Однажды в оккупированной Франции

Когда разгоревшийся рассвет забрызгал красками горизонт, в части пришло время повторно сменять караульных: сварливо указывая, кому куда вставать, между домов ходил вытянутый разводящий в плохо сидящем сюртуке и, через руку раздавая тумаки по головам, громко покрикивал на солдат. Французы ленились и караульных сменяли неохотно: Герольд — один из немногих рядовых, упорно следящий на фронте за датами, — сказал вчера, что через пять дней наступит октябрь, а, значит, воскресенье выпало на сегодня — медленно тянущийся к зиме год войны стёр вереницу вяло текущих дней, но в воскресенье мало кто из солдат хотел задумываться о войне. Генерал дал им отгул на вечер прошлого дня, и за полупьяной пеленой, тревожащей голову спросонья, Альдо поначалу не смог разглядеть, кто из сослуживцев поднялся вместе с ним к полудню — сам он отошёл от долгого и крепкого сна около получасом ранее, без особых намерений бродя возле соседних домов, но не отходя далеко: первым желанием с утра было опохмелиться и умыться холодной водой. Резкий нырок головой в бочку с водой несколько отрезвил его; всё ещё пребывая том нетвёрдом состоянии, преследующим солдат после хороших и долгих пьянок, Альдо не был разбит похмельем: расползавшаяся в ногах усталость казалась приятной, как после удачной вылазки, и с возвращением солнца в зенит всё встало на свои места. На ступенях корпуса сидел Саймон и клевал носом: вчера по рукам прошлись три бутылки водки и две порции коньяка — для восьмерых можно просить и больше, однако клянчить у французов больше не позволила совесть, и семь бутылок на восьмерых разошлись нарасхват, стерев в казарме все напоминания о лягушатниках. Они не ложились до поздней ночи: переставили расчищенный стол посерёдке, сели вокруг него неровным полукругом, собираясь начать с коньяка и закончить водкой — после первых шотов уже никто не помнил, чья рука потянулась перемешать выпивку первой, и её горький вкус слился в один. К третьей бутылке Ютивич забрался на подоконник; взбудораженный и мало что толково соображающий с подпития к нему присоединился Энди, обвалив и подоконник, и переставленные на него тарелки с закуской. Ночь застала их с тяжёлыми головами, забывшихся среди рассказов; к концу вечера Альдо с трудом переставлял ноги, и сон забрал его, едва голова коснулась подушки. Перед забытьём мелькающие перед глазами образы вернули его к открытию второго фронта — он видел новобранцев в полевой военной форме, прощающихся с родными на перроне, развешанные на столбах плакаты солдат с винтовками, зажатыми в уверенных в руках и лозунгом «Зададим им жару!»; чередующиеся в обратном порядке воспоминания возникали в воображении оборванно и непонятно — они были не такими осознанными, как дурной сон в первую ночь, проведённой в части лягушатников — и на утро Альдо уже не вспомнил о собственной тревоге. Саймон вертел в мозолистых пальцах папиросу, следя за выстроенным нарядом лягушатников прищуренными от усталости глазами и то и дело моргал, ёжась под осенним плащом. Звуки чужих шагов потревожили его, Саймон оглянулся, козырнул ему незанятой рукой, но не поднимаясь — Альдо не любил бестолковых церемоний, и остальные формальности, присущие в общении со старшими офицерами, они опускали. — Донни видал где? — Альдо приветственно хлопнул Саймона по плечу и облокотился о перила, возле которых стоял и вчера. Голова всё ещё была тяжёлой, но воздух казался свежее, лица лягушатников — приятнее, а приближение осени не вызвало прежних раздосадованных чувств — осени с летом не сравниться. — Отлить вышел, — Саймон, будто совсем позабыв, что курит, торопливо переложил чернеющую у основания папиросу из руки в руку.  — Герольду с Майклом блажь пришла по части прогуляться и сдыбать с обеда чего съестного: они уже около часа не появлялись… Вам прикурить, сэр? Альдо отнял сигарету от всколыхнувшегося перед носом огонька и спросил недоверчиво: — Французов к обеду созывали уже? — Так точно, сэр, — Саймон зевнул и, потягиваясь, вытянул перед собой длинные ноги в нечищеных сапогах. Вытряс из початой пачки ещё одну сигарету, зажёг её от собственного окурка и засунул его в банку, наполненную ими до краёв: в казарме не курили — выходили на крыльцо. — Хотите к французам наведаться? — Если поспею до того, как квакальщики сожрут всё — может, удастся перебиться тарелкой фасолевого супа. — Ему удалось проснулся к повторной смене караула — строи, где солдаты идут особым, твёрдым, выверенным шагом, выбрасывая под себя ноги, обычно проводятся при смотре генералом или приставленными штатскими, а потому французы сменяли друг друга размеренными стайками, дробящиеся по двое у соседних казарм; торопиться не собиралось, но новость о внезапной трапезе застала его врасплох. Альдо докурил быстро и, обернувшись к Саймону через плечо, весело сказал напоследок: — Как Донни вдруг где увидишь, скажи ему, что я его везде обыскался. Он мне четыре франка со вчерашнего должен — Ютивич же снова первый блевал. Младший французский состав, столкнувшийся с ними восьмерыми после отбоя и долгое время отчаянно не понимающий, на каком языке объясняться теперь, пришлось в спешке расселять по другим казармам: в штабе политуправления части столкнувшийся с этими новостями подполковник долго хмурился, выслушивая торопливые и сбивчивые объяснения старшего лейтенанта Бонне; потом — подозвал своего секретаря, утомлённым движением снял очки, пробежался глазами по незнакомым именам солдат, расквартированных в соседних корпусах; лягушатники разобрали вещи часом позже, таращась на них во все глаза и передавая некрасивую французскую речь от одного солдата к другому. Подполковник Клеморн был более сдержан: он мягко поздравил Альдо с воссоединением с сослуживцами и выразил надежду, что они не будут излишне шуметь после отбоя; когда француз по переданной гарнитуре переговорил с их собственным генералом в радиоштабе, небо уже сочилось вечером, и начальство части попросту хотело побыстрее отвязаться от них. Их пропустили на продовольственный склад любезнейшим из приглашений; пресная французская стряпня мало кому пришлась по вкусу, но отказываться никто не стал. После они ввосьмером полностью расчистили общую комнату, набросали оставленные спальные мешки французов друг на друга, с дюжину прочих свернули вдвое и постелили поверх — прежде солдат в корпусе было без малого тридцать, и обменянные ими покрывала решили подложить вместо подушек. Самые вымотанные с дороги осели в корпусе, не выражая заинтересованности осматриваться в части лягушатников, Энди и Саймон с час мотались с улицы обратно в казарму, чтобы перекурить, таскавший бутылки с выпивкой Герольд ругался, не пуская Ютивича близко к водке. На пару с Альдо Донни перетащил скамью в общую комнату, и передняя стала много шире. Ноги сделались совсем ватными с подпития, однако тоскливое настроение ожило с восходом солнца: обнявшее душу крепким порывом, оно подталкивало ноги не заплетаться и не придавать значения опьяневшим мыслям. В раскрытое окно тусклыми отзвуками бились французские оклики, но в казарме в них вплетались два знакомых голоса: в общей комнате Омар с Энди играли в карты. Омар проигрывал. — Бито? — Перекладывая в пальцах карты на манер давнего шулера, спрашивал Энди у Омара лукаво. Оба они сидели к дверному проёму вполоборота, ничего не видя за косяком, но Альдо видел, как Омар долго и внимательно разглядывает кон, а потом отвечает Энди спокойно, даже не цепляясь за тень надежды: — Нет. Да подкладывай, что у тебя ещё есть — я всё равно не отобью. — Тогда возьми и это тоже, — Энди засуетился и подложил Омару две карты мастью кверху. — И вальта ещё — не забудь про вальта. — На наложенную поверх другого валета даму ту же полетел валет буби; из-под потрепанной колоды по правую руку от обоих выглядывала шестёрка пик: пики шли козырями. — Я могу тебе хоть половину своей колоды отдать — мне для старшего по званию ничегошеньки не жалко. — Даму крести ему кинь, которую он тебе ходом назад подбросил, — спины Омара высунулся растрёпанный Ютивич и плавающей рукой попытался ткнуть в играющих — Ютивич лежал почти у самого окна, и Альдо не сразу заметил его. — У него все по масти либо черви, либо буби — кидай крести, Омар. — Сбросил он мне уже свою даму черви. И валет буби тоже сбросил. — Вздохнул Омар печально и подпёр голову рукой — Омар лучше всех остальных разбирался в счёте, но в карты играть не умел совсем. — Ну и много что теряет, — Ютивич разочарованно мотнулся на соседнюю сторону матраса, икнул дважды и, уставившись в потолок, проговорил со знанием дела: — Дама червей — самый сок. — Ютивич, ты давай на правый бок под солнце ляг, да смотри руку не отлежи себе — дрочить нечем будет. — Энди захихикал привычным гнусовытым смехом. — Сай, ты там уже с час сидишь — ты всю пачку что ли выкурил? — Энди повернул голову к дверному проёму, вместо Саймона наконец заметил Альдо, широко заулыбался во весь рот и раскатисто гаркнул, пародируя низкий и неприятный голос сварливого командира вашингтонского взвода, прокатившегося по казарме знакомой перекатистой волной: — А ну-ка все подъём, бездари — начальство пришло! — Вольно — всеми любимый старина Уильямс с нами в Европу не подался. — Альдо заулыбался им всем в ответ и вместе с тем жестом остановил Омара, решившего уже привести Ютивича в какое-то ни было подобие чувства: — Да ты не буди его — бедный человек за ночь совсем умаялся. Альдо сложил руки на груди, поглядел на Ютивича и, ухмыляясь, беззлобно спросил: — Ютивич, как, хорошо тебе? — Прекрасно, сэр, — натужно просипел Ютивич, обеими руками обнимая широкий неглубокий таз и больше не поднимая головы. Во время общих попоек Ютивич пил больше всех — и шёл блевать тоже раньше всех. — Если бы не последняя стопка на брудершафт, я бы не свалился к вече… Омар, ради бога, дай воды. — Омар, у нас тут младший сержант за всю Америку несёт нелёгкое бремя похмелья, ты сегодня за старшего — подмени его. — Альдо засмотрелся в окно коса, пока Ютивич жадно хлебал воду из услужливо поданного стакана. Они расстались в середине стылого сентября и встретились в конце его солнечного окончания, пахнувшего застоявшейся листвой и удушливым воздухом скучной, разноцветной осени: вместе с тем на память начали приходить воспоминания, и сердце заняло тёплое чувство спокойствия. Омар с Энди были заняты картами — из колоды вышла уже половина, большая часть из которых возвращалась к Омару от раза к разу, — но Ютивич в свою очередь продолжал упорствовать: — Сэр, да я уже поднимусь скоро — с утра вот было совсем хреново. Мне надо только… — Пить тебе надо меньше. — Протопавшего по коридору Саймона шатко вело из стороны в сторону. — Курить здесь никто не хочет? — спросил он, когда похмельная явь несколько перестала кружить ему голову. — На улице солнце уже не так палит, как вчера, а у вас тут такая духота стоит, что повеситься можно. — Я пас, — отозвался Энди. — За вчера так накурился, что ещё с полдня на сиги смотреть не смогу. Сядь лучше с нами посиди — с рассвета же смолишь, как Черчилль от мира бескультурных янки. — Бабье лето, — мечтательно протянул Ютивич, ёрзая ногами по примятому покрывалу. — Скоро осень настанет — вышли бы вы на улицу, пока не пришлось по сугробам носиться. Омар бросил Энди три карты взамен своих десяти — за подкидыванием и меной мерно тёк их разговор: — У него вторая победа на носу — до конца с места не сдвинется. Я когда снова проиграю, с тобой схожу. — Энди покрыл туза козырной восьмёркой и зашепелявил, передразнивая картавую французскую речь: — Сюньор, ни кьрити в помьющ'нии! Нашьи льёгкие слишком ньежны чтябы ньюхать этью дрянь! — Синьор — это по-итальянски будет «господин», — исправил его Омар мягко, а Ютивич вдруг оживился и заголосил радостно: — Да, Омар-то знает! Энди с Саймоном рассмеялись, Омар тоже заулыбался, однако Альдо не разделил их веселья: не прошло и часа с того, как утро встретило его прежними радостями жизни, как ненарочно задетый словами призрак фрица омрачил не предвещающее дурных известий день — мысль о зажимающим ворот его пальто Ланде лежала на затворках памяти и раньше, но неладное напоминание об итальянском поставило её на прежнее место. Альдо осмотрелся в поисках человека, о котором теперь с неохотой приходилось помнить, умышленно произнеся равнодушно и как бы между делом — дать понять, что мысли его заняты совсем другим: — Фриц за утро носу никуда не совал? — Он с вечера не поднимался, — Омар оторвался от собранного в руках карточного веера. Отвечай ему Саймон либо Энди, вместо прямого ответа на Ланду вывалилась бы сотня оскорблений вдогонку. — Утром даже воды выпить не выходил — Майкл с Донни всё порывались турнуть его, но мы отговорили их дурить. — Надеюсь, сдох, — Саймон поморщился и сложил губы так, будто готовился плюнуть. — Гитлер настолько облагодетельствовал святую расу арийцев, что все нацисты будут жить вечно — этот уродец всех нас ещё переживёт. — Энди высунул кончик языка. — Слушай, Сай, а если рассматривать вопрос сугубо с врачебной точки зрения: прибей Донни нацика битой, он сначала обмочился или обосрался? — Энди, чтоб тебе подавиться — иди с Майклом про эту парашу шутить. — Возмутился Саймон, сердито сверкнув уставшими с подпития глазами. — Утро так хорошо начиналось — хорош про сраньё. — Сай, не гунди — лучше коньячку подай. — Энди потянулся незанятой рукой к сильно початой, но недопитой бутыли коньяка, а потом спросил: — Вам налить, сэр? Упрашивать долго никого не пришлось, и на четверых они залпом распили остатки вчерашнего коньяка — один только Ютивич разочарованно упёрся лицом к стене, громко сетуя на тошноту. Между словом снова вспомнив уорент-офицера Уильямса, грузного, круглого офицера с родимым пятном на шее, выпили за него же; разнообразие тостов кончилось вместе с тем, как об стол глухо бряцнуло опустевшее дно бутыли. Вкус у коньяка неприятный, горячечный и приторный — Герольд и пара других знакомых офицеров в Штатах, предпочитавших бурбон вместо коньяка, всегда плевались с неприязнью, что от откупоренных после службы бутылок Хэннеси воняет клопами; Майкл, любящий коньяк больше месячного армейского жалования, каждый раз беленился и вступал с Герольдом в затяжные споры, но большой радости они не приносили: отец его пил даже не французский «Хэннеси» — дешёвую американскую подделку, от которой несло ещё хуже, — щедро сдабривая каждую выпитую стопку руганью, и с последней выпитой рюмкой Альдо показалось, что воздух в казарме зачерствел от стоящего повсюду запаха дрянной выпивки. — Саймон, когда разберёмся со всеми распоряжениями лягушатников — смотайся к костоправу. — Со вчерашнего в голове до сих пор бродил хмель, и стопка залпом быстро разогрела кровь, оставив за собой горький привкус. — Командир дал добро на то, чтобы пожертвовать тебе пожитки тутошнего костоправа. Саймон кивнул, закусил остатками почерствевшего белого хлеба, а Омар спросил у него самого: — Потом с нами в дурака не будете, сэр? — Пойду разбужу фрица — генерал ждёт новостей о том, куда нас на этот раз засунет французская разведка. — Мысли о Ланде вставали в уме досадливо, неприятно, и даже похвала генерала не утешила его. — Остальным передайте, чтобы не прохлаждались среди лягушатников долго и тоже в чувство приходили. С трудом пережёвывая французские сухари, Саймон сухо покашливал, смотрел на Ютивича и говорил невнятными шершавыми звуками — отчего-то можно было подумать, что то скрипят от натуги его зубы: — Смитти, тебе, может, присоединиться вместо Омара? Ты же хорошо в карты шпарить умеешь — а двадцать две пачки сиг тебе как-то жирновато будет. — Дайте спокойно помереть, нелюди. — Ютивич ответил неразборчивым бормотанием и спрятал взъерошенную голову в расщелину между подушками. Следом Омару всё же удалось покрыть кон в ничью, Энди задорно присвистнул, полинявший и куцый спальный мешок разукрасила одна карта за другой. За всё время их попойки Ланда из корпуса не выходил и на глаза ни разу не показывался — изредка Альдо вспоминал о нём, когда приходила нужда отлить, но надолго возле фрица не задерживался: по телу густо гулял хмель, а на столе высились дела поважнее, чем успокаивать перепуганного Жидолова. Поначалу в опьяневшей голове никак не смолкала мысль, что посреди ночи Ланде вдруг придёт блажь потребовать чего, и ненависть к нему, несколько сглаженная выпивкой, не уймётся больше — однако Ланда ничего не просил и сидел тихо — ко второй распитой бутылке о нём позабыл даже Донни, и застолье полилось своим чередом. Ланда подбился к той стороне казармы, куда не впадал солнечный свет — раньше она была обустроена под бельевую и располагалась дальше всего от передней и общей комнаты; Ланда любил спать на боку, и теперь лежал на левом, накрывшись по плечи вторым спальным мешком, который Альдо притащил ему вчерашним вечером так, что прижатые к груди колени обрисовывалась под холщовым покрывалом. Альдо мог бы подумать, что тот спит, но выдающее фрица дыхание было частым, прерывистым, а поза — слишком напряжённой, чтобы быть похожей на положение человека, забывшегося среди собственных сновидений — Ланда пугливо вслушивался в окружающие его звуки и несколько пошевелился, когда Альдо подошёл к нему. — Эй, Ланда, — позвал его Альдо негромко, уперевшись о дверной косяк плечом. — Вижу же, что не спишь. Майкл и Донни так перепугали его, что собственная затея уже было показалась нелепой, но, как бы ей наперекор, Ланда всё же отважился поднять голову со спального матраса, нарочито медленно и будто бы сонно — чтобы дать себе время перед тем, как посмотреть на него. Вчера Альдо показалось, что Ланда вот-вот расплачется, но лицо его не носило признака слёз — только очень бледное. За ночь с фрицем не должно было случиться ничего дурного, однако с первого взгляда Альдо подумалось, что Ланда не спал несколько дней: с фамилией его напряжённые губы дрогнули в некрасивом подобии гримасы, глаза подпухли спросонья. Альдо повёл плечами, чтобы избавиться от неловкости и сказал просто — просто чтобы сказать что-то: — Ты уже своё за неделю с хером отоспал — поднимайся давай. — Вам нужно что-то перевести?.. — поинтересовался у него Ланда обеспокоенно, но говорил таким слабым и безучастным голосом, что, казалось, ещё немного — и повалится без сознания от страха. Альдо не слышал фрицевского голоса всего с ночь, но теперь отчего-то он почудился совсем незнакомым. — До взятия Нормандии язык себе переводить сломаешь. — Альдо попытался было нелепо оправдывать себя тем, что рано или поздно Ланде всё равно придётся высунуть нос на улицу — не упрашивать же его слёзно восемью головами, — однако тревога из-за слов Омара скоро обличила враньё: с прошлого вечера фриц совсем ничего не ел. — На обед пошли. — И, прежде чем Ланда бы снова начал отнекиваться, уронил спокойно, но резко — у него не было озлобленности на фрица, только осевшее раздражение от его капризов: — Ланда, сказано же было: поднимайся — это приказ. Тебе не до конца войны здесь сидеть. На этот раз Ланда не набрался наглости спорить, быстро поднялся и встал, застёгивая пальто на все пуговицы, от ворота и широких покоцанных пулями пол, которые из-за невысокого роста доходили ему почти до колен. Запахнулся Ланда торопливо, но пальцы у него подрагивали, пара пуговиц на груди поначалу попала не на нужные петли. Прежняя горделивая манера покинула его, сам фриц поблек, осунулся, будто ещё не до конца отошёл от лихорадки; пропустив Ланду на время вперёд, Альдо с досадой подумал, следует ли оставить его в покое или всё же повторно встормошить к вечеру — в восемь часов в части подавали ужин. Под липкими осенними лучами Ютивич по-прежнему лежал на спине, всем видом изображая собой человека, страшно страдающего от похмелья, и не нашёл в себе сил повернуть голову в их сторону. Омар оказался более расторопным — посмотрев искоса, он отвлёкся на игру — из остальных только Омар не обращал на Ланду внимания, будто всерьёз опасаясь его. Саймон тихо проплевался себе под нос, но наглость Энди была преумножена на наглость троих: он задержал на фрице любопытный взгляд, когда увидел Альдо — отвернулся, но продолжал говорить нарочито громко — так, чтобы Ланда уж точно его слышал: — …Так мы же головами нацистскими в бейсбол играем — Донни для этого Нэнси свою с собой везде и таскает. Как это вы не знаете? Го-лова-ми! Подбираем одну, Донни её подбрасывает и ка-ак вдарит по ней!.. — Рядовой Коган, ты для кого эти истории здесь рассказываешь? — Альдо не мог заставить не одного из своих людей относиться к Жидолову, как к человеку, но дисциплину сохранить был намерен. — Мне ждать, когда ты для Ютивича вольный пересказ «Волшебника страны Оз» заведёшь? — Потом будет национальные еврейские забавы, сэр, — отшутился Энди, но больше острить не стал. Ланда стоял в двух шагах от него самого, всерьёз опасаясь, что общая неприязнь сослуживцев всё же одержит победу над совестью и данным обещанием: Саймона и Майкла Ланда запомнил по обрушившейся на него злобе, Энди — по сальный шуткам, но Альдо только кивком головы указал ему на двери, и Ланда, сообразив наконец, что никто не собирается его трогать, успокоился немного и просеменил на крыльцо, прижимая к щеке правую руку. Позади них Энди с довольным «Вышел!» сбросил последнюю карту, Омар сопроводил его выкрик своим грустным вздохом. После к ним присоединился Саймон, и игра побежала вторым кругом. Пальто не спасло бы фрица от бурного внимания французов — если в корпусе за своими лягушатниками мог присмотреть старший лейтенант Бонне, то целиком часть насчитывала в себе около двух тысяч голов: слишком много солдат, чтобы разом отвадить их всех, поэтому Альдо сказал Ланде обождать его ближайшем крыльце за позади кухни, где почти не было видно французов. На кухню Альдо тоже решил его не тащить: Ланда был совсем убит своим вчерашним страхом, даже с ним говорил немного и притом так тихо, что приставленные к раздаче лягушатники не смогли бы разобрать его бормотание к десятому разу. Кормили неважно: вместо фасолевого супа на этот раз был куриный, но маленький француз с жидкими тёмными волосами узнал Альдо по шраму и плеснул ему на половинник больше, чем плеснул бы простому рядовому; Альдо поблагодарил лягушатника на его картавом наречии и отнёс предложенную стряпню фрицу; с утра сам он не сильно хотел есть и жестами добился от услужающего двух кусков чёрного хлеба для себя. Подобрав под себя полу пальто, Ланда любезно поблагодарил его за обходительность и уселся на самую верхнюю ступень крыльца, куда ещё не добрался солнечный свет — или просто подальше от него. В части ходило слишком много чужих разговоров, чтобы выхватить из них хотя бы один, но между ним и фрицем немедленно встало то затяжное неловкое молчание, которое создаётся между людьми, когда никто не знает, что говорить, и не будет ли сказанное нелепым. Ланда с четыре дня не совался на улицу, и теперь его лицо представилось Альдо очень утомлённым: углубившиеся зрачки блестели неясным, перебегающим с лягушатника на лягушатника блеском, уголки губ, прежде всегда держащие улыбку, были устало опущены. Альдо так и не придумал, что сказать, и не решился стать расспрашивать Ланду первым — в голове все вопросы звучали издевательски. Ему всё ещё нужно было наведаться к французам в штаб и получить распоряжения разведки, но Альдо не знал, на кого оставить фрица, и отчего-то еда на вкус казалась горькой. — Одному из ваших подчинённых необходимо позаимствовать снаряжение у французского фельдшера?.. — спросил всё же Ланда вполголоса, когда Альдо уже решил было, что оставшееся время от обеда они проведут в тишине. После фриц прислушался к мелькающим в округе словам и быстро добавил, потупившись: — Вы громко разговаривали. — Саймону нужно иметь под рукой манатки французского костоправа, если немчура неудачно зацепит кого из наших. — Обёрнутый хрипотцой голос снова представился Альдо незнакомым, как если бы он слышал и слушал Ланду впервые. — Бинты, медикаменты какие там. Саймон — самый высокий. — Объяснил Альдо, подумав, что в лица Ланда помнит только Омара, Ютивича и Донни — уж Донни-то — лучше их всех. — Саймон — фельдшер?.. — полюбопытствовал меж тем Ланда насторожившимися голубыми глазами. — Саймон научился возиться с перевязками и латать раны где-то за год до переброса в дивную Францию. Посмотреть он тебя не сможет. — Альдо осмотрелся по сторонам, снова задержал неохотный взгляд на его побледневшей физиономии и спросил, неприятно смущённый чужим нездоровым видом: — Ты осилишь смотаться со мной в штаб к лягушатникам или будешь в казарме отсиживаться? — Лейтенант, теперь это — моя обязанность. — Ланда немного повозил ложкой по тарелке, вырвав со дна неприятный звук, однако к еде так и не притронулся — страх согнал у него с лица все краски. — Если вам понадобится что-либо перевести в немецких донесениях, я исполню возложенные на меня обязательства. Хлеб у лягушатников каждый раз выходил плохим: французы, приставленные на кухню, месили тесто неправильно, и от того хлеб был плотным и комковатым — та же партия попалась и Саймону. Альдо пробовал жевать сухари с разных сторон, с досадой решив не пытаться разговорить Ланду снова — пусть себе молчит, если хочет, — но через некоторое услыхал за спиной осторожный голос снова: — Я не хотел бы напоминать вам о смерти сослуживца, но каким образом вашу речь переводил Вильгельм Викки? — Викки? — Пять букв заключило в себя имя человека спокойного и хладнокровного: время не вылечило боль, и повторенное про себя имя зацепило прошлую боль выпущенной в Луизиане пулей. Альдо подумал, прожевал самый мягкий кусок и ответил, пожав плечами в неохотном непонимании, что Ланда от него хочет: — Да как обычно переводят — я говорил, что, что сказать нужно было, а он балакал на этот счёт с вашими. Не всегда получалось с первого раза, но особых трудностей в трепании языком у Викки не возникало. — Переводил последовательно? — Светлые брови на поникшем лице Ланды чуть приподнялись. — Что значит «последовательно»? — Мягкие вопросы фрица мягко усомнили уверенность в правильном понимании слова. — Переводил как переводил — тебе здесь знатоков словесности подавай? Повозив по ступеням разложенной полой, Ланда поднял голову; его уставшие голубые глаза сильно щурились и жмурились с непривычки, позабыв уличный свет. — Когда я говорил «последовательно», я имел в виду один из видов устного перевода, — объяснил ему фриц терпеливо. — При нём говорящий делает паузу в речи, после чего переводчик — могу предположить, что ваш капрал прибегал к этому же способу, — переводит его речь целиком или только конкретные фразы. Синхронный — более сложный вид перевода, он производится одновременно с восприятием на слух речи на исходном языке. — И добавил, вскинув на Альдо глаза, уже разговорившись немного: — На Тегеранской конференции в сорок третьем году с американской стороны Франклин Рузвельт прибегал к услугам синхронного переводчика. — Выходит, что так, — Альдо постарался запомнить хотя бы половину из того, что Ланда пытался объяснить ему. — Ты-то сам как языком молоть собираешься? — Можем попробовать синхронно, — Ланда отставил тарелку в сторону: у него, по всей видимости, совсем не было аппетита. — Признаться, я никогда не мог рассчитывать, что мои скромные познания в языках смогут быть полезны в военное время, но можем попробовать синхронно: это сэкономит время на фронте. — На французском или на твоём? — Спросил Альдо и отчего-то добавил шутливо: — Я ещё по-итальянски балакать хорошо умею — хочешь освежить в памяти язык макаронников? — Давайте начнём с французского, — Ланда не оценил шутки — несчастный фриц так ошалел со страху, что даже изменил себе в привычке лживо лебезить. — Вы говорите фразу, я повторяю её за вами. Альдо снова спросил: — Что говорить? — Что хотите, — Ланда потянулся было к затянутой болячке на левой щеке по привычке, однако вскоре отвёл руку и усталым движением растёр себе виски. — Любую фразу, которая придёт вам на ум или покажется интересной — например, можете вспомнить стихотворение — смысл сказанного сейчас не имеет большого значения… Всё, что угодно, помимо пошлостей и матерной ругани — лейтенант, прошу вас. — Стишки попереводить хочешь, значит. — Просьба Ланда несколько огорчила его, но следом в взбодрившейся после коньяка голове промелькнула другая идея. — Стих для детей тебя устроит? — Младшему брату читали?.. — На узких губах Ланды всё же прорезалась несмелая улыбка. — С братом учил, — Альдо разворошил в памяти строчки дурных четверостиший, которые проходили в начальной школе — после первых классов изучали стихотворения Роберта Фроста и Майкла Твена, и с переходом в средние классы их не учил ни он, ни Микки. — Такую херню я ещё лет десять не забуду. Альдо пощёлкал в воздухе пальцами, пытаясь вспомнить нужные слова — стишок был дурацким, но в плохо соображающую похмельную голову все равно ничего лучше не пришло:

Жил-был человечек кривой на мосту. Прошел он однажды кривую версту. И вдруг на пути меж камней мостовой Нашел потускневший полтинник кривой…

— заговорил Альдо весело и нараспев, а Ланда повторял вслед за ним:

Il y avait un homme sur le pont. Il a passé une fois une courbe verste…

Переводить Викки умел неплохо — в Вашингтоне ранее Альдо отказался от предложенного генералом военного переводчика и не попросил бы никого из американских штатских Викки взамен, — но Ланда, подумав немного, тут же взялся говорить слово в слово: Альдо не знал, насколько переведённые строчки попадали в рифму, однако бежащая вслед за ним речь звучала так приятно и ладно, что прежний перевод Викки едва бы поспел за прытким переводом фрица. Ланда проглотил дурацкое четверостишие целиком, а потом остановился говорить с таким довольным и разом похорошевшим видом, будто сам его и сочинил. — Охренеть, — признался Альдо честно — на мгновение он ощутил себя Рузвельтом на той конференции в сорок третьем. — Ты и вправду так не трепался ни с кем или просто опять лапши мне на уши понавешал? — Лейтенант, вы мне льстите — я не уверен, что мне удалось полностью сохранить исходную рифму, — Ланда улыбнулся, удержавшись от хихиканья, но по его чуть тронутой румянцем физиономии было видно, что ему приятно то искреннее удивление, с которым Альдо смотрит на него. — А чьего авторства строчки, позвольте спросить? — А хер его знает — столько времени уже прошло. — Альдо пожал плечами. — Мне оно всё равно ещё со школы никогда не нравилось. — Даже вам не нравится стихотворение, я поражён вашей памятью, — польстил его самолюбию Ланда уже с прежней улыбкой, а потом сказал: — Лейтенант, вы ведь не возражаете, если мы оставим французский, изысканный, безусловно, и перейдём на немецкий, пока вам позволяет время? Вы предпочли бы продолжать практиковать французский, однако я буду благодарен вам за возможность снова беседовать на родном языке. — Погоди со своим немецким — успеется ещё. — Сквернословящий разводящий двинулся в обратную сторону, и среди прочих солдат Альдо краем глаза приметил коренастую фигуру старшего лейтенанта перед огороженным зданием, предусмотренного под гауптвахту. — Надо проведать встретившего нас офицера. Вчера им пришлось разминуться со старшим лейтенантом в спешке, и Альдо хотел узнать, в каких корпусах теперь разместился взвод француза. На бивуачных мешках напротив сидела шумная компания обедающих солдат; двое или трое из них повернули головы на английскую речь, остальные были заняты добродушным разговором, который можно услышать скорее среди родных домов, чем на войне. Один из капралов расхохотался заливисто, но лейтенант Бонне услышал оклик, обернулся и торопливо подошёл к ним. Ланда подозрительно посмотрел на Альдо, снова помрачнев, потом выжидающе цапнул взглядом раскрасневшегося с быстрой ходьбы француза — видимо, ждал повторения своей вчерашней участи. Но ни Альдо, ни лейтенант Бонне не обращали теперь на него должного внимания, поэтому Ланда успокоился немного и принялся наконец выковыривать из бульона курицу, заедая супом их товарищеский разговор. — Мы вас не сильно потревожили вчера днём? — Они не отдали друг другу честь, а обменялись крепким рукопожатиями, как хорошие старые приятели. — Куда вас перенаправил командир? — Вы потревожить не больше, чем собственные солдаты, — лоб француза блестел из-за жары, как хорошо начищенная тарелка, но близко посаженные к большому носу глаза были веселы, будто он тоже пил весь прошлый вечер. — Нас расселили в пятый и седьмой корпуса — недалеко от вас. — Он показал рукой дома. — Я с утра пропадать на гауптвахте — некоторые из солдат разнервничаться после отъезда майора Леграна. — Пара суток на губе хорошо вправили бы мозги даже вашему прошлому майору. — Альдо не хотел вспоминать о майоре Легране. — Вашему местному командиру дадут старших офицеров на замену? — К нам посылать капитана из тридцать второй части — к его приезду вы уже покинуть нас... — Француз чмокнул досадливо. — А ваши сослуживцы уже побывать на нашей кухне? — поинтересовался он мгновением после — и уже веселее. — Кормить на ней, правда, всегда невкусно — но вот закусывать больше нечего, а потому приходиться довольствоваться недосоленным супом и гречневой кашей Гастона… А потом вдруг, поглядывая на Ланду поверх его плеча, спросил небрежно — охочий до слов француз интересовался Ландой и прежде, но этот раз — на этот раз лучше бы смолчал: — Вы тут Андерсена выгуливать? С превеликим удовольствием он отдал бы все деньги жалования, чтобы Ланда пропустил между ушей сказанное — но его армейское жалование ежегодно окупало обучение младшего брата в медицинском колледже Мемфиса и едва ли могло составить кругленькую сумму. Может, поэтому Ланда и не пропустил. — Андерсена?.. — Лицо Ланды приобрело сероватый оттенок. — Простите… — Ланда подавился курицей, сбился, какое-то время его черты не имели особого выражения. — Месье Бонне, вы ко мне обращались?.. — К вам, cher, к вам, — подтвердил лейтенант Бонне с той же довольной улыбкой, стерев тем самым все пути Альдо к отступлению. — Неужели вы ни разу не слышать, как прозвать вас французские солдаты? Как-то сбоку Ланда покосился на Альдо, исподлобья и злобно, будто ждал, что он засмеётся и выдаст себя основоположником прозвучавшей шутки, однако не понять её смысла не мог: Альдо не знал, куда деть глаза — с подпития он позабыл, что фрицу ещё не известно новое погоняло, и тут же пожалел о собственной дурости. Ланда подержал между собой и французским лейтенантом мрачное молчание ещё немного, а когда понял, что никто не собирается ему отвечать, вдруг поинтересовался с умильной, мягкой слащавой любезностью: — Прощу прощения, что досаждаю вам, месье Бонне… Вы… вы не могли бы пояснить мне? — «Андерсен» — небольшая, но ёмкая шутка моего авторства. — Объяснил Ланде француз с радостью. — Вас же раньше называли «Жидолов», так ведь? «Крысолов» — тоже вроде называть, однако это прижиться куда меньше; да уж кто как не называл. Но мы с товарищами придумать вам прозвище оригинальней: у вас такое популярное среди немцев имя — Ганс — и такое непередаваемое умение сочинять сказочные истории, что мы не могли не сравнить вас с вашим тёзкой Гансом Андерсеном — надеюсь, вы оценить всю оригинальную игру слов. Она уже распространиться по части, так что шутку можно считать удачной. И тоже спросил в свою очередь, но уже куда более развязней: — Лейтенант Рейн вам не рассказывал? Ланда не нашёл в себе сил улыбнуться. Рано или поздно он всё равно узнал бы: обидные прозвища всегда разлетаются от одного языка к другому, как пожар в сухом лесу — не сказал бы француз, прознал кто-нибудь из отряда, однако сейчас это мало успокоило и его, и уязвлённую гордость фрица. Ютивич, впрочем, тоже с недели две ходил, будто в воду опущенный после того, как узнал, что немчура прозвала его Лилипутом — Майкл и Энди было краутское погоняло бодро подхватили, но Альдо велел им всем молчать — теперь в присутствии Ютивича об этом больше не заговаривали, однако по самолюбию Ланды новая кличка ударила сильнее: он придушенно замолк, уткнул взгляд обратно в французскую стряпню; только крылья носа его быстро и брезгливо дрогнули. Альдо услышал его молчаливое желание убраться от француза подальше. — Морис, — лейтенант Бонне был старше его на чин, однако против того, что Альдо взялся называть по имени, не протестовал — сам француз пока ещё его по имени не называл, памятуя, по всей видимости, о самой первой их встрече. — Не дело заставлять вашего командира ждать — нам бы... Тут бы он распрощался с лейтенантом Бонне и увёл Ланду отсидеться во французском штабе — но так и не успел поднять его — казалось несправедливым, что славно начинающееся утро так скверно перетекает в день. — Ал! — раздалось у них за спинами. Ланда — единственный, кто сидел лицом к пролетающей жизни солдат, вытянул шею, заглянул французу за плечо и сжался в один боязливый комок — не столько из-за слов, сколько из-за голоса — и Альдо тоже узнал его. — Ал, ты прилёг там что ли нахер или просто ужратый опять? Лейтенант Бонне обернулся вслед за головой Ланды — а, обернувшись, тут же в удивлении вскинул брови: — Это ваш старший сержант? — Мой, — Альдо увидел Донни у стойки двух дневальных в тридцати ярдах и также весело свистнул ему в ответ: — Старший сержант Доновитц, два раза упал, два раза отжался за хамское отношение к начальству! За пролетевшую неделю он успел позабыть, что к нему могут обращаться по имени, и дружеский оклик тут же окликнул сердце. Донни заметил их с французом ещё по дороге со стороны пустующего учебного плаца — подняв на свист руку в ответ, подошёл к ним широкими шагами. Донни курил, козырьком закрывая лоб от открытого солнца и закусив сигарету зубами правой стороны рта — с утра он был без биты и налегке, в одной только майке и небрежно одной отстёгнутой от брюк подтяжке — среди одетых по погоде лягушатников от одного вида Донни становилось холодно, и без собственного пальто Альдо тоже пробрал озноб. — Куда так резво улизнул с утра — Саймон говорил, что ты Майклу и Герольду компанию составлял, но тебя даже у гауптвахты хер найдёшь. — И спросил Донни шутливо: — Что, француженок по части ищешь? — Французские тёлки хуже вонючих легавых из Бостона — пялил я тут на парочку, на пошишки бы им не вставил. — Донни обменялся с ним рукопожатиями; придерживая за руку, дал прикурить от собственной сигареты ¹⁾ — Альдо уже начинал привыкать к лёгкому французскому табаку, — а лейтенант Бонне спросил: — Это Донни Доновитц? Тот самый Донни Доновитц? — Э, Донни, да у тебя тут поклонники среди союзной армии готовы с руками оторвать. — Альдо засмеялся, обменявшись с Донни заговорщицкими взглядами. — Когда в генералы метить собираешься? — Да наш старик пока ещё не собирается коней двигать, — великодушно отозвался Донни. — Дикий Билл ещё туеву кучу времени этих мразей на карачках держать будет — вперёд старшого генерала и тебя не лезут. Лейтенант Бонне тоже закурил. — Немцы нелестно отзываться о вашем прозвище, — француз наблюдал за Донни отчасти настороженно, но с нескрываемым интересом. — Голем и Жидовский медведь — сущая несуразица... Вас не обижать? — Да Донни у нас как-то похер — Донни его разошедшееся погоняло нравится. — Альдо смахнул пепел с папиросы и уселся на ступени. Ланда пододвинулся подальше от края и благодарно сгинул у него за спиной. — Вся Франции наслышана о заслугах Жида-Медведя — как звучит-то, а? Парочка кретинов ещё выдумала сказку о големе — где-то совсем ополоумели от страха, если немчуре эта херня взбрела в голову. — Под шконкой, — мрачно ухмыльнулся Донни. В воздухе развеялся смех и клубящийся дым от сигарет. — А ваша бита где? — Их дружеский запал несколько смутил француза, и, стоящий напротив у помещения кухни, теперь он явно чувствовал себя лишним. — Я слышать, на ней расписываться знаменитые евреи. — Нэнси-то? — Донни сплюнул лишний табак себе под ноги. — В казарме вашей. Моя крошка уже второй день без дела стоит — поди уже успела соскучиться нацистскую гниду лупасить. Если лейтенант Бонне неожиданно сблёк, охваченный стеснением, которое уже начинало казаться робостью рядом с Донни, то Ланда не чувствовал стеснения отнюдь — Ланда молчал мрачно и пристально, твёрдо вглядывался в Донни так, будто хотел разъесть каждую морщинку на его лице одним усилием воли. Обоюдная неприязнь между ними становилась уже слишком явной, и Альдо с плохим предчувствием ждал, что либо один, либо второй повяжут между собой историю, но Ланда сидел и заедал свою злость в угрюмом молчании, да и Донни тоже на него не смотрел совсем — то ли принял все предостережения всерьёз, то ли был окрылён хорошим расположением духа после славной попойки. Альдо больше склонялся ко второму. — Командир ждёт нас к двум часам — ты бы прошвырнулся где-нибудь, пока мы со всеми бумагами не разберёмся, — Альдо покосился на часы мельком: было без пятнадцати два, и им следовало торопиться. — Наши там в карты играют — можешь подсобить Омару, пока Энди из него всю душу не вытряс. Донни скрестил на груди руки, размазал плевок мыском сапога по земле так, чтобы Ланда это видел. — Ты с этим опущенным пойдёшь? — спросил Донни, кивнув на фрица мгновением после. Будь взгляд Ланды способен вскрыть череп, Донни был мертвецом ещё с той поры, как только увидел их. — А куда его ещё, по-твоему, девать — в казарме одного с грудой патронов и полуживым Ютивичем оставлять? — На вопросы о Ланде приходилось отвечать коротко и сухо: новость о его прошлом припадке могла бы объяснить многое, но, если кто-нибудь из отряда прознает про нытьё, жизни фрицу не дадут вдвойне. — Когда со всеми манатками разберёмся, в казарму его обратно верну — я ещё не подыскал ему смотрового. — Наци больно дохлый у тебя какой-то, — Донни широко зевнул. — Ты ему с утра уже прописать успел? — Новому переводчику вашего отряда не понравиться его новое прозвище. — Щелчок французского кремния привлёк внимание к себе. — А, по-моему, звучать довольно оригинально. — Что за прозвище? — заинтересовался Донни тут же. Шутка с Андерсеном повторилась второй раз. С первых слов к горлу подкатил и запершил противный ком, как после долгого курения — на фрица Альдо старался теперь лишний раз не смотреть, но никак не прерывал француза: Донни ещё вчера говорил, что старший лейтенант не понравился ему своим ломаным английским и, может быть, оттого французская шутка не покажется ему смешной. Донни меж тем дослушал объяснения до конца, хмыкнул себе под нос, а потом усмехнулся криво. — Андерсен? Ал, этот час не тот самый писака, который твоему мелкому нравится? — Он самый, — подпихнутая языком сигарета ушла за левую сторону рта. Альдо был больше не в настроении говорить о датских книгах и постарался побыстрее перевести тему: — До следующего утра нас всё равно никуда не вышлют — пойдёшь с остальными время убивать? — Да в жопу эти карты, — Донни лениво пожал плечами. — Сплошная ссанина, а не день — фашистских мразей стрелять рано, бухло кончилось, а среди французских трущоб даже негде славно повеселиться. — А сколько бутылок у нас осталось? — спросил Альдо, переложив папиросу из одной руки в другую так, чтобы на сидящего позади фрица не несло дымом. — Шесть целых и с окна одна разбитая — это я помню. — Ты это к чему, Ал? — не понял Донни. Альдо пораздумал немного и обернулся к лейтенанту Бонне: — Морис, у вас есть бутылки? Не важно, какие — главное, чтобы целые были. Поделятся ли союзные войска парой бутылок с подыхающими со скуки американскими партизанами? — Иметься ли у нас бутылки? — лейтенант Бонне свёл к переносице густые брови и даже моргнул пару раз. Потом развёл руками и сказал голосом заговорщицким — а настроение поднялось вместе с его ответом: — Обижать, лейтенант. Конечно, есть. Monsieur Richard порой разрешать брать из запасов для отрядов, что чаще других отлучаться в разведку, но для остальных это оставаться секретом — просить не выдавать его. — Значит, есть. — Протянул Альдо. — Донни, а ты часом не хочешь тряхнуть стариной и набить руку перед тем, как на домашнем Фенуэй Парке вдаришь хорошенько, а? — Если ты о том, чтобы задать жару этим городским уродцам, то моя крошка всегда на готове. — Донни зычно гоготнул. — Нью-Йоркская петушня со своими малолетками и рядом с Бостоном не стояла. — Вы хотеть разыграть партию... в бейсбол, так правильно? — полюбопытствовал лейтенант Бонне неуверенно не столько из-за собственного незнания правильного слова, сколько из-за крадущего былую весёлости стеснения. Француз, как и Ланда, быстро понял, что их с Донни связывают отношения приятельские, а не простых служащих друг с другом солдат, и Альдо стало неприятно его смущение. — Для бейсбола вы больно громкое словечко подобрали. — Его улыбка несколько приободрила француза. — У нас развлечение такое — пару раз в месяц, как удача выпадает, Донни показывает, как правильно с немчурой держать удар. — Альдо поставил одну ногу на ступень. — Донни ж у нас спортсмен. Выступал за команду колледжа в Бостоне — а потом вот бейсбол бросил и на войну подался. И сказал, дирижируя сигаретой в направлении передних домов, за которыми уже виднелись кромки густеющих деревьев: — Я видел здесь перелесок неподалёку, мы туда, пожалуй, сунемся — так что не беспокойтесь на этот счёт: ваших людей не потревожим. — Ал хочет сказать, что никого из ваших хлыщей мы не переубиваем, — с хохотом закончил Донни за него. — Хотя ваши солдафоны могут попробовать мне подать — на отбить у них, поди, силёнок не хватит. — Ну уж лучше твоего Тедди Уильямса всё равно никто не подаст, — заметил Альдо, сплёвывая табак. В один голос они передразнили навязчивый мотив Янки-Дудл, лёгкой песенки, которую знал каждый преданный поклонник Нью-Йорк Янкис в любом из кварталов Бронкса. Зазнакомившись с Донни ещё до предварительных смотров в Вашингтоне, Альдо услышал вживую, что американскому бейсболу не чужд главный признак хорошего футбольного дерби — старая, добрая, закостеневшая с годами ненависть. Оставаясь верным приверженцем бостонской команды, Донни на дух не переносил ни Балтиморских Иволг, ни Детройт Тайгерс, но соперничающую с Бостоном нью-йоркской команду, непрерывно делящую с Ред Сокс первенство в национальной Лиге на протяжении десятилетия — больше всего. Альдо всегда равнодушно относился к бейсболу, но с лёгкой руки и трижды пересказанных правил начал соображать, что к чему. — А какие бутылки вам необходимы? — уточнил француз меж тем. — Пиво, коньяк, есть разница? — Да какие под руку попадутся: сгодятся за место мячей. — Отмахнулся Альдо. — Мы как раз успеем отвязаться от всей бумажной волокиты — я уж не пропущу такого зрелища. Морис, подсобите? Они договорились встретиться после выдачи прочих распоряжений в штабе — Донни его затея быстро пришлась по душе, а лейтенант Бонне был рад распрощаться со скопившемся солдатским хламом. — Оставьте мне парочку пивных — напрошусь тебе в помощники, — сказал Альдо напоследок. Потом вспомнил о Ютивиче и снова свистнул прежде, чем Донни бы успел отойти достаточно далеко. — Донни! — А? — из-за плеча откликнулся Донни. — Ютивича поднимите — иначе он опять посреди ночи встанет, станет мотаться и жизни никому не даст, — крикнул Альдо ему вдогонку. — Пускай перед перевязкой хоть ещё раз проблюётся — поднимите только. Он проводил взглядом Донни и широкую спину француза, успел подумать, сколько времени займут расспросы о полученных разведданых, однако знакомое шарканье каблуков по ступеням отвлекло его. — Вы позволяете старшему сержанту разговаривать с вами в таком неформальном тоне? — Альдо скорее угадал неприязнь, чем услышал её. Ланда сидел позади со скрещёнными лодыжками и смотрел на него в упор цепкими голубыми глазами, в которых теперь было гораздо больше раздражения, чем страха. Альдо переставил ногу на соседнюю с Ландой ступень, придавил окурок и сказал: — Мы с Донни ещё до всей заварушки со вторым фронтом знакомы — об этом-то ты в своих собранных досье вряд ли читывал. Ты вот спрашивал про сапоги — теперь как, собрал пару? Другой пленный солдат из немчуры на его месте смолчал бы, однако Ланду оказалось убедить не так просто — ещё раз он неприязненно зыркнул в сторону уходящим, а потом заговорил быстро и уверенно: — Лейтенант, вы же понимаете, что, выделяя сержанта Доновитца на фоне прочих служащих, вы можете... — Я тебя для чего от французов подобрал — чтобы ты языком, когда надо, трепался или мне советы свои советовал? — осадил его Альдо резко: он был не в том расположении духа, чтобы выслушивать бестолковые нацистские нравоучения. — Раз умный такой, расскажешь, может — ему в сортире на меня тоже выкать? Через силу Ланда проглотил ещё один кусок и ничего не ответил: на какое-то время в его взгляде проявилась прежняя заносчивость, но также быстро и упала, затерявшись в робости и какой-то сиротливой затравленности; Ланда поджал губы и зажатым жестом потёр переносицу, чтобы не тереть больную щёку. Никто в отряде не питал к фрицу сочувствия, однако их обоюдная ненависть с Донни угадывалась сразу. В штабе политуправления части подполковник Клермон беседовал с тремя младшими офицерами — двумя командирами взводов с длинными поперечными линиями на погонах и одним из младших лейтенантом части, с которым они ещё не были знакомы. На уходящем в тень столе высились бумаги с документацией, моргала лампа, лениво и неохотно перед побеждающем её солнечным светом, ярко выбелившим штабные окна. Болтающего на английском секретаря не было на месте — может, и он уходил разбирать жалобы с гауптвахты. — Nous devions nous connecter avec les britanniques début septembre, — говорил младший лейтенант, чьи руки сомкнулись границами у столовых краёв. — Si ça continue, les allemands nous pousseront jusqu'à Valence. Первый ротный вторил ему низким голосом, просевшим из-за долгого курения: — Nous nous sommes installés à une proximité dangereuse de Vichy, Monsieur Clermont. Pétain décidera certainement de se diriger vers les environs de Gersa — si nous ne retenons pas Gersa, Pétain ouvrira la voie à nos aéroports du Sud. — Si l'opération de prise de la Normandie échoue, les américains commenceront à débarquer en Italie et en Afrique du Nord, — останавливал их обоих подполковник взвешенным голосом. — Nous devons attendre les ordres du général des États — Unis-pendant les négociations avec Roosevelt, nous ne cédons pas de position. Альдо узнал фамилию «Рузвельт» — видимо, лягушатники обсуждали идущие переговоры между ним и отбывшим из Лондона де Голлем. Второй ротный, переваривающий беседу со стороны командира, заметил их первым и — тоже первым — встал по стойке смирно. Разговор французов оборвался, тени на стенах повторили солдатские приветствия. Подполковник Клермон тоже отвлёкся от бумаг и пригласил их внутрь. Альдо отдал честь, с позволения подполковника шагнул внутрь — Ланда, не задерживаясь, юркнул вслед за ним. Младшие офицеры обряженного в его пальто Жидолова оценили парой косых взглядов, но этими же взглядами и ограничились. В прошлый раз командир французов не стал пожимать ему руку, и фриц, памятуя об этом молчаливом жесте неприязни, решал некоторое время, остаться ли ему стоять или сесть, но вскоре уселся, затерявшись позади стеллажей. Подполковник не обратил на Ланду внимания. — Немцам известно, что мы претерпеваем трудности с разведданными в округе Монлюсон, — оставив от себя офицеров, подполковник Клермон не стал растрачивать время и приступил прямо к делу. — Наши вернувшиеся отряды докладывали, что после вереницы неудач на Восточном фронте и затянувшимися боями в Провансе немцы приступят к срочной мобилизации среди французской молодёжи. Они будут собирать перебежчиков и противников режима на юге, но Лион отрезан от нас сомкнувшимися границами, и почти весь северо-восток остаётся вне нашего поля зрения. Под остаются все главные аэропорты в Фрайбурге, Париже и Страсбурге, поэтому нам не приходится ждать большой помощи от авиации. — Выведать, сколько немчуры там засело? — закончил Альдо за француза. По собственному желанию взяв на себя обязанности полевого секретаря ещё на первых смотрах, Омар передал ему и ручки, и, которых допытывался от него Ланда поначалу, и Альдо записывал вслед за словами подполковника. — Точное количество частей и состав войск, — пояснил подполковник. — Части Филлипа Петена расположены ближе к северным окраинам, и они снабжают выдвинутые из Парижа дивизии вермахта продовольствием и боеприпасами. Согласно некоторым донесениям, в скором времени планируется наступление на Коммантри с целью завладеть железнодорожными путями, и, чем быстрее мы прощупаем истинные намерения немцев, тем скорее спасём жизни наших солдат и оттесним Петена обратно к Виши. Альдо следил за тем, как узловатый палец француза неторопливо движется по карте. — Ближайший крупный город отсюда — Монмаро, однако он находится рядом с расположенными силами маршала Петена, поэтому настоятельно советую вам держаться вдали от всех населённых пунктов. В связи с трудностями американских войск в Нормандии мы соединяемся с англичанами в портах Лионского залива, чтобы обеспечить поддержку с юго-запада, но генерал де Голль не уверен, что уступающие в численности части возле Виши будут в состоянии выдержать отпор немцев. Если предположения с наступлением окажутся верными, придётся отложить наступление до ноября — мы не имеет права потерять это время. — Я