Десять.
Я встаю на платформу. Глубоко вдыхаю. Стараюсь сосредоточиться на виднеющемся впереди красноватом мареве моргающих цифр.
Девять.
Сжимаю кулаки. Меня не отпускает чувство того, что это знакомо мне. Страх. Ужас. Неизбежность приближающегося. Очередной вдох дается мне с трудом.
Восемь.
В груди колотится, сжимается и трепещет мое сердце. Оно выбивает череду гулких ударов, разбивается о ребра, будто ломает их изнутри.
Семь.
Я чувствую испарину. Ко рту скатывается капля пота – машинально слизываю её, и этот металлический вкус напоминает мне вкус крови. По ту сторону за мной наблюдают множество пар чужих глаз.
Шесть.
Но я должна показать себя. Доказать свое место среди остальных.
«Нас всего 24, а в живых останется только один»
Пять.
Инородный, отточенный и механический голос разрывает внутри меня часовой механизм. Я, наконец, фокусирую взгляд – пять секунд.
Четыре.
И у меня на это всего три с половиной минуты.
Три.
Разминаю шею.
Два.
Оборачиваюсь к сопернице.
Один.
Улыбаюсь во все тридцать два зуба. Надеюсь, это не выглядело жалко.
Гонг оглушает меня на несуществующую долю секунду. Тело уже несется к первой преграде. В спину доносится крик Тагетис – увернутся от подсечки ей так и не удалось. Впереди возникает стеклянная преграда; будто из тысячи осколков появляется тень противника, а его метательный нож направлен прямиком в мое сердце. Сбоку замечаю мельтешащее движение и машинально уклоняюсь в бок – как раз вовремя. Прежде чем зеркальное отображение рассекает мою щеку, моя стрела пронзает его голографическое тело. Надеюсь, у Тагетис дела идут далеко не так хорошо, как у меня.
Неожиданно ребра сковывает адская боль. Я падаю на колени. Едва я отвлеклась от цели, как невидимый клинок пронзил мою грудь. Пусть это голография, но разит не хуже любого острого ножа. Специальный жилет, выданный Бити, имитирует нанесенную мне травму, как будто меня и впрямь насадили на вертел.
Перебрасываю лук в другую руку и стреляю. Практически мгновенно цель рассыпается у меня на глазах. Впереди ждет «Обрыв». Глубокая яма с целым арсеналом ловушек, целей и мнимых опасностей. Большая часть детей засыпалась именно на этом этапе, но мне, как главному ментору, «сыпаться», останавливаться, даже на секунду задумываться о том, что я могу проиграть не положено. Грудь все еще сжигает адская боль, но мне привычно абстрагироваться от подобного.
Ноги отрываются от шершавого покрытия первого этапа. От «Обрыва» меня отделяет несколько метров, но прежде чем я успеваю обрадоваться, позади меня раздается свист проткнутого материала. Как прекрасно иметь в напарницах Тагетис – юное дарование, которую, без зазрения совести, можно назвать машиной-убийцей. Нашариваю взглядом раскрасневшееся, искореженное болью лицо напарницы и вместе со стрелой посылаю ей кривую ухмылку.
«Обрыв» встречает меня дружественными объятиями: над головой проносится несколько снарядов напоминающие бревна, и я вновь сожалею о том, что позволила себе и своему телу так расслабится на протяжении месяцев отдыха в Двенадцатом. Усталость наливает мои конечности грузным свинцом, принуждая меня приникнуть к прохладному полу и почувствовать ту приятную расслабленную дрожь, которая поселится в каждом нерве. И мне кажется, я практически ощущаю её – нет, я слишком хорошо знаю цену победы.
Преграда за преградой. Получая болезненные травмы. Ощущая слабость и истощенность организма. Внушая себе силу и бодрость духа, я продвигаюсь дальше. Тагетис дышит в спину, то обгоняя, то оставаясь позади меня. Первое случается намного чаще второго, но тогда напарница становится живым щитом, и это дает мне время на секундную передышку.
