***
Запах лаванды ударил Томиоке в нос – в десятках фонариков горели ароматические свечи. Ночью, да с таким освещением, сад походил на какой-то сказочный лес, где сиреневые ветви свисали с деревьев, иногда ты мог задеть их головой, а их лепестки порой путались в волосах. Ученики стали потихоньку собираться. Ренгоку-сан, как ответственный за мероприятие, то и дело раздавал какие-то указания, что-то говорил Токито, который в ответ только многозначительно кивал и, кажется, вообще не интересовался происходящим. Многие пришли парами – девушки старались нарядиться броско, отчего в глазах уже начинало рябить от красных платьев и золотых украшений. Парни старались соответствовать, но не перебарщивали. На фоне общей предпраздничной суматохи, директор Кагая занял своё место на татами, а рядом с ним, склонив белую голову, села Амане, держа в руках биве и уставляя его перед собой. Каждый год, в конце бала, она играла и пела. Их дети уже сновали меж гостей и зажигали фонари – скоро всё начнётся. Гию высмотрел самое дальнее татами, с которого было видно сцену, сооружённую из тёмных досок специально для этого дня. Каждый год повторялось одно и то же, только выступление, открывающее Бал Глициний сменялось. Он отлично помнил, как Незуко танцевала на сцене в актовом зале. Перед глазами снова встала картинка, где девушка держит веер и выгибается в такт музыке, будто речная цапля, с причудливыми перьями. Итогов школьного конкурса, физрук не знал, так что для него стало неожиданностью то, что когда выключили весь электрический свет, заиграла та самая музыка, под которую Камадо сделали сценку, а потом она с братом вышла и традиционно поклонилась. В прошлый раз на ней было меньше грима. Хотя, мероприятия значимое, так почему бы не подготовиться должным образом. Гию не пожалел, что был далеко от сцены – так Незуко не могла заметить, как он снова на неё… Пялится… «Незуко… Снова ты передо мной, а я ничего не могу. Мне нельзя даже смотреть в твою сторону, но я пренебрегаю этим запретом. Выступая, ты не поднимаешь головы – оно и к лучшему, не нужно тебе меня видеть. Танцуй, Незуко, пока мне не станет больно на тебя смотреть! Ведь тогда тебе придётся танцевать до скончания веков…» Директор Кагая не мог видеть, но отлично всё слышал. К тому же, кажется, он обладал чем-то куда более прекрасным, чем зрение – директор видел больше, чем кто бы то ни было, оставаясь слепым. В одно мгновение, пока Камадо танцевала на сцене, он обернулся назад. Его жена повторила за ним и, осознав причину, придвинулась к его уху: - Это Томиока-сан, он дальше всех, от сцены… - Даже при этом, он ближе к ней, чем все мы… - Ояката-сама говорил будто про себя, но обращался к жене – Всё должно идти своим чередом. Он улыбнулся и отвернулся, Амане повторила жест, словно зеркаля его. Кагая понимал больше, чем следовало, но никогда ни во что не вмешивался – к чему ему лезть в чужую судьбу? Томиока вправе сам решать её, так пусть же делает выбор. Что бы подчинённый не сделал, Кагая постарается его понять и простить, если потребуется. На сцене Незуко уже собирала разбросанные цветы, словно рвала их с поля. Для этого Танджиро даже заранее закупил два десятка живых, белых лилий и одну ярко-красную. Она лежала у самого края сцены, так что когда собрала все светлые цветы, девушка подступила к кончику сцены, оказавшись в непозволительной близости к зрителям. Она нашла в толпе синие глаза. В них читалась только глухая боль и виделось море – самое печальное море на свете. Мёртвое, солёное, в котором нет жизни, нет эмоций, но… В солёном море было что-то особенное. Оно будто тихо волновалось под ночным небом, звёздами и цветами глицинии, всматривалось в неё, видело насквозь, заглядывало в душу. На мгновение, девушка замерла, но тут же пришла в себя и взяла с пола красную лилию. Погас свет и она должна была закрепить на зубы клыки, принимая на себя роль демона. Корчилась она по-настоящему. Хорошо, когда на сцене ты можешь быть самим собой, а все думают, что это маска. Специальные капли, которые должны были лишь имитировать слёзы, потихоньку стали смешиваться с настоящими: «Почему вы так смотрите? Вы же знаете, что я чувствую к вам! Зачем вы даёте мне надежду? В этой жизни, надежда – самое обманчивое, что я только встречала… Мне тяжко знать, что вы смотрите на меня, но я хочу, чтобы вы это делали... Словно разрываясь на две части, я прошу вас о невозможном, и даже не могу сказать это вслух!» Его мысли блуждали вокруг её талии и шеи. Все присутствующие мужчины смотрели на сцену, все признали то, что Незуко хороша. Но Томиока помнил, как он едва не лишил эту красоту той невинности, которая, словно сладкий персик, уже не так хороша, если надкусил кто-то другой. Грубая, мужская философия… Он думал об этом, видя, как она надкусывает фрукт, чтобы больше не быть демоном. Но если бы даже она осталась им, Гию было бы всё равно – какая разница, человек она или демон? Его сердце гулко стучало, а в ушах стоял шум, оттого что кровь прилила в голову. Исцеление закончилось, и она