вас понял, мсье. — Альдо запомнил, что к французским офицерам следует обращаться «мсье», а местность под Виши за год была излазана ими вдоль и поперёк — эти два обстоятельства никак не могли не радовать его. — Оставшаяся авиация докладывала вам, какие войска фрицев прижились в тамошней округе? — Вернее всего — егерские и гренадёрские дивизии Вермахта, перенаправленные к нам из Восточной Европы, — подполковник привычно чмокнул губами. — Гиммлер до сих пор остаётся в Париже вместе с личной полицейской дивизией, Геринг владеет небом над Европой с тех пор, как война была объявлена коммунистам. Также им стоит ожидать подмоги от 42-ой дивизии Карла Кайнца, перенаправленной к нам с Восточного фронта. Альдо пораздумал о сказанном, коротко поглядел на карту ещё раз и положил руку на основание шеи: — Техника у этого Карлишки какая есть? Танки там, артиллерия? Не давать жизни фрицам — уже наша работёнка, но как бы засевшая в тех местах немчура не вылезла нам на головы, как черти из помойной ямы. — Наш прошлый отряд возвратился с потерями — большая часть солдат была убита, после чего была дана команду к отступлению. — Сказал подполковник с сожалением. — Доложите соседним частям о положении в — далее ждите распоряжений от старших офицеров. Немцы продвигаются на юг с целью завладеть нефтяными запасами Бордо и аэропортами — преимущественно в Ницце… Альдо вспомнил молодого француза, кривящегося от боли перед фельдшером на первое встретившее утро в части — если лягушатники хороши в стихоплётстве о любви, то в деле войны гораздо уступают немчуре. — Другие группы разведчиков промышляют около Монлюсона? — Альдо махнул рукой в опасной близости от настольной лампы. — Есть шанс, что ваши маки́ пересчитали немчуре все кости до нас? — Наши разведгруппы заперты в Альпах, пока продвижение союзников на севере замедлилось. Недавно на плато Веро наши партизаны потеряли шестьсот человек. — Подполковник покачал головой. — Вашей же первоначальной задачей ведь был саботаж военной деятельности немцев в самом сердце оккупации на севере? — Ваши подкидывали нам провиант, но рука об руку нам с ними сотрудничать не приходилось — большая часть приходилась на англичан. — От досадных новостей Альдо снова хотелось курить, но наглеть в присутствии командира французов не осмелился. — Повторный десант планировали закинуть к августу, но немчура заставила наших и англичан порядком подзадержаться — а у нас из языков-то один капрал был. — В таком случае, я оповещу соседние части о вашем переназначении, лейтенант. — Заключил подполковник меж тем. — Частью под Вирле командует капитан Мартин Дюран, частью Шира-л’Эглиза — полковник Патрис Робер; это семьдесят шестой батальон и сороковая дивизия. — Француз показал на карте, какая из частей где находится, и спросил: — Документы теперь у вас и ваших людей есть? Получив кивок, подполковник Клермон одобрительно кивнул в ответ. — Я знаю, кто вы, и что с поставленными задачами разведки вы справитесь лучше нашего гражданского сопротивления, не имеющего должной военной подготовки. С учётом того, что теперь в вашем распоряжении один из окружения личной охраны Гитлера, с поставленным заданием не должно возникнуть лишних трудностей. В вашем распоряжении наш провиант и боеприпасы — если вам требуется что-либо, мой секретарь выдаст вам талоны под мою роспись и направит к вам младших офицеров. — Взрывчатка есть? — Альдо поднял голову. Подполковник прищурился несколько и выразил сомнения: — Достаточно обойтись разведкой окрестностей — мы обороняем линию фронта с юга, а ваша затея приведёт её прямиком под наши окна. Это привлечёт излишнее внимание со стороны немецкой армии. — Испортим фрицам подвижной состав, — теперь уже он показывал французу на карте. — Если в этих лесах и вправду рыщутся гредандёры, у них должна быть техника — а она у немчуры всегда есть. Мы встречали отряд из таких совсем рядом — на том побережье реки. — Альдо закусил язык. — Уже не вспомню названия, мсье. — Шаранта, — подсказал ему француз. Армия Сопротивления насчитывала в себе проходивших профподготовку солдат, но больше набиралась из бывших гражданских: француз явно не был знаком с военным делом до тридцать девятого, но внушал ему уважение своей негромкой манерой речи и постановкой голоса. — Подорвём первую машину — встанет вся колонна, а тогда можно рассчитывать на пару офицерских мундиров. Они уж точно знают о распоряжениях своего начальства — и нам-то они расскажут. Подполковник поразмыслил над его словами, но решил не спорить. Потом сказал: — Мы можем выделить вам удобоваримое количество шашек из запасов. Тротил достаточно подойдёт? — Тротил более чем сгодится, мсье. — Альдо не удержался от слабой улыбки. — В моём отряде найдётся человек, который с лёгкостью управится и с тонной. — Направьте в штаб политуправления вашего солдата сразу же, как переговорите с сэром Донованом, лейтенант, — от спёртого стенами воздуха подполковник обмахнулся рукой. — И не отказывайте себе в отдыхе. Альдо кивнул, свернул предложенную подполковником карту вдвое, сунул блокнот в нагрудный карман. До отбоя оставалось около десяти часов — связываться с генералом нужно было в четыре или пять, Саймона с секретарём направить к костоправу, Майкла, щёлкающего мины так же резво, как задачки по математике. пропустить на оружейный склад вместе с лягушатником, понимающем по-английски. В сравнении со штабом на улице было душно и сухо, как перед грозой, но расставленных в части солдат не убавилось. Ланда сошёл по ступеням вслед за ним. — Лейтенант, если вы больше не нуждаетесь в моём присутствии, вы позволите мне возвратиться обратно в корпус? — спросил фриц — и объяснил куда сдержаннее, чем обычно: — Вы планировали провести оставшееся время до отбоя в окружении сослуживцев. Сомневаюсь, что они будут рады видеть меня. — Со мной сходишь, — Альдо не думал, что Ланда вытворит посреди ночи сворованным ножом, но заново пересчитывать снаряжение не собирался. — Я отважу кого, если придётся — а ты не лезь ни к кому. Ланда ткнул мыском придавленный другими сапогами песок и повёл носом — хотел сказать что-то ещё. — Я прошу прощения, что продолжаю досаждать вам глупыми просьбами, но имею ли я право настаивать? Не поймите меня превратно — в прошлый раз французы одарили меня не менее скандальным прозвищем, однако ввиду моего положения юмор старшего лейтенанта был воспринят мною... несколько болезненно. — Погоняло — не пуля, от него ты не помрёшь. — От разобиженного вида Ланды пощипывало в глазах, но ему в самом деле было не на кого его оставить. — Ютивичу ещё хуже дали — и он живёт как-то. Ланда снова потёр переносицу согнутым указательным пальцем. Синяки на переносице приобрели желтоватый оттенок, болячка на щеке стала подживать отчасти, но Ланда не сковыривал её, чтобы не оставить следов на лице. Он потоптался на месте, намотал шарф ещё плотнее и вскоре неохотно поплёлся следом за ним. В перелеске их встретили бурным весельем. Деревья густели ближе к солнечной стороне, редели у невысокого пригорка, к которому вела обхоженная французами тропинка, а потом становились выше, пышнее. Ещё с половины пути Альдо понял, куда увёл остальных Донни: встающим к северу лесу лежала небольшая поляна, за кустами и сухими ветками слышался хохот, возня. Альдо боялся, что к тому времени, как все мячи будут разбиты, но лейтенант Бонне с подчинёнными на службе пили много, если веселье всё ещё продолжалось. Донни по обыкновению был и питчером, и отбивающим: играть в бейсбол Донни умел даже лучше, чем прошибать фрицам головы. Напротив Донни стоял Майкл в полурасстёгнутой рубашке и утирал выступившую испарину с глубоко посаженных к квадратному лбу бровей; около низкорослых французских каштанов трава заросла мелкими разноцветными осколками, которые сгребал в одну кучу тот, чья очередь подходила сменять Донни на питчерской горке. Цель игры заключалась в том, чтобы пробить как можно дальше, не поцарапав или не разбив бутылку — большая часть была уже разбита, и теперь их оставалось около пяти штук на каждого: коньячных, пивных и вытянутых винных, которые отбивать было сложнее всего. — Три сиги то, что пролетит дальше к тем берёзам! — Альдо узнал звонкий голос Ютивича. Он лежал в тени тополя головой у Омара на коленях и болтал в воздухе ногой. — И ещё две сверху на то, что разобьётся! — Майкл, не налажай, бога ради! — Наступил черёд отбивать жилистым рукам Майкла, а вытянутый Саймон сновал рядом, крайне заинтересованный происходящим. — Я уже смотреть на его семь пачек не могу. — Не налажаю. — На поляне было мало места, и положенные для обычной площадки девяносто футов пришлось сократить до пятидесяти: били же вдоль — по прямой, к двум расползающимся друг от друга на запад и восток берёзам, чтобы не задеть кого. — Целёхонькая пролетит все тридцать два ярда. — Смотрите до лягушатников так не добейте, — упрекал их обоих Герольд, но не слишком рьяно. И салютовал Ютивичу правой рукой: — За наши отыгранные сигареты, младший сержант! — А вот шиш тебе, — Ютивич показал Герольду язык в ответ. Альдо не стал мешать подающим и боком прошёл к выложенной ветками боковой линии аута — ему требовалось послать Майкла разбираться с взрывчаткой, Саймона — в местную санчасть, однако до стремительного наступления вечера хотелось несколько отодвинуть все необходимые приготовления от дня, полного свободы и радости посреди затянувшейся войны и вылазки, которая застанет их завтрашним утром. — Сэр, разнимите пари. — Перед ним вдруг с надскока появился Энди; его тёмные кудрявые волосы торчали во все стороны, как если бы тот попал в сильный дождь. — Мы ставим на то, как далеко сможет запулить бутылку Майкл и разобьёт пиво ли — кто сиги, кто франки, у кого есть. Пытаемся отбить у Смитти его сигареты. — Да тут думать много-то и не надо — Майкл целую бутылку вам не вернёт. Возьми у меня восемь — я на Донни потом всё поставлю. Донни, имей в виду, на тебя восемь штук — больше мне на сегодня курить нечего. — Да на меня ставьте хоть все двадцать, сэр, — заухмылялся Донни. Альдо передал Энди восемь папирос, отправил его класть ставку в один общий лот, идущий на последующие розыгрыши, и кивнул Ланде на дальнюю от всех сторону поляны, вваливающиеся чуть в тень. — Иди сядь — скоро все бутылки побьют к чёртовой матери. Рот свой болтливый только на замке держи. Ланда осматривался вокруг насторожившимися глазами и боязливо жался ему за спину так же, как и при первой встрече с лягушатниками. Омар сидел, Ютивич лежал — остальные были на ногах, но смотреть за тем, как Донни разбивает пивные бутылки куда интереснее, чем приставать к и без того разбитому Жидолову. — Готов? — По обыкновению Донни выбил себе очередь напоследок, чтобы поразвлечь всех — винные бутылки оставались для него. — Давай с руками поаккуратней — по хлебалу же от Нэнси словишь. — Донни, подавай уже, — поторопил его Герольд. — За вами ещё четверо человек очереди ждут. Донни хмыкнул, отступил назад, потом подбросил вверх и правой — ведущей — подал Майклу небрежно, из-за спины. Поначалу Майкл держал биту правильно, но в последний момент рука его сорвалась от неожиданного для мяча веса, и бутыль отлетела не туда, куда он целился — скосилась вправо, через два ближайших дерева от головы Ланды. Звон разбитого стекла покрылся хохотом, Энди рассерженно засвистел, Ютивич заболтал ногой усерднее. Ланда же подумал, что целятся в него, и шуганулся со сдавленным вздохом. — Пару дюймов ниже — было бы прямо в яблочко, — переглянулся меж тем Майкл с Донни зловредно. — Циммерман, мать твою. — Альдо раздражённо посмотрел сначала на подпрыгнувшего фрица, потом на разлетевшиеся невдалеке осколки. — Ты смотри, куда выбиваешь — наши головы не деревья тебе нахер. — Буду смотреть, сэр, — Майкл почесал затылок и смутился. Целился он и в правду не Ланде в затылок, однако все остались довольны этой случайностью. Альдо знаком показал, чтобы Ланда подсел к нему ближе. — Дайте тогда ещё одну, раз эта в аут ушла, — вздохнул Герольд, а Альдо бросил фрицу через плечо: — Тихо сиди. Сейчас очередь сменится, я найду, кого подыскать тебе в конвой до вечера. — Лейтенант, но это ведь опасно, — подал неуверенный голос Ланда в свою очередь. — Кто-нибудь из ваших людей может пострадать. Более того, завтрашним утром же планируется операция, и будет неразумно... То, что произошло дальше, вряд ли можно было назвать его виной: скорее, большими ушами Энди, до сих пор стоящего неподалёку. И приниженной, но до сих пор несломленной гордостью Жидолова. — Эй, Донни! — Энди, наблюдающий за сменой подачи, вдруг отвернулся от них обоих, подначиваемый собственной неудачной ставкой и хорошим расположением духа. — Тут Жидолов говорит, что это опасно! — А ты спроси у этой порванки, быстро ли он бегает, — Донни сделал вид, что подбрасывает ещё одну бутылку — на этот раз уже из-под вчерашнего коньяка и — прямо Ланде в голову. — Если ему опасно, пускай присядет обратно на хер своего сдохшего дружка — я всегда могу его к ёбырю отправить. — Да плюнь на этого уродца — бросай уже, не тяни, — Саймон заменил Майкла на подаче. — Ну — эта далеко пролетит? — До того места, где сидел Андерсен — ставлю ещё два франка сверху. — С вступлением в разговор Омара прошлая боязнь Ланды ежеминутно переросла в действительность: Донни уже всем успел растрепать об оригинальной