Алый маячок, словно красная тряпка перед быком, сверкает где-то впереди меня. Я должна добраться туда первой. Стеклянная тень возникает сразу с трех сторон, и я успеваю отразить лишь двух противников. Последний подбирается в плотную и набрасывается на меня. Спасибо Бити – рукопашный бой одна из самых слабых моих сторон.
Тень движется быстрее меня, ведь ей не приходилось сражаться за первенство в течение этих … двух минут. Мне кажется, прошло не меньше часа с того момента, как моя нога ступила на площадку Тренировочного Поля. Первый пропущенный удар приходится в брюшную полость и жилет тут же откликается электрическим разрядом. Второй оставляет красный след на предплечье. Боль не отрезвляет, а затуманивает взгляд – это приводит меня в бешенство. Рука наносит сплошной удар, и противник оступается в пропасть. Только сейчас замечаю, как была близка к краю – нет, впереди все еще горит заветная вспышка маячка, а значит, мое время еще не истекло, пусть и подходит к концу.
Чтобы пройти дистанцию за тот десяток секунд, что были у меня в запасе, я должна была выбрать между высотой и водной стихией. Подобный выбор предполагает быструю, а главное обоснованную реакцию у трибутов. Выстрелить или убежать; сразится или отступить; кинутся в воду, что замедлит и сомкнет твои движения или ухватится за хилую веревку, но достигнуть цели в четко назначенное время. Краем глаза замечаю сражающиеся тени – Тагетис и ее голографический противник, который вот-вот сорвется в пропасть. Не больше пяти секунд и напарница поравняется со мной – я просто не могу допустить этого.
Прежде, чем в голове формируется руководство к действиям, я уже срываюсь с края обрыва, дабы ухватится за растрепанный канат. До этого не доходил ни один из трибутов, но я ведь и не трибут теперь, верно? На доли секунд я повисаю в воздухе, и страх накрывает меня своими объятиями – боязнь высоты, несмотря на все мое мнимое бесстрашие, была главной моей фобией. Веревка растворяется , словно некто проткнул ее незримой стрелой. Это шутка такая?! Неужели Бити изменил правила?!
Голографические стены, «Обрыв», дистанции, препятствия, все осыпается и рушится в одно мгновение, как если бы это была зеркальная пыль. Ноги упираются в твердую поверхность пола. Я окидываю взглядом потухшую комнату – вокруг меня возник плотный куб: бесконечно черное помещение, без стекол, солнечного света или угнетающей отстраненности Тренировочного Центра.
Неожиданно из тьмы выходит Тагетис. На ней тот тянущийся костюм с налокотниками и наколенниками, защитный, и в то же время, «болезненным» жилетом, удобными сапогами с толстой подошвой, что и на мне. В руках, поблескивает до боли знакомый лук. Она могла выбрать абсолютно любое оружие, но, кажется, ее выбор пал на лук из одной только злобы ко мне. Она разминает шею, и когда единственный луч искусственного света падает на ее лицо, я расплываюсь в улыбке. Правая щека выглядит, словно ее покусали осы-убийцы – надеюсь, так оно и было.
– Не ожидала встретить тебя здесь, – говорит Тагетис.
– А зря, – спокойно отвечаю я.
Слышу, как из ее горла вырывается сдавленный писк. Отлично, я вывела ее из себя.
– Скажешь, что-нибудь перед тем, как я надеру тебе зад, Сойка-пересмешница?
– Кроме как того, что буду навещать тебя в больничной палате? – я смиренно качаю головой, – Нет, сказать мне больше нечего.
Она откидывает лук, и он издает металлический лязг, прокатываясь по поверхности. В отличии от нее, я не разбрасываюсь оружием – этому, как и многому другому в моей жизни, меня научили Голодные Игры. Я не оставляю ей время на раздумья и бросаюсь вперед, держа наготове лук. Тагетис думает, я воспользуюсь им по назначению, но вместо этого, словно наручниками сковываю ее руки и завожу за голову – она обездвижена. Это короткий бой и я его выиграла.
