Учитель Томиока добрее, чем кажется...

«Я оставлю своё кимоно под сакурой – Пусть ветер очистит его от слов. Смотри, как распускается вишня…»       Это было красивое лицо. Гетерохромия нисколько его не портила, лишь прибавляла какой-то живости, уникальности. Бледная, гладкая кожа и ужасающая улыбка… Это была даже не улыбка – это был один большой, страшный шрам, сделанный по уголкам рта. Вот что Игуро-сан прятал всё это время…       Его нельзя было осуждать – Мицури и правда не стоило это видеть. Шрам, пусть и затянулся, но оставался бледно-красным. Был вечным напоминанием о чём-то поистине жестоком, о чём Обанай вспоминал лишь в кошмарных снах, когда пытался вырваться из удушающих объятий старшей сестры, пока родная мать шла к нему с ножом руке. Она просила его улыбнуться. Просто улыбнуться.       Он хотел было закрыть всё это ладонями, но не смог – Мицури уже крепко держала его за руки, не позволяя двинуться с места. Она прекрасна – её личико не обрамляют шрамы. Прекрасное не должно соприкасаться с ужасным, но всё же, Мицури касалась его: - Тебе больно?       Она прошептала это, но Обанаю показалось, что её голос исходит отовсюду, забирается внутрь него и стискивает сердце. Бедный, бедный Обанай…       Девушка положила руку на его щёку, провела большим пальцем по шраму, почти невесомо, будто боялась открыть старую рану. Литератор так и замер, едва сумев выговорить: - Мне не стоило приходить. Прости за то, что тебе пришлось увидеть этот ужас… - Ты не так ужасен, как думаешь… - она всё пыталась заглянуть ему в глаза, а он их упорно отводил – Ты не ужасен вовсе, пойми…       Она привстала на цыпочках, приблизилась к его лицу и трепетно поцеловала левую половину шрама. То же сделала и с правой. Всё время Игуро лишь наблюдал, но теперь, с него словно спали оковы:       Наклонившись над Мицури, литератор нашёл её губы. Какими они были мягкими и вкусными… И это даже не из-за кексов. Один поцелуй стал перерастать в другой, более глубокий и чувственный. Всё было плавно и медленно – ни к чему в этом деле торопливость. Оба поняли, к чему всё идёт.       Обанай немного прислонился к девушке так, чтобы их тела соприкасались. Пока он не позволял себе большего. Руки Мицури обвили его, она гладила его напрягшуюся спину и, по возможности, отвечала взаимностью. Когда, наконец, они стали заходить дальше, никто не решался притронуться к одежде, пока Игуро неожиданно не прервал поцелуй: - То, что я делаю – правильно? Тебе… Тебе не противно? - Нет, и никогда не было… - девушка слегка зажалась – Ты только не торопись…       Она взяла его за руку, повела за собой в спальню. Дальше всё было как в тумане: комната, со светло-зелёными обоями, комод, подле кровати, белая простынь. Они стояли у постели, и Обанай медленно стягивал свитер. Девушка гладила его худощавое, но эстетичное тело, с восхищением и смущением, отчего тоже начала прятать взгляд. Тогда, Игуро взял её за плечи: - Ты не обязана делать это. Скажи мне, если вдруг передумаешь. - Я не передумаю! – она говорила всё тише и тише – Ты только не торопись…       Оба сами не до конца понимали, в какой момент перешли на «ты». Но раз уж это случилось, исчез и официальный барьер меж ними. Чокнутые – с утра признались друг ругу в любви, а вечером Обанай уже расстёгивал её блузку, посыпая плечи и ключицы Мицури поцелуями. Рановато всё случилось, но за то время, пока они были влюблены, у них было слишком большое желание заполучить друг друга. Причём, самым нежным образом, растягивая каждое чувство и прикосновение.       Оставив Мицури в белье, он осторожно уложил её на постель. Белая простынь под девушкой чуть смялась, от подушки пахло ароматизатором каких-то цветов. И в голове мужчины пульсировала одна мысль: «Не торопись…»       Бельё было самым простым – розовый бюстгальтер, без кружев, и белые, хлопковые трусики. Мицури явно не ждала такого поворота событий. Игуро наклонился над ней, мягко запустил руки ей под спину и расстегнул застёжку, но лиф не снимал: - Всё… Всё хорошо? - Угу…       Тогда мужчина осторожно стянул этот предмет гардероба, высвобождая красивую, пышную грудь. Какой она была мягкой… Игуро нравилось прикасаться к ней, чувствовать, как от его лёгких прикосновений твердеют её соски, нравилось видеть, как часто его возлюбленная теперь дышала и как иногда тихо-тихо стонала что-то невразумительное. И всё же, к словам он прислушивался – у Мицури оставалось право решать, где нужно остановиться и нужно ли.       Её талия, губы, бёдра… Он буквально терял голову, но, как и обещал, не спешил. Девушка оказалась на удивление чувствительной, так что от каждого его прикосновения громко выдыхала. Наконец, он тоже остался без одежды.       Плавно спустившись ниже, Обанай стянул последнюю вещь, которая скрывала самое сокровенное в теле Мицури. Она плотно сдвинула ноги, но Игуро и не настаивал, только продолжал ласкать её тело и губы, сходя с ума от возбуждения.       Девушке казалось, будто всё, что тут происходит – плод её фантазии. Так тепло и хорошо ещё никогда не было – всё стало влажным, и она стыдилась этого. Наконец, когда поняла, что дальше тянуть уже некуда, медленно раздвинула ноги, чтобы мужчина оказался полностью над ней. Его плоть упёрлась в неё, но он затормозил: - Я мягко…       На этом он медленно примерился, стал было входить, но девушка вдруг сморщилась и тихонько взвизгнула. Как гром среди ясного неба стало осознание того, что она ещё девочка: - У тебя… Не было мужчин? Она лежала под ним, чувствуя его плоть, и кивала. Ей двадцать лет. С ней любимый человек. И он сейчас слегка качнул тазом, что нашло отклик в её теле неприятными, болезненными ощущениями. Едва её лицо скривилось, он остановился, принялся целовать её. Это помогло девушке снять напряжение и расслабиться, так что на следующий толчок Обанай прошёл глубже. Было влажно… Она явно хотела его не меньше, чем он её.       Отчего-то Обанай всегда думал, что у такой красавицы, как Мицури, были мужчины, так что он не ожидал увидеть девственность. Но она была, и он забрал её. Теперь его любовь принадлежала ему. Теперь, когда она была подле него, он мог делать то, о чём разве что мечтал. Он любил её во всех смыслах…