шутке Мориса. — Мик, ты всё равно рядом стоишь — пожалуйста, положи за меня. — Андерсен — идиотское погоняло для нацистской скотины, — фыркнул Донни, подбирая ещё одну посудину и вставая напротив Саймона. — Мало того, что по-английски не вдупляют, так ещё и шутят херово. — Да ты же сам над этим погонялом весь день ржал, забыл уже? — Майкл передал франки Омара вместе с грудным басистым смехом. — Сказал бы сразу, что лягушатникам завидуешь, что не ты первый придумал. — Донни просто с июня в обиде на Жидолова большой, что перед дамой не удалось себя в хорошем свете выставить. — Герольд рассмеялся, сложив руки на груди. — Что он там тебе говорил — ты понял хотя бы?.. На Саймона три франка!.. — Андерсен его ещё за руку цапнул, когда он его схватить пытался, — добавил Ютивич весело и громко. — У Донни ещё потом синяк остался — синий, большой такой. Я сам видел. — Сай, а ты потом обработай Донни руку ещё раз — может, он бешенство от крысы нацисткой уже подхватил, — посоветовал Энди третьим, и все они разноголосо, но одновременно рассмеялись. Не только колкости Энди стали причиной этого смеха: ещё с Америки в отряде все знали, что Донни нравятся высокие стройные блондинки, а ещё — что ему страшно приглянулась немецкая актрисулька, проведшая их на премьеру вместо идиота, посланного командованием Томми. Альдо остался равнодушен к худосочной немке с длинной вычурной фамилией, посчитав её излишне стервозной, но Донни собирался выбить себе место её ухажёра после банкета, если операция прошла бы удачно. Появление Жидолова оставило след на его самолюбии. — Сука, да он же меня ещё с самого начала в кинотеатре этом ёбаном выбесил, — Донни много раз пересказывал эту историю, но сам виновник слышал её впервые. — Мы стояли с этой фифой, Омар, как её?.. А, похер. И тут подходит этот упырь и начинает заливать, давя лыбу во всю свою нацистскую харю: «Павтарити, как вас завут, я не расслыщял». Тьфу, блять. Что не смеёшься, гомик? Больше не смешно? На Ланде не было лица и с первыми словами, но распалённый фитиль уже разгорелся вовсю — Донни вдруг решил, что Ланде и этого мало и, подначиваемый общим хихиканьем, развернулся к фрицу в упор и заговорил: — Чё ты так на меня вылупился, мудак кривозубый — нечего сказать? Иди сходи проплачься — потом меньше ссать будешь. — Донни, а Жидолов тебе конь сраный что ли — в зубы ему смотреть? — Альдо не хотел прерывать общее веселье, но теперь и его терпение пошатнулось. — А ты, Коган — если тебе сегодня так охота болтать о Германии, можешь фрица до вечера обратно в казарму отвести — там с ним на немецком и наговоришься. — Я, пожалуй, до отбоя просто молча постою, сэр. — Энди нервно облизнул губы. Герольд, ждущий своей очереди после Саймона, подошёл к Донни и тронул было его за плечо, чтобы тот не злорадствовал слишком сильно, однако больше из оставшихся никто не спешил влезать и успокаивать его злые чувства: чувства Донни не были дисциплинированы выдержкой, но его голосом выражали не сколько свою неприязнь, сколько общую — не уйми он их всех вчера, Ланду бы в живых не оставили. В большинстве своём к Жидолову молчаливо было решено не подходить без надобности, но среди самых спокойных нашлись и самые нетерпеливые — Майкл, Энди и Донни — но Донни в счёт Альдо и не брал. Он не мог винить Донни в его ненависти к человеку, с лёгкой руки подписавшему их постановления на расстрел двумя месяцами ранее, но после его поддержанной злости тревога, возникшая вчерашним днём и несколько остывшая к наступившему утру, дала знать себя снова — Ланду надо вернуть в корпус сразу после того, как разобьётся последняя, а с Донни потолковать ещё раз: если дело касалось фрицев, до Донни было невозможно достучаться с первого раза. Ланда сидел за ним послушно и по-прежнему ничего не говорил, но лицо у него сделалось таким белым, будто с него брали цвет переговорного флага, глаза были жёсткими и сухими. Он навострил уши к бродящим звукам и нервно дёрнулся только минутой позднее, когда послышался громкий взрыв хохота: это смеялись Ютивич с Майклом, но над фрицем или же нет, Альдо разобрать не смог — они сидели слишком далеко. Донни и Саймон наконец заняли места напротив друг друга при подаче, однако ветер всё ещё доносил слова: — ...Да мне смотреть на его харю тошно. Как представляю, как он в жопу своему радисту давал — сразу блевать тянет. Голос бабский, зубы кривые ещё и рожа мерзкая — как только у его глиномеса на него вставало... Мне до трёх считать или ты так обойдёшься? — Спросил он у Саймона, а у него вдруг спросили в ответ: — Сержант, простите, а откуда вы родом? Разбавленный с прочими звуками спокойный голос зазвучал в перелеске совсем неожиданно, наполнив собой скрашенную негромкими голосами тишину; никто из них сразу не понял, что голос этот принадлежит Ланде. — Сэр, там… — Энди попытался привлечь его внимание, но Альдо жестом показал, что он всё видит и сам. Всё, что последовало за этим спокойным окликом Донни, можно было считать целиком его виной. — А ну-ка погоди, Энди. — сказал Альдо, медля. — Мне любопытно, что такого Андерсен может выдать. Это было неожиданностью для всех: теперь вокруг не было лица, которого не было бы тронуто удивлением, когда внезапную тишину сменило собой напряжённое и задорное ожидание: все думали, что Жидолов потерял голос, но никто не думал, что в нём наберётся достаточно смелости, чтобы обратиться хотя бы к рядовому. — Ты это мне вякнул? — Донни остановился, стоящий позади Герольд выглянул у него из-за спины. Саймон опустил биту и приставил её к одному из деревьев. Альдо лениво махнул Донни рукой: «говори мол»: он тоже не ждал, что у Ланды всё-таки металлически звякнет между ног, и хотел посмотреть, чем всё это обернётся. Ланда меж тем заспешил подняться, чтобы если не сравнять с Донни рост, то хотя бы говорить с ним, глядя в глаза. Донни был выше Ланды на полторы головы, и рядом с ним Ланда казался Альдо до смешного хрупким — откуда в нём вообще взялась смелость говорить с человеком, только что вылившего на него чан с дерьмом? — Во время моей злосчастной службы в СС я был наслышан о вас и о ваших заслугах среди немецких солдат, сержант Доновитц, — бодро начал Ланда. Альдо смотрел на его весёлое, лучащееся природным очарованием лицо, на небольшую ямочку на подбородке и не мог представить, что этот же любезный и участливый человек мог со всё той же своей обаятельной улыбкой и ласковыми глазами подписывать постановления на расстрел. — Ваша… слава шла впереди вас, порой даже опережая признание заслуг лейтенанта Рейна, — заметил Ланда почти игриво, выразительным движением бровей указав на Альдо. — И вы даже не можете вообразить, насколько я счастлив, что спустя столь долгое время мне наконец-то выпала удача пообщаться с вами лично. Ланда взял паузу, будто убеждаясь, что все взгляды теперь устремлены только на него, и спросил: — Так откуда вы, сержант? — Оттуда, где такие тупорылые петухи, как ты, без разрешения не смеют и носа на улицу совать. — Огрызнулся Донни насмешливо и развёл руками, словно бросив в слушающую публику букет с цветами: все смотрели и на Ланду, и на Донни с ожиданием. — Что, парни, все помнят о папочке Уильяме Джонсе? Омар с Саймоном рассмеялись, Герольд одобрительно свистнул, остальные тоже заулыбались. Ланда сделал вид, что ничего не расслышал, но ближе к Донни подходить не стал. — Вы, если мне память не изменяет, вы из Бостона, верно?.. — полюбопытствовал Ланда с прежней своей открытой улыбкой — Альдо на мгновение даже искренне поразился его самообладанию. — Исправьте меня, если я не прав: я уже давно не открывал ваше досье по известным причинам и могу не помнить всех деталей. — Да, я из Бостона — тебе, трусливому гомику, есть до этого какое-то дело? — оскалился Донни. — Живым ты даже до обоссаного Нью-Йорка не доберёшься. — Ты мне про Нью-Йорк такое не говори, — засмеялся Энди. — У меня два кузена из Нью-Йорка — они бы тебе спуска и на бейсбольном поле не дали. Герольд и Саймон стоявшие у ближайшей рощицы, украдкой усмехались и перешептывались между собой, спустя какое-то время к ним подошёл Майкл; лицо Ютивича изображало последнюю степень радости перед восторгом. — Поймите меня правильно, сержант, но ваш… ваш специфичный диалект… Вы же знаете, что такое диалект, сержант? — спросил Ланда, но, не дав Донни и рта раскрыть, тут же придумал ответ за него: — Ну разумеется, вы наверняка знаете — с моей стороны было весьма глупо вас о таком спрашивать. Скажите, сержант: в вашем родном городе — в Бостоне — я не беру в счёт все остальные города Штатов, — есть заведения особого характера, в котором подобный диалект распространён так же, как и в вашей речи? — Ты это о чём, говнюк? — Донни нахмурился, не догадавшись, к чему ведёт Ланда — не догадался и Альдо. — Так как судьба распорядилась нам всем быть в одной лодке, я имею наглость полюбопытствовать у вас, сержант Доновитц: распространена ли ваша манера речи в Бостоне повсеместно или до войны вы относились к тому слою населения, который уже имел опыт её использования в повседневной жизни? — продолжал Ланда с офицерской любезностью, а мягкий голос его лился ёмко и складно: Ланда как будто бы совсем не боялся Донни. — Вы знаете, страсть к языкам у меня возникла достаточно в юном возрасте: сначала я изучил французский, затем итальянский… Английский я выучил предпоследним — к тому же, скромный британский английский, не американский, поэтому я любезно прошу вас отнестись с пониманием к моему замешательству в знании вашего родного сленга, однако ваша манера речи, сержант, напомнила мне некоторых… некоторых довольно красноречивых экземпляров. — Ланда хихикнул. — Простите, просто мысли вслух. — Я ни черта не понял из того, что ты мне сейчас накукарекал — у тебя чердак потёк из-за гормонов? — Ютивич тронул Омара за плечо. Альдо несколько напрягся, однако большого значения словам Ланды не придал: Ланда отнюдь не казался Альдо похожим на майора Леграна — не пошлёт же он Донни на хер? — За мою оставленную за плечами военную карьеру мне доводилось общаться со многими людьми, в том числе, с политзаключенными. — Ланда резко прекратил хихикать, и лицо его приняло прошлое спокойное, участливое выражение. — Не берите под сомнение то, что я могу ошибаться в своих умозаключениях, однако ваш богатый лексикон напомнил мне диалект людей, отбывающих срок или уже выпущенных из мест принудительного заключения. В особенности — заключённых, носящих розовый винкель. — Голубые глаза Ланды сузились — обычно это служило признаком гнева на его всегда приятном лице. — Исходя из всех сказанных мне ранее ваших слов я решил, что вы вполне должны знать, что означает розовый винкель²⁾. Широкая улыбка Ланды обнажила зубы. — И я просто хотел бы осведомиться, какие слова в используемой мною речи будут вам наиболее привычны, чтобы вы могли естественно общаться со мной. Донни, уже собиравшийся уходить, развернулся так резко, будто ему в спину приставили дуло пистолета. — Ты меня сейчас пидором назвал? Если бы Ланда в тот момент стоял на один шаг ближе к Донни — его бы уже никто не спас. Бейсбольная бита пришлась Ланде прямо в висок, и ехидный полковник СС, умный настолько, чтобы трещать на пяти языках и в то же время не знать, когда следует держать язык за зубами, не перевёл бы и слова ни с французского, ни с немецкого — помощь Ланды в общении с фрицами и французами закончилась, так и не успев начаться. Бита Донни была приставлена к одной из берёз: подхватив её свирепым движением, Донни двинулся к Ланде ярдовыми шагами, смотря на него мрачными глазами прямо до неподвижности. Не помня себя от страха, Ланда беззвучно зашевелил губами, отшатнулся, споткнулся каблуком об корень — позади не было никого, кто мог бы подхватить его за локти, — всем весом грузно шмякнулся об землю задом. Тут бы Донни с лёгкой руки размозжил Ланде голову — послышался бы тот самый звук, который ни с чем было невозможно спутать — хрясь! — с которым Донни прошибал череп фрицам одним ловким, большим размахом — но Альдо подоспел быстрей. Когда Донни только потянулся к бите, Альдо заматерился во весь голос, до смерти перепугав сидевшего рядом Энди и, вскочив на ноги, изловчился перехватить Донни за руку с уже занесённой битой до того, как он бы успел ударить — и отпихнул Донни от Ланды прочь — иногда Донни понимал только язык грубой силы. — Донни, ты после июньского посещения культурного заведения совсем от безделья башней с катушек слетел? — рявкнул со страшной злобой Альдо на весь перелесок, толкнув Донни в грудь. — Кому было дважды сказано — не трогать этого паршивого нацистского крысёныша — тебе или твоей грёбаной бите? — Он меня только что со своим дырявым радистом сравнил, сэр! — совсем уж разъярился Донни. Жилы на шее его напряглись, чёрные глаза сделались совсем тёмными. — Пускай ещё раз попробует спиздануть мне это в лицо — я его головой в яму с дерьмом зарою. Этот дающий в жопу педик спрашивал меня про Бостон — ну так я ему со своей крошкой сейчас объясню, что бы с ним и с его ёбырем сделали в Бостоне. — И, посмотрев вперёд себя, оскалил зубы, чуть ли не брызгая слюной от не выплеснутой на обидчика ярости: — Что, где теперь твоя всратая дебильная улыбочка, мудила? — Старший сержант, я с тобой сейчас на итальянском или на английском разговариваю? — Альдо преградил Донни дорогу. — Живо