Когда я хочу отступить, чтобы закончить поединок, что-то больно ударяет меня под дых. Я чувствую, как вместе с ударом из меня словно выбивают последние глотки воздуха. Что-то упирается в мои плечи, а затем я чувствую адскую нестерпимую боль, которая скручивает живот. Спину обжигает холод твердого напольного покрытия. И даже, если он кажется гладким, появляется ощущение того, что кожу спины содрали наждачной бумагой.
Что-то нависает надо мной, стальной хваткой впиваясь в горло.
– Подумать только – Сойка-пересмешница защитница заключенных? Катишься по наклонной, дорогуша. Обещаю, что эти Игры станут самым зрелищным из всего того, что ты когда-либо видела, – хрипит Тагетис, – Реки, целые моря крови, твоих бомжеватых учеников. Бойни у каждого метра арены. И трупы, над которыми даже мухи не слоняются, а знаешь почему?
Я вырываюсь из ее стальной хватки, не обращая внимания на боль и усталость. Сквозь зубы вырывается озлобленный звериный крик.
– Потому, что…
Я перехватываю ее ладони, выворачиваю до громкого хруста и болезненного вскрика Тагетис. Она едва не плачет, когда я, наконец, разжимаю пальцы и скидываю ее с себя.
– Они – часть меня, – нависая над ней, шиплю я, – Попробуй потягаться с символом восстания, ничтожество.
Комната рассеивается и в глаза бьет яркий солнечный свет. Я привстаю с колен, тяжело и прерывисто дыша. Боль, наконец, овладевает каждым моим нервом. Кто-то шагает ко мне из толпы, я слышу щелчок, а затем легкое покалывание в плече. Оглядываюсь на незнакомца и расплываюсь в слабой улыбке.
– Это обезболивающее, – улыбаясь, говорит Джоанна, – Молодец, пташка. Ты надрала ее напыщенный зад. Кажется, ты действительно изменилась за прошедшие месяцы: из плаксивой, истерзанной девчонкой ты стала достойной Огненной девушкой.
– Неужели комплимент? – спрашивает кто-то позади ее.
Я замечаю улыбающееся лицо Технолога, которое больше не скрыто стеклами очков. Я замечаю его высокие, точеные скулы, широкий лоб, пухлые губы изогнутые в улыбке – и начинаю краснеть. Я и не замечала, насколько Бити красив.
– Катись к черту, Долбанутый, – отпуская мое плечо, говорит Мейсон, – Чтобы Китнисс нарвалась на мой комплимент, она должна стать мужиком.
– Ты само очарование, Джо.
На этот раз Джоанна не отвечает на колкие слова Бити. И неожиданно до меня доходит, что это не замечание, не издевка, и не ирония. Щеки начинают пылать – что-то происходило между этими двумя, но осознать, что именно, я была просто не в состоянии.
Оборачиваясь к толпе, тершейся вокруг купола Тренировочного Поля, я пытаюсь нашарить взглядом заветные небесно-голубые глаза. Но вместо них натыкаюсь на восторженные, знакомые взгляды многих своих учеников. Их не больше десяти человек, но даже эта десятка стала моей неотъемлемой частью.
Тренировочный Центр пустеет. За Бити и Джоанной уходят и остальные миротворцы. Плутарх, Тагетис, менторы и остальные Распорядители – все они один за другим оставляют стены помещения. Все потому, что это последний тренировочный день. Уже завтра их имена будут произнесены на Жатве. Ни Парада трибутов, ни фальшивых и надменных вечеров – с Центральной Капитолийской площади они отправятся или прямиком в ад, или в менее счастливое, но безоблачное будущее. Я оглядываюсь на своих учеников, которые разбрелись по боксам: спасенный мною темноволосый мальчишка все еще управляется с луком, Хейвен осваивает травы, две близняшки, приблизительно моего возраста трудятся в отсеке Бити. Все дети заняты тем, что пытаются наверстать упущенное, и меня не покидает уверенность, что они все еще успеют. Все еще смогут выжить.
