Последователь незримого Покровителя

      Карсу Каравелле было где-то тридцать с гаком, возможно, даже меньше. Говорят, море нещадно отбирает годы. Судьба не раз издевалась над Карсом, будто в отместку за тот жизненный путь, который он избрал. Но что есть жизнь, если не каждодневная борьба? Каравелла поставил на себе крест тогда, когда поднялся над лихим фрегатом «Бубновая королева» красный флаг.       Он был опытным морским разбойником и в море чувствовал себя единым целым с глубокой лазурной пучиной. Корабль был его домом, а океан — землёй. Сушу Карс Каравелла не признавал и каждый раз, ступая на земную твердь, вёл себя как рыба, выброшенная на берег. Море тянуло и влекло обратно, и ни кабацкое веселье, ни соблазнительные пышнотелые девки, ни даже льющийся рекой дешёвый алкоголь не способны были заставить его задержаться подольше. Жизнь Каравеллы началась в море, там же она и должна закончиться. Океан заберёт его, когда посчитает нужным. Он не копил денег на хорошую хижину в какой-нибудь уютной бухте и не жаждал спокойной старости. Карс жил ради того, чтобы чувствовать себя живым. И жизнь, по его мнению, заключалась в постоянном риске.       Логическая цепочка была такова — он, изрядно подвыпивший, вновь проследовал за Циссилией и, как оказалось, удачно попал под колёса автомобиля. Теперь в распоряжении Каравеллы была собственная бесплатная палата и трёхразовое недурное кушанье. Это было, конечно, замечательно, но цель Карс преследовал совершенно другую — отходить от своего плана он не желал. И теперь, в предвкушении потирая сухие ладони, он ждал только одного — правды.       Просьба новой знакомой была, по меньшей мере, смехотворна. Карс Каравелла не смог сдержать смеха, укоризненно покачав головой.       — Чего вы смеётесь? — Циссилия стушевалась из-за издевательского смеха моряка. Её искреннее желание, такое сильное, но вместе с этим самое запретное, которое она осмелилась впервые произнести вслух, было воспринято совсем не так, как ей хотелось бы.       Каравелла замолчал, расплывшись в блаженной улыбке и воровато сощурился.       — Ни к чему обиды, мадам, — хмыкнул он, — просто ваше желание для меня слишком скромное.       Еле сдерживая своё раздражение, Циссилия неожиданно для самой себя рассмеялась. Что-то нервное и нездоровое было в этом отчаянном смехе. Усталость, тонкий баланс между сумасшествием и здравым рассудком — девушка уже не могла спокойно размышлять. Будто какой-то склизкий червь заполз в её голову и плотно обвил мозг, нашёптывал несуразицу, мешал думать. Безусловно, этого червя подослал культ.       — Увы, Карс, это просто невозможно, — просмеявшись, она ощутила пустоту, оставшуюся в глубине души, будто с этим истерическим смехом закончились её последние чувства. — Я это прекрасно знаю. Ничего не поделать.       Моряк покачал головой. Казалось, он не поверил ни единому слову Циссилии. Та только устало прикрыла глаза, оперевшись на стену. Это была большая и светлая мечта — однажды почувствовать за спиной свободу, увидеть, насколько огромен мир, вступить в борьбу со всеми его опасностями. Отнюдь, это не представлялось реальным. Матушка Рондо держала руки Аред мертвецкой хваткой, а Мадест нависал над нею всей своей мощной фигурой. Никто из них не позволил бы безнаказанно уйти своему последователю. Карс Каравелла, даже если бы сильно захотