Последователь незримого Покровителя

      Сильный ветер свистел между ветвей елей, гнал прочь, прочь отсюда. Будто наперекор ему Аред уверенно продиралась через пожухлую траву прямиком к зарослям осота, куда угодил сбитый грузовиком мужчина. Покусывая от предвкушения ворот свитера, девушка резким движением отодвинула колючий сорняк и зажгла подле его лица несколько спичек одновременно. Незнакомец неподвижно лежал, раскинув руки, из его нелепо разинутого рта бежала тонкая струйка крови. Его богатая, но оттого вычурная одежда перепачкалась чем-то чёрным и сыпучим. Было не трудно догадаться, что незнакомец не кто иной, как мореплаватель: Цисса видела таких разнаряженных людей только в порту. Оставалось догадываться, откуда у этих странных моряков такая тяга надевать на себя как можно больше роскошной одежды.       Циссилия присела на колени рядом с незнакомым мужчиной, достаточно грубо схватив его за щетинистое худое лицо. Тот даже не пошевелился. «Почти мертвец», — подумала она и усмехнулась, нерешительно протянув к телу руки. При свете фонаря поблескивали драгоценности на шее незнакомца, маленькие золотые искры играли на его цепочке, переливались алым блеском бусины, но ярче всего сиял голубой камень в большой серьге на левом ухе раненого мужчины. Циссу терзали смутные сомнения. В нерешительности она застыла над раненым, руки сами потянулись к чужим драгоценностям. Никогда в жизни у Циссилии не было ничего настолько же привлекательного и чарующего. Зачем мертвецу такие сокровища? Всевышним на них будет уж точно все равно. Никто и не узнает, что у этого несчастного человека когда-то были такие очаровательные побрякушки.       Азарт разгорелся в Циссе, и она, пока не передумала, кинулась срывать с тела незнакомца украшения и прятать их в чашки лифчика. Она забрала всё: длинные цепочки, золотые браслеты, перстни с большими драгоценными камнями. Аред, точно сорока, летящая на блеск, с жадностью прибрала к своим рукам всё то, что попадалось ей на глаза. Взглядом охотника она окинула пластом лежащего мужчину, убедившись, что не забыла ничего важного. Наконец она вытащила из зарослей осота испачканную папаху и ощупала непонятные цветастые перья.       — Точно мореплаватель, — усмехнулась Циссилия вслух, уже собравшись вытащить перья и оставить их себе на память, но тут неподалеку раздался громкий шорох.       Папаха сама выпала из её рук, и девушка резко обернулась. Яркий луч фонаря на мгновение ослепил Циссу, и она закрыла лицо руками, выругавшись себе под нос.       — Циссилия? Кто этот бедный путник? — раздался хриплый голос Арчи, одного из миссионеров. Должно быть, тот тоже возвращался в лагерь после долгого рабочего дня. Глупо Аред было полагать, что здесь её никто не заметит.       — Моряк какой-то. Его грузовик сбил, — безрадостно отозвалась девушка, фыркнув и отвернувшись от луча испепеляющего фонаря.       — Всевышний! А я всегда знала, что от этих машин один вред. Я сама чуть под колёса пару раз не попала, — поддержала Арчи напарница в голубом платке, нагнувшись к раненому мореплавателю. — Мы должны отнести его в лагерь, Арчи! Он всё ещё дышит, мы обязаны!       Высокий тощий миссионер закивал, без лишних слов наклонился и еле как взвалил незнакомца на плечо. Его напарница кинулась следом, помогая нести ноги мужчины.       — А толку? Я думаю, почил, — увязалась за парой миссионеров Циссилия просто из любопытства, что они собираются сделать с покойничком.       — Что ты! Мы его быстро вылечим. А вместе с тем — какая удача — обратим в нашу веру. Всевышний, вот же везение! — радовалась девушка в голубом платке, то и дело поудобнее перехватывая чужие ноги.       Циссилия брела рядом с парой адептов, освещая путь и ненароком поглядывая на незнакомца. Как бы придя в себя тот не хватился своих драгоценных побрякушек. Всем известно, насколько эти мореплаватели жадны до собственных богатств. Придётся заставить забыть его о собственной потере. В стенах «Мадестов Рондо» ему больше не понадобятся украшения, а Циссилии они нужны позарез. Жаль, миссионеры помешали продолжить ей обыскивать незнакомца — того и гляди, нашёлся бы ещё кошель с солидной суммой внутри.       