!» Прекратите мучить меня, — прошептал полковник в диком отчаянии, а потом снова забормотал себе под нос на немецком: — Gott, was für eine Schande, was für eine Schande, was für eine Schande... ²⁰⁾ На последнем «Schande» Ланда качнулся, зажмурившись так, что на лбу его появились мелкие мимические морщинки, и уткнулся лицом в рукав пальто; плечи его подрагивали от плохо сдерживаемых рыданий. — Угомонись ты уже, — велел Альдо ему. Альдо понятия не имел, что ему делать с плачущим нацистом, и им овладело неприятное чувство растерянности и смущения. — Лучше угомонись по-хорошему: не зли меня. Рыдания тише не сделались. Альдо постоял, в угрюмом молчании послушал нацистские завывания ещё с минуты две-три. Несмотря на небольшой рост, Ланда оказался на редкость голосистым, и от его непрекращающегося скулежа у Альдо начала болеть голова. Не уйди французы играть в покер — непременно бы сбежались выспрашивать, что у них произошло. Альдо закатил глаза к потолку, подумав устало: «Проще и в самом деле было расстрелять». — Мне Леграна сюда позвать? — спросил наконец Альдо раздражённо. — Он тебя быстро заткнёт, уж поверь. — Делайте всё то, что посчитаете нужным, лейтенант, — прошептал Ланда тяжело и как будто бы пересиливая себя. Глаза Ланды сильно покраснели, и говорил он все более бессвязно. Альдо напрасно ожидал, что со временем Ланда поноет и успокоится сам — полковник, захлёбываясь словами, говорил упрямо: — Майору Леграну, хоть самому Гитлеру обо мне донесите, если… если это польстит вашей оскорблённой гордости. Расскажите, как я умолял вас сохранить мне жизнь и как вы решили отомстить мне. Расскажите… — Ланда снова заикнулся. — Расскажите, что произошло в штабе у подполковника и как измывались надо мной французские офицеры. Какой смех они подняли мне в глаза и какое я вам доставил несказанное веселье. Поняв, что угрозами так ничего и не добьётся — только доведёт его ещё сильнее, — Альдо решил подойти к фрицу и попытать счастье заговорить с ним спокойно, но, едва Альдо только сделал шаг в его сторону, Ланда шуганулся, как от огня, и загородился от Альдо рукой. — Уйдите от меня! — зашипел Ланда, но слова его прервались чередой грудных всхлипов. Ланда так и не убрал выставленной руки и посмотрел Альдо в лицо раскрасневшимися от слёз, злыми голубыми глазами. — Вы вдоволь потешили своё самолюбие, поиздевавшись надо мной — что вы ещё от меня хотите?.. Альдо хотел было воспользоваться стандартным приёмом против истерики — залепить Ланде пощёчину, но так и не решился ударить его. Альдо застыл в паре шагах возле Ланды в крайнем смятении и не зная, что делать с ним дальше: станет угрожать — не добьётся ничего, помимо рыданий, оставит — пойдёт на сделку с собственной совестью. Узкие плечи его то и дело сводились: Ланда пытался сдержать слёзы, но у него это получалось плохо. Альдо перемялся с ноги на ногу, придумывая — что сказать? Слова не шли с языка, и Альдо вдруг почувствовал себя настолько паршиво, будто бы это он избил Ланду в кровь, а вовсе не майор. Пока Альдо решал, как поступить и как угомонить плачущего нациста, Ланда сдавленно всхлипывал у себя в углу, протяжно и со вкусом, и успокаиваться никак не собирался. Альдо не знал, насколько позволительны беременным истерики, но предположил, что лучше бы обойтись без них. Альдо вспомнил, как буквально только что грозил Ланде расстрелом, и им отчётливо овладел стыд и смущение: если у фрица вдруг пойдёт кровь, Ланда потеряет ребёнка только по той причине, что ему пришла блажь лишний раз отыграться на нём за своё задетое самолюбие. Альдо не пришло в голову ничего лучше, чем дать фрицу хлебнуть водки тоже: по-другому его сейчас было не успокоить. Альдо прикинул на вскидку, что Ланда не пил уже месяца два с половиной и присмотрелся пристальней к его телосложению — хотел понять: сколько нужно, чтобы его успокоить, и вскоре решил, что четверти будет вполне достаточно. — Хорош реветь, — велел