Последователь незримого Покровителя

      Оглядываться назад ей не хотелось. Цисса не останавливаясь бежала вперед, разбрызгивая дождевую воду из луж, неловко минуя прохожих. На ее душе было неспокойно — бушевал настоящий ураган. Как много людей окружают ее, все они совсем не похожи друг на друга. Даже среди бездумной массы адептов каждый был непохожей на другого личностью. Поскользнувшись на свежей грязи, девушка чуть не упала, но вовремя ухватилась за скамью. Тяжело вздохнув пару раз, Циссилия кое-как пришла в себя.       Морской порт был далеко позади. Девушку окружал умиротворенный осенний сквер. Редкие зеленоватые листья перемежались с багряными и золотыми, опавшая листва кучами лежала под деревьями, тротуар был устлан пестрым ковром природы. Тихо и безлюдно. Немного успокоившись, Цисса потянулась, широко раскинув руки. Но эти двое у заброшенной пристани… Они прочно застряли в голове девушки, как бы она ни пыталась подумать о чем-нибудь другом.       — Хватит, соберись, — пробурчала она себе под нос и двинулась дальше, прижав ближе к носу палантин.       Холодный ветер ерошил кудри Циссы, обжигал лицо. Хотелось ощутить хотя бы капельку тепла, погреться в лучах уходящего солнца. Совсем скоро наступит зима — сезон дождей. Можно будет позабыть о ясном небе на целых три месяца, природа перестанет радовать. Только дождь. Значит, больше проповедей, больше работы на благо «Мадестам Рондо». Лишь в редкие дни, когда ливень по какой-то причине перестанет нещадно бомбардировать весь город, получится выбраться из лагеря и насладиться свободой. Аред не понаслышке знала, что значит жить под постоянным контролем, взаперти с сотней религиозных фанатиков. Это было сущим ночным кошмаром. Сезон дождей… Будь он проклят.       Знакомые окрестности старого района показались за черным ходом в парк. Плотная крона деревьев и облетевшие кусты скрывали за собой заброшенный музей с облупленной штукатуркой и выбитыми окнами. Распахнутая дверь приглашала внутрь любого прохожего, жаль, что смотреть было не на что. Все ценное давно растащили и сбыли на черном рынке, а прекрасная мозаика на полу была изуродована вандалами. На стене старого музея красовалась надпись: «Проваливай», а возле еще несколько нелестных слов. Неподалеку от музея стояло все еще работающее похоронное бюро.       Жилые дома походили на старые коробки, нелепо обмазанные краской и запрятанные куда подальше, на отшиб города, чтобы жители и гости не видели этого позора. Ржавые заборы, ветхие покосившиеся избушки со сломанными балконами. На огромных сушилках на улице висело свежее белье, рядом с ним резвились дети, прячась между белыми простынями и панталонами. Откуда-то веяло луковым супом. Здесь не гуляли по тротуарам взволнованные спешащие люди, не улыбались таинственно девушки, не кормили голубей старики. Жители стыдливо прятались по домам, запирая двери и ставни, злые сторожевые псы заливисто сипло лаяли при виде чужака, и вновь слышались хлопки дверей, потом непослушных детей звали немедленно вернуться домой, и тогда воцарялась тишина.       Как было приятно прогуливаться по одинокой безлюдной улице. За столько лет здесь ничего не изменилось. Даже табличка «Продается» около давно сгнившего трухлявого дома до сих пор стояла, будто у кого-то оставалась надежда, что сюда явятся новые жильцы. Но это было несбыточной мечтой. «Хронический район» — так называли его горожане — никогда не изменится. Люди передавали друг другу дома по наследству, одни старились, другие взрослели и рожали новых людей. И так продлится до тех пор, пока дряхлые здания наконец не рухнут.       Хвойный лес в конце улицы все приближался, Цисса могла разглядеть небольшое столпотворение людей возле пекарни на углу. Только Карена среди них не было. Быстро юркнув в узкий переулок, девушка продолжила пробираться к заветной цели окольными путями, морщась от той грязи и мусора, что скрывались за домами. Вряд ли здесь хоть когда-нибудь убирались.       «Настоятель, — думала Циссилия, — голову мне открутит, если узнает, что я увиливаю от работы». Но любопытство съедало ее. Хотя бы раз одним глазом она должна увидеть, что происходит на собраниях.       Вдалеке показался смутный мужской силуэт, и Цисса поспешила скрыться за стеной дома, надеясь лишь на то, что неизвестный не успел ее заметить. От неожиданности девушка вздрогнула, когда услышала громкое шуршание пожухлой травы и тихий смех.       — Карен! — обиженно сказала та вполголоса, когда увидела перед собой друга. — У меня сердце в пятки ушло! Думала, ты патрульный.       — Что ты здесь делаешь?! — никак не объяснившись, он грубо дернул Циссилию за руку, попытавшись оттолкнуть. — Тебе нужно сейчас же уходить!       — Я пришла посмотреть на собрание, — неожиданно для себя честно ответила девушка, — не станут же меня прогонять? Да и, к тому же, некоторых людей пригласила я. Будет странно, если среди гостей не окажется меня. Разве ты забыл?       — Но тебе не удалось никого позвать на собрание на этой неделе.       Цисса стушевалась, отпрянув от друга и скорчив какое-то недоверчивое выражение лица. Но, к своему сожалению, она припомнила, что действительно не смогла никого заинтересовать заглянуть на огонёк. Справедливости ради, Аред занималась в прошедшие дни чем угодно, но только не миссионерской деятельностью. Отчасти из-за того, что не видела в этом смысла.       — Ты же знаешь, как просто потерять должность? И тем более, что бывших миссионеров терпеть не могут. Пожалуйста, Цисса, займись делом, — с мольбой в голосе сказал Карен и боязливо оглянулся назад.       — Тебе-то какая разница? Ты за пекарней лучше следи, а не за мной, — насупилась Циссилия.       — Цисса. Ты мой друг, — вдруг как-то по-другому взглянул на нее пекарь, без животного страха загнанной в угол жертвы, только со странной озабоченностью в глазах. Слова давались ему тяжело, и Карен нервно щелкал ногтями, уставившись куда-то в сторону. — И я боюсь за тебя, за твои… глупые необдуманные поступки. Циссилия. Я очень боюсь, что однажды ты окажешься в темнице.       Было что-то страшное в словах Карена. Настолько глубокое и тяжелое, что девушка невольно отпрянула, натянув на лицо как защитную маску гримасу отвращения. В искренних пугливых глазах друга читалось беспокойство. Беспокойство за ее жизнь, Циссы!       Будто в первый раз, Аред вновь увидела перед собой осунувшегося, исхудавшего от голода мальчишку, жизнь которого висела на волоске от гибели. Цисса проводила бок о бок с ним дни, недели, месяцы. Дыша друг другу в щеки, они взахлеб читали «Завет Вране», шутливо дрались на заднем дворе школы, подолгу шептались в детской, пока другие маленькие адепты спали сладким сном.       Только годы неминуемо шли. Оба стали отдаляться, все меньше появлялось улыбок на лице Карена, Циссилия вовсе перестала смеяться. Парня преследовал ужасный страх перед Всевышним, а девушка навсегда возложила на свои плечи груз мученицы. Оставаться в компании друг друга стало неловко и неприятно, не о чем было поговорить, ничто больше не тревожило и не волновало. Оставаясь наедине, они молчали, каждый раздумывая о своем. Они оставались друзьями, но из-за того, что так привыкли. Как легко думать, что рядом есть человек, способный выслушать и понять. Пусть это и была иллюзия.       Циссилии не было понятно одно: как после всех ее обидных слов, насмешек, издевок, Карен может говорить о том, что беспокоится за нее? Это, должно быть, все та же дурацкая привычка. Давно уже они сами могут справиться со своими проблемами, но отчего-то как маленькие дети продолжают держаться вместе, будто так будет проще.       — Хватит, прошу, подвергать себя опасности. Уходи отсюда, иди работать, ради меня, — Карен будто очнулся от ступора и встряхнул девушку за плечи, перейдя на вкрадчивый шепот. — Никому нельзя здесь быть, кроме приближенных. И ты это прекрасно знаешь. Так что прошу, не совершай ошибку.       