Серп и Молот над Вестеросом

…Зима 1940/41 года прошла под знаком ожидания. Из Америки приходили известия, одно страшнее другого, о гибели очередного города или даже целого штата. Но это казалось каким-то далёким. Однако нам пришлось столкнуться с бедствием лицом к лицу, когда на наш Дальний Восток пришли корабли, забитые беженцами – всеми теми, кто успел вырваться из Калифорнии и с Гавайских островов… Л.П.Берия «Строители Ковчега» М.: Политиздат, 1976

США, Вашингтон, 15 ноября 1940 года       Тридцать первый президент США Герберт Гувер известие о явлении непонятной природы встретил с тревогой. Всё же не каждый день ни с того ни с сего посреди штата Нью-Йорк возникает чёрно-красный вихрь, который превращает в ничто всё то, к чему ни прикоснётся. Объяснения природе этого вихря найти никто не мог, все известнейшие учёные и парапсихологи, которых стягивали со всех концов Штатов, долго спорили и ни к какому выводу не пришли, а кто попытался изучить это странное н е ч т о, тут же обращались в прах. Более того, этот вихрь начал расти, и расти достаточно быстро, засасывая в бездну всё новые и новые земли. Города Нью-Йорк и Бостон, Филадельфия и Олбани уже погибли, будучи пожраны этим необъяснимым нечто, и там, где они когда-то стояли, теперь царит лишь вековечная тьма. Многие добропорядочные граждане США уже погибли, пытаясь остановить это нечто, и вихрь поглотил их. Армия, спешно мобилизованная, ничего не смогла сделать, их грузовики и орудия развеялись прахом в считанные секунды.       По соседним штатам царило состояние, близкое к панике. Даже здесь, в Вашингтоне, уже раздаются разговоры о том, что пора бы перебраться во Флориду – подальше от этой непонятной хреновины, засасывающей в себя всё подряд.       Страшной силы толчок земли прервал мысли президента. Выглянув в окно, он пришёл в ужас. Земля колыхалась, здания рассыпались каменной пылью, по земле тянулась трещина, а с севера приближалась, разрасталась и затягивала небо большая грозовая туча… нет, не туча… святые угодники, это же ОНО!       - О Боже! Спасайтесь! Сейчас всё рухнет!       Выскочив из Белого Дома, президент выбежал на площадь и вскочил в лимузин, крикнув водителю:       - Живо! Гони в Капитолий!       Отъезжая, президент успел заметить, как его резиденция рушится и рассыпается в прах. Однако такая же судьба постигла даже Капитолий, и на глазах у всей столицы сначала на куполе появилась широкая трещина, потом середина здания попросту провалилась внутрь, а затем рухнули и оба крыла.       В порыве отчаяния президент вспомнил слова молитвы, которым его в детстве учила мать. Какое-то время он молился, пребывая в оцепенении, а затем, придя в чувство, сказал водителю:       - Джим, гони во Флориду! До неё эта чёрная муть, или смерч, или что бы это ни было, дотянется ещё нескоро. Если поспешим, то успеем добраться!       Чёрный лимузин с флагом США, взревев мотором, помчался на юг, по встречной полосе, наплевав на все правила и установления, обгоняя застрявшие в пробке автомобили обывателей. Сопровождавший полицейский летел впереди. Вот только силы, призванные теми, кто делал президентов, оказались сильнее, и на полпути к Ричмонду дорога внезапно разъехалась в стороны, и лимузин врезался в образовавшуюся яму, запарив разбитым радиатором.       - Всё, господин президент! Больше мы никуда не поедем! – объявил выбравшийся из-за руля водитель.       - Проклятье! – не смог сдержать гнева президент. – Нужно добираться до Ричмонда, если там ещё осталась власть, то нам дадут транспорт.       Вот только времени у президента уже не было. Когда Герберт Гувер, пересев в машину сопровождавшего их полицейского, приказал ехать быстрее, на очередной развязке дорога стала на дыбы, полотно автомагистрали опять разошлось трещинами, и полицейский автомобиль, пассажиром которого был президент США, полетел в чёрную бездну. Гувер был ещё жив, когда вихрь беснующейся преисподней настиг их и поглотил, развеяв в ничто. Он так и не узнал, что власти в США больше нет, и полиция озабочена лишь одним вопросом – как бы спастись самим. *** СССР, окраина г.Лодзь Мазовецкой ССР, 20 ноября 1940 года       На железнодорожной станции Лодзь-Товарная-Западная Привислинской железной дороги, служившей пунктом перегрузки товаров с поездов, прибывших из Германии, на поезда, следующие в центральную часть СССР, и наоборот[7], царило необычайное оживление. Для железнодорожников недавние выступления Вождей по радио означали только увеличение количества работы. Во всяком случае, упоминание в числе прочего передачи России новейших германских технологий означала именно это.       - Васёк, а чё случилось? – спросил у друга грузчик, пришедший на смену. – Все сегодня как наскипидаренные на станции. Пока шёл…       - Случилось, Петя, случилось, - отвечал ему напарник. – Речь товарища Сталина по радио слышал?       - Слышал, да, говорили, вот, мол, сотрудничество с центральными державами, да культурный обмен, да промышленность…       - Говорили-то оно говорили, так теперь уже делают. Геринг у них тоже выступал. Ещё с ночи начали их заводы к нам везти.       - Это как заводы?       - А вот так. Снимают станки у них и везут к нам.       - Это ещё что, мужики, - сказал подошедший к ним третий грузчик. – Я тут слыхал вчера от немецких машинистов, кто по-нашему умеет, так там, в Германии, сейчас почти все пассажирские отменили. Будут возить только от городов сюда, к границе.       - Быть такого не может! – наперебой загалдели грузчики.       - Очень даже может! – очередную заковыристую тираду прервал подошедший мастер. – Вот что, быстро докуривайте и за работу, вон, опять грузовой подходит. Время не ждёт, а с той стороны график плотный.       