Альдо сквозь зубы, не зная, что сказать Ланде ещё. — Сейчас потоп будет. — Оставьте меня в покое, — хрипло пробормотал Ланда, хороня лицо в ладонях. — Пожалуйста, оставьте меня в покое. Альдо вздохнул устало и тяжело: он страшно устал за день, хотел есть и спать; есть, пожалуй, сильнее всего. Чёрт потянул его за язык — не приди ему в голову дурная мысль лишний раз попугать Ланду ради собственного удовольствия, он бы уже выслушивал тысячную благодарность за место колыбельной и, быть может, даже поиграл с французами в покер. Альдо помялся ещё немного, но, решившись наконец, подсел к Ланде на матрас и легонько пихнул его в плечо. Ланда поднял голову, нервно дёрнувшись, и уставился на выпивку, сдвинув светлые брови к переносице, а потом заговорил торопливым, бессвязным голосом: — Это… это что? — Водка, — сказал Альдо спокойно, повертев бутылку в руках, и добавил: — Пасть разевай. — Я не буду это пить, — озлобленно зашипел Ланда, отпихивая от себя его руки. — Ещё как будешь, — Альдо наклонился вперёд, несильно, но крепко схватил упирающегося Ланду за светлые волосы на затылке, запрокинул голову кверху. Ланда зашипел громче и принялся выворачиваться всем телом, совсем позабыв, кажется, что Альдо гораздо сильнее его: ему не стоило больших усилий, чтобы одной своей рукой совладать с двумя руками фрица — бледными и исхудалыми после двух месяцев заключения. — Пей, — Ланда ногтями вцепился Альдо в руку, но вырваться ему так и не удалось. — Пей, кому я сказал. Ланда вскоре и в самом деле сдался и перестал упрямствовать, поняв всю бесполезность сопротивления; руки фрица обвисли плетьми. Альдо заставил Ланду сделать четыре глубоких глотка перед тем, как тот завозился рядом с ним и несильно похлопал Альдо по согнутому локтю: «Довольно». Альдо удостоверился, что полковник и в самом деле проглотил всё, и только тогда отпустил его. — Только попробуй сблевать, — предупредил его Альдо, когда Ланда снова сел прямо, морща лоб и пытаясь сглотнуть горькое пойло поскорее. — Будешь пить до тех пор, пока окончательно не успокоишься. Ничего не отвечая, Ланда сипло закашлялся, поднёс руку ко рту и утёр рукавом мокрые губы. Крепкий алкоголь скоро ударил Ланде в голову, голубой взгляд его затуманился, сделался мутным, а живое лицо обмякло. Ланда тяжело заворочался, завозил руками по матрасу, словно ища точку опоры, рывком сел и впился в Альдо исподлобья: затравленно и зло. Потом торопливо вылез из рукавов и протянул Альдо пальто. — Гордый, значит. — Усмехнулся Альдо краешками губ. — Что, негоже арийцу в жидовском шмотье ходить? — Я не хочу доставлять вам лишние неудобства, — проговорил Ланда ровно, но голос его снова надорвался, выдавая пережитое унижение. — А к вашей национальной принадлежности это не имеет никакого значения. — Одень обратно, — надавил Альдо голосом, видя, что Ланда не собирается повиноваться и по-прежнему держит его пальто в руках. — Я не хочу потом слушать твоё нытьё о том, что ты отморозил себе причиндалы. — «Надень», — окрысился Ланда в ответ. Выпитое прибавило ему лишней храбрости. — Лейтенант, в этом случае правильно будет «надень». Альдо очередным усилием воли заставил себя придержать язык за зубами — ещё одна сказанная гадость заставит Ланду ненавидеть его ещё сильнее. Голоса их стихли, и в помещении вновь разлилась тишина. От голода и усталости Альдо чувствовал тошноту и тянущую боль в ногах. Ланда отодвинулся от него и лёг лицом к стене, дыша загнанно и рвано; Альдо никогда прежде не слышал, чтобы человек так загнанно дышал. Альдо не помнил, когда в последний раз плакал сам — кажется, это было очень давно: шесть лет назад, когда умерла мать. Тогда, вне себе от ярости и горя, Альдо молотил кулаками по вещам и стенам до тех пор, пока силы окончательно не оставили его, а слёзы полностью не высохли на лице. Теперь эти воспоминания оставались лишь осколком прошлой пережитой боли: Альдо никогда не позволял себе проявления подобной