вновь стала человеком. Быстро сняв накладные клыки, Незуко поднялась с пола и вытащила из широкого рукава маленький, белый веер с рисунком солнца. Видимо, вещица фамильная – Гию видел этот рисунок на серьгах Танджиро. Заиграла музыка и Танджиро вновь ушёл со сцены, а девушка осталась танцевать. «Почему вы всё ещё смотрите на меня? Мне же хуже от этого, вам же хуже от этого… Я ведь знаю! Если вы можете так легко погасить в себе чувства, то впервые влюблённая девушка, вроде меня, едва ли на это способна! Зная это, вы всё равно смотрите. Смотрите же, учитель Томиока, в последний раз вы можете это видеть. В последний раз я могу сделать это перед вами…» Она вдруг резко осела на пол. Музыка продолжалась, но этого движения не было в сценарии. Напуганный брат было запереживал, не стало ли девушке плохо, но она только двигала ладонями в такт музыке. Что ж, остановить выступление не было возможности, можно было лишь наблюдать. Незуко осторожно стала поднимать руки вверх, посмотрела в небо – звёзды светили прямо на неё, ещё чуть-чуть – и она достанет их руками. Потом она посмотрела в толпу и снова поймала взгляд Томиоки – он знал, что она сделает… Раньше, именно так женщины соблазняли. Об этом грациозном движении больше двух лет назад ему рассказывала какая-то женщина по вызову, с которой он провёл одну ночь и больше никогда не встречался – девушка поднимает руки к небу, потом ловит взгляд мужчины. Потом, нежно приопускает их, и запястья оголяются, демонстрируя белую кожу… Говорили, что от таких движений можно было начать сходить с ума. Все мужчины и парни в зале вдруг замерли, но Томиока знал – этот жест предназначался ему. Это было в первый и последний раз. Появилось желание вновь нависнуть над ней, поцеловать в шею и услышать прерывистое, боязливое дыхание. От запаха лаванды и возбуждения закружилась голова и стало темнеть в глазах, но он не отводил взгляда от её оголённых запястий. Кажется, ничего особенного, но движение было более откровенным, чем если бы она вышла на сцену обнажённой. И даже если бы вышла обнажённой, осталась бы невинной, как белая цапля на реке… Музыка кончилась и Незуко резко опустилась в поклоне, отчего рукава закрыли собой белую кожу её рук. Но одного этого Томиоке хватило, чтобы разом возненавидеть всех мужчин в этом саду за то, что они видели это чудное движение. Особенно, когда Агацума соскочил с первого ряда и помог Незуко сойти со сцены. Там должен был быть не он…Запястья
28 марта 2020 г. в 09:37
«А что нам делать? Ждать и только ждать,
Встречаться, изредка, во снах,
И мечтать, мечтать, мечтать
О сладком вкусе на губах…
Галстук немного сдавливал горло. К такого рода одежде Томиока был не совсем привычен – ему были ближе спортивные костюмы, на худой конец – брюки с водолазкой. Этот тёмно-синий, строгий пиджак, в купе со старомодными брюками, отлично на нём сидели – серебристые пуговицы поблёскивали в свете огней города. Раз директор сказал, что все должны быть в официальном, физрук не мог ослушаться.
Машина, после того, как побывала в сервисе, больше не барахлила. Хотя, пришлось заплатить нормальные деньги, чтобы устранены были все неполадки. Но оно того стоило – серая Тойота ехала гладко и тихо, двигатель работал исправно, колодки были заменены и больше не стучали. Добраться до школы можно было и пешком, но как-то не хотелось потом шататься по улицам в полночь. Не того Гию нрава, чтобы получать удовольствие от ночных похождений.
Пришлось гладко выбриться и даже надушиться. Вся эта подготовка к мероприятию утомляет, если ты не хочешь там присутствовать. Тем более, если планируешь уйти при первой же возможности. В салоне стоял запах лосьона для бритья и дешёвого виски. Откуда взялся второй запах, Томиока долго не мог понять – с роду не выпивал за рулём и не хранил в машине алкоголь. Но потом он пришёл к пониманию того, что так пах его одеколон.
Когда он остановил машину, рядом припарковалась ещё одна. По тонированным окнам нетрудно было узнать автомобиль директора с женой. Амане первая вышла из машины, в скромном, сиреневом платье, потом помогла выйти мужу. Их старшие дети, которых взяли на мероприятие, тихо вышли из автомобиля, пошли за отцом и матерью, которые медленно направились к саду.
Словно зачарованный, Гию смотрел на них. Казалось, они сошли со страниц бульварного, женского романа – до того хорошо смотрелись все вместе. Семья была идеализирована: Амане заботилась о муже как могла, поддерживала и ухаживала за ним, а он платил ей уважением и добротой. Дети, словно им можно было выбирать настройки при рождении, обладали пониманием и чуткостью, их воспитание было прекрасным. Хотя, возможно, они просто брали пример с родителей.
Лишь когда они скрылись из виду, Томиока вышел из машины. Бегло осмотрев парковку, он отметил, что все учителя уже в сборе, лишь он припозднился, но не опоздал – до начала бала ещё около десяти минут, всё в полном порядке. Включив сигнализацию, физрук мельком заметил своё отражение в боковом зеркале стоящей рядом машины. Всё же, ему шёл синий цвет…