опустил свою биту, развернулся — и теперь обходишь сопливого нацика за милю. Потом тоже быстро заглянул себе за спину и распорядился, вне себя от досады и щекочущего в горле гнева: — Мать твою, поднимите его. Герольд и Саймон быстро подняли Ланду за руки; Ланда не сразу смог встать прямо и, пошатываясь, озирался по сторонам бестолковым взглядом. Если Донни во время порывов злости краснел едва ли не до корней волос, то Ланда белел, и эта расползшаяся по лицу бледность словно превращала фрица в живого покойника. Здесь к ним бодро подскочил уж протрезвевший Ютивич, с таким видом, будто всё произошедшее показалось ему задорной нелепицей. — Могла-а-а быть драка, — разочарованно протянул Ютивич, хлопнул себя по коленям, а потом повернулся к Донни: — Донни, спортсмен ты наш, а не ты ли всем говорил, что когда ты только увидишь Жидолова… — Ютивич, какого хера ты его подначиваешь, а? — Сейчас Альдо был не настроен разделить ни шутливое настроение вечно беззаботного Ютивича, ни на его довольную улыбку до ушей. — Ты думаешь, один раз посидел в нацистском плену с мешком на голове и всё — подавай тебе за это звание сраного героя войны? — Да я не думал подначивать Донни, сэр, — Ютивич стушевался под грузом обычно разом приструняющего его тона; живое лицо перестало выражать радость, зубы бряцнули друг об друга. — Я от балды сказал. — Ах от балды, значит? — Альдо разозлился донельзя. — До вечера чтоб разобрался с патронами — на сегодня ты уже наговорился. — И повернулся к Омару, имевшего особенность делить с Ютивичем все его заслуженные наряды вне очереди: — Омар! Если я хотя бы краем глаза увижу, что ты надумал ему помогать, вы будете чесать друг с другом языками только на утреннем построении — больше я вам повторять не стану. — Я вас понял, сэр, — быстро ответил Омар и отошёл от Ютивича. Альдо отвернулся от бодро поспешившего приступить к исполнению внеочередного наряда Ютивичу, с трудом сдерживая хлестающий по рёбрам внутренний гнев и окинул остальных широким взглядом. — У кого-нибудь, помимо Ютивича, есть свои мысли, замечания, дополнения по этому поводу? Я вас всех внимательно слушаю — у меня занятие для любого херова умника здесь найдётся. — Никаких замечаний нет, сэр. — Пробормотал Герольд. Если Альдо злился на солдат, приставленных к нему в подчинённые генералом, то злился не часто, предпочитая вправлять шибко распоясавшимся мозги на место, не срываясь на крик — а потому спустя два месяца с нацистской кинопремьеры они впервые видели его таким злым. — И дополнений тоже, — добавил Саймон, и краска бросилась ему в лицо. Энди и Майкл затрясли головами. — Тогда живо занялись делом — наши собранные манатки что, из воздуха появятся? — И добавил: — Сейчас же разошлись все отсюда нахер — у представления вынужденный антракт. Альдо хотел лично выразить овации актёрам. Герольду и Саймону, приводивших Ланду в чувства с первым намёком на готовящуюся ссору, также выпала неудача отвести его в сторону и усадить под червившихся из-под земли корни тополя — больше ни к Донни, ни к Ланде подходить никто не собирался, опасаясь попасться под горячую руку. Заплетающиеся ноги Ланда переставлял тяжело, спотыкался и то и дело в ужасе оглядывался на Донни, будто ожидая, что он вдруг сорвётся и зашагает за ним; на высоком лбу фрица густо выступил пот, волосы взмокли и прилипли к вискам. Донни тоже молчал, дожидаясь его самого у подступа к низине, ведущей обратно в часть — с пригорка она и в самом деле казалась положенной на ладонь. Лицо его тоже вспотело, майка прилипла к телу и на груди — заставить Донни носить осенние куртки было так же сложно, как заставить Ютивича придержать свой длинный язык за зубами. Биту Донни отставил в сторону, между других сплётшихся друг с другом деревьям, но и без неё буравил Ланду таким ненавистным взглядом, каким можно было бы вспороть шею. Альдо перекурил впопыхах, но лёгкий французский табак не принёс успокоения расшевелившимся в душе яростным чувствам — тогда Альдо раздражённо затушил окурок об землю, придавил его ногой, посмотрел за себе за спину на Герольда и Саймона — ноет Ланда или нет. Ланда не ныл, однако злость Альдо всё ещё не хотела остывать, жидкий осенний воздух плыл перед глазами так же, как и в знойные дни августа. Альдо сунул не пригодившуюся сигаретную пачку обратно в карман, подошёл к Донни ближе — намереваясь поговорить, развернул его за плечо. И дал вол своему гневу. — Донни, ты из Бостона сюда приехал или из ясельной группы детского сада, а? — Альдо с чувством сплюнул себе под ноги, встав перед Донни наравне — между ними комом вязалась такая злоба, будто они и сами вот-вот были близки к драке. — Ты после расспросов Жидолова в дрянной киношке совсем разучился повторенное меньше трёх раз воспринимать? Какого хера я должен разнимать ваши бабские разборки? — Ал, ты, сука, сам слышал, что этот выблядок высрал — был бы тут Хуго, он бы его на куски порезал. — Донни оскалился и мотнул головой, будто показывая, как бы на его месте расправился с Ландой Хуго. — Жидолову уже крупно повезло, что у нас ты в параде главный, а не тот пшек, на которого надрачивает Ютивич — не скажи ты не херачить этого выродка насмерть, я бы его ещё вчера ему прописал с лихвой. — Чтоб мне сдохнуть, Донни — трусоватый нацик с пузом обозвал тебя педиком, — огрызнулся Альдо на него глухо, почти уже в исступлении от ярости. — Как же ты будешь дальше жить с такой попранной честью? Донни был зол не меньше, чем он сам, но здесь вдруг остановился, размозжив всё своё бешенство сжатыми челюстями — последние слова несколько урезонили его. Донни засопел и плюнул рядом с прошлым табаком. — Этот петушара меня не просто обозвал, Ал — этот выпендрёжный гомик… — Я просил за Жидолова нашего генерала, мать твою. — Альдо представил, с каким тугим звуком смялся бы светлый висок Ланды от пришедшегося в него страшного удара, и вторгнувшийся в мысли образ тут же поразил своим омерзением. — Чтобы что, Донни? Чтобы ты сейчас выбил ему мозги своей долбанной битой? — Я не стал бы его убивать, — отвечал Донни неохотно, но в глазах его мрачнел тёмный огонёк, как когда Донни смотрел на нацистские кресты. — Пару раз битой по хлебалу проучил бы — а вот мочить бы не стал. — Донни, кому ты эти небылицы рассказываешь? — Альдо рассвирепел окончательно. — Я уже наизусть помню твоё «проучить». В прошлый раз твоё «проучить» стоило нам трёх фрицеских мундиров — может, хоть ты мне наконец расскажешь, из скольких частей их нужно собирать после твоих доверительных воспитательных бесед, а? Какого пойманного фрица ты прибьёшь битой в следующий раз — генерала? — А какого хера этот урод залупается? — взбеленился Донни. — Пускай сидит на своём месте возле параши и не вякает — это вообще не человек нахуй — кто ему пасть тут без спроса разевать разрешал? — Жидолов с головой не особо дружит — я это ещё и с июня это прекрасно запомнил. — Альдо просунул два пальца за ворот рубашки и оттянул его — ткань тоже взмокла от злости и ругани, по позвоночнику густо стекал ручеёк пота. — Но ты-то Донни — ты! В тебе силы столько же, сколько и дури, если не больше нахер — я специально для тебя повторял — не трогать вшивого нацика, пока он не полезет в драку первым. Ты только что чуть не замочил нашего единственного языка, чёрт бы тебя побрал. Что бы я сказал генералу — что мой старший сержант решил рубануть с плеча и самолично проверить, какого цвета у Жидолова мозги? Донни ничего не сказал и сплюнул снова. Трава возле их ног сделалась совсем уж белой, точно от пены. — Допустим — тебе удалось постоять за своё оскорблённое самолюбие. — Альдо уже не просто злился, а пребывал в ярости, подталкиваемой подлым воображением. — Допустим, что после тебя Жидолов отделался просто кровавыми соплями и переломанными рёбрами — в этом уж тебе мастерства не занимать. А куда его тащить с выкидышем после твоего «проучить»? Нам лягушатники на этот подарочек что скажут? — Пускай хоть из всех дыр кровь хлещет, — хмыкнул Донни, складывая на груди руки — он отставил биту в сторону и теперь поглядывал на неё косо. — Что ты с этим нацистским обмудком, как с тёлкой своей новой возишься? Не наши проблемы, кто в него спускал — был бы тут его ёбырь, я бы и ему все зубы выбил. Альдо, отчего-то не ожидавший такого отпора подавленного дружеского негодования, вдруг оторопел и лицом дёрнулся, будто его ошпарили кипятком — почему ему не может быть так же похер, как и Донни? — Что будет этому петуху за то, что он выдрючивается? — продолжал Донни меж тем. «Это всё табак, мне не нужно было курить так много». — Пойдёт сортир чистить или мне его самому в говно рожей макнуть? — Вместе с тобой ночная вахта. — Съязвил Альдо в свою очередь. — Завтра Омара и Майкла ты на пару с ноющим Жидоловом заменишь, если вы оба по-хорошему не понимаете. — Пускай ещё хоть раз попробует на меня кудахнуть — не доживёт до следующей вахты. — Донни не принял милостиво протянутую ему руку мира и ухмыльнулся зло: — Я его на первой же под шумок и грохну. Они не стеснялись в голосах и выражениях, и их ругань, помимо Герольда и Саймона, кажется, выслушивала вся французская часть. Донни было бесполезно что-либо объяснять в таком состоянии — он всегда зверел, стоило немчуре косо поглядеть в его сторону, и на дух не переносил янки в Бостоне, предпочитающих потные ручонки своих дружков девичьим титькам — с этого выбитого лота Ланда уже не засмеялся. Альдо добавил ещё один плевок в траву и, встав лицом к лицу к Донни, ткнул ему пальцем в грудь. — Я в последний раз повторяю, Донни — вздумаешь ещё раз лезть к фрицу, я разжалую к чёртовой матери и тебя, и Ютивича. На место Ютивича я возьму Омара, а на твоё — Жидолова, помяни моё слово, Донни. Жидолов займёт твоё насиженное место старшего сержанта, а вы на пару с Ютивичем в рядовых будете до конца этой сраной войны ходить — вам обоим для полного счастья помимо придури много-то и не надо. — Жидолова в старшие сержанты? — Донни умудрялся хмуриться и криво ухмыляться его словам в тон. — Для чего возьмёшь-то — чтобы под других нацистских петухов его подкладывать? — А Альдо сказал: — Чтобы он научил меня с бабами общаться — для чего ещё? Они вдруг расхохотались, одновременно и громко. Шутка смяла собой злобу, и хохот передался им обоим. — Ну так что, останешься у меня в старших сержантах, а? — Спросил Альдо, когда они наконец просмеялись в усмерть. В успокоившихся глазах скопились слезинки, Альдо неторопливо вытер их рукой и улыбнулся — на этот раз добродушно. — Или мне просить совета у Жидолова? — Проехали, — мрачно бросил Донни. — Не стану больше этого говнюка трогать, раз так командир сказал. Ещё не хватало из-за нацисткой дырки перегрызться к чёрту. Когда они с Донни пожали друг другу руки в знак примирения, злость его перешла в смятение и наконец устала: с Донни у них случались мелкие перебранки и раньше, как случаются у всех закадычных приятелей, но из-за нациста они ругались впервые. Альдо знал, что Донни не станет злиться на него из-за произошедшего — он наломал дров не меньше, но день перед вылазкой был испорчен дёгтем размолвки — тоже из-за фрица. Тот самый фриц гнездился между корней старого тополя, исподлобья бросая мрачные взгляды то на Герольда, то на Саймона. Левая рука Ланды лежала на животе, правая пряталась за отворотом пальто. — Саймон, тебя уже поди совсем заждался французский санитар. — Альдо остановился в трёх шагах от них, упёрся о ствол дерева раскрытой ладонью. — Вдвоём с Герольдом вам как раз будет сподручней разобраться со всеми бинтами. — И указал на Ланду кивком: — Дайте-ка нам двоим потрещать, как офицерам. Саймон ткнул в насторожившегося фрица взглядом и несильно потянул Герольда за собой под локоть. Саймон происходил из семьи владельцев небольшой забегаловки из Северной Каролины, Герольд — из Южной, и оба они сошлись на своей нелюбви к партии республиканцев. Альдо догадывался, что перед тем, как заглянуть к санитару, они перемоют фрицу кости с остальными, но больше на рожон к Жидолову, как Донни, не полезут. Альдо дождался, пока вытянутая тень Саймона и не чуть более тёмные вихры Герольда не скроются за рощицей воткнутых в землю молодого каштана. Передумал курить снова, криво напел под нос куплет «Дождя больше не будет», чтобы отвести раздражение — а с последней строчкой осведомился: — Живот как, болит у тебя? — Не болит, — Ланда втянул голову в плечи, опасливо съёжился, зная, что может последовать за его злостью. Теперь Ланда испугался его, а не последующей расправы от Донни: судьба фрица теперь зависела от одного его слова, и если Донни встретил его, как равного, то голубые глаза Ланды были наполнены страхом. Альдо опустился перед Ландой на корточки, досадливо поводил губами так, как если бы дожёвывал недоеденный с обеда хлеб. Оглянулся по сторонам, не нашёл никого рядом и спросил, указывая Ланде в лицо: — Ганс, куколка, просто ответь мне на один вопрос. Мелкие морщинки, скопившиеся у Ланды возле глаз, заторопились сдвинуться вверх и вспрыгнуть на лоб. — Лейтенант, на меня нельзя сейчас кричать, — напомнил Ланда, снова опасаясь, что его будут бить. Альдо потянул молчание ещё с какое-то время, сложил руки меж разомкнутых колен и поинтересовался у Ланды голосом, которым обычно в разговорах вызнают о проблемах первостепенной важности: — Ганс, ты долбоёб или ты просто тупой? К чести его, Ланда не бросился вымаливать прощения — он только боязливо сцепил побелевшие пальцы, быстрым движением придвинул к себе колени и втиснулся спиной в дерево сильней. — Ты мне что обещал, а? — Альдо накренился к Ланде ближе: не уйди он вправлять Донни мозги первым, озлобился бы на него куда сильнее. — Что ты мне мандел про себя и проблемы? Сколько там дней назад это было — два, три? Если сегодня не пообещал — значит, соблюдать уже ничего не надо, такие дела? — Лейтенант Рейн, вам доставляет особое удовольствие оскорблять меня? — спросил наконец у него Ланда прямо. В нём боролись так и не придавленная временем гордость и страх: гордость держала ему спину прямо, однако страх вскоре выдал с головой: — Если вы находите невозможным мирное сосуществование меня, ваших людей и сержанта Доновитца, не теряйте перед операцией время и выдайте меня французскому Сопротивлению — на утро планируется вылазка, и вы всё ещё можете обменять меня на понимающего по-английски офицера. — Я не буду отдавать тебя французам только за то, что ты обозвал Донни гомосеком, — Альдо едва находил в себе силы, чтобы говорить, вполголоса: наглая выходка фрица до сих пор злила его. — Тебя теперь только обратно фрицам сплавлять — от тебя и лягушатники открестятся нахер, а кроме меня здесь идиотов нет. Икры затекли от неудобного сидения вприсяд — долгое время так было удобно сидеть только Донни и Ютивичу, когда того пробирало пораскидывать ноги в малорусском гопаке. Альдо расчистил траву от листвы. — Полковник, а вам, может, по душе до Нормандии прохаркивать себе дорогу кровью? — Альдо уселся поудобнее. — Или вы просто пытаетесь понять, есть ли предел у моего жидовского терпения? Ланда ничего не ответил и нехорошо покосился на нож, висящий у него на поясе. Альдо продолжил: — Хорошо, Ланда, если ты не тупой. Тогда объясни мне: почему среди всех людей в моём отряде ты решил развернуть свой долбанный концерт кривляний не перед Омаром, не перед Энди, не перед Майклом и даже не перед всеми оставшимися поочерёдно, а перед Донни, мать его, Доновитцем. — Для меня оказалось поразительным открытием, что сержант Доновитц не считает своим долгом соблюдать военную субординацию в вашем отряде. — «Сержант Доновитц» Ланда говорил чуть на немецкий манер, несильно потягивая первую «о» и вредно коверкая её голосом так, что звание старшего сержанта от него звучало оскорбительней ругани. Ланда скривил лицо в презрительной гримасе и прибавил ей же в тон: — Лейтенант, не я первый начал. Альдо устремил глаза на чистое безоблачное небо и простонал почти с отчаянием: — Ганс, если бы ты только знал, насколько мне похер, кто из вас первым начал, ты бы обосрался. Ссадина на посеревших от неприязни щеках Ланды оставалась последним сгустком красок, заострённый выдающийся подбородок как будто бы стал ещё острее. Альдо смотрел на него в упор и думал: откуда в этом трусливом человеке нашлось смелости отстаивать своё самолюбие перед солдатом, ратующего за его смерть ещё при первой встрече? Рядовые вермахта всегда тряслись от страха, увидев и услышав Донни вживую — были ещё старшие горделивые офицеры, но все они слегли от биты Донни в могилу — что первые, что вторые. Альдо никак не мог уложить в голове, как этому трусливому фрицу удалось выцепить своим мстительным, озлобившимся умом повадки Донни и храбрости — храбрости на то, чтобы так вывести Донни из себя. Что-то сильное было в этом слабом человеке, что на мгновение заставило его перестать смотреть на него свысока. — Нахера ты полез к Донни со своим сраным розовым винкелем — ты своих нациских шестёрок совсем о нём не допрашивал или хер в штабе своём пинал? — Если до Донни было невозможно достучаться разумным способом, то Ланда казался более рассудительным. — Ты же детёныша ждёшь. Ты думал, Донни тебя по головке за это погладит? Оценит по заслугам твою храбрость или ты решил так поставить его на место, а? — В рядах армии Рейха ходили разнообразные слухи о жестокости вашего отряда, но я никак не мог предположить, что сержант Доновитц настолько не исполняет своих прямых солдатских обязательств, — отозвался Ланда холодно. — Я в который раз прошу прощения за то, что у меня тоже есть чувства, но если вы считаете подобное поведение приемлемым для военного и младшего офицера... — Да нарожай ты своему Герману хоть с десяток — сказано же было сидеть смирно. — Перебил его Альдо грубо и с негодованием. — Ты совсем по-хорошему не понимаешь или мне для тебя тоже пять раз повторить? Уголок узкого рта Ланды собрал в себе всё его упрямство. — Лейтенант Рейн, я искренне не хотел, чтобы ситуация развернулась таким нелицеприятным образом. Однако поймите и меня — мне было тяжело оставаться безучастным, когда вы молчали, а ваш старший сержант говорил про Германа… говорил такие отвратительные вещи. Мои моральные силы... — Да меня от твоего «Мне всё ясно, лейтенант Рейн», «Я не доставлю вам никаких проблем, лейтенант Рейн» уже блевать тянет — смени пластинку, с Донни ты же вон какое отвалил всем представление. — Он славился своей безжалостностью к нацистам, а с этим и в самом деле возится хуже, чем с капризной бабой. — Полезешь без спросу хоть к кому-нибудь ещё — заменишь Ютивича на наряде. Или отправишься умничать на смотровую вахту — у нас как раз нечётное количество набиралось с июня, а с тобой я каждому подышу пару. Я к вам в няньки не нанимался: мне за это штатские не доплачивают. Такую американскую пословицу ты знаешь? — Лейтенант, мне попросить прощения у вашего старшего сержанта? — Ланда вдруг плотно сжал ходящую нижнюю челюсть и с вызовом вскинул на него глаза. Встреться он с этим фрицем тремя, а не двумя месяцами ранее, задумался бы, что наводило на допрашиваемых страху больше — его въедающийся, как у пиявки, в кожу взгляд, или прошлая добродушная улыбка. — Здесь посидишь. — Ни один мускул на лице Ланды не сдвинулся, только складка над бровями почти незаметно стала глубже, а мимических морщинок возле глаз и рта поубавилось, делая их совсем стеклянными. — Подумаешь о своём поведении. Может, заодно надумаешь, с кем в следующий раз на губу пойдёшь. Ланда молчал, насупившись, на него больше не смотрел, но слушал послушно и не перебивал — сильно перепугался, что его и в самом деле могут сдать лягушатникам. Туго скрывающее эсэсовский мундир пальто сидело на нём аляповато, и, скорчившийся в закрытой позе, фриц, казалось, мыслями был отнюдь не здесь: не с Донни, ни с кем из них на юге Франции — может, он и в самом деле сильно любил этого своего сраного Германа. — К Донни ты больше не подходишь. — Ланде не составило труда понять, что он не шутит. — Будет ещё хоть один намёк на такой выкрутас при вылазке — вышвырну из отряда к чёртовой матери. Все незадавшиеся актёры остались у тебя в эсэсовском гадюшнике — мне здесь достаточно одного придурка Ютивича. — Гитлер пробовался в Венскую академию художеств, а не в академию Сценических искусств. — Ланда едва заметно скривил губы. — Лейтенант, вы же Гитлера имели в виду? — Мне на все хобби твоих дружков из партии глубоко положить, покласть и обделать — суть сравнения ты уловил. Забудь нахер, что в отряде есть Донни Доновитц — для тебя у нас теперь шестеро человек. — Прежде, чем имя старшего сержанта Доновитца будет мною забыто. — Ланда продолжал говорить холодно и спокойно — исключительно из вежливости. — Каким образом вы собираетесь... урезонить поведение вашего старшего сержанта, если он снова не потрудится держать себя в руках? — Если Донни ещё раз к тебе полезет — ты заткнёшься и пойдёшь жаловаться, мать твою. — Он знал, что рано или поздно из-за фрица вскочат проблемы, но не думал, что это случится так скоро. — Мне крысятничать пойдёшь — это-то ты делать по гроб жизни не разучишься. Нажалуешься заодно — что, когда и про кого он ещё что-то говорил: совместишь приятное с полезным. Единственным верным решением было бы до конца дня запереть фрица в казарме, но Альдо не хотел тащить Ланду с собой в часть: он чувствовал себя виноватым за то, что не дал им с Донни сцепиться с самого начала, и хотел, чтобы до завтрашнего утра Ланду оставили в покое. Альдо перебрал в голове оставшихся: фриц был не в том состоянии, чтобы разговаривать, но подтрунивать над ним не стали бы только Герольд с Саймоном — Саймон, вернувшись от костоправа, просидел бы весь вечер с кислой миной, Герольд попробовал болтать с французами, не зная французского. Был ещё Ютивич, которого вместо наряда можно было приставить к фрицу, но повышение Ютивича в надсмотрщики убил его длинный язык: он советовал ставить жизнь фрица на сигареты и шутить про драку — на Ютивича Ланда озлобился ещё больше, чем на Герольда и Саймона вместе взятых. Альдо пораздумал ещё немного и с неохотой становился на Герольде. — Сиди здесь. — Бросил Альдо в предостережение, но смысла в том не было — Ланда скорее предпочёл бы сидеть в перелеске до конца войны, чем видеть кого-нибудь ещё из отряда. — Я подыщу тебе старшого. Был бы тут Викки — раздумывать долго не пришлось, но Викки здесь не было, и фрица предстояло отдать другим рукам. Перед самым спуском вниз Альдо косо обернулся через плечо посмотреть, чем занят фриц напоследок — а потом догонять Герольда по пути к костоправу так и не пришлось. Только что перед ним был засоренный репейником куст чёрной смородины и вдруг появилась голова — тоже тёмная — найдя в мыслях Герольда, он совсем не заметил Омара, поднимающегося ему навстречу. — Сэр, я хотел уточнить, сколько Ютивичу собирать магазинов под роспись, — Омар пробирался по пригорку бегом и дышал тяжело. — Я не помогаю — просто спросить пришёл, вы не подумайте. За исключением Герольда и Саймона, обосновавшихся неподалёку друг от друга, остальные происходили из дальних штатов: полная озёр Миннесота приходилась домом Майклу, влажная Луизиана на юге — Энди. Омар и Викки обосновались на Западном побережье: Викки оставил семью в Аризоне, Омар пересёк всю страну из солнечной Калифорнии в Вашингтон. Штат Ютивича делил карту почти посередине, как Польша — Европу: он происходил из Канзаса, когда его мать-полячка сбежала в Штаты ещё до начала Первой мировой. С его отцом, коренным американцем, они развелись сразу после его рождения, но Ютивич предпочитал не говорить об этом. Поначалу вскрывались размолвки: Майкл был угрюмым и вспыльчивым, Энди — остёр на язык, любящий подначивать все готовящиеся ссоры; Герольд не притёрся с Донни взглядами, как демократ с республиканцем, а Саймон постоянно выклянчивал у старших по званию сигареты. Разглядев в Викки наиболее рассудительного и ничего не делающего ничего без особенных целей, Альдо сделал его капралом, но Викки тоже был не без греха: порой он спускал с рук больше, чем того требовал положенный военный устав, хоть и сохранял дисциплину в оставшемся.... Не без греха были все, но самым неконфликтным — самым неконфликтным был Омар. Альдо не поверил выпавшей удаче. — А это теперь уже не твоя забота. — Он не сказал бы ничего лучше, и просто поддался чувству. И ободрительно хлопнул Омара по плечу: — Поздравляю, ефрейтор Ульман, у вас теперь новый подчинённый. — У меня? — не понял Омар. — Вы о чём, сэр? — Генерал вот пожаловал тебе с Ютивичем повышение — а теперь нашёлся и адъютант. — Омар выбирал быть секретарём, а не надсмотрщиком, но сейчас Альдо не думал об этом. — Можешь не благодарить меня. Альдо не стал больше пытаться что-то объяснять и подвёл мало что понимающего Омара к Ланде за плечи. — Полковник Ланда, позвольте представить вашему вниманию: единственный из бравых американцев моего отряда, чьи три слова по-итальянски вам понравились. — Объявил Альдо ещё издалека. Ланда недоверчиво поднял голову, покосился на Омара, Омар — на Ланду, а Альдо спросил, кажется у них обоих: — Кем ты там был из итальяшек? — Помощником оператора, — проговорил Омар неуверенно и замолчал снова — Ланду Омар боялся. — Верно, лейтенант, я помню, — кислая улыбка Ланды чуть потеплела. — Омар Ульман, я правильно полагаю? — Да, — ответил Омар просто. — Я вас тоже помню. Ланда несмело протянул Омару руку в знак приветствия. Омар пораздумал, коротко переглянулся с Альдо, пораздумал ещё и пожал её всё же. Ланда несколько оживился и с особенным удовольствием стиснул его ладонь. — Я найду местного лейтенанта, который понимает по-английски, чтобы он сопровадил Майкла за взрывчаткой. — Альдо одобрительно хлопнул Омара по спине. — За часа два управлюсь — не робей перед ним. — Что делать-то, сэр? — Спросил Омар ему вдогонку. Он всё ещё стоял рядом с Ландой, так и не решаясь сесть — Омар не поблагодарит его за отысканного до вечера адъютанта, но сейчас Альдо думал не о том. — Да что в голову взбредёт — хоть книжки с ним свои пообсуждай. Следи ещё, чтобы Донни не вернулся — а если вернётся, скажи ему, чтобы нашёл, где ещё пошляться. — Они договорились увидеться с Донни у корпуса, но ему нужен был повод, чтобы дать Омару отсрочку от оставшихся сборов. И вдруг крикнул, вспомнив: — Фрицу вроде тоже Ремарк нравится. Уже спускаясь, он увидел, как Омар всё-таки садится напротив фрица — кажется, Ланда сказал ему что-то. Оставлять Омара наедине с Жидоловом без компании говорливого Ютивича было отчасти несправедливо с его стороны, но Альдо надеялся, что Омар сумеет разболтать фрица до сегодняшнего вечера — на худой конец. Потому что до взятия Нормандии было ещё далеко.