слабости впредь и никогда бы не подумал, что когда-нибудь на своём веку увидит плачущим человека, служившего в армии Рейха почти всю жизнь, но отчего-то не почувствовал к Ланде должного презрения. Альдо посидел молча ещё немного, повертел пустую бутыль в руках. Потом всё же не удержался и спросил: — Сколько тебе лет? — Это не ваше дело, лейтенант Рейн, — процедил Ланда ядовито. Полковник шмыгнул носом и отвернулся к стене снова, чтобы утереть слёзы, оставшиеся висеть на выдающемся подбородке. — Не хочешь говорить — не говори, больно надо. — Хмыкнул Альдо. — Я в документах посмотрю. Альдо закапался в карманах и вытащил сложенные нацистские документы, развернул их и среди незнакомых немецких слов принялся искать знакомые цифры. Альдо помнил, что обнаружил сводку о половой принадлежности Ланды где-то на правой странице — и только потому, что слово «омега» и по-английски, и по-немецки писалось одинаково. Тремя днями ранее Альдо не посчитал нужным читать нацистские бумаги, однако сейчас вдруг заразился интересом и решил пересматривать документы внимательнее. На правой странице в ровными столбцами бежали немецкие буквы, на левой — под раскинувшим крылья чёрным нацистским орлом была прикреплена чёрно-белая фотография: на ней полковник был изображён по плечи, губы его складывались в тёплую, располагающую к себе улыбку. Фотография, кажется, была сделана совсем недавно — может, как раз во Франции в тридцать девятом, когда Ланду назначили на пост штандартенфюрера СС: уж больно довольная и лоснящаяся на ней у фрица была рожа. Ланда словно был студентом одного из престижных университетов Германии, закончившего его с отличием и позирующем для выпускного альбома. Второй строчкой на правой странице после уже знакомого имени и фамилии стояла дата рождения: «04.10.1904». «Октябрь, — подумал Альдо. — Раньше меня на месяц». — Сорок лет, — подсчитал Альдо вслух с неким удивлением. — Сорок лет, а ведёшь себя на все десять. Ланда по-прежнему не произнёс ни звука. Альдо вдруг стало мерзко от самого себя. «Он же на сносях», — сказала та его часть, которая твердила оставить эту глупую затею в самом начале. «Один нацист залетел от другого — почему я жалею его?» — подумал Альдо, однако неприятное чувство стыда снова обняло сердце: ни разу до этого его не охватывало такое гнусное чувство задетого самолюбия, пустой злобы за собственный совершённый поступок и настолько глупого, настолько отвратительного желания насладиться пусть и нацистскими страданиями. «Ты довёл до слёз полковника СС — гордись», — похвалил Альдо себя с издёвкой. Альдо вздохнул и поднялся с матраса, вытряхнув из пачки последнюю оставшуюся сигарету — видимо всё-таки придётся просить у Мориса ещё. — Вы… вы куда? — спросил Ланда вдруг у него через силу, испуганно приподнявшись на локтях. Лицо его было таким изнеможенным и измученным от пережитого, что он вполне сойти за узника концлагеря где-нибудь под Краковом — надо бы только сменить мундир. — Курить, — бросил Альдо в ответ сухо. Ланда потерянно кивнул и тут же исчез среди вещмешков. «Он решил, что я пошёл сдавать его майору, — подумал Альдо, выходя. Было уже совсем темно, на небе рассыпались звёзды. Злость оставила его, лезущий в голову стыд щипал сердце. Врать самому себе было глупо: виной его злому поступку была вовсе не выпивка, а неотомщённое самолюбие, которое досказало всё остальное. Когда Альдо вернулся, Ланда уже лежал на другом боку, подложив под голову локоть вместо подушки. Фриц, кажется, уже почти успокоился, но дышал по-прежнему тяжело и как будто бы через раз. Порозовевший от крови платок, который дали ему французы, чтобы утереть ссадины, Ланда нервно процеживал через пальцы. «Спросить, может — надо ли ему что-нибудь?» — напросилась в голову жалостливая мысль. Альдо чувствовал собственную вину за то, что довёл его до слёз, но извиняться из принципа не хотел. — Кормили тебя? — спросил Альдо наконец. Ланда покачал головой, разжал и сжал пальцы снова. Кровь, уже высохшая, запачкала ему ладонь. — Ты не жрал с прошлого дня, — сказал Альдо, и, услышав неловкость в собственном голосе, попытался обратить всё в шутку: — Беременным вредно столько не есть, Ганс. — Я сейчас не в состоянии куда-либо идти. — Произнёс Ланда, переводя дыхание. В уголке его глаза показалась слезинка, и полковник второпях оттёр её рукавом пальто. — У меня болит в висках от нервов и очень сильно тянет низ живота. Если я поднимусь на ноги, мне станет гораздо хуже. — Я не заставляю тебя никуда идти, — огрызнулся Альдо, но без прежней злобы. — Ноги мне пока не отстрелили, сам схожу. Что тебе надо? — Лейтенант, вы устали за сегодня гораздо больше моего, вам нужно отдохнуть. — Обронил Ланда поспешно. — Я позабочусь о себе сам, когда у меня появятся силы. — Пихните свою лицемерную вежливость себе поглубже в зад, герр штандартенфюрер, — ядовито пожелал Ланде Альдо и добавил на прощание: — Продолжишь выкобениваться ещё — будет как с водкой. Французы, играющие в карты, разместились на расчищенном куске земли перед входным шлагбаумом, подложив на землю верхнюю одежду и образовав два круга, в каждом из которых было по пять человек — Альдо умел неплохо играть в покер, и понял, что тем самым солдаты разделись на более сильных и слабых игроков. Вместо фишек перед ногами лягушатников лежали пробки из-под бутылок. — Si vous ne pouvez pas! ²¹⁾ — возмущался лейтенант Бонне громким голосом, по которому Альдо даже в темноте сразу отличил его от остальных. — D'où vient le valet des vers? Tu l'as joué trois fois plus vite que moi. ²²⁾ — Flash, Maurice, Flash. — Откликался другой француз, беззлобно смеясь. — Bito votre carré. ²³⁾ — Морис, — окликнул Альдо лейтенанта Бонне, стараясь картавить так же, как это делали лягушатники на своём родном наречии. Солдаты оглянулись в сторону Альдо и уже хотели было подняться на ноги, чтобы поприветствовать военнослужащего, стоящего выше них по чину, однако Альдо не хотел отрывать лягушатников от игры и жестами дал понять французам, чтобы они не вставали. Лейтенант Бонне перевернул все свои карты лицевой стороной вниз, бросил остальным солдатам что-то на своём языке и подошёл к Альдо, добродушно улыбаясь. — Вы решили в отместку за пять лет оккупации заморить фрица голодом? — спросил Альдо у француза с лёгкой усмешкой. — Почему вы даже ему консервов не оставили? Француз почесал затылок. — Говоря откровенно, мы все думать, что после допроса вы расстрелять его. — Признался лейтенант Бонне неловко. — Да он сам с нами не разговаривать и не просить ничего. — Добавил француз через некоторое время в собственное оправдание, а потом поинтересовался: — Надо зайти на продовольственный склад? Альдо кивнул. Лейтенант Бонне поразмыслил с мгновение. — Я с сожалением полагать, что за сегодня на продовольственном складе остаться как раз одни только консервы: мы закончить с допросом очень поздно. Вас устроить? — Получив ещё один одобрительный кивок, француз расслабился лицом и обернулся к остальным знакомым лягушатникам: — Ne regarde pas mes cartes! ²⁴⁾ — рявкнул он солдатам, прежде чем указать Альдо дорогу, но более комично, чем зло, и те засмеялись. Продовольственный склад можно было отличить от прочих зданий по длинной вытянутой крыше и наваленными в одну общую кучу мешками из-под доставленной провизии. Лейтенант Бонне показал двум патрульным талон, выдаваемый старшим офицерам для свободного прохода в прочие арсеналы части, и лягушатники, сонно зевая, пропустили француза внутрь. Альдо решил лишний раз не нервировать сторожевых и за лейтенантом Бонне не пошёл — француз всяко разбирается во внутреннем устройстве помещений части лучше его. Альдо остался ждать француза рядом с патрульными, однако долго ему мёрзнуть не пришлось: лейтенант Бонне вернулся спустя пару минут и, передав Альдо пять банок консервов, сказал: — Во всём том бардаке, где мы разместиться, должны быть