Действительно, с западной стороны послышался паровозный гудок, и из снежной круговерти не спеша выполз густо дымящий локомотив с орлом на тендере. Пыхтя и отдуваясь, он подтащил к погрузочной рампе длинный поезд из нескольких десятков вагонов. На пути с противоположной стороны, на том, что имел широкую советскую колею, уже стоял состав для перегрузки.       Прибывший из Германии поезд оказался забит промышленным оборудованием, о чём гласили надписи на вагонах: «AEG-Berlin». Так что грузчикам теперь предстояло перетащить станки и ящики с более мелким оборудованием с «европейской» стороны на «советскую». Со стороны Германии уже подползал следующий паровоз с товарняком, а навстречу уходил разгруженный, вагоны которого заполнили советским продовольствием для немцев.       - И-эх! Раз-два…Взяли! – Васёк налёг на лом, и очередной ящик с клеймом «AEG» слегка подался с платформы.       - Подожди… Ых! – Петя еле успел перехватить тяжёлый ящик. – Да ё… Куда двигаешь, дебил косорукий?       - А я что, вижу? Ящик больше меня!       - Погоди! Сейчас Юзик тележку подтащит.       Грузчик по имени Юзеф действительно подтащил к платформе тележку для крупных ящиков. Взявшись втроём, Васёк с Петей затащили груз на стоявшую напротив советскую платформу.       - Ну чё, мужики, вы как хотите, перекур… - Петя стряхнул со лба трудовой пот. – Вроде и снег идёт, а жара как в бане.       Такого напряжения на станции действительно ещё не знали с того самого момента, как её здесь построили – поляки не были заинтересованы в торговле с Советским Союзом, а немцы, когда покончили с польскими панами, первый год только разгребали все те культурные наслоения, что поляки оставили потомкам за двадцать лет своей опереточной самостийности. А вот теперь пригодилась и станция, и пути, на ней проложенные.       …Перегрузка вагонов завершилась в срок, и порожний состав уехал обратно в Германию. Заполнились грузом из станков и инструмента и советские вагоны, правда, для заполнения одного русского состава потребовалось два немецких. Но вот, гудок тепловоза, и поезд начал движение к станции назначения – товарной станции города Екатеринбурга, где, по утверждённому плану размещения эвакуированных предприятий, должен был разместиться завод компании «AEG». И это был уже не первый состав, переправляемый с запада на восток, и далеко не последний – власти Германии задались целью спасти как можно больше, прежде чем Рейх накроет вечная тьма. *** Германия, Дрезден, 23 ноября 1940 года       Первая платформа дрезденского Главного вокзала была оцеплена полицией. Туда, прямо на перрон, один за другим въезжали грузовики почтового ведомства, останавливаясь у длинного ряда почтовых и багажных вагонов с надписью «Dresden-Leningrad» на маршрутных табличках.       Груз, переносимый рабочими с машин в вагоны, был, может, не особо тяжёлым, но чаще всего хрупким и, несомненно, исключительно ценным. Ни один банк, включая Имперский в Берлине, не взялся бы подсчитывать стоимость того, что отправлялось в Россию на этом почтовом поезде.       Собственно говоря, из Дрездена в Ленинград уезжали сокровища известной на весь мир Дрезденской галереи, крупнейшей в Европе после Эрмитажа и утраченного ныне парижского Лувра. Там, на развалинах Парижа, ещё продолжались работы по поиску хоть чего-то уцелевшего, но уже было понятно, что Мона Лиза, творение великого Леонардо, безвозвратно утрачена, и восстановить её больше не удастся. А вот Сикстинская Мадонна, что висела ранее в залах бывшего дворца саксонских королей, подлежала отправке на восток – передача культурных ценностей предусматривалась отдельным пунктом плана, утверждённого Герингом и Сталиным и имевшего шифр «Ковчег», но засекреченного до поры. Раз уж действительно России по Божьей воле предназначено стать тем ковчегом, на котором спасутся остатки человечества, то уже не до национальных различий и не до былой вражды. Сказано же: «нет ни эллина, ни иудея[8]», что уж тут немцам и русским-то делить. И если хоть какая-то часть немецкой культуры таким образом спасётся от поругания, значит, жизнь прожита не зря.       Так что ящики и свёртки, на которых значилось «Dresdner Galerie», были тщательно уложены в почтовых и багажных вагонах, которые тут же опечатал главный полицмейстер Дрездена, а в прицепленном с хвоста пассажирском вагоне разместилась охрана. Впереди лежала дорога через Кёнигсберг до перегрузочной станции Вержболово, а оттуда, уже на советском поезде – до Варшавского вокзала Ленинграда. Там, на берегах Невы, в Эрмитаже, к бесценному дару отнесутся по достоинству. *** СССР, Москва, 28 ноября 1940 года       Поместный собор, планируемый владыкой Сергием, пришлось расширять и превращать фактически во Всеправославное совещание – всё же глас совести требовал довести Божие слово и до иных поместных церквей, в первую очередь Сербской и Болгарской. Однако долго убеждать братских владык не требовалось – они и сами, едва узнав о грядущем бедствии, поспешили прибыть в Москву.       - Недобрые вести принёс ты нам, брате Сергие, - сказал в аэропорту владыка Сербский Гавриил.       - Господу было угодно предупредить нас, сынов Своих, дабы знали мы волю Его и поступали, как велит нам совесть, - отвечал ему патриарх Сергий.       - Увы, не все проявляют такое же благоразумие, как ты, хоть горькая правда и лучше сладкой лжи.       - Рим предпочитает правду скрывать, как они всегда делали. Более того, Пий лишил сана служителя, коему открылось слово Божие.       - Это не поможет ему, ибо Слово слышали прихожане, и передадут другим, кому алчность и сребролюбие ещё не затмили света веры.       Оба патриарха беспокоились не напрасно. Папа Римский Пий XII предпочёл истину от людей скрыть, лишил сана и отстранил от служения падре Луиджи за крамольные мысли, могущие навредить образу Церкви, да ещё и разразился гневной энцикликой, в которой обвинил в ереси всех, кто не был согласен с его мнением, и призвал к смирению и успокоению.       Столь расходящийся с действительностью поток папского сознания вызвал возмущение в католических регионах Центральной Европы. Немцы предпочли последовать воле своего вождя, мадьярам этого тоже оказалось предостаточно, ибо Хорти не рискнул пойти против слова Берлина. Жители же северных областей Италии перенимали слово Божие от тех, кто успел услышать падре Луиджи до объявления папской воли.       Католики Латинской Америки тоже недоумевали, ибо Мексика уже столкнулась с наплывом беженцев из США, а всем остальным это ещё только угрожало – впрочем, пароходы, забитые людьми, уже потянулись в Европу и Азию. Кригсмарине впервые за всю войну никого не атаковало – приказ адмирала Дёница категорически запрещал подводным лодкам топить гражданские суда, а военные из американских портов уже давно не выходили. Атлантический флот пребывал в панике, уцелевшие линкоры тщетно пытались атаковать бушующее над побережьем нечто – лишь с тем результатом, что почти все крупные корабли погибли или получили тяжёлые повреждения.       …Вслед за владыкой Сербским прибыл и предстоятель Болгарской церкви, митрополит Софийский Стефан. А вот от Румынской церкви приехал не патриарх Никодим, но митрополит Констанцы и Добруджи[9] Юстиниан.       - Приношу извинения за безрассудство моего предстоятеля, - сказал он патриарху Сергию. – Но владыка Никодим категорически отказался прибыть сюда, будучи во гневе об утраченной Молдавии. На мои слова, что ныне не время для межплеменных распрей, и пред ликом Божия суда следует о них забыть… увы, я не могу привести слова его ответа, ибо они омерзительны.       - Вера твоя спасёт тебя, брат мой, - радушно поприветствовал румынского священника Сергий. – И ты совершенно прав, ибо пред Господом все мы должны быть едины, яко были едины в вере с Ним апостолы Его.       Когда все иерархи, согласившиеся прибыть на совещание, заняли свои места в Колонном зале Кремля, приветственное слово огласил владыка Сергий, вскоре перейдя от приветствий к изложению главного вопроса, ради которого сюда, в Москву, всех и приглашали. Как выяснилось, Божие откровение буквально накануне отбытия в Москву слышал и отец Юстиниан, неспроста настаивавший на примирении с Москвой. Присутствовавшие на совещании представители Святой горы Афон, имевшей свою автономию, согласились с истинностью сказанного.       Вопрос о помощи переселенцам был принят единогласно, однако владыка Сергий был обеспокоен.       - Мыслится мне, что не только мы заботимся о пастве нашей, - сказал он. – Но пока мы желаем, дабы убереглись чада Господни, снискали спасения, те, кто служит Лукавому, желают погибели роду людскому, дабы не спасение обрели мы, но геенну огненную. Считаю, что должны мы воспрепятствовать сему, дабы не пробрались прислужники Лукавого на нашу землю…       …От составления открытого воззвания иерархи решили всё же воздержаться – всё же ещё была очень велика угроза, что Божье слово войдёт не в те уши. Зато каждый пастырь обязался передать истину нескольким из своих чад духовных, кого кто знал лично. Так было бы всё же меньше опасности, что фарисеи и слуги сил нечистых попытаются обратить Божие откровение себе на пользу, а людям – не на спасение, но на погибель. Пользуясь случаем, делегаты от Афона обратились к Сталину с просьбой отправить их домой на самом быстроходном корабле, какой есть, дабы те из братии, кто пожелает, смог бы перебраться в Россию. Сталин пообещал посодействовать, тут же вызвав главнокомандующего ВМФ адмирала Галлера и отдав ему распоряжение. Операция «Ковчег» начала раскручиваться ещё интенсивнее. *** СССР, Ленинград, 2 декабря 1940 года       Морской вокзал Северной столицы Советского Союза заметало снегом, как и весь Ленинград. Невская губа уже давно покрылась льдом, однако порт продолжал работать, и по гавани, что пассажирской, что товарной, ползали ледоколы, прочищавшие путь.       …Вагоновожатый Алексей Рыбаков, работавший в Петроградском трамвайном парке[10] и водивший свой поезд 4323-4324 по тридцать первому маршруту от Старой деревни на Лифляндскую, был немало удивлён, когда на выезде из ворот парка к нему в вагон поднялся офицер в звании лейтенанта, но с синим просветом на погонах, и продемонстрировал удостоверение ГУГБ по городу Ленинграду.       - Едем на Наличную, - сказал лейтенант.       - Так это ж не по маршруту! – попытался возразить Алексей.       - Знаю, это всё согласовано. На Морской вокзал нужно подать побольше трамваев. Задание правительства.       - Сделаем, тащ лейтенант, - кивнул головой Алексей, направляя свой вагон в сторону Троицкого моста – оттуда, вывернув на Кронверкский, можно было выехать на Васильевский остров. Доехал почти до кольца и встал, упёршись в хвост вагона 4132 с табличкой пригородного двадцать девятого маршрута, который от Казанского на Стрельну ходит. Встал, да и стоит уже второй час. Лейтенант, что с маршрута сдёрнул, ушёл куда-то – на вокзал, не иначе, сказав начинать движение, когда впереди стоящий вагон тронется. Только вот как встали, так и стоят…       - Сколько стоять ещё? Поморозим ведь вагоны!       - Не ты один такой, - ответил ему куривший у соседнего вагона, подъехавшего следом, коллега по парку, ветеран Максимыч с поезда 4257-4258, заставший ещё царя. – Отовсюду большие вагоны стягивают. Ты питание не выключай, согреешься. Конторе виднее. Скажут, когда можно ехать.       На Морском вокзале тоже недоумевали – по какому-то такому поводу вдруг стянули со всего города столько трамваев, забив всю Наличную от поворота Большого проспекта. И даже разъяснения представителей компетентных органов, которые на этих самых трамваях приехали, помогали слабо. Таможенники, которых привезли на автобусе, тоже ничего не знали, сославшись на простоту выданной им инструкции – прибыть, развернуться и быть готовыми к работе.       Прояснилась ситуация ближе к обеду, когда передали, что германский пассажирский лайнер «Бремен» прошёл Ораниенбаум и подходит ко входу в Южный фарватер, что между островом Котлин и берегом залива. И впрямь, через полтора часа со стороны Кронштадта показался массивный силуэт германского атлантического лайнера, некогда бегавшего в Нью-Йорк, а с началом войны застрявшего в порту Гамбурга. Теперь же его направили в Ленинград, и вот теперь «Бремен», дымя из своих двух труб, шёл следом за портовым ледоколом. Создавалось впечатление, что гиганту, созданному для броска через океан, здесь тесно, причём не только в ленинградском порту, а и вообще в Балтийском море. Но выбирать не приходилось.       Германский лайнер ошвартовался у причала, и по его трапам сошли пассажиры, отбывшие из города Росток двое суток тому назад. Почтенные герры и солидные фрау, дрожавшие на зимнем ветру фройляйн и замотанные в шарфы и шапки киндеры – среди прибывших не было ни одного военнослужащего и ни одного чиновника. Только гражданское население – женщины, дети, учёные, а также рабочие и инженеры, по распоряжению Геринга отправленные следить за процессом монтажа доставленного из Рейха оборудования, а потом и работать на новых заводах. Рабочие и инженеры забрали с собой свои семьи – им всем было ясно сказано, что эта поездка в один конец и обратный билет не потребуется уже никому.       Прибывших немцев не мучали таможенными процедурами – наскоро проверили соответствие лиц фотографиям в паспортах и именам в предписаниях, да батюшки святой водой окропили, после чего всех впустили без замечаний. Вот тут и пригодились трамваи, согнанные на Морской вокзал со всего Ленинграда – в их объёмные салоны поместились многие из тех, кто прибыл в Советский Союз. На место уехавших вагонов тут же подъезжали новые, благо их на кольцо приехало изрядное количество.       Двинулся и Алексей, когда начал движение вагон, стоявший впереди него. Поехал, развернулся на кольце, а на обратном пути стало ясно, отчего такое столпотворение и для чего понадобились вагоны. У Морского вокзала стоял громадный пассажирский пароход под германским флагом, и с него к остановке тянулась большая толпа людей. Вот впереди идущий вагон остановился, в мотор и прицеп тут же набилось народу, да и поехали, когда уже не оставалось места. Как только хвост прицепа с номером 4132 скрылся за поворотом, подъехал к остановке и Алексей, и его вагон наполнился гомоном на немецком языке – как сообщил всё тот же товарищ из органов, сопровождавший вагон, пассажирами этого рейса стали беженцы из Германии. И их всех теперь нужно доставить на Московский вокзал, где часть заберут поезда, а часть останется в гостиницах. Ну что ж, это было делом привычным, и трамвайный поезд под номерами 4323-4324, гудя моторами, застучал по Большому проспекту, направившись в центр.       Все бывшие пассажиры «Бремена» в тот же день разъехались по вокзалам, гостиницам, санаториям, дачам и комнатам в городских квартирах. Всех их ждал ещё долгий путь – выходцев из Германии расселяли по всей стране, от Ленинграда до Баку и от Бреста до Владивостока.       Алексею Рыбакову больше всего в тот день врезалось в память испуганное лицо какой-то фройляйн, ехавшей в тот день у него в трамвае. И он долго думал о ней, пока однажды, уже весной, не встретил её на остановке своего маршрута. К его приятному удивлению, уроженка Мюнхена по имени Эрика тоже запомнила водителя трамвая, что вёз её по заснеженному Ленинграду в первый же день знакомства с городом. И да, у них было, о чём потом рассказать своим детям… но это уже совсем другая история. *** Канада, окрестности Ванкувера, 15 декабря 1940 года       Честер МакДугал заподозрил неладное уже давно. Был он простым рыбаком, часто выходил в море, и часто замечал всплывающую из океанских глубин дохлую рыбу. С ноября она стала всплывать всё чаще и чаще, обрушив ему всю работу – ну какой толк с дохлятины? Ни продать, ни самому есть – одному Богу ведомо, что там на глубине такой замор устроило.       А сегодня, за десять дней до Рождества, готовя своё судно к выходу, Честер заметил, что стрелка компаса вместо указания на север вдруг закрутилась бешено, словно пропеллер самолёта, как будто пытаясь показать ориентацию на все триста шестьдесят градусов сразу. И ещё одна немаловажная деталь – сошли с ума все чайки в гавани. Если раньше они сидели на пирсах, на палубах кораблей, или же летали над акваторией, стремясь ухватить какую-нибудь рыбёшку (хотя какая там рыба в гавани, так, баловство одно), то теперь чайки носились над портом, словно пьяные, врезаясь в стены домов и фонарные столбы, сталкиваясь друг с другом и падая в воду прямо перед носом проходящего корабля.       Испытанная годами работы в море интуиция подсказывала Честеру, что что-то тут нечисто, и массовое сумасшествие птиц произошло не просто так. Вращающаяся же подобно пропеллеру стрелка компаса – и это здесь, в Канаде, где рукой подать до магнитного полюса – могла означать только то, что полюс внезапно размагнитился, как бы ни казалось невероятным сие явление.       