Голодные Игры: Восставшие из пепла

Дорогие Читатели:) Я надеюсь, вы простите меня, что глава короткая, но она играет важную роль в развитии последующих. Я хочу раскрыть переживания Пита. Мне нравится это. Может я садист, а может просто очень хочу и люблю понимать этого героя. Он слишком многогранен, чтобы вот так в одной главе выложить все, как на духу. Я очень вас люблю. И не устану этого повторять: Без вас не было бы ВИП. С любовью Громова. Циана мурлычет себе под нос незнакомую мелодию, а я, вслушиваясь, стараюсь уловить знакомые с детства нотки голоса Китнисс. Нет, у секретарши Аврелия выходит слишком пискляво, раздражающе, я недовольно морщусь. В приемной только я. Пациент № 23, с личным делом и психоневрологическим диагнозом. Обязательный прием ввелся в Капитолии с трех до пяти, по четвергам и субботам. Уже около получаса, пока за закрытой дверью вспыхивает скандал, я считаю и стараюсь унять агрессию, что зарождается где-то внутри меня. Грохот, вскрики, неприемлемые ругательства – что ж, я и не ведал о подобной стороне моего лечащего врача. Циана ловит мой удивленный взгляд и, пожав плечами, отвечает: – У него была сложная неделя. А у кого она была легкой? Неожиданно я вспоминаю, как всего несколько недель назад прежде замкнутая, но искренняя девочка с двумя косичками, не моргнув и глазом, убила Президента Сноу. Согласен – он заслуживал этого, но я слишком хорошо знал Китнисс, и ее поведение, граничило, лично для меня, с сумасшествием. Ее бледное, практически серое лицо; сжатые, высохшие губы; пустые глаза. Она будто и не знала вовсе, что заносит стрелу; казалось, это была еще одна охота для Сойки-пересмешницы. Но перед ней стоял человек, а не один нерв на ее лице не выдал скорби. Я решил, что это маска и горько пожалел о том, когда наконечник пронзил сердце Сноу – рука ее не дрогнула. Она дала согласие на 76-е Голодные Игры, в которых будут участвовать невинные дети беженцев… Этот образ вызывал отвращение. И слишком хорошо вязался с прообразом переродка: для полной картины, не хватало только, чтобы она пронзила еще и мое сердце. Хотя однажды, это уже случалось. Мне было отвратно и страшно. Невыносимо страшно осознавать, что возможно мое второе «Я» никогда не обманывало меня – она безжалостная, расчетливая и хладнокровная девушка, которая всю жизнь мною манипулировала. И едва эта мысль зарождается в сознании, как ко мне возвращается привычное гудение и белесые полосы глянца. Приступов нет вот как уже месяц, но … Месяц. Я пробыл в этом проклятом месте целый месяц? Это открытие. Гудение становится единственным прорывающимся звуком. Стараюсь успокоиться, и раскачиваюсь из стороны в сторону. Месяц. Чертов месяц. Таблетки. Уколы. Капельницы. Мне больно просыпаться от кошмаров. Я физически ощущаю, как каждый новый сон ломает что-то внутри меня. За день я восстанавливаюсь, вновь иду на процедуры. Вместе с Энни продолжаю существовать в празднестве Капитолия. Я даже смеюсь. Искренне смеюсь, наблюдая за тем, как Энни возвращается к жизни. Она мне нравится. Ее пустой взгляд напоминает мой собственный. И я поклялся себе, что едва покину столицу Панема, тут же возьмусь опекать ее. Но я не видел ее. Черт, я не видел ее несколько дней. Я и Энни последние пациенты Аврелия. Мы были дополнением к лечению друг друга… Нет. Теперь я – последний. Чертов месяц. Боль. Страх. Смятение. Растерянность. Помню, как однажды ударил медсестру. Ударил так, что костяшки пальцев мгновенно покрылись синими полосами гематом. Девушка не плакала. У нее были стальные глаза, цвета осеннего неба. Она только посмотрела на меня, а я уже был у ее колен. Я молил о том, чтобы она умолчала об этом происшествии. И она молчала. Ежедневно она ухаживала за мной, а на ее лице красовалась тот самый бурый синяк, которым я ее наградил. Она простила меня – по крайней мере, она так говорила. Я не знал ее имени. Не знаю теперь. Не знаю, что с ней сталось, но в глазах – я видел его прежде – горел огонь. Слабый огонек надежды. Она верила в меня. Знала, что я справлюсь, хотя возможно, тихо ненавидела. И я ненавижу себя за это. Внутри меня по-прежнему жил монстр, от которого я пытался оградить себя. Даже теперь я повторяю, что внутри меня нет переродка, способного ударить девушку. Я тот самый Пит, который смеется с Энни, отвечает на вопросы Аврелия или ходит на процедуры. Но сводится все к тому, что это не так. Чертов месяц. Я не видел её… Китнисс. Я повторял ее имя каждый раз, когда было плохо. Когда приступы душили меня, а сознание отказывалось верить реальности. Я желал, чтобы имя освобождало меня от цепких лап переродка, и какого было моего удивление, когда его голос стих. Осталось только имя. И пустая память, которую я пытался восполнить, как сосуд. – Пит, с тобой все в порядке? – Циана нависла надо мной с немой маской страха. Она боится меня. И все боятся. – Да, вполне. – Воды? – Воды. Она засеменила к столу, а я растерянно уставился в пол. Подумать только: Капитолий изменил меня. Изменил настолько, что теперь сложно сказать тот ли я парень, что однажды полюбил девчушку с двумя косичками. Почему я так ее называю? Зачем? Или ответы где-то, там посреди казематов, где с каждым новым уколом я терял частицу себя настоящего? Девочка с двумя косичками. Девушка, что сделана из огня. Сойка-пересмешница. – Аврелий готов принять тебя, Пит. Я залпом выпиваю стакан воды. Должно полегчать – я слишком нервничаю перед этой встречей. Энни. Я должен узнать все ли с ней в порядке. Глубокий вдох и такой глубокий выдох. Все нормально. Это Аврелий и его загадочный гость. Я заношу руку для удара, но прежде, чем ладонь опускается на шершавое покрытие двери, я слышу. – Пойми же ты, Аврелий. Как бы ни называлось то, что я делаю, я делаю это ради своего народа. –Я должен предостеречь вас, что народ против подобного…– примирительный голос врача, казался срывающимся. – Месть?! Послушай меня. Или ты соглашаешься сотрудничать с нами, или я найду на твое место какого-нибудь другого, старикашка. Твоя задача – инъекции для ос убийц. Моя рука непроизвольно выстукивает дробь. И голоса стихают. Когда в следующее мгновение передо мной возникает усталое, раскрасневшееся лицо, доктора Аврелия, я едва передвигаю конечностями. Спиной ко мне стоит темная фигура, облаченная в серую форму военнослужащих. Её спина выгнута дугой, а костяшки пальцев кажутся снежными. Она оборачивается, и я вновь слышу гудение. Ненависть в глазах. И слабая ухмылка. Убийца. Ладони сжимаются в кулаки, а сердце замирает в предвкушении галопа. – Добрый день, Пит. – Президент, – Я не пытаюсь скрыть неприязни. Ухмылка Альмы Койн становится шире. – Как проходит твое лечение? – без тени интереса спрашивает она. – Отлично. – Ты идешь на поправку? – Возможно, – слишком грубо отвечаю я. – В скором времени, ты будешь нужен Панему, Пит. И тогда – я буду вынуждена просить твоей помощи, – не дожидаясь моего ответа, Койн оборачивается к доктору, – Я надеюсь, мы придем к консенсусу, Аврелий. Она разворачивается и уходит прочь. Я вспоминаю семенящие шаги секретарши. Но громкий цокот солдатских сапог не идет с ними не в какое сравнение. Едва за ней закрывается дверь, как Аврелий тяжело вздыхает и опускается на клиентскую кушетку. Сняв очки, седовласый потирает переносицу. Доктор, кажется, шокирован и растерян моим появлением. – Я не во время, верно? – спрашиваю я. – Совершенно верно. – Яд ос убийц? – я не могу удержать язык за зубами, к тому же, это неотъемлемая часть курса моего лечения. Врач негодующе уставляется на меня. – Мне кажется, Пит, ты не совсем понимаешь, в какую игру собрался играть. Хамить Альме Койн не решился даже я. – Вы перечили ей, а это, поверьте, куда хуже. В Тринадцатом, я достаточно изучил эту особу, – усаживаясь в его кресло, говорю я. Сегодня мы поменялись с Аврелием местами. Казалось, я знаю его целую вечность и эти голубые, полные понимания и учтивости, отцовские глаза видят меня насквозь. Он мог заменить мне отца. Врач стал мне настоящим другом, и я даже выдавливаю из себя улыбку. – Не все так плохо, верно, док?

***

В купе слишком тихо. И я нервно одергиваю воротник новой хлопчатобумажной рубашки. Меня душит эта прохлада. Меня слепит полутьма купе. Мягкая ткань впивается в руки. В ушах так же тихо, как и в округе. Как назло, переродок счастлив. Я чувствую его гортанный смех. Внутри все сжимается, когда поезд останавливается у очередной станции. Я перебираю в руках бумаги, что выдал Аврелий, где у каждой лицензии стоит печать с красным словом: «Разрешено». «Разрешено» покинуть Капитолий. «Разрешено» свободно пересекать границы дистриктов. Руки дрожат, и шелест бумаги производит в комнате, хоть какой-то звук. Я еду домой. В двенадцатый Дистрикт. Двенадцатый. Шлак. Пекарня. Китнисс. Пускай я увижу руины, серые лица, разрушенные дома - я возвращаюсь домой. Там где я – еще я. Там где Пит Мелларк – не победитель, а всего лишь мальчишка, выросший в этих землях. Не революционер и мученик – а парень, ищущий счастья. Неожиданно я чувствую привкус слез. Как давно я не плакал? И дозволено ли мне это? Я пережил два сезона Игр. Я выжил в стенах казематов. И я готов сразиться с переродком внутри меня. Дозволено. Я гляжу на пятна, которые оставляют мои слезы на бумаге. И понимаю, что ни они, ни слезы, ни моя боль – ничего не значат. Я еду к ней. Я еду к Китнисс, которую хочу узнать заново. Я не люблю ее, но каждый раз, возвращаясь победителем – я сражался с бедами ради нее. Я готов вернуться домой ради ее осенних глаз. Ради ее вымученной улыбки. И какой бы она не была – правдивой или лживой, корыстно или искренней, честолюбивой или неряшливой, я готов. Я готов узнать тебя, девушка из огня. И я надеюсь, на этот раз ты не обожжешь меня.