приборы — я просить вас сказать полковнику об этом. Вы возвращаться в корпус, а я разбудить фельдшера — я настаивать, что вам следует проверить ногу. Возвращаясь обратно, Альдо полагал, что Ланда возьмётся упрямиться снова, но у фрица, по всей видимости, больше не осталось душевных сил спорить. Ланда только внимательно проследил за Альдо от двери глазами и сказал тихое «danke», когда увидел, что Альдо вернулся не с пустыми руками. Из-за волнения Ланда перешёл на родной язык снова, но быстро опомнился и уже открывал рот, чтобы сказать слово по-английски, однако Альдо остановил его: Альдо и без того понял, что это значит «спасибо». — Сожри французскую тушёнку быстрее, чем за тебя это сделают сами французы. Лейтенант сказал, что тут у них должны быть ложки, вилки там — понятия не имею, смотри сам — здесь у тебя прислуги нет. — Вы не будете? — Спросил Ланда у Альдо несмело. На щеке у него по-прежнему горело яркое, красное пятно, глаза мерцали влажно и устало. — Пожертвую в фонд будущего выпускника Гитлерюгента. — Воспоминания о произошедшем напрочь убило в Альдо аппетит. Альдо расставил консервы на столе, кое-как найдя на нём свободное место. — Я с утра поем. Уходя, Альдо обернулся. — Тебя можно где-то на полчаса одного оставить? — спросил Альдо у полковника как можно равнодушнее. — Ты не будешь больше за стеклом кидаться? — Нет, — сказал Ланда мрачно — и ничего больше не прибавил. Разбуженный посреди ночи фельдшер, недовольный и заспанный, проверил Альдо пульс, обработал рану и с перевода лейтенанта Бонне уговорил Альдо принять какого-то бывшего под рукой успокоительного лекарства для сна. Насчёт бедра француз тоже его успокоил: «Особенно дурных последствий быть не должно». К тому времени, как фельдшер отпустил Альдо, сменив нацистские шмотки на ноге на обычные бинтовые повязки, Ланда уже успел дожрать свою тушёнку и теперь неподвижно сидел на месте, поджав под себя ноги и уперев пристальный взгляд куда-то в стену. Ланда повернул на звук чужих шагов светловолосую голову и, увидев кусок бинта, который Альдо зажимал меж пальцев, несколько оживился и спросил У Альдо так любезно и заинтересованно, как будто часом ранее ничего и не произошло: — Лейтенант, как ваша нога? — Не ампутировали, как видишь. — Альдо щедро залил бинт оставшейся водкой. Потом подошёл к Ланде и подал бинт ему. — К роже приложи. В ответ Ланда только улыбнулся, пытаясь скрыть за вымученной улыбкой всю свою скопившуюся злость и боль. — Право, лейтенант, вам вовсе не стоило тратить своё время на подобные пустяки. Альдо ничего не ответил и руки не убрал: иначе бы ощутил себя мудаком ещё сильнее. В угрюмом молчании Ланда глубоко вздохнул, всё же соизволил взять бинт и принялся утирать на ощупь лицо. — Переносицу промокни, — посоветовал Альдо фрицу, присев на край матраса рядом — голова Альдо сильно кружилась от успокоительного, и сейчас он был никак не в силах стоять на месте, не шатаясь. Пальцы Ланды, однако, сильно подрагивали и были неловкими — то ли от боли, то ли от выпитого: полковник никак не мог утереть кровь там, где нужно. — И у глаза. Нет, у левого, не у правого. Ни… Мать твою, дай сюда. Альдо раздражённо отнял у Ланды смоченный спиртом бинт и оттёр запёкшуюся кровь там, где он пропустил её: сейчас полковник был не способен воспринимать какие-либо указания. Ланда ничего не сказал — он терпел молча и не знал, куда деть глаза, только болезненно морщился с каждым прикосновением. — Жить будешь, — вынес окончательный вердикт Альдо, утерев последний кровоподтёк. Альдо хотел было спросить у Ланды: получал ли он по морде раньше, но решил промолчать. — До свадьбы заживёт. Ланда обтёр руки нервным, почти злым движением, а после спросил у Альдо голосом тихим и боязливым: — Что вы решили насчёт меня с командованием? — Э, не. — Отказал Альдо ему с усмешкой, поднявшись на ноги снова. — Перед французами ты уже на допросе опозорился, нажрался, наорался — все дела