Честер не был глупцом, он часто слушал радиопередачи, иногда ловил даже волну срединных провинций и штатов. И он не раз отмечал, что на волнах каких-то определённых городов внезапно начинали истошно верещать, а потом передача пропадала, иногда на полуслове, и потом лишь первозданная тишина царила в эфире. Так сначала исчезли Нью-Йорк и Бостон, потом Торонто и Монреаль, потом дошла очередь и до Виннипега. Сопоставить с отмечавшимися в газетах записями о распространении по континенту необъяснимого нечто, пожирающего всё на своём пути, было нетрудно. Стало быть, магнитный полюс тоже уже пожран, и недалёк тот день, когда преисподняя разверзнется и над Ванкувером. А это значит – пора уходить.       Собираться было недолго. Жена давно уже покоится на кладбище, а младший брат Дональд, все трое сыновей и оба племянника – в его же, Честера, команде. Так что лишь старшего сына осталось дождаться, который свою зазнобу с собой на борт притащил – средние и младшие пока что подругами не обзавелись – провизию на долгий поход погрузили, да и отдали швартовы.       - Дядя Честер, а куда мы сегодня? – спросил младший племянник Шон.       - Далеко, Шон, - ответил старый рыбак. – Слышали же по радио, города пропадать стали?       - Ну да, даже Торонто и то уже исчезло.       - Над восточным берегом бушует преисподняя. Сегодня она сожрала магнитный полюс, и недолог тот день, когда туда же, в эту ё… бездну, провалится и Ванкувер.       - Так куда нам?       - Вот чего не знаю. Наше судёнышко едва ли предназначено для столь дальних переходов. Попробуем добраться до Аляски, хотя и это не вариант. Надо дальше на запад идти.       - Ты хочешь идти к русским, пап? – спросил средний сын Дуглас. – Но ведь ты же сам говорил, что они нас не любят.       - Они скорее не любят наши власти и тех из нас, что браконьерствуют в их водах. Моя совесть перед ними чиста – я никогда за Анкоридж не ходил. Так что идём туда, а куда придём – всё в руце Божией. Компас больше не работает, придётся идти по старинке – по солнцу и звёздам. Если нам удастся их разглядеть по такой погоде.       Море штормило, небольшое судёнышко качало на волнах, относя достаточно далеко от берега. Семья МакДугалов и примкнувшая к ним Роуз Лайвли смотрели и не верили своим глазам, как исполинские туши китов выбрасываются на берег, а иные пускаются прыгать по волнам не хуже дельфинов в попытке укрыться от чего-то, не принадлежащего этому миру. Сошедшие с ума чайки облепляли погибающих животных, какие-то, промахнувшись, врезались в воду и тонули. Мелкая рыба всплывала брюхом вверх. «Столько улова пропадает…», подумал Честер, направляя лодку по одному ему ведомым ориентирам. Куда-то они придут… *** США, Сан-Франциско, 25 декабря 1940 года       О том, что в «золотом штате» не всё в порядке даже несмотря на удалённость от поглотившей весь восток и юг Штатов чёрно-багровой преисподней, в Сан-Франциско говорили давно. И уже неделю как над заливом отмечали беснующихся птиц, внезапно и в одночасье потерявших ориентацию в пространстве. Магнитные компасы на кораблях тоже сошли с ума, вместо указания на север вращаясь по всем сторонам света подобно вентилятору, а новомодные гироскопы, от капризов магнитного поля не зависящие, стояли далеко не везде.       - Куда вы собираетесь выходить? – спросил капитан порта у капитана советского парохода «Трансбалт», спешно заканчивающего погрузку. – Утро раннее на дворе, ещё солнце не взошло! И неужели вы не знаете, что стало с компасом?       - Знаю. И у нас он тоже не показывает.       - Так что же вы будете делать?       - У нас гироскоп есть, в прошлом году чинились, так нам поставили. А если не сдюжит техника, так пойдём по старинке, по пачке «Беломора», - капитан достал и показал американцу пачку папирос «Беломорканал».       - Но как по ней можно ориентироваться?       - Умеем как-то. Ни разу ещё не заблудились.       - Везёт же вам.       - С нами не хотите?       - Я бы с радостью, но как же моя работа…       - Тащ капитан! Тащ капитан! – позвал радист «Трансбалта».       - Чего нужно?       - Тащ капитан! Радиограмма из Владивостока! Срочная! Передают об угрозе землетрясений! Просят срочно выходить в море!       - Хорошо, я понял! – ответил капитан и, перейдя на английский, обратился к американцу:       - Знаете, сэр, мне так кажется, что очень скоро тут будет уже не до работы. Мы только что получили радиограмму, предупреждающую нас об угрозе землетрясений. Лучше всего переждать их в море.       - Всё равно, я уже слишком стар, чтобы куда-то ехать. Лучше примите на борт моих дочерей, не откажите старику.       - Не откажем, места найдём. Они могут в течение двух часов добраться в порт?       - Да, могут.       - Мы их ждём.       Дочери капитана порта добрались на причал даже быстрее обещанного – прошло чуть больше часа, как две заспанные, наспех закутанные в пальто девушки подскочили к трапу.       - Вот, сэр, мои дочери, Энн и Стелла. Пусть они отправляются с вами.       - Сделаем, что сможем, сэр. Добро пожаловать на борт, мисс, - капитан парохода кивнул девушкам, и те поднялись на борт.       - Прощайте, сэр! Помните, я вручил в ваши руки самое дорогое, что у меня есть! Присмотрите за ними! – попрощался американский капитан.       - Не беспокойтесь! У нас им не дадут пропасть!       Матросы отдали швартовы, и «Трансбалт» медленно пополз к выходу из бухты в открытое море. Удовлетворённо кивнув, старый моряк направился в свой кабинет и пожелал дочерям удачи, залпом высадив стакан виски.       