Цисса бессмысленно смотрела на него, только нахмурив брови. Слова предательски вертелись на языке, но все никак не могли собраться в единый ответ. Зачем он делает это? Зачем останавливает? Должно быть, дело привычки. В глубине души Карену абсолютно точно все равно на названную подругу. Могло ли быть иначе? Он праведно верующий адепт, какой толк ему защищать отступницу? Однако из раза в раз, если он рядом, друг детства вытаскивает девушку из патовых ситуаций. Это есть привычка? Такова она, настоящая дружба. Циссилии вдруг стало стыдно. Она была ужасным другом уж точно не заслуживала снисхождения Карена.       — Ты ошибся, когда ступил на земли культа, — недовольно пробурчала та, засопела и вывернулась из нервных рук Карена. — Мы теперь слишком разные. Но я уважаю тебя как друга, Карен. Мне жаль.       Холодный северный ветер ворошил опавшую листву, обдувал застиранное, покрывшееся сальными желтыми пятнами постельное белье. В ветвях дерева застряло старое махровое полотенце, и на него тщетно лаяла собака, заливаясь на всю округу. «Хронический район» дремал, убаюкивал ледяным глубоким сном все живое вокруг. Плотная пелена туч затянула небо, и слишком рано начинало темнеть, должно быть, в преддверии дождя.       Что случилось на собрании, да и началось ли оно вовсе, Аред не знала. Уронив голову на грудь, она сидела на скамье, укрытой широкой ветвью ели, и сопела от усталости.       — Ни одного не привела, — неразборчиво бормотала девушка, стараясь держать веки раскрытыми, — где ж вас искать, нечистые…       Слова Карена поселили зерно тревоги. Ведь действительно, как шатко положение миссионера, и она не имеет право потерять свое место. Жизнь обычных адептов невыносима: это служения в храме, работа на территории лагеря, ужасные условия жизни, сон на засаленных матрацах… Но это было ничтожно по сравнению с тем, что обычным послушникам строго-настрого запрещалось покидать территорию лагеря.       Стоило только вообразить себе быт самого обычного адепта, как кровь стыла в жилах. Циссилия содрогнулась, попытавшись представить себя в роли младшей сестры. Отчего-то эти размышления заставили ее подняться со скамьи и, сжав покрепче в руках книги, направиться обратно к морскому порту. Если такова жертва за свободу — судьбы незнакомых людей — то девушке придется ее принять.

***

      День клонился к вечеру. Малиновое блюдце-солнце уже аккуратно касалось спокойной морской глади. Вдалеке пришвартованные корабли спокойно покачивались возле причалов, улица была полна развеселыми моряками, из кабака еле доносилась мелодия гармони вместе с шанти, и слабо моросил дождь из маленькой тучки.       Вдалеке от морской шумихи расположились две напарницы, укрывшись от чужих глаз под кроной раскидистого клена. Циссилия недовольно склонилась над Симоной, осматривая ее обнаженную вывихнутую руку.       — Сколько тебе говорили не соваться в кабаки, — бубнила Аред, попытавшись приподнять руку Симоны.       — Очень больно! — вскрикнула та, протяжно застонав.       — Вывих, бесспорно, — констатировала Циссилия, укоризненно взглянув на соседку, в чьих глазах застыли слезы.       Оказавшись в пьяной передряге, женщина не только изрядно покалечилась, но и потеряла все свои записи вместе с книгами. Теперь она умоляла Циссу почти что на коленях ничего не говорить Настоятелю. Ее ведь за такое непременно казнят.       — Я тоже буду молчать о том, что ты ушла сегодня из порта, если ты будешь молчать о потерянных книгах, — с какой-то затаенной злобой бросила Симона, вдруг стыдливо опустив взгляд.       Девушка удивленно повела бровями, но тут же сжала кулаки. Все-таки не удалось уйти незамеченной. Взволнованным взглядом она смерила Симону, но сама же вскоре поняла, что выдала свое маленькое преступление собственной реакцией.       Немного поколебавшись, ей оставалось ответить только:       — Хорошо.       И, взявшись под руки, напарницы свернули прочь с портовой улицы, никуда не торопясь. Время было около половины седьмого вечера. Медленно и аккуратно они обе успеют добраться не только ровно к службе, но и к ужину.       