Внезапная догадка осенила девушку, и она прибавила шагу, поравнявшись с миссионерами. Она заполучит чужие деньги во что бы то ни стало. И это станет первым шагом для осуществления назревающего в её голове плана.       Вскрикнув, идущая рядом девушка в голубом платке запнулась о корягу. Циссилия, толком не раздумывая, бросилась поднимать её на ноги, подхватив чуть ниже рёбер.       — Только не за живот! — простонала та, когда Аред попыталась её подхватить.       Цисса среагировала поздно, и Арчи, оттолкнув её, бросился к своей напарнице, аккуратно взяв её под плечи. Ни жив ни мёртв моряк его больше не интересовал. Он запричитал что-то о самочувствии девушки, на что та застонала о том, что её разрывает изнутри.       — Ты беременна, — Циссилию осенила внезапная догадка, и немой ужас застыл на её лице.       — Пожалуйста, умоляю, не говори никому… — простонала девушка в голубом платке, взглянув на Циссу с застывшими на глазах слезами боли. — Его скоро не станет, клянусь. Я замолю этот грех, умоляю! Всё, что хочешь, я прошу тебя, пощади нас…       Внимательно следивший за разговором Арчи резко кашлянул, стараясь перебить свою напарницу, и та пристыженно замолчала, посильнее замотав голову платком. Напоследок только всхлипнула, уткнувшись ему в плечо.       — Вы что, я никому… — тихо помотала Циссилия головой, бережно коснувшись руки миссионерки. Она взглянула на Аред с таким благоговением, что та была готова расплакаться из-за страдалицы-матери. Только потому, что Всевышний не разрешил союз этих двух миссионеров, им запрещалось иметь детей. И теперь у двух несчастных влюблённых было два пути — или пойти всем вместе на костёр, но спасти ребёнка, или лишиться его, но спастись самим. Цисса посильнее сжала пальцы девушки, одними губам прошептав: «Я с тобой».       Ей так не хотелось, чтобы этот ещё нерождённый ребёнок повторил её судьбу: лишился бы родителей, воспитывался под контролем Всевышних и какой-нибудь очень праведной нянечки. А потом бы все Мадесты Рондо отмалчивались и ничего не рассказывали о родителях, будто бы тот появился из воздуха по воле Покровителя. Только Цисса не знала, как можно было бы им помочь.       — Я буду молчать до последнего. И постараюсь сделать всё, что в моих силах, чтобы вы все остались живы. И счастливы, — она обнадёживающе улыбнулась паре миссионеров, глазеющих на неё с праведным удивлением.       Только почему-то девушка в голубом платке расплакалась пуще прежнего, осыпав Циссилию благодарностями и причитаниями о том, что ещё никто не был с ней так добр.       Аред смутилась. Но чувство, что она поступает правильно, было сильнее, чем страх за собственную жизнь. В любом случае, никто не узнает, что именно она хранит тайну несчастных родителей.       Дорогу нужно было продолжать. Когда миссионерка оклемалась и смогла идти, они снова пустились в путь, только теперь Арчи нести моряка без сознания помогала Циссилия. Из головы не выходила эта плачевная история. Эти жестокие, беспощадные Всевышние только и умеют, что карать и наказывать. Хоть раз бы услышать что-то радостное, ощутить заботу и любовь, а не приказы и требования. Единственное, чего сейчас хотела Циссилия — это спрятать двоих влюблённых с их ребёнком от Мадеста и его бестии-дочери Рондо. Куда-нибудь подальше от их беспристрастных глаз, налитых злобой к человечеству. Но было ли куда бежать?       В конечном итоге миссионеры всё равно дошли до лагеря. Расставаться не хотелось, но придётся. Перед тем как войти на территорию, Цисса отдала девушке в голубом свой носовой платок, чтобы та вытерла чёрные подтёки карандаша под глазами.       На входе Арчи помог один из охранников донести моряка до больницы. Миссионерка было позвала Циссилию поужинать с собой, но та отказалась: хотела проследить за тем, что станет с моряком. Недолго, просто дойдёт до лечебницы и посмотрит, а потом обязательно успеет и поужинать, и на мессу.       