Первый толчок, гулом отозвавшийся по всему городу, раздался через пару минут после шести часов утра – советский пароход уже миновал выходные створные знаки и взял курс на запад, ну, или, во всяком случае, штурман клятвенно обещал, что на запад.       Однако все на борту видели, как мост «Золотые Врата», новый, совсем недавно открывшийся мост через бухту, сначала надломился, а потом со стоном ломающегося металла обрушился в воду, подняв фонтан брызг.       - Как в Нью-Йорке… - пробормотал капитан.       - В чём дело, Иван Никитич? – спросил старший помощник.       - О рейсе «Пролетария» помнишь? Того, который из Нью-Йорка седьмого ноября удирал. Там тоже рушились мосты. Только там город сразу пожрала преисподняя, а тут её ещё и близко нет.       - Нет, так будет, Иван Никитич. Все говорят, что как начало тогда расширяться это самое… так и расширяется. Только откуда пришло сюда?       - С юга. Поймали передачу с рефрижератора «Саратов», что недавно вышел из Панамского канала, так там затрясло раньше, чем мы вышли. Говорят, шлюзы ходуном ходят.       - Вот не было печали…       - Именно. Так что, скорее всего, мы – последние, кто вышел из американских портов и вообще видел всё это так, как оно когда-то было.       Американский берег, на котором разгорались пожары, таял за кормой, но вдруг его тряхнуло ещё раз – прошёл, может, час, полтора с первого толчка. Вот теперь почувствовали все. Да и увидели – на какой-то момент стало светло, как днём, весь берег окрасился красным, а потом полуостров Сан-Франциско просто взял и провалился в океан, распавшись на куски. Земля ходила ходуном, огонь, вырвавшийся из земли, поглотил гавань, порт, все оставшиеся там корабли и всё то, что имело несчастье оказаться в долине. Багровое пламя вырвалось из земли, вода моментально вскипела, а с запада начала подниматься волна. «Трансбалт» сильно качнуло раз, другой, третий, но на удалении цунами ещё было не таким опасным, как то, что досталось искалеченному берегу. Там исполинский водяной вал, поднявшийся, на глаз, до пятнадцати метров, захлестнул всё то, что ещё не было сожрано пламенем или разрушено страшным толчком из-под земли, вода, соприкасаясь с огненным пеклом, обращалась в пар, что порождало новые земляные волны.       - Господи Вседержителю, помилуй нас, грешных… - прошептал капитан.       - Тащ капитан! Нужно развернуться, там могут быть пострадавшие… - крикнул рулевой.       - Какие пострадавшие, Коля, ты о чём? Там уже нет никого живого! Весь берег горит, даже цунами огонь не залило. Кто не успел выйти в море – там всем им уже конец. На вид землетрясение там баллов на одиннадцать потянет, не меньше, после такого живых уже не остаётся.       - О Боже… Одиннадцать баллов!       - Одиннадцать, или даже двенадцать. Нет уже ни порта, ни города, и глубины, если там что и осталось судоходного, уже не те. Хочешь на полном ходу на камни вылезти? А ведь вылезем, если назад развернёмся. Двенадцатибалльное землетрясение – после такого все наши карты только на курево годятся, махрой набить – и всего толку с них. Ни береговой линии, ни глубин, ни мелей, ни городов с портами, да и ни живых людей. Понял?       - П…Понял, тащ капитан…       - А раз понял, так полный вперёд и курса не менять! У нас ещё океан впереди, и хер его знает, куда мы на той стороне выскочим. Компас полетел, и поменять его тут негде. На новую технику надежды немного, коли не сдюжит гироскоп, так по солнцу пойдём, как в старину. Авось выскочим хоть к японскому берегу.       «Трансбалт» уходил, выжимая из машин столько, сколько мог, а за его кормой разверзалась бездна. Там, где была когда-то Калифорния, от города Сан-Франциско и до мексиканской границы, не оставалось ничего живого – лишь обожжённая, обугленная пустошь, сотрясаемая содрогающейся землёй. Аналогичные по силе землетрясения разверзались по всей длине Анд и Кордильер от Аляски и до Патагонии. Панамский канал разрушился, и весь перешеек опустился в море. Но это было не самым главным – весь Мексиканский залив от Нового Орлеана и до Маракайбо пересёк чёрный вихрь расширяющейся преисподней. Более того, и на берегу Антарктиды, где располагается второй, южный магнитный полюс, также завертелся вихрь всепожирающего пекла. Покончив с американским континентом, Враг рода человеческого приготовился к броску на Европу… *** США, Пёрл-Харбор, 25 декабря 1940 года       Тихоокеанский флот США вот уже десять дней, с тех самых пор, как перестали работать компасы на кораблях, тоже жил в состоянии боевой готовности. Вот только на кого идти войной, штаб флота не сказал. Связь оставалась только с Сан-Франциско и Сан-Диего, но там на проводе никто ничего вразумительного и вовсе не говорил. Двадцатого декабря в Сан-Диего и вовсе была слышна стрельба, после чего передатчик замолчал. По радио от выходящих из портов гражданских судов принимали сообщения одно безрадостнее другого. Двадцать четвёртого же по всему периметру Тихого океана земля начала уходить из-под ног, что подтверждалось истошными криками радиоузлов Сан-Франциско, Токио и Панамы.       На линкоре «Вест Вирджиния», что служил флагманом флота, эти сообщения приняли к сведению, и адмирал Киммел отдал приказ матросам пошустрее грузить припасы. Флот изготавливался к походу.       Вот только сообщение, принятое чуть больше часа после первого, означало для гавайской эскадры крушение всех надежд. Передал его советский пароход «Трансбалт», удирающий на всех парах от того места, где когда-то был город Сан-Франциско, снесённый со своего места, если верить русским, страшным землетрясением силой не менее одиннадцати баллов. Попытка связаться с радиоузлом Сан-Франциско не привела к результату – в эфире на всех континентальных волнах царила гробовая тишина.       