Операция «Феникс»

Генри чуть не упал вперед, пошатнувшись от неожиданного отсутствия контакта, когда тело только что стоявшей перед ним Реджины, исчезло. Он продолжал стоять спиной к своей биологической матери, шмыгая носом. Его сердце разбивалось на части. Предупреждение Эммы — или это была угроза? — сделанное Реджине, вдруг всплыло в голове блондинки, каскадом обрушившись на нее, когда туман рассеялся. Она обвинила Реджину в том, что та причинила Генри боль, но разве она не сделала то же самое? — Генри? — она не знала, о чем хотела спросить его, но знала, что ей нужно, чтобы он повернулся, посмотрел на нее, сказал, что прощает ее за то, что она плохо обращалась с его приемной матерью. За то, что бросила ее, поступила с ней так жестоко после того, как постоянно пыталась доказать, что верит в нее. Он медленно повернулся на месте со странно застенчивым выражением лица. — Я есть хочу, — произнес мальчик. Чарминг и Нил с облегчением усмехнулись, а Эмма нерешительно протянула руки к сыну. Он немного расслабился и сделал шаг к ней навстречу. — Конечно, малыш, пойдем, перекусим жареным сыром у Бабули. Генри снова отстранился, и сердце Эммы упало. — Я хочу настоящей еды, — тихо пробормотал он, боясь обидеть Эмму, но желая быть честным с ней. Эмма с трудом сглотнула, и Чарминг отметил как женщина, которая так неожиданно оказалась его дочерью, слегка поморщилась, тяжело обдумывая и взвешивая все, что произошло за последние несколько минут. — Генри, ты… может быть ты хочешь пойти к Р… к твоей маме на ужин сегодня? Я помню, что она пригласила тебя завтра, но я уверена, что она хотела бы увидеть тебя раньше. Это… она наверняка будет очень счастлива. Глаза Генри заблестели от робкого восторга. — А ты… — он сделал паузу, не желая показаться чересчур нетерпеливым. - …тебя волнует, счастлива ли моя мама? Эмма густо покраснела, ее глаза метались из стороны в сторону, как будто она искала помощи и не находила ее. Генри с внутренним ликованием отметил яркий румянец на ее щеках. — Конечно, мне не все равно, малыш, когда она не включает режим «Злой Королевы» против нас, — вероятно, блондинка заметила радостный блеск в его глазах, потому что почувствовала необходимость обосновать свое заявление, и добавила, словно защищаясь: — Она же твоя мама. — И ты доверяешь ей настолько, чтобы оставить меня с ней наедине? — Господи, малыш, что это за викторина «20 вопросов»? — мальчик многозначительно посмотрел на нее — боже, он выглядел точь-в-точь как Реджина — и Эмма вздохнула. — Я не знаю, доверяю ли я ей настолько, чтобы позволить остаться с тобой наедине, Генри. Я вроде как… Я имела в виду, что мы могли бы поехать вдвоем… Генри понимал, что сейчас это будет слишком для Реджины, и, судя по выражению лица Эммы, он был уверен, что она тоже это знает, но не мог придумать никаких других вариантов. — Что произошло, Генри? Почему ты вдруг начал так сильно доверять ей? Ребенок тщательно обдумывал свой ответ, и все, кто находился рядом с ним, практически слышали, как работают шестеренки у него в голове. — Потому что она была честна со мной, — ох, если бы ты только знала о чем! — А почему ты верила ей, когда все остальные думали, что это она убила Арчи? Я знаю этот взгляд. Я знаю ее. Я верю ей. Ее слова эхом отдавались в голове Чарминга — и в ее собственной тоже — пока он вглядывался в лицо дочери. Глаза мужчины опустились вниз, и он с удивлением оценил серьезность Генри, задаваясь вопросом, что так отчаянно хочет извлечь из всего этого не по годам развитый мальчик? Эмма на мгновение поджала губы, неосознанно повторив характерный жест Реджины. Дэвид и Генри заметили это: первый удивленно прищурился, а уголок рта второго удовлетворенно дернулся вверх. — Давай я хотя бы отвезу тебя к ней, — решила блондинка, проигнорировав вопрос мальчика. Она вскинула руки, прежде чем его брови полностью исчезли в развевающихся волосах. — Я оставлю тебя на пороге! И ей не обязательно меня видеть. Генри кивнул и, взяв свою новую маму за руку, направился в сторону города. Его мысли быстро проносились в голове, пока