Это место, пожалуй, было единственным во всём лагере, которое Циссилия искренне любила. Лечебница находилась на самой окраине; дальше продолжался только бесконечный густой лес. Несмотря на всё, Цисса чувствовала себя здесь в безопасности. Невысокое здание из красного кирпича с белыми дверьми и оконными рамами, опутанное длинными лианами плюща, скрывалось от любопытных глаз адептов. Здесь всегда царил покой, дрёма бродила между соснами, жизнь будто приостанавливалась ненадолго и бережно убаюкивала. Слабый жёлтый свет горел в редких окнах лечебницы. Должно быть, все больные уже мирно спали.       Циссилия остановилась на пороге, смахнув рукой пожухлый лист, прилипший к двери. Это место было ей настоящим домом, но отчего-то где-то внутри больно скребло, стоило задержать на нём взгляд подольше. Нерешительно отворив дверь, девушка вошла. В приёмном покое было тихо, за столом сидел бледный дежурный, лицо которого скрывала медицинская маска. Он медленно поднял голову и, узнав Циссилию, кратко кивнул. Девушка оставила верхнюю одежду, не снимая с головы палантин, и двинулась дальше по коридору, минуя длинный ряд закрытых дверей палат. Ослепительный белый цвет заставлял её жмуриться, перед глазами мелькали таблички с именами больных. Краем глаза Циссе почудилось, будто она увидела знакомое имя — «Трикс».       Старшая сестра милосердия Дэя Беркут как всегда сидела в своём кабинете, перелистывая толстую исписанную невнятным почерком тетрадь, склонившись над нею в три погибели. В кабинете было темно, пламя свечей трепыхалось в резном светильнике.       Осторожно затворив за собой дверь, Циссилия подошла к рабочему столу Беркут, накрыв её записную книгу худощавой ладонью. Женщина вздрогнула и подняла голову, схватившись за сердце.       — Цисса, детка! Ты хочешь пораньше отправить меня ко Всевышнему?! — недовольно покачала та головой, приподняв с носа очки в толстой оправе. — У меня совсем нет времени на твои шутки.       — Что случилось с тем моряком? Он будет жить? — невзирая на недовольство Дэи спросила девушка, не в силах сдержать своё любопытство.       — Что ты, всего лишь сотрясение, — смягчилась Беркут и поднялась из-за стола, прихватив с собой пару бумаг, — не моряк это, девочка моя, не моряк… Эх, нужно сходить самой посмотреть, кого нам там принесла нелёгкая. Берта мне уже всё доложила, но самой проверить тоже не грех будет.       — Не моряк? Но кто? — Девушка увязалась хвостом за Дэей, следуя за ней по коридорам и терпеливо выжидая, когда же та наконец даст внятный ответ на вопрос. Очевидно, женщина была слишком занята своей работой.       Обогнув первый этаж, они вместе поднялись на третий, самый ухоженный и комфортный. Здесь размещались только новоприбывшие адепты и самые важные лица культа. Им полагались отдельные палаты, особое отношение и вовсе всё то, что те только могли пожелать, в то время как адепты на первом этаже вынуждены были ютиться на ржавой койке в палате на десять человек и умываться холодной водой из тазика. Напрасно в детстве маленькая Циссилия просила Дэю поселить бедных больных на третий этаж. Женщина только разводила руками и мягко объясняла, что Покровитель не разрешает. Девочке оставалось лишь смириться, ведь против слов Всевышнего идти строго запрещалось.       Спустя долгие годы до Аред дошло, что ни Мадест, ни Рондо не были причастны к такой несправедливости. Эта хитрая декорация для того, чтобы пустить пыль в глаза, была придумана кем-то очень умным и пронырливым.       — Если он жив, то мы посвятим его в «Мадесты»? — вкрадчиво спросила девушка, когда Беркут остановилась подле палаты в самом конце коридора, дёрнув за ручку двери.       Сестра милосердия нахмурилась ненадолго, но тут же расплылась в сладкой поддельной улыбке, взглянув на Циссилию как на несмышлёного ребёнка.       — Он сам этого захочет, — сказала та с пугающей уверенностью в голосе.       Две сестры милосердия увлечённо склонились над незнакомцем, когда Дэя вместе с Циссой присоединились к ним. Девушку мало волновали разговоры лекарей о состоянии пациента и его плане лечения: она тут же увлеклась разглядыванием одежды моряка, которую аккуратно сложили на подоконник незашторенного окна. Тяжёлый не раз штопаный синий камзол был чем-то совсем старомодным, чего точно нельзя было увидеть на обычных прохожих, толстые кожаные перчатки, высокие мужицкие сапоги и лихая папаха с сияющей изумрудной брошью. Циссилия повела плечами и кожей почувствовала, что украденные драгоценности всё ещё лежат в потайном месте. Это был идеальный момент, чтобы вернуть сокровища их законному хозяину, пока ещё никто не заметил пропажу. Аред хмуро перебирала в руках чужую одежду, ненароком ощупывая карманы толстых суконных штанов.       — Матушка Рондо! — вдруг вскрикнула Дэя и тут же закрыла рот ладонями, чтобы больше не нарушать покой лечебницы. Циссилия инстинктивно выпустила из рук чужую одежду, повернувшись как ни в чём не бывало, и тупо уставилась на сестру милосердия в длинном белом одеянии, протягивающую что-то Беркут.       В руках у неё было острое тонкое оружие, совсем не знакомое Циссе. Дэя тут же повелела убрать его с глаз долой, а лучше уничтожить. Кто знает, как распорядится им его хозяин, когда очнётся. Иногда люди бывают не благодарны своим спасителям.       — Эй! — неожиданно для себя решительно окликнула Цисса лекарей. — Дайте мне взглянуть.       — Цисса, деточка моя, не стоит, — Беркут настойчиво попыталась оттеснить любопытную девушку, — это опасная вещь. Её нужно убрать как можно быстрее.       Жестом она спровадила сестёр милосердия вместе с оружием, которое те держали на вытянутых руках, вон из палаты. Обе они выбежали в коридор, обеспокоенно перешёптываясь.       — Так нельзя, — прошептала Циссилия, дёрнув Дэю за рукав, и недовольно сжала губы, — это была чужая вещь!       — Очень опасная и кровавая вещь, дорогая моя. Знаешь, скольких людей он мог заколоть этой шпагой?       Дэя с презрением указала пальцем на мирно лежащего под белым одеялом переодетого во всё чистое мужчину, лицо которого было цветом сродни земли из-за окружающей его белизны. Сейчас он казался Циссе совершенно уставшим и измученным, две острые складки морщин под носом изрезали его лицо, длинный выпуклый шрам тянулся от одной щеки к другой. Но никакого страха перед ним девушка не испытывала. Сложив руки на груди, она молча уставилась на Беркут, ожидая дальнейших объяснений. Взгляд её так и сочился недоверием.       Женщина подошла к Аред вплотную, зашептав:       — Этот человек — разбойник, пират, форбан! Такие как он — последние бессовестные грешники, они грабят и убивают людей ради собственной выгоды, понимаешь? Это непростительно! Ему предстоит огромный путь, перед тем как Всевышние примут его.       — А если он не захочет, чтобы Всевышние приняли его? Если он захочет быть свободным, а не подчиняться Им? Да и мы ведь… Тоже убиваем людей ради собственной выгоды, — сказала Цисса так искренне всё то, что посетило её голову, решив, что Дэе она свои мысли доверить сможет.       Но девушка не успела договорить, как Беркут сильно ударила её по лицу. Содрогнувшись, чуть не потеряв равновесие, она схватилась холодной ладонью за щёку, тихо простонав. Сестра милосердия сильнее засопела и ударила Циссилию во второй раз, мелко трясясь от злобы. Тишину в палате грубо разорвали шипение девушки и тяжёлое разгневанное дыхание Дэи. Цисса прекрасно знала, когда её няня дышала так: когда была ужасно сильно разочарована маленькой послушницей. Но каждый раз Аред искренне не могла понять, с чего Беркут так сильно злится и почему из-за её прихоти она должна страдать, испытывать боль?       Циссилия сжала губы, взглянув на Дэю через пелену проступивших слёз. Боль была несильной — обида была гораздо сильнее.       — Ты не смеешь сравнивать Всевышнего с падшим нелюдем, — сквозь зубы отчеканила Беркут, отвернувшись от Циссы к прикроватной тумбочке, раскладывая маленькие бутыльки с лекарствами. — Убирайся отсюда. Я не знаю, что стало с тобой в последнее время, леди. Но знай, что совсем скоро тебе воздастся по заслугам. Уходи. Не заставляй меня делать то, что я давно должна была.       Отчего-то Цисса чувствовала, что не может уйти. Да и убежать никуда не может. Она молча уставилась на Дэю, пытаясь понять, когда их дороги разошлись. Почему ей Всевышний дороже, чем воспитанная собственноручно девочка? Аред с горечью осознала, что Беркут её не любила — та любила в ней только послушание Покровителю.       — Что со мной? — устало улыбнулась она, хотя не было ничего весёлого в горькой правде. — Я устала, Дэя. Но Всевышние не хотят, чтобы я отдыхала. Это единственное, о чём я мечтаю — отдых.       Не шевелясь, Дэя застыла со склянками в руках, уставившись на Циссу обезумевшими пустыми глазами. Её гробовое молчание пронзало насквозь; девушка нервно сглотнула, вновь ощутив холод бессмысленных голубых глаз няни. Не было в ней больше человека — только пешка Покровителя, его прислужник из плоти и крови. Глупо было надеяться, что такое существо может понять Циссилию. А ей так хотелось.       — Ты не любишь меня, Дэя. А я любила. Только потом решила заменить всех вокруг на Всевышних. Но есть же люди, и они чувствуют. Почему я до сих пор нуждаюсь в твоей поддержке, а ты отправляешь меня в храм за ней?! Просто скажи, что ты хотя бы немного до сих пор любишь меня, — еле вытащила из себя слова Аред, под конец сорвавшись на плачь. Обида на няню гложила её слишком долго, и ей нужны были ответы, а не отходчивость Беркут. Как оказалось, в жизни её могла существовать любовь только к своему божеству, но не как не к ставшему уже родным простому человеческому существу рядом. Циссе было гадко и противно это осознавать.       Несмотря на речь Циссилии, Беркут продолжила заниматься своим делом, будто ничего не случилось оставляя пометки на маленьком желтоватом листке бумаги. Закончив, она подошла к больному и поправила его одеяло.       — Тебе пора, Цисса, — мягко сказала Дэя, растянув губы в скромной улыбке, — мне нужно работать. Зайди позже, может, завтра. Может, на неделе. А лучше не трать своё время зря и работай на благо всем Мадестам Рондо.       Упрямость Беркут выводила из себя. Циссилия ожидала чего угодно: её праведного гнева, драки, рёва, но не этого — не безразличия.       Девушка бессмысленно хватала ртом воздух, но слов, чтобы описать свои эмоции, не было. Тогда Цисса развернулась и вышла прочь из палаты, потом с третьего этажа и наконец вовсе из лечебницы. Дэе воздастся за равнодушие и притворную доброту, воздастся за то, что она не смогла спасти родителей Циссилии от казни, воздастся за годы, которые несчастная девушка провела в лагере «Мадестов Рондо». Однажды непременно воздастся.       Аред покинула лживую лечебницу, не в силах сдерживать горячие слёзы.       Ей не было места на службе, не было места в святая святых — храме Покровителей. Матушка Рондо, вспоминая о ней, потирала в предвкушении руки, а Мадест недовольно качал седой головой. Она чувствовала себя чужой, никчёмной и ненужной, смотря на огромные иконы Покровителей. Они дали ей всё — жизнь, кров, свет в конце тоннеля, а она почему-то была недовольна. Это была наглость, насмехательство над щедростью Всевышних. Она должна была давно быть наказана за такое. Но до сих пор спокойно разгуливала по территории лагеря, ела чужую пищу, ждала понимания от Богов. Невыносимо было держать в себе все эти грехи.       Циссилия молча смотрела на иконы в пустом храме, сжимая кулаки. Она искала ответ в лицах Всевышних только на один вопрос — почему? Чем она так провинилась, что родилась в стенах культа? Она пыталась оправдать, найти плюсы, успокоиться, но всё было напрасно. Если бы хоть как-то можно было избавиться от взгляда Покровителей, если бы они хотя бы на секунду отвернулись… Циссилии хватило бы этого для того, чтобы убежать туда, где они уже никогда не увидят её.       