Сегодняшний день дался Циссилии тяжело. Зизи, старик, Карен, теперь еще раненая Симона… Все смешалось в ее маленькой несмышленой голове, и впервые за долгое время острое желание посетило Циссу — сходить в храм на исповедь. Постоять в полной тишине и признаться, признаться наконец Всевышним, как много она грешила в последнее время, какие противоречивые мысли поселились в ее голове и насколько невыносимо стало жить в стенах культа. Если бы чем-то Покровители могли помочь… Жаль, что оба Они жестоки и эгоистичны.       Девушки неспешно плелись по обочине в сторону лагеря, опираясь друг на друга. Симона закинула вывихнутую руку на плечо Циссе, а та придерживалась за талию соседки, зевая во весь рот. Свет фонарей расплывался перед глазами Циссилии, она не различала дорогу перед собой: шла инстинктивно.       — Знаешь, я тоже жутко не высыпаюсь, — вздохнула Симона, — я просто не могу расслабиться. Я пытаюсь быть во всем идеальной, но не могу вечно следить за собой. Вот и боюсь, что совершу что-то неприемлемое на глазах у Настоятеля, и тогда за мной ночью придут и арестуют. А мои книги… Всевышний, если кто-нибудь узнает!       — Главное, не бойся. Страх многих сгубил, — невесело посмеялась Аред. Она знала, что говорит правильные слова, однако своему совету отнюдь не следовала. Боялась каждый день, но ничего не могла с собой поделать. Конечно, говорить другим как жить всегда проще, чем самому так жить.       — Ты права! Я лучше добровольно брошусь в костер, чем согрешу! А это так, немного оступилась... — вскрикнула Симона, осенив себя несколько раз треугольником, затем сплюнула через левое плечо и поцеловала кулон на цепочке.       Аред криво ухмыльнулась. Однажды ее бережно выстроенный образ послушницы рухнет, и Аред сильно за это поплатится. Но точно не сегодня. Сегодня она молча выстоит службу и ляжет спать, больше никак не рискуя собственной жизнью. А что готовит завтрашний день — еще неизвестно.       Это был темный, темный и безрадостный вечер. Кривые сосны причудливо извивались, будто кривясь в отвращении и отшатываясь от Циссилии с Симоной. Бедная раненая женщина еле переставляла ноги, охая и заплетаясь в траве. Аред как могла поддерживала соседку, но делала это без особой охоты, с трудом помогая тяжелой туше. Вперед ее двигало только желание поскорее избавиться от Симоны и спокойно вздохнуть.       — До лечебницы совсем немного осталось, — больше для собственной поддержки сквозь зубы прорычала Цисса, как только вдалеке показались мутные пятна старых фонарей.       Улыбка фортуны неожиданно снизошла до Циссилии, когда один из патрульных у ворот лагеря предложил самостоятельно довести Симону до лечебницы. Попрощавшись с соседкой, девушка решила навестить харчевню (волчий голод терзал ее желудок всю вторую половину дня), но точно по какому-то мановению лихо развернулась на площади в совершенно другую сторону.       На душе Циссилии было неспокойно. Возможно, Всевышние смогут ее выслушать и понять.       Двухэтажное здание, которое раньше приходилось главным корпусом базы отдыха, теперь было переоборудовано в храм. Дорогу к нему украшали клумбы, усеянные большими сочными маками, подоконники храма были заставлены алыми цветами, его стены были расписаны золотым орнаментом, в который тоже вплетались искусно нарисованные маки. От горького травяного аромата у Циссы нередко начинала болеть голова, а то и вовсе ноги подкашивались от долгого пребывания в храме. Помимо этого запаха в нем было необычайно душно от сотни зажженных свечей.       Девушка упала на колени перед папертью, больно ушибив ноги. Синяки на ее коленях никогда не проходили, а стоило зажить одним ссадинам, как тут же появлялись новые. Обессилено она склонила голову, прикрыв глаза. Строчки молитвы сами фоном проносились в ее мыслях, как засевшая в голове мелодия, пока Циссилия думала совсем о другом. Ей очень хотелось знать, чем сейчас заняты Зизи со стариком Рэдом, как проводят вечер люди из внешнего мира. Возможно, они уже давно спят. Или гуляют по улицам города, пока не повалятся с ног от усталости. Втянув воздух через зубы из-за боли, Аред поднялась с колен, стараясь прогнать ненужные размышления. В храм стоит входить с чистым разумом, как бы ни хотелось потратить бесценное время на обдумывание важных вопросов. Но Всевышние все видят, это есть то место, где последователи перед Ними как на ладони. Так что придется хотя бы ненадолго засунуть свое недовольство куда подальше. Как наивно: Цисса пытается обмануть Богов.       Запах воска пронизывал храм насквозь, лицо девушки обдало жаром, как только она вошла внутрь. Здесь была скромная обстановка: помимо бесчисленного количества свечей, что стояли в подсвечниках, канделябрах, свисали даже с потолка, на стене напротив главного входа висели две большие иконы в полный рост, а на полу лежал мягкий ковер, весь усыпанный пеплом. На алтаре лежал «Завет Вране», обложенный засохшими цветами гвоздики.       Дрожащее тусклое пламя свеч выхватывало из темноты изображение существа женского пола, опутанное языками огня, будто тяжелыми цепями. Мать Рондо, так звали Ее послушники, отличалась исключительной жестокостью и нетерпимостью к людям. Лишь всецело преданные Ей адепты заслуживали снисхождения, а неверующие и отступники предавались огню — праведному гневу Рондо. Широко распахнутые глаза Богини блестели яростью, налитые кровью и ненавистью. Обнажив острые зубы в оскале, Рондо поднимала высоко над головой кинжал, выставив перед собой ладонь, будто зазывая на поединок очередную жертву. Земля, на которой построен лагерь, пропиталась насквозь той священной бойней, что случилась после попытки казнить Богиню. Новое поколение адептов вынуждено искупать грехи своих далеких родственников, что когда-то были причастны к попытке умертвить Рондо. Неспроста под изображением Богини была нанесена золотая надпись: «Memento mori».       Рядом с разгневанной Всевышней висела совершенно другая икона: светлая и успокаивающая. Пустой взгляд стеклянных глаз Бога не был направлен на Его послушников: Он смотрел куда-то сквозь пространство. Всевышний скрывался в дыму, сжав ладони в кулаки и, задрав голову, корчился в презрении. Мадест был отцом всего и вся; от скуки Он сотворил Землю, затем населил ее людьми. Но добрый нрав Всевышнего заставил Его привязаться к своим созданиям, Мадест любил их как собственных детей и оберегал их как мог. Однако люди не оправдали надежд Бога, лишь показав свой скверный нрав, попытавшись казнить Его дочь Рондо. Всевышний стал как никогда холоден и жесток, но остался справедлив. Надпись «Quod erat demonstrandum» под древней иконой служила напоминанием для всех послушников. Адепты до сих пор несут тяжелую ношу грехов своих предков, и достаточно станет чужих страданий только тогда, когда Мадест сам спустится на Землю и сможет простить людей, а Рондо усмирит свой гнев…       Циссилия потерянно бегала взглядом от одной иконы к другой. Наблюдая сейчас за ней, знают ли Всевышние о грехах девушки? Чувствуют ли ее прогнившую душу? Ложь, которой она сочится?       — Я… — внезапно сказала Аред вслух. Ее голос тут же эхом отразился от пустых стен полусонного храма. На большее сил у нее не осталось. В храме было мертвецки пусто, но исповедоваться вслух почему-то Циссилии было необычайно стыдно.       Тяжелый ком застрял в горле Циссы. Прикусив губу, она еле сдерживала слезы. Это несправедливо. Почему именно она должна нести ответственность за чужие поступки? Почему у нее нет выбора?       Сквозь пелену слез девушка глянула на разъяренный лик Рондо и скорчилась в таком же оскале, чувствуя к Богине чистую искреннюю ненависть. Из-за нее теперь так много людей несчастливы. А те, кто считают себя счастливыми, просто нагло себе врут. Что может быть лучше, чем свобода?..       Дверь за спиной девушки хлопнула, но, обернувшись, она успела заметить только край длинного одеяния. Тихо вздохнув, Аред приложила к груди ладонь, стараясь очистить голову от лишних размышлений. Тут внезапная мысль осенила Циссу: «Чужие исповеди подслушивают».

