***
Занятия с профессором Локонсом были довольно… своеобразными. Этте, в отличие от Гермионы, уроки профессора не нравились совсем. На первом же занятии он провел тест (на оценку!) на знание учениками его биографии, а потом оставил один на один со стаей корнуэльских пикси, которые больно дергали Этту за волосы, Невилла и вовсе подвесили под потолок на люстру, а самого Локонса они обезоружили за долю секунды. Троице пришлось справляться с пикси в одиночку, после того как одноклассники и Локонс сбежали из класса. Гермиона, однако, Локонса защищала. — Он просто хотел поместить нас в реальную жизненную обстановку, — утверждала она. — По-твоему, это была реальная жизненная обстановка? — уточнила Этта, — Да Локонс просто сам не знал, что с ними делать! — Глупости, — сказала спокойно Гермиона. — Ты ведь читала его книги. Вспомни все те удивительные подвиги, которые он совершил. — Это он только пишет, что совершил, — уточнил Рон. Этта, однако, сомневалась в том, что Гермиона беспристрастна в оценке преподавания Локонса. Она постоянно читала его «Встречи с вампирами» даже во время обеда. Всякий раз, когда Локонс обращался к Гермионе, та смущено улыбалась и заливалась румянцем. Случайно взглянув на ее расписание в первый же день занятий, Этта удивилась, увидев маленькие сердечки напротив уроков по защите, которые вел Локонс. С другой стороны, Этта скоро убедилась, что ничего из ряда вон выходящего в поведении Гермионы не было. Одноклассницы Этты и девочки постарше тоже начинали вести себя странно. Кто-то, подобно Гермионе, смотрел с восхищением на Локонса, кто-то вздыхал по мальчикам из сборных по квиддичу (Этта своими глазами видела, как Лаванда Браун выводила имя Джорджа Уизли на пергаменте, украшая его завитушками и сердечками). Этта сильно удивилась, услышав в женском туалете от сплетничающих слизеринок, что какая-то хаффлпаффка-второгодка написала любовную записку для профессора Снейпа, которую кто-то из слизеринцев выудил у той из сумки манящими чарами. В женском туалете, в спальне для девочек, в Большом зале, даже в библиотеке постоянно обсуждались мальчики. Этту эти разговоры не интересовали, и она была рада, что один из двух ее лучших друзей не интересовался любовными отношениями, и казалось, даже не подозревал, какие страсти кипят в рядах девчонок. Они с Роном с удовольствием играли в шахматы или плюй-камни, жарили зефир в камине, держа его над огнем на длинных вилках, с упоением обсуждали квиддич. Тема квиддича, кстати, было очень животрепещущей, ведь после первой же тренировки поводов для разговоров значительно прибавилось. Команда Слизерина приобрела нового ловца, и им оказался никто иной как Драко Малфой, папаша которого купил всей сборной новые скоростные метлы, на поколение выше, чем у Гарриет. Слизеринцы рассекали воздух на новеньких «Нимбусах» словно реактивные самолеты и не упускали возможности поунижать другие команды, арсенал которых состоял в основном из «Чистометов». Особенно старался Драко Малфой. Мало того, Малфой в первый же день тренировок ввязался в потасовку с Роном, после чего первый еще долго рыгал слизняками, а второй лишил факультет пятидесяти баллов ("спасибо" профессору Снейпу). В тот же день Гарриет узнала новое бранное слово мира волшебников, и пообещала Гермионе, что по-магловски разобьет нос любому, кто еще раз посмеет назвать ту грязнокровкой.***
Пришел октябрь, холод и сырость затопили окрестности, пробрались в замок. Гарриет по-турецки сидела на кровати в спальне девочек. Девочка была одна в спальне — Гермиона читала в гостиной, другие одноклассницы радовались выходным дням играя в магические шашки с Дином и Симусом. На скрещенных ногах лежала открытка, которую девочка купила в лондонском магловском магазинчике еще летом. Сначала она подумывала купить в Косом Переулке замечательную яркую карточку, украшенную поющими акварельными петуниями, но быстро отмела эту мысль. Тетушка ненавидела магию. И пусть даже обычная магловская открытка скорее всего сразу отправится в мусорное ведро, Гарриет не считала это веским поводом не поздравлять тетю Петунию с днем рождения. Пусть тетя и дядя не поздравляли саму Гарриет уже второй год подряд, девочка считала, что должна попробовать извиниться. Именно ее нежданный гость – домовик Добби, сорвал крупную сделку дяди Вернона. Гарриет знала, что для дяди это было по-настоящему важно. И хотя дядя Вернон сильно и громко ругался и даже грозился повесить решетку на окнах девочки, тетя мягко осадила мужа и успокоила. Именно тетя Петуния иногда вставала на защиту племянницы, нет-нет, да и вспоминая, что в их жилах течет одна