Где-то далеко позади послышался шум и тихие молитвы. Девушку охватил неизвестный страх, и она сама безмолвно приказала себе: «Прячься». Никто не должен видеть Циссу такой потерянной, разбитой и окончательно запутавшейся в этих хитросплетениях. Оставался единственный шанс на спасение — кинуться к алтарю и забраться под скатерть. Там было темно и пыльно, залежи пепла взметнулись, защекотав нос Циссилии изнутри.       «Глупая, глупая, зачем ты это сделала?» — закрыла она лицо руками, задумавшись о правильности своего поступка только сейчас. Что будет, если её здесь кто-нибудь обнаружит?       Голод глодал девушку изнутри, она свернулась и уткнулась лицом в колени. Сколько часов идёт месса? Сколько теперь ей придётся терпеть проклятую службу?       Постепенно храм заполнялся послушниками, Циссилия видела подол облачения Настоятеля и слышала тихий гул, стоящий от переговоров братьев друг с другом. Двери храма с грохотом затворили, и девушка увидела через тоненькую щель, как упал на пол сухой лепесток мака.       Аред считала каждого, кто приветствовал Настоятеля, чтобы отвлечься. Сто двадцать три человека — столько их сегодня присутствовало на мессе. Кто-то над алтарём недовольно кашлянул и тихо шепнул: «Не хватает нескольких». Циссилия услышала недовольный грустный вздох Настоятеля, затем тот вновь взял себя в руки и громко произнёс:       — Дети мои! Настало время поговорить нам о священном долге. Мы с вами проживаем на землях, где когда-то случилась великая битва матери Рондо с нечистыми. Каждый из нас кровью повязан с этими землями, мы живём под пристальным взором Всевышних, они всегда будут оберегать вас от зла и греха, который царит во внешнем мире. Вы живёте в прекрасное спокойное время: Покровители благосклонны к нам. Нонче мне привиделось нечто, и оно перевернуло всё моё сознание, дети мои! Матушка Рондо пожаловалась мне на то, что её Свита стала слишком большой, и ей становится всё труднее оставаться на Небесах. Вы слышите меня?! Матушка Рондо сказала мне, что совсем скоро её Свита будет достаточно большой для того, чтобы явиться на Землю! Алилуя, братья мои! Всевышняя услышала наши молитвы!       Толпа адептов взорвалась ликованиями, шум в храме стоял такой, что трясся пол. Адепты кинулись к иконам, свалились перед ними на колени, целовали позолоченные рамы. Циссилия зажала уши руками, расстроенно мотая головой. Неужели её всё же ждёт неминуемая кара? Покровительница прознала про все грехи миссионеров? Про потерянный «Завет Вране», неразрешённого ребёнка, обиду Циссы на «Мадестов Рондо»? Нужно спасаться, пока не стало слишком поздно.       В растерянности девушка грызла ногти, ощущая ужасную боль в спине. Настоятель долго протяжно читал завет, пока с ним не стало происходить что-то странное — он запинался, проглатывал слова, зевал и сбивался с хода мыслей. В конце концов он громко закрыл «Завет Вране» и обратился к послушникам:       — А… И, следовательно, таким образом, мы с вами выясняем что… Выясняем, что всё не то, что мы выяснили. Мы выяснять не можем, потому что мы же не Всевышние, да, друзья мои? — Настоятель сонно расхохотался, ударив рукой об руку. Паства отозвалась криками ещё громче, чем в прошлый раз.       Настоятель смеялся и прикрикивал на толпу, требуя адептов быть ещё громче, «разнести храм на кирпичики своими воплями». Адепты кричали так громко, что Циссилии казалось, будто она оглохнет. «Что за безумие?!» — стучал вопрос в её голове. Вакханалия вокруг была совершенно незнакома девушке, упорно она не могла припомнить, чтобы такое происходило раньше с ней. Братья так радуются пришествию Рондо? Понимание пришло позже: их разум был под воздействием сладких таблеток.       — Друзья, давайте возрадуемся! Ура, ура! Мы спасены! Я и вы и даже Даррел, и каждая сестра милосердия, и каждый, пренепременно, ребёнок! Вы представляете?!       Настоятель сказал последние внятные слова, его язык стал заплетаться, и тот понёс вовсе какой-то несвязный бред. Адепты пустились в угрожающий громкий пляс, с поразительной синхронностью подпрыгивая и подхватывая друг друга под руки, пол сотрясался так, будто началось землетрясение. С алтаря посыпались новые сухие лепестки мака.       — Безумие, безумие… — шептала Цисса, обхватив колени руками. Неужто сама она когда-то принимала в таком участие? Всем виной те самые таблетки, о которых рассказывал Карен.       Здесь ли он, Карен? Аред еле остановила себя от того, чтобы приподнять край скатерти и взглянуть на то, что происходит в храме. Пусть даже кругом адепты были невменяемые, её всё ещё могли заметить.       Вскоре, когда веселье в храме перешло все рамки дозволенного, когда уже паства главенствовала над своими Покровителями, а Настоятель почти что валился с ног, толпу стали разгонять строгие голоса. Слышались крики братьев, кто-то непрекращая матерился и грозился дать сдачу строгим голосам, но в конце концов храм практически опустел.       Циссилия позволила себе вздохнуть и расслабить мышцы. Её голова была абсолютно пуста, а в ушах до сих пор шумело и неприятно пищало. Будто не в состоянии двигаться, она не вылезала из-под алтаря, отказываясь воспринимать то, что только что произошло. Это есть настоящая месса? Внезапная злоба охватила девушку. Казалось, над ней просто насмехались все эти долгие годы.       — Джонатан, — внезапно раздался глубокий голос Даррела совсем рядом с алтарём. Аред призадумалась, но не смогла вспомнить знакомого адепта с таким именем.       Некий Джонатан отозвался вялым стоном и по-старчески закряхтел, затем усмехнулся пару раз.       — Белладонна. Белладонна, Даррел! Принеси пару ягод в мои покои, хочу испробовать, — отозвался совсем близко Настоятель. Циссилия не могла спутать его голос ни с чьим другим.       — Как пожелаешь, — совершенно неуважительно отозвался староста, — сегодня не было двоих миссионеров на мессе. Кэсси стало плохо в начале мессы, но что вы знаете об Аред?       — Ничего я не знаю, отвяжись ради всего святого! — в сердцах вскрикнул Настоятель, грубо оттолкнув Даррела так, что тот попятился и чуть не споткнулся.       — Ясно, — холодно отозвался тот.       Отчего-то тон старосты Циссилии очень не понравится. Мурашки пробежались по спине, она старалась не дышать, внимательно улавливая каждое слово.       — Ты держи ухо востро, — наклонился Настоятель к старосте, — одна ошибка, и мы оба знаем, чем занять паству вечером.       Оба довольно усмехнулись. Циссилия не могла дождаться, когда же храм наконец опустеет. И Даррел и Настоятель Джонатан подолгу стояли сначала возле икон, затем тушили свечи. Дрожащий голос настоятеля эхом разносился по храму, но Аред никак не удавалось понять, что тот пытался сказать. Это больше походило на бессвязный поток бреда. Когда тот чуть не упал во второй раз, староста с тяжёлым вздохом взвалил его на плечо и затушил последнюю свечу.       Хлопнула дверь. Храм уснул.       — Всевышний… — устало шепнула Цисса одними губами.       Ползком она выбралась из-под алтаря, осторожно осматриваясь по сторонам. Было душно, пахло ужасно, из длинных окон падал мутный лунный свет на иконы Покровителей, золотые рамы поблёскивали. Всё вокруг походило на издевательство.       Девушке некуда было идти. Ночью по лагерю ходят патрульные, вряд ли ей удастся пройти незамеченной. Но было опасно не объявиться в коттедже до утра: адепты, придя в себя, точно заметят пропажу соседки. «Глупая дура», — ругала она сама себя, кругами расхаживая возле длинных столов с огарками сотен свечей. Она подняла голову к потолку и сложила ладони в замок. Стоило больших усилий сосредоточиться на образах Покровителей и попросить их о небольшом одолжении.       — Да, грешила, много раз, не скрываю, но смерти не заслуживаю. Прошу… — тихо проговорила она, с силой сжав усталые веки.       Вряд ли Циссилия заслужила хоть толику снисхождения от Всевышних. Но если осталась в Них хоть капля сострадания, Они помогут опомнившийся девушке.       Аред широко улыбнулась и почтительно склонила голову. Вздохнув, она решительно выбежала прочь из храма, стянув с лица притворную улыбку. Оставалось надеяться на то, что никто из Всевышних не заметил её небольшой обман.