***

      Поговаривали, что Настоятель сегодня был не в духе. Служба должна была начаться с минуты на минуту, а его все еще не было в храме. Смятенные адепты сбились в кучу, выжидая своего предводителя. Циссилия, практически дремля от смертельной усталости, прижималась к стене храма, сквозь щелку между веками поглядывая на колышущееся пламя свечи. Знакомых поблизости не было. Набив живот чем-то смутно напоминающим еду, она делала над собой огромные усилия, чтобы держаться на ногах и бороться со сном.       К алтарю шустрым шагом подошел староста лагеря и резко поднял руки вверх, призывая адептов к тишине. Аред отчего-то сильно не понравились его смелые жесты: повелевать последователями волен был лишь один Настоятель. Что случилось?       — Братья, сестры! Прошу вашего внимания. Настоятель задерживается, но прибудет к вам с приятным известием.       Тихое одобрительное бормотание прошлось по рядам братьев. Настоятель умел удивлять свою паству, и оставалось только надеяться, что новость эта будет действительно радостной. Циссилия сжалась, мысленно взмолившись, чтобы сегодняшний день закончился хорошо, безо всяких сюрпризов судьбы.       Вошел Настоятель со свитой приближенных. Какой-то больно ссутулившийся, облаченный в белую мантию он прошествовал к алтарю. Даррел отступил, склонив перед ним голову. Толпа умолкла и с затаенным дыханием ждала, когда же начнется долгожданная месса.       Настоятель вдруг улыбнулся.       — Добрый вечер, братья и сестры. Я рад видеть вас в добром здравии, — тут он осекся и закашлялся, отвернувшись в сторону. Хрипло вздохнув, Настоятель как-то нехотя продолжил. — Нонче вас ожидает прибытие новых братьев. Будьте спокойны! Каждый из вас знает, что стоит делать. Даю вам неделю на подготовку. А пока… подойдите ближе, братья мои и сестры, я хочу взглянуть в ваши светлые лица.       Новые адепты, свежая кровь… Очередная партия обреченных. Было ли в этом что-то отрадное? Абсолютно нет. Еще не хватало, чтобы Циссу привлекли ко всеобщей работе. Страсть как она не любила весь этот маскарад. Уж лучше забьется куда-нибудь подальше в теплицу и не будет вовсе высовываться из лагеря. Иначе на выходе могут развернуть обратно и принудить к общественным работам вроде уборки костровой площади.       В привычной очереди девушка робко высматривала Карена, но постоянно отвлекалась другими адептами, которые так настойчиво спрашивали, что же случилось с Симоной и почему ее сегодня нет на службе.       — Дочь моя, — воскликнул Настоятель, когда Циссилия подошла к нему вплотную, — ты выглядишь неважно. Что стряслось?       Аред покачала головой, стыдливо спрятав глаза в пол. В самом деле, не стоит говорить, как доконал ее сегодняшний день.       — Я благодарю матушку Рондо за такой чудесный вечер, — робко пробормотала она, дав понять Настоятелю, что не хочет продолжать с ним долгий откровенный разговор.       — Что бы ни случилось, Всевышний всегда тебя поддержит, — по-доброму улыбнулся Настоятель и протянул девушке угощение.       Долго не раздумывая, Цисса приняла таблетку. Сладкая сахаристая кашица была так приятна на вкус после отвратного ужина. И на все вокруг вдруг резко стало так все равно. Обрывками девушка видела Настоятеля, кричащего что-то из завета, запомнила себя, кричащую вместе с толпой послушников, бесконечный хоровод, от которого кружилась голова. А затем… затем конец.       Конец душному воздуху, тысяче огней свечей, сладкому кому в горле. Цисса продрогла до костей и ослабла так, что не различала ничьих слов. После мессы кто-то подхватил её и потащил к коттеджу, где она в беспамятстве провалилась то ли в сон, то ли в обморок. Одно было точно: кто-то не отпускал её, даже когда она лежала на кровати, завёрнутая в одеяло и окутанная пеленой забвения.       — Цисса, — сквозь плотный туман доносился родной мягкий шепот, — пообещай… Ты больше не станешь рисковать собой. Никогда, слышишь?       — Конечно, — сладко улыбнулась она знакомому голосу, готовая соглашаться на все, лишь бы тот продолжал бормотать ей на ухо приятную чепуху и согревать в теплых объятиях.       