за сегодня переделал, хватит с тебя. Спать вали. Ланда поднял голову, посмотрел на Альдо острым взглядом — будто кольнул иглой. — Лейтенант, если вас хоть как-нибудь заботит моё моральное состояние… — Ланда, спать, — повысил голос Альдо: упрямство Ланды раздражало его. — Мне тебя силой уложить? — Здесь только одно спальное место, все прочие заняты французами, — пробормотал Ланда себе под нос, по обыкновению плотно поджимая губы, когда был недоволен чем-то. — Где будете спать вы? Они поместились бы валетом, толкая и пихая друг друга локтями: так ночи коротали почти все солдаты на фронте, не зная покоя ни тяжёлыми днями, ни во время отдыха. Альдо мог бы также отослать Ланду в переднюю — полковник не осмелился сказать ничего против, — однако не захотел. — Ложись ты. — Сказал Альдо, махнув рукой с небрежным видом. — Я на скамейке подремлю. Не снимая пальто и больше не глядя в его сторону, Ланда исчез среди вещмешков. Альдо застыл в нерешительности возле двери в переднюю, не зная, что предпринять, — ответить Ланде на его просьбу или лучше всё-таки пойти спать. — Командование согласилось на тебя в переводчики под мою личную ответственность. — Сказал Альдо нехотя, решив, что настырный фриц не даст ему покоя с этим вопросом на следующее утро. От его слов Ланда насторожился, поднял светловолосую голову и несколько приподнялся на локтях, внимательно слушая дальше. — Этого тебе знать будет вполне достаточно. Вам стоит повторять, полковник, что если от вас будут какие-то проблемы, я не буду с тобой возиться? Твоё дело — раскрывать рот, когда тебя скажут, в другое время можешь смело засунуть свой длинный язык себе в зад. Альдо вспомнил об удивлении генерала Донована и французского лейтенанта, подумал ещё раз — как впоследствии будет объясняться со своими людьми, поморщился и добавил: — Не заставь меня пожалеть о моём поступке. Лицо полковника несколько оживилось, однако губы по-прежнему были так плотно сжаты, что почти не видны. Широко раскрытые глаза Ланды ясно смотрели вперёд, но Альдо вдруг показалось, что он слепой. — Я не заставлю, лейтенант, — сказал наконец Ланда тихо. Альдо кивнул, а потом скрестил за спиной пальцы.

***

ПЕРЕВОД С ФРАНЦУЗСКОГО/НЕМЕЦКОГО: ¹⁾ — Лейтенант, кто это с вами? (франц.) ²⁾ — Как узнаешь, Аллен, будешь детям своим рассказывать. (франц.) ³⁾ — Скажи-ка лучше: где сейчас подполковник? Он в штабе? (франц.) ⁴⁾ — Час от часу не легче. (франц.) ⁵⁾ — Старший лейтенант Бонне, вы ещё не на посту? (франц.) ⁶⁾ — Оливер, дай посмотреть журнал майору. (франц.) ⁷⁾ — Добрый день, Андре. Как спалось? (франц.) ⁸⁾ — Простите, месье. Я задремал на пару часов после утреннего построения. (франц.) ⁹⁾ — Нужно срочно связаться с Вашингтоном, Андре. (франц.) ¹⁰⁾ — И давайте без лишних вопросов — дело срочное. Я всё объясню позже. (франц.) ¹¹⁾ — Не подсказывайте, Луи. (франц.) ¹²⁾ — Мне надоело его терпеть. Сколько уже можно возиться с этим убогим, Ришар? К чему весь этот фарс? И без того понятно, что эта гнида ничего дельного нам не расскажет. За те два месяца, которые он провёл в СС, его, видимо, крепко приложили головой о стену — а если нет, это досадное обстоятельство исправлю я. Я не собираюсь больше смотреть на его мерзкую улыбающуюся рожу. (франц.) ¹³⁾ — Что ты мне только что сказал, фашист? (франц.) ¹⁴⁾ — Ещё раз, урод? Ты будешь мне указывать, как мне себя вести на своей земле? (франц.) ¹⁵⁾ — Соблюдайте приличия! (франц.) ¹⁶⁾ — Пошёл на хер, мудозвон. (франц.) ¹⁷⁾ — Не в общую казарму — в помещение к вашим людям. Быстрее, Морис, я не хочу разбираться с УСС Штатов из-за этого. (франц.) ¹⁸⁾ — Ришар, какого хера... (франц.) ¹⁹⁾ — Я едва ли у тебя в ногах не валялся, подлая ты скотина! (нем.) ²⁰⁾ — Господи, какой позор... (нем.) ²¹⁾ — Откуда у тебя взялся валет червей? (франц.) ²²⁾ — Ты его разыграл тремя ходами первее моего. (франц.) ²³⁾ — Флэш, Морис, флэш. Бито твоё каре. (франц.) ²⁴⁾ — В карты мои не смотреть! (франц.)