он пытался отвлечься от неловкой болтовни взрослых о том, как обстоят дела между Бэем и Румпелем, и о том, как Дэвид собирается утешать Мэри Маргарет. Мальчик был поглощен размышлениями о том, что открыла ему Реджина. Он не думал, что будет слишком сложно убедиться в том, что Эмма любит Реджину (он был уверен, что она уже ее любит, но, возможно, еще сама не знает об этом), но вот заставить ее признаться в этом — и заставить Реджину признаться в том же Эмме — это совсем другая история. К тому времени, когда они добрались до города, Генри был рад, что взял Эмму за руку: погруженный в свои мысли, он потерял счет тому, о какое количество торчащих корней, камней и упавших веток он споткнулся. Если Эмме и показалась странной эта неуклюжесть и рассеянность ребенка Реджины, то во всяком случае, она никак это не прокомментировала. Генри заметил, что она вообще почти ничего не говорила. Он решил, что это хороший знак. * * * Реджина опустилась на диван, на котором сидела в ту первую ночь, когда эта проклятая блондинка ворвалась в ее жизнь. Брюнетка грациозно взмахнула запястьем, и в ее руке появился стакан с успокаивающе крепким сидром. Она была настолько ошеломлена недавним поворотом событий, что потребовалось несколько минут, в течение которых она просто сидела, потягивая алкоголь и позволяя своему разуму с огромной скоростью переваривать все произошедшее — она знала, что бороться с этим было бы бесполезно — чтобы понять, что это был первый раз за довольно долгое время, когда она была одна и это не сопровождалось истощающими ее слезами. Генри выразил ей такую глубокую любовь: он верил в нее, он хотел помочь ей. Он хотел уничтожить магию, а не свою мать. Свою мать. Он упорно настаивал и неоднократно сделал акцент на том, что она действительно его мать. Реджина позволила себе улыбнуться с облегчением, первой, по-настоящему счастливой улыбкой за долгое время. Она осмысливала, переосмысливала и пере-переосмысливала мудрость принятого ею решения открыть Генри свои чувства к Эмме. В последний раз, когда она доверяла тайну о своей любви ребенку, ее любимый был убит. Но Дэниел сказал ей полюбить снова, а Генри — это не Снежка. Конечно, он был очень своенравным, но она воспитала его уверенным в себе, а не абсурдно моралистичным. Она решила, что все равно не смогла бы проконтролировать и оградить его от того, что он вычитал в этой проклятой книге. Потерявшись в головокружительном водовороте мыслей о своей жизни и любви, прошлой, настоящей и — возможно? Смеет ли она надеяться? — будущей, она не сразу услышала непрекращающийся стук в дверь. Когда он наконец проник в ее сознание, Реджина вздрогнула, ее желудок нервно сжался, как высушенный волшебный боб. Она не смогла удержаться от того чтобы вспомнить разительный контраст чувств между тем, когда она дерзко распахнула дверь перед разъяренным Вейлом, и неожиданно была спасена Эммой, и тем, когда она открыла дверь, испытывая облегчение, потому что предполагала, что Эмма пришла извиниться, но вместо этого блондинка разбила вдребезги то, что осталось от ее сердца, своими пропитанными ненавистью словами и потерянной верой в Реджину. Опасаясь худшего — того, что Спасительница передумала — она решила встретить его с королевским хладнокровием. Женщина разгладила свой и без того безупречный наряд и поправила идеальную прическу. Она спокойно открыла дверь и уставилась перед собой на уровне своих глаз, слегка — но отнюдь не неприятно — удивившись, когда ей пришлось посмотреть вниз, где она встретилась взглядом с карими глазами, а не с зелеными. — Привет, мам, — пробормотал ее Генри, уткнувшись мордашкой ей в живот. Услышав, как хлопнула дверца машины, Реджина оторвала взгляд от макушки сына и с удивлением увидела, как от подъездной дорожки отъехал проклятый желтый «Жук» Эммы. * * * — Итак, мама, — начал он тоном, который явно казался ему заговорщическим и деловым, но который она находила невероятно очаровательным. — Я тут думал, пока ехал сюда… — Сначала проглоти еду, дорогой, а потом расскажи мне, о чем ты думал, — ласково отчитала она его. Реджина широко улыбнулась, когда мальчик запихал в рот и с огромной скоростью проглотил огромное количество еды, которая сочетала салат, картофельное пюре и мягко прожаренную имитированную курицу (Реджина так и не смогла привыкнуть к варварскому и неэффективному употреблению мяса в этой реальности). Женщина слегка приподняла брови. — Знаешь, я подразумевала, что сначала необходимо прожевать, — нежно поддразнила она. — Прости, мам. Мне просто так не терпится обсудить операцию «Феникс». Ее брови снова поползли вверх. — Это то, как мы называем…? — она замолчала, решив, что мальчику будет легче произнести это. — Секретный план, как заставить Эмму влюбиться в тебя и признаться в этом. Я выбрал Феникса, потому что они сгорают, но потом возвращаются из собственного пепла, так что я подумал… — настала очередь Генри замолчать. Когда он объяснил ей название вслух, это прозвучало скорее грустно, чем воодушевляюще. Тем не менее, Генри был рад, когда поднял глаза и увидел, что Реджина задумчиво пережевывает пищу. Она печально кивнула, сглотнула и проговорила: — Я знакома с фениксами, милый. Знаешь, они существуют на самом деле. И я думаю, что это… подходящее название. Его лицо расплылось в широкой улыбке, которую Реджина, не удержавшись, отзеркалила. Нервничая — пребывая в нереальном, сковывающем ужасе, если уж быть до конца честной — от того, что она решила признаться в том, что кого-то любит, особенно мисс Свон, Реджина тем не менее осознала, что уже очень-очень давно не проводила время с Генри так весело. — Итак, первый этап, я думаю, был сегодня днем. Если Эмма будет знать, что я люблю тебя и доверяю тебе, она гораздо быстрее откроется. Вторая стадия — это чтобы вы начали общаться нормально и спокойно, а не ссорясь все время. Возможно, для этого мне придется прибегнуть к помощи, — он поднял руки, чтобы предупредить ее возражения. — Не переживай, тот кто будет помогать, не будет посвящен в подробности. Третья стадия — это заставить ее увидеть, что она любит тебя — а мои наблюдения заставляют меня думать, что она уже любит, просто засовывает эти чувства глубоко внутрь себя, как и ты. Четвертый этап… — Хорошо, хорошо, Генри, — усмехнулась Реджина. — Я вижу, что этот план находится в очень умелых и надежных руках. Но можем ли мы сейчас сосредоточиться на втором этапе? Я даже не уверена, готова ли я уже думать о четвертом, потому что сначала надо осилить второй: в последнее время Эмма много чего натворила, и это будет очень сложно. Генри с важным видом кивнул. — Вот почему я должен заставить ее извиниться. Не волнуйся, я удостоверюсь, что это будет искренне. Просто, мне кажется, что сейчас она боится, что если придет и попробует извиниться, ты попытаешься ее убить. Я хочу сказать, что это… — Не было бы такой уж большой неожиданностью, — закончила за него Реджина с кривой усмешкой. Генри виновато кивнул. — Так вот. Значит ты должна принять ее извинения. А у тебя в свою очередь тоже есть то, за что нужно извиниться. Но во время второй стадии это все не должно быть слишком слащавым, иначе она что-нибудь заподозрит. Реджина ничего не могла с собой поделать. Она рассмеялась — громко и долго, впервые за много лет почувствовав смех даже у себя в животе — над торжественностью его тона, предельной серьезностью, с которой он продумывал пресловутую «ловушку для родителей» для своих мам. — Ты уже слишком взрослый, чтобы сидеть у меня на коленях? — спросила женщина, задаваясь вопросом, не давит ли она на сына, но чувствуя слишком опьяняющую легкость, чтобы всерьез переживать об этом. Она даже не подумала упрекнуть его за то, что с диким скрежетом ножек по полу, он отодвинул свой стул, нетерпеливо спрыгнув с него и с размаху запрыгнув к ней на колени. Возможно, его гнев на то, что она была Злой Королевой, был вызван не ненавистью к ней. Может быть, Генри всегда любил ее настолько сильно, что его реакция была вызвана не ненавистью, а чувством предательства, разбитым сердцем, которое спровоцировало и раздуло отвращение к ней. Точно так же мальчик чуть ранее пытался объяснить и поведение