Но она обманула. Не смогла сдержаться ни дня, как вновь кинулась туда же, на заброшенную пристань, в поисках старика Рэда и морячки Зизи. И больше не смогла остановиться. Каждый день, перед тем как приступить к миссионерской деятельности, Циссилия встречала утро на сломанном причале вместе со старым моряком и его внучкой.       Девушка просто сидела рядом, пристально изучая морскую гладь, будто оценивая ее. И каждый раз вид гребешков неспокойных волн манил все сильнее, притягивал и завлекал. Зизи была кладезью невероятных историй, которые Цисса слушала затаив дыхание. Рассказы о дальних берегах, о новых неизвестных землях, о людях, живших за пределами линии горизонта. Точно маленький ребенок девушка капризно просила рассказать ей еще и бережно хранила истории Зизи в памяти, перед сном перебирая их и представляя себя рядом со своей новой подругой на борту лихого фрегата «Бубновая королева», чувствуя буйный соленый ветер, бьющий ей в лицо, брызги ледяной воды…       Циссилия ходила грустной и озабоченной, перестала навещать Карена, не хотела вовсе говорить с другом. Увы, от ее внимательных глаз не ускользнула горечь, что блуждала на лице пекаря, стоило тому взглянуть в ее сторону, только Цисса была слишком увлечена новыми знакомыми, чтобы возиться со старыми. Стены культа стали чужими, холодными и неприглядными. Будто узник она каждый раз после захода солнца возвращалась назад и ждала только одного — следующего дня. Аред была благодарна «Мадестам Рондо» лишь за то, что те позволяли ей почувствовать вкус свободы. Определенно, он походил на морскую воду.       Однажды старика вместе с внучкой не оказалось на причале. Цисса долго и упорно ждала новых знакомых, но солнце стояло в зените, а на старой пристани было пусто и тихо. Этот день был одним из худших дней, которые девушке довелось пережить.       Выполнять обязанности миссионера было невозможно. Стоило начать разговор со случайным прохожим, как в голову вновь лезли нехорошие мысли о приятелях. И она вовсе отвлекалась на светскую беседу с людьми ни о чём: о погоде, о зимовке. Быть может, с ними что-то приключилось? Кое-как Циссилии удалось вручить пару листовок за день и уговорить одного странного господина в потертом клетчатом пиджаке посетить урок духовности в среду этой недели. Но это было ничтожно мало по сравнению с тем, сколько у девушки накопилось долгов. Не позднее чем к воскресенью ей требовалось привести на собрание целых пять человек! Задача была даже не сложной — невыполнимой.       Девушка бранила себя самыми черными страшными словами за безответственность. На кону стояла возможность выходить в город, которой Аред ни в коем случае не должна была лишиться. Только каждый раз между тем, чтобы заняться делом или бессмысленно гулять по морскому порту, она выбирала второе. Долги копились, а девушка продолжала тянуть с решением проблем. Так и вышло, что теперь ей было выдано последнее предупреждение — либо новые люди, либо лишение должности.       День был, несомненно, ужасен. Усталая и разочарованная Циссилия в одиночестве брела в лагерь, не удосужившись дождаться Карена. Сейчас ей было совсем не до него. Вдалеке виднелись фары машин, и девушка держалась ближе к лесу, застревая ботинками в вязком после дождя песке. Мрачные думы одолевали Аред, внезапно вся радость куда-то безвозвратно улетучилась, и она снова ощутила на себе пристальный взгляд Покровителей. Они никогда о ней не забудут.       Мелькнул яркий белый свет фар и раздался пронзительный сигнал грузовика, стремительно несущегося вперед. Циссилия, хоть и была в безопасности, зачем-то взобралась на кочку, сильно сощурившись. Но грузовик миновал ее так же быстро, как появился на горизонте.       Только облегчение девушки длилось недолго. На проезжей части был отчетливо виден человеческий силуэт. Незнакомец пошатнулся, сделал пару шагов в сторону обочины и плашмя упал на землю, будто мертвый. Аред смекнула: это ему сигналил грузовик.       Страх и любопытство вмиг овладели взволнованной душой девушки. «Я только взгляну», — сама себя убедила Цисса и вместо того, чтобы углубиться дальше в чащу леса, стала пробираться к подбитому грузовиком человеку.