кровь. Гарриет знала (потому что как-то интереса ради поковырялась в вещах тети пару лет назад), что Петуния хранит детскую фотографию сестры где-то на дальней полке шкафа, куда не сунутся ее муж и сын. Иногда тетя украдкой смотрела на девочку, и в какой-то момент Гарриет поняла – Петуния вспоминает Лили. В такие мгновения ее лицо не выражало раздражения или высокомерия, оно бывало грустным и мягким. Тетя занималась девочкой сызмальства, учила ее ходить и складывать слова. Именно тетя объяснила племяннице, как она будет взрослеть, и к каким изменениям в организме ей нужно быть готовой. И именно тетя отпустила Гарриет погостить у Рона, хотя Рон и близнецы и напугали все семейство Дурсль до чертиков своим появлением на летающей машине и довели дядю до приступа бешенства. Нет, тетя Петуния не была девочке как мать. Она не проявляла столько любви и участия к племяннице, сколько той бы хотелось. Она была резкой и всю свою нежность изливала лишь на Дадли, словно боясь лишний раз проявить теплые чувства к другому ребенку, росшему под ее крышей. Петуния не была образцовой тетушкой. Но другой у Этты не было. Закончив поздравительную надпись, Этта размашисто расписалась в уголке. Открытка отправилась в магловский конверт для писем, купленный в том же магазине. Наклеив марки на конверт, Этта привязала тот к лапке Хэдвиг. — Просто брось его почтовый ящик, — попросила девочка сову. Хэдвиг улетела, и Этте стало грустно. Она всегда хотела, чтобы в ее семье все было по-другому. Когда-то очень давно, повторяя за маленьким Дадли, Гарриет назвала Петунию мамой. Малютку резко осадил дядя Вернон. Но девочка помнила (или ей так казалось?), как изумленно и радостно смотрела на нее тетя, пусть хоть и каких-то пару мгновений. Этта сморгнула непрошенную слезинку. Нет, нужно было немедленно чем-то отвлечься! Девочка твердо прошагала через спальню к сундукам с личными вещами, стоящим в ряд напротив кроватей. Отворив свой, Этта уставилась на вещи. Чем бы себя занять? Может полистать журнал «Квиддич Сегодня», который она покупала в Косом Переулке? Этта провела рукой по кучке чистых носков, кипе носовых платков, запасной пижаме, тугим новым свиткам, открыткам и стопке писем от друзей. Журнала среди вещей она не видела. Внезапно ладонь остановилась – девочка почувствовала пальцами кожаную обложку. Дневник Тома Реддла лежал под ее пижамой, сюда он отправился, когда Этта впопыхах собиралась на урок неделю назад и забросила в сундук все, не имеющее отношение к травологии. Что ж, дневник так дневник. Гарриет в нем еще не писала. Ей очень хотелось узнать побольше о его владельце, и она так и не решалась вести его как собственный. А потом он и вовсе забылся под грудой домашних заданий и тренировок. Но теперь… Гарриет уселась за столик у окна. Она открыла дневник, притянула к себе перо и чернильницу и полистала страницы, разыскивая свою запись о поезде. Почему бы не продолжить вести его с того же места? Сюда можно было бы записать свои эмоции от первого (и последнего, как она надеялась) опыта общения с корнуэльскими пикси. Как ни странно, надпись куда-то делась, словно ее никогда и не было. Интересно. Девочка вспомнила, как летом со страниц дневника точно так же пропала гигантская чернильная лужа. По теории Гермионы, пропадать должны были лишь кляксы, но тут исчезла целая надпись. И это не имело смысла. Этта задумчиво закусила кончик пера. В дневнике была какая-то магия, которую она не понимала. А что, если попробовать еще раз? Девочка обмакнула перо в пузырек с чернилами и посадила кляксу на первую страницу. Секунду чернила ярко выделялись на белом листе, и тут же, будто всосавшись в бумагу, исчезли. Этта, не на шутку взволнованная, окунула перо еще раз и написала: «Меня зовут Этта» Слова на мгновение отчетливо проступили и опять бесследно пропали. Прошла минута, две. Этта уже собиралась закрыть странный «сломанный» дневник. И тут наконец-то что-то произошло. Ее собственные чернила как бы вытекли из бумаги, образовав фразу, которую Этта никогда не писала: «Привет, Этта. Меня зовут Том» Этта уставилась на горящие буквы. Они, словно дождавшись, пока девочка их прочтёт, медленно растаяли. Сердце пропустило удар. На бумаге появилась новая надпись: «Я не понимаю, где я. Как мы общаемся?» Помедлив секунду, Этта вывела: «Я не знаю где ты. Я пишу на страницах дневника, принадлежащего Т.М. Реддлу» Надпись исчезла. Новая не появлялась около минуты. Наконец Том ответил: «Что же, ясно. Ты нашла мой дневник. А я, вероятно, нахожусь внутри» Этта нервно сглотнула. «Как это „внутри“?» «Хороший вопрос. Я пока и сам не очень хорошо это понимаю»