Эммы. Дрожь от этих мыслей прокатилась по телу брюнетки, когда она прижалась к сыну. «Любовь - это слабость, Реджина», — напомнил ей призрачный голос матери. Но, когда она почувствовала на своих коленях все еще крошечное теплое тельце, то поняла, что решительно не может согласиться с этим утверждением. * * * — Когда ты полюбила Эмму, мама? Это важная информация для операции «Феникс», так что тебе, к сожалению, придется рассказать мне об этом. И помни, что мне одиннадцать лет, так что тебе не обязательно подвергать себя жесткой цензуре. Ради утешения его детского эго, Реджина сдержала еще один взрыв хохота, одновременно пытаясь подавить образы, мелькавшие в ее сознании все те ночи, на протяжении которых она мечтала о шерифе, впиваясь зубами в подушку, чтобы Генри не услышал ее крики удовольствия, когда она представляла, что эта несносная женщина может сделать с ней, и что она может сделать с ней в ответ. Брюнетка рассеянно провела пальцами по волосам сына, наблюдая, как он доедает мороженое. Она откинулась на спинку дивана и задумалась. А она вообще знает когда это произошло? — Ты должен понимать, милый, что я никогда никому не признавалась в этих… в подобных чувствах, за исключением того времени, когда… когда Даниэль… тогда, на конюшнях… но даже тогда я смогла признаться в этом хотя бы и только себе самой… Поэтому я не знаю, могу ли я ответить на твой вопрос, — она заметила, как разочарованно наморщился лоб мальчика, и решила постараться еще раз, ради него. — Наверное, мне следовало догадаться, что я что-то почувствовала, еще когда она вернулась за мной во время пожара в мэрии, не говоря уже о тех случаях, когда она спасала меня после падения проклятия. Но все ограничивается далеко не только этими случаями… — Реджина была благодарна мальчику, за то, как мудро он хранил молчание, помогая ей сосредоточиться, и продолжала вспоминать. — Она родила тебя, так что, конечно, она исключительно особенная для меня… Мне кажется, я всегда знала, что она будет сражаться за тебя, и мне прекрасно знакомо это стремление… Я думаю, что мне все время так хотелось бросить ей вызов только потому, что если бы она не оказалась достаточно сильной, то это означало бы, что она не достойна тебя… Но она… Реджина протянула указательный палец и задумчиво зачерпнула кусочек мороженого, изящно слизнув его с пальца. Она усмехнулась, осознав, что только что сделала. — Кажется, она на меня плохо влияет, — они оба улыбнулись. Немного помедлив, женщина продолжала: — В тот день, когда ты застрял в шахте… — она замолчала, прокручивая в памяти тот момент между ними, который был настолько напряженным, что Грэму даже пришлось отойти. Их губы были всего в нескольких сантиметрах друг от друга, взгляд зеленых глаз прожигал ее душу и легким покалыванием отдавался в сердце, а собственное выражение лица было более отчаянным, более уязвимым, чем она когда-либо позволяла блондинке увидеть… Реджина кивнула, словно подтверждая что-то для себя. — Я думаю, что это тот самый день, когда я… ну, ты понимаешь… — Скажи это, мама. Это важно. Реджина покачала головой и мягко усмехнулась. — Все должно быть наоборот, дорогой. Это я должна помогать тебе в любовных вопросах, а не… — Ага, а все отношения в Сторибруке такие нормальные, — иронически перебил Генри. — Все мои одноклассники формально на восемнадцать лет старше меня, Руби съела своего бывшего парня, мой дедушка — Румпельштильцхен, а Эмма выглядит ровесницей своих родителей, которых она арестовывала как минимум один раз, и с одной из которых была соседкой по квартире! — он сделал паузу, чтобы перевести дыхание, и слегка улыбнулся, потянувшись к руке Реджины. — Все в порядке, мама, я хочу помочь тебе и Эмме… Реджина натянуто улыбнулась ему, сожалея о том, что его беззаботное детство закончилось, но радуясь тому, что подарила ему столько безоблачных дней, сколько смогла. Она пошевелилась, язык ее тела и тон голоса были такими же открытыми, как и тогда, когда она сама была подростком. До того, как умер Дэниел. — Итак, какими будут наши следующие шаги в операции «Феникс»?