Сильный толчок, раздавшийся под ногами, подтвердил правдоподобность принятого. Оглянувшись, адмирал увидел, как шапка горы, стоявшей посреди острова, резко задымилась, причём дым всё усиливался.       - Боевая тревога! Полная готовность! – крикнул адмирал, схватив трубку телефона. – Всем свободным от вахт и береговым службам – срочно принимать на борт гражданских! Уходим в течение часа!       Матросов и офицеров не нужно было заставлять дважды. Они и сами видели, что что-то определённо не так.       Пока на линкорах довели пары до нужного давления, вулкан прорвался на полную мощность, и на вершины горы стала накапливаться лава.       Гражданских не приходилось собирать по всему острову – они уже пребывали на территории базы, свезённые сюда ещё двадцатого, когда птицы вокруг острова окончательно лишились ориентации в пространстве. Так что собирать уже никого не нужно было – члены семей военнослужащих и гражданский персонал базы давно уже разместился на авианосцах «Лексингтон», «Саратога», «Йорктаун» и «Энтерпрайз», а также нескольких транспортах. Им оставалось только покинуть берег и подняться на палубы.       Смяв охрану, на территорию базы прорвались и жители острова, затребовавшие спасти их от разбушевавшейся стихии.       - Чёрт с ними, есть там свободные транспорта? Гоните всех туда, на авианосцах всё равно уже нет места! – распорядился адмирал.       Тем временем головной линкор «Колорадо» уже пополз к выходу из бухты, ведя за собой колонну авианосцев и транспортов с припасами. Убедившись, что ни единой живой души за пределами базы не осталось, адмирал приказал выбирать якоря и своему флагману. На причалах, где стояли транспорта, ещё кипела работа – местных, что жили в окрестностях базы, заталкивали на палубы. В охранение им были назначены старые линкоры «Невада» и «Пенсильвания».       Никем не задержанная, «Вест Вирджиния» прошла к выходу из бухты и заняла своё место в голове ордера, рядом с однотипным линкором «Колорадо» и впереди колонны авианосцев. В хвост колонны пристроились третий и четвёртый собратья, «Мэриленд» и «Вашингтон». Следом успели проскочить крейсера и эсминцы, а вот когда выходил старый линкор «Аризона», последовал мощный толчок, от которого курс корабля сместился, и «Аризона» врезалась в борт продвинувшейся чуть дальше «Оклахомы». Раздался жуткий взрыв – таранный удар пришёлся на погреба главного калибра «Оклахомы» - и оба линкора исчезли в грязно-оранжевом облаке порохового дыма.       - О Боже…! – выдохнул адмирал, сняв фуражку. – Упокой, Господи, души рабов Твоих…       Но в гавани ещё оставались корабли – два линкора и часть транспортов, те самые, на которых грузили аборигенов. Но времени на окончание погрузки уже не оставалось - лава, накопившаяся на вершине вулкана, перевалила через край и начала схождение вниз, хороня под собой всё – деревья, строения, животных и людей. Два транспорта, оборвав швартовные концы, наспех отвалили от причала, третий замешкался, и язык лавы достал до него. Пароход тут же вспыхнул от носа до кормы, повалился на борт и затонул. Вырваться из бухты удалось лишь одному пароходу – второй после нового толчка на полном ходу сел на камни. Линкор «Невада» сумел пройти мимо появившегося препятствия, однако распорол обо что-то днище и теперь погружался на виду у всего флота. Скрепя сердце, адмирал приказал крейсерам подойти к борту гибнущего корабля и снять экипаж, что и было исполнено. Оставленная командой «Невада» затонула за кормой, не спустив флага.       Переведя дух, адмирал Киммел окинул взглядом остатки своего флота. Шесть линкоров, четыре авианосца, четыре крейсера, полтора десятка меньших кораблей и десяток транспортов – вот и всё, что удалось вывести из Жемчужной бухты… увы, теперь её более нельзя было назвать таковой. Заполненная лавой, выжегшей в некогда просторной котловине всё живое и неживое, теперь бухта была мёртвой, как и весь остров. Лава продолжала выливаться в море, и теперь в свете негаснущих пожаров казалось, что горит сам океан.       Вулканы просыпались и на соседних островах, заливая багровым пламенем окрестности, радиоузлы на других островах молчали, как и все остальные, на подходе к Большому острову корабли встретило лишь всё то же пылающее море, поэтому адмирал отдал приказ уходить подальше в океан – увы, приставать к берегу в условиях землетрясения, подобного тому, что стёрло с лица земли Сан-Франциско и Пёрл-Харбор, означало лишь понапрасну погубить корабли и людей.       - Матросы и офицеры Тихоокеанского флота Соединённых Штатов! – объявил адмирал по радио. – Волей судьбы мы с вами остались последними солдатами нашего государства – последними, кто продолжает исполнять свой долг. Как старший по званию, я вынужден сообщить вам о том, что нашей страны больше нет. Она погибла, проиграв битву силам стихии, сметена землетрясением, вулканами и той чёртовой преисподней, что поглотила весь атлантический берег. Но я говорю вам, что Америка жива, пока живы те, кто готов за неё сражаться!       - Сэр, но у нас больше нет ни одной базы! Куда нам теперь идти? – спросил командир флагмана.       - Об этом я как-то не подумал… - почесал голову адмирал. – Но если в Америке нет ни одной базы… вдруг кто-то ещё согласится принять нас?       Но радиоузел Токио молчал, как и американские. Адмирал ещё не знал, что в Японии происходит то же самое, и Страна Восходящего Солнца почти наполовину оказалась сметена гигантским цунами, а землетрясение привело к пробуждению горы Фудзи.       