Я оглядываю наручные часы, которые через Пепельноволосую мне передал Гейл. Но они по-прежнему молчат. От напарника нет вестей, будто он избегает меня, и это заставляет чувствовать и облегчение, и обеспокоенность одновременно. Он с ней – должно ли это волновать меня теперь после того…
Едва я вспоминаю о проведенной ночи с Питом, глаза покрывает одурманивающая пелена смущения и желания. Я помню каждое его касание, каждое его движение и это приводит меня в дикий, нескрываемый восторг.
– Я тоже часто думаю об этом, – раздается голос позади меня.
Я вздрагиваю и оборачиваюсь. Щеки пылают румянцем – неужели у меня на лице написано, о чем я думаю?! Натыкаюсь на счастливый и сияющий взгляд Пита.
– Не хочешь помочь мне? – спокойно спрашивает напарник.
Напарник? Глупая привычка называть всех тех, с кем я когда-либо целовалась, напарниками.
Неожиданно замечаю в его руках тяжелые пакеты. Вскакиваю с места, стараясь помочь ему, но едва мои пальца касаются его, отдергиваю руку и неумело отхожу назад. Неужели так будет всегда?
– Я справлюсь. Твоя задача – собрать всех.
– Всех?
– Детей, Китнисс, – расплываясь в улыбке, говорит Пит.
***
Я чувствую, как на языке тает сладкая сахарная пудра, и блаженно прикрываю глаза. Солнечные лучи таят во рту, будто они сделаны из сладкой ваты. Смешная рожица вкусного лакомства лишилась уха и глаза, но я мало тревожусь этим – вкус превзошел красивое содержание по всем параметрам. Невероятный аромат, который наполнил Тренировочный Центр до краев и звук чавкающих по соседству учеников заставляет мое сердце нежно трепетать. Уют – бесконечно теплый, словно летний день, отдается во мне гулким, но умиротворенным биением сердца. Среди этих счастливых солнечных лучиков, я кажусь себе счастливой.
Многие пожелали вернуться в отсеки, по-прежнему недолюбливая и опасаясь меня, будто я причина их бед. Вспоминая об этом, я невольно кусаю губы – так и есть.
Неожиданно я слышу хлопок закрывающейся двери и оборачиваюсь на звук. Сияющее лицо Пита приводит в восторг и до того трепетавшее сердце. Он несет добавку, а многие осмелевшие ребята кидаются к нему, вырывая сумки прямо из рук. Я замечаю, как по-отцовски, как по-настоящему, он треплет по волосам каждого, с каждой бесконечной любовью наблюдает, как они щедро делят пироженные между собой. Улыбка будто спадает с моего лица, когда руки Пита, смыкаются за спиной у Хейвен. Он ободряюще щелкает ее по носу, а она щекочет его в ответ.
– Китнисс, ты правда веришь, что мы сможем победить? – звучит слабый голосок рядом со мной.
Это та самая рыжеволосая, милая девчушка, с россыпью детских веснушек.
– По-другому и не может быть, – заверяю ее я, – Ведь вам достались такие хорошие менторы.
– Разве Игры предусматривают двух победителей? – спрашивает темноволосый мальчишка, расположившийся рядом.
– Игры не предусматривают двух победителей – но я выиграла вместе с Питом. Игры не предусматривают победителей, которые выбираются с арены дважды – но я выбралась. И считаю это главным достижением в своей жизни, – улыбаюсь я, и протягиваю ему еще один кусочек лакомства.
– Китнисс, – неожиданно говорит загорелая девчушка, – Но ты ведь не смогла спасти Руту…
Это мгновенно развеивает всю горевшую радость. Я поднимаю взгляд на курчавые завитки волос ребенка и чувствую комок, вставший поперек горла. Я никогда не общалась ни с кем о подобном. Любая утрата для меня слишком свежая рана, чтобы бередить ее. Рута. Маленькая обезьянка с глазами горького шоколада, в котором плескалась и погасала жизнь.
Я делаю тяжелый – самый тяжелый вздох, – который, когда-либо делала в жизни.
– Рута – как и все вы, часть меня. Я потеряла ее из-за своей неопытности, а теперь… Теперь я символ восстания и просто не могу позволить себе этого.
– На арене у вас ведь была своя мелодия, верно?
– Да.
Я напеваю четыре знакомые до боли и паузы ноты.
– Еще она научила меня колыбельной, но я правда, не считаю нужным исполнять ее, – резко обрываю я.
– Но ты ведь Сойка, – вмешивается девочка с веснушчатыми щечками, – ты должна петь.
Дети начинают скандировать, а я злиться. Не люблю делать что-либо по принуждению, ведь я сама не большим старше их. Но их глаза, искренние улыбки, приятные словно мелодия голоса, умоляющие исполнить меня всего такт или строчку, заставляют меня считать иначе…
Прежде, чем я успеваю согласится, из горла вылетают знакомые слова:
– Наша с тобой колыбельная,
Ты все еще преданно-верная…
Эта песня спетая отцом посреди Луговины, теперь слишком часто напоминает курчавые завитки волос…
– Нам с тобой избежать бы падения,
То, что в звездах земных исчисление.
Белозубую искреннюю и живую улыбку, чистый смех и такой преданный взгляд, который глядел из-под полуопущенных, прозрачных век…
– Ты мой луч, надежда, почему я готова ждать
Ты моя неземная причина, по которой не хочу умирать.
Когда из маленького комочка, поющего песню соек, Рута превращалась в мученицу, которая заставила и всколыхнула чужие сердца…
Мои глаза наблюдают за отрешенной толпой в надежде, что им не понравилось и меня тот час закидают остатками еды, но вместо этого, рыжеволосая девочка усаживается ко мне на колени и своими ручонками обнимает меня за плечи. Я чувствую слезы, катящиеся по ее щечкам. Чувствую, как вслед за ее руками меня накрывают и чужие пары рук. Чувствую, как сама начинаю плакать. Я не могу поверить, что не в силах изменить этого. Неожиданно меня накрывают руки Хейвен. Я узнаю их по отличительной ободряющей и в то же время, едва ощутимой манере. Неожиданно для себя самой заключаю соперницу в объятия.
Нет, не соперницу. Мы не соперницы. Чтобы к ней не испытывал Пит, чтобы она не испытывала к нему – она заслуживает его, заслуживает счастья.
Прежде, чем я успеваю попрощаться со всеми, миротворцы уводят их в казематы, но в конце-концов, не страшась чужих взглядов и языков, я целую три пальца и возношу их к небу. Слезы все еще стекают по щекам, когда дверь за ними с грохотом захлопывается. Я обнимаю себя руками и оседаю на пол. Больно. Страшно. Физически не выносимо.
– Китнисс, ты слышишь меня?
Наконец я понимаю, что в Тренировочном Зале я не одна. Сверлю взглядом Пита и недовольно хмурюсь.
– Почему ты не ушел с остальными?!
– А должен был?
– Я плачу и не хочу, чтобы кто-то успокаивал меня. Не хочу, чтобы кто-то видел меня в подобном состоянии. Я вообще ничего не хочу. Уходи.
– Да, когда же ты наконец поймешь… – нервно рычит Пит, и усаживается рядом со мной.
Он больно встряхивает меня за плечи, и я удивленно морщусь.
– Нет у тебя больше роскоши, как страдать одной, понимаешь? Как и нет того Пита, что слушал каждого твоего приказа. Нет, того, кто считал тебя слишком сильной, чтобы позволят выедать себя изнутри, Китнисс. Знаешь, это сильно достает, когда твоя девушка не доверяет тебе даже такую мелочь, как собственные слезы.
– Твоя кто? Моего соглашения тебе не требуется? – фырчу я.
– Не требуется, – резко обрывает он, – Охмор – отличная вещь, Китнисс. Заставляет все пережить заново, переосмыслить прожитое. И знаешь, либо ты принимаешь меня таким, каким я стал, либо живешь воспоминаниями о несчастном Пите Мелларке из Дистрикта-12.
Его тон пугает меня. Это словно вызов. Словно отчаянное признание, но, кажется, оно граничит с сумасшествием. Как Пит Мелларк из Дитрикта-12, отличается от того, кто сейчас передо мной?!
– Пит, я не…
– Нет, Китнисс. Ты ждешь того, что вернется прежний Мальчик с хлебом, но его нет. Его унесли Игры и охмор. Его унесла вся та боль потерь и страданий, экспериментов в Капитолии, и теперь нет даже надежды на то, что он вернется. Ты считаешь, что я – монстр, но я … это я, Китнисс. Я парень, который все эти годы любил тебя и если бы не эта любовь, охмор бы свел меня с ума… Как Эффи, как сотни других заключенных. И я не желаю знать ,что ты ждешь кого-то – ждешь кого-то, кроме меня.
Я смотрю в его широко открытые глаза, чувствую, как его пальцы больно впиваются в кожу плеч. Мне становится страшно и невыносимо тошно – я просто не могу поверить его словам. Он утверждал, что не может пойти на смерть ради меня – но разве я просила этого? Я лишь хотела быть с ним. Верить в него. Жить ощущением той безопасности, которую он дарил мне, а теперь…
– Это будет только твой выбор, и я не хочу давить на тебя. Мы оба приняли решения, от которых не отступимся. Мои слова подействовали, верно? Но не так, как мне хотелось бы…
Слова отзываются во мне пульсацией. Я смаргиваю с глаз накатившую слезинку и утыкаюсь взглядом в пол – тело разрывают изнутри…
Он протягивает свою ладонь ко мне и, улыбаясь, говорит:
– Это тебе.
В руках Пита покоится круглая, перламутровая, практически прозрачная жемчужина, которая на свету переливается сотнями цветами радуги. Я невольно любуюсь ею и начинаю думать обо всем и сразу: Гейле, медальоне, маме и Прим. Наверное, это отображается на моей лице, потому, что улыбка пропадает с его лица.
– Медальон не подействовал?
– Подействовал, – вру я.
– Но не так, как мне хотелось бы…
И эта схожесть – словно ксерокопия из прошлого – эти слова полные отчаянья и грусти, заставляют меня по-другому видеть моего мальчика с хлебом. Нет, он все тот же, с новыми изгибами характера, но все тем же бесконечно добрым сердцем, самоотдачей, которая заставит всколыхнуть чужие сердца. Пит, который собирался спасти меня на 74-ых Голодных Играх; Пит, который врал Капитолию о моей беременности; Пит, который был рядом каждую минуту – это он. И он рядом со мной – так близко, что я чувствую его запах. Я чувствую, как слезы, словно сдавшись, стекают по щекам. Я могу быть сильной. Могу быть самоотверженной. Могу быть храброй.
Но я должна быть слабой, чтобы раз за разом становиться сильной. Я беру его руки в свои, и прячу в них свое заплаканное лицо. Он, кажется, шокирован, но это пройдет, как только Пит сообразит, что я доверяюсь ему.
– Ты нужен мне, – слабо прошу я.
– И я буду рядом, – отвечает он.
Его рука касается моих волос, словно переплетая их, я чувствую умиротворение и слабость. Но настоящей неожиданностью становятся его следующие слова:
– Всегда, Китнисс…