Единственный передатчик, который удалось правильно опознать, был с советского танкера «Манчжурия», остановленного на полпути радиограммой из Владивостока и теперь развернувшегося на обратный курс.       «Манчжурия! Манчжурия! Приём!       «Манчжурия на связи. Кто спрашивает?»       «Здесь Вест Вирджиния, флагман Тихоокеанского флота США. Говорит адмирал Киммел, командующий флотом».       «На связи капитан Некрасов. В чём дело, адмирал Киммел?»       «Гавайские острова постигла участь Калифорнии. Землетрясение и вулканы. Наших баз больше нет».       «Как вы успели вырваться?»       «Промыслом Божиим, не иначе, сэр».       «Сколько вас?»       «Около тридцати кораблей вместе с транспортами. На борту женщины и дети. Связи с материком не имеем. Токио не отвечает. Просим разрешения следовать к вам».       «Сейчас свяжусь с Владивостоком. Запрошу решения вашего вопроса».       «Вас понял. Ожидаю».       Спустя примерно два часа радиопередача с «Манчжурии» ожила снова.       «О вашей ситуации доложено в Москву. Будут поставлены в известность товарищ Сталин и главком ВМФ Галлер. Ждите ответа. При необходимости выступим ретранслятором».       Ответа Москвы пришлось ждать ещё два часа, но в итоге дождались.       «Вест Вирджиния, на связи Главный штаб ВМФ, у аппарата адмирал Галлер».       «Главный штаб, на связи Вест Вирджиния, у аппарата адмирал Киммел».       «Вест Вирджиния, Верховный разрешил проход вашим кораблям во Владивосток, при условии интернирования в порту. Обещаем, что не будем открывать огонь».       «Главный штаб, мы согласны. У нас не осталось ни единой базы на Тихом океане – только корабли, которые не могут пребывать в плавании вечно».       «Вест Вирджиния, идите на соединение с транспортом Манчжурия, координаты точки встречи вам сообщат, далее следуйте за ним в порт. Связь будет осуществлять командующий Тихоокеанским флотом СССР адмирал Беренс».       «Вас понял, Главный штаб. Исполняем ваш приказ».       «В случае крайней необходимости прошу ставить меня в известность. До встречи. Счастливого плавания! Конец связи».       «Вас понял. До встречи! Конец связи».       - Ну что ж, – печально вздохнул адмирал. – Русские согласились принять наши корабли в их порту Владивостока. Вот только мы должны будем там интернироваться.       - Не худший выход, сэр, – высказался начальник штаба. – Мы всё равно не бойцы, у нас на борту некомбатанты. Русские же своё слово держат. Они не воюют с женщинами и детьми.       - А Вы думали оказывать сопротивление?       - Даже если бы мы и решились на такое изощрённое самоубийство, всё равно это ничего бы не поменяло. Мы – беженцы, у нас нет ни причалов, ни якорных стоянок. Всё, что у нас сейчас есть – это кучка кораблей, едва успевших вырваться с погибающей базы, кораблей, забитых гражданскими и не могущих идти в бой. Максимум, на что мы способны, это дойти хоть до какой-то оборудованной стоянки и торжественно сдаться тому, кто согласится нас принять.       - Вижу, Вы того же мнения, сэр, – устало вздохнул Киммел. – Но мы с Вами друг друга поняли. Курс – на Владивосток!       На исходе следующего дня встретили советский танкер, который и выступил лидером этого импровизированного конвоя. Путь до Владивостока занял ещё неделю. Проходя мимо Японии, все, кому посчастливилось выжить в гавайском пожаре, увидели, что Страну Восходящего Солнца тоже не пощадило, и северный берег острова Хоккайдо теперь едва лишь можно назвать пригодным для жизни.       Во владивостокскую гавань остатки американского флота вошли на второй день нового, 1941 года, и на пирсе их встретил сам адмирал Галлер, прилетевший из Ленинграда парой часов раньше, и пожал руку адмиралу Киммелу, отдавшему последний приказ по своему флоту – становиться на якоря, разгружать боеприпасы и спускать флаг. Последний поход военно-морских сил США завершился.       …Труженики моря «Трансбалт» и «Саратов» добирались до родной гавани ещё неделю, прибыв в канун православного Рождества. Они оказались последними, кого ждали с моря и кто вернулся. Отныне, с гибелью Америки и Японии, выходить в океанские рейсы было некуда. Да и незачем.       Рыбацкое судёнышко Честера МакДугала и его семьи в начале января пригнало попутным ветром к берегу Сахалина, и, встав на твёрдую землю, беглецы долго возносили к небу благодарность за чудесное спасение. Рыбаки из Ванкувера стали последними, кто вообще смог пересечь океан живым. Больше с востока в тихоокеанские порты Советского Союза не приходил никто. ______________________________ [7] Ширина железнодорожной колеи, принятая в СССР (1524 мм), не совпадает с шириной колеи, используемой в Германии и других западноевропейских странах (1435 мм). Габаритные размеры подвижного состава также различаются, в связи с этим на станциях стыкования восточной и западной дорог организуются перегрузочные терминалы, на которых содержимое европейских вагонов перемещается в советские и наоборот. По состоянию на 1940 год аналогичную операцию приходилось совершать и с пассажирскими поездами, так как технология смены вагонных тележек на границах ещё не была известна. Операция по перегрузке достаточно трудоёмка и отнимает много времени, но перегружать вагоны всё же быстрее, чем переставлять колёсные пары на вагонах с европейских на русские. [8] Послание св.ап.Павла к Колоссянам, 3:11. [9] В реальной истории о. Юстиниан до избрания в патриархи был митрополитом Молдавии и Сучавы, но поскольку в данном варианте истории Западная Молдавия входит в состав СССР, то епархия, где служил о. Юстиниан, разместилась бы где-то в другом месте. [10] В настоящее время – трамвайный парк № 3. Номера и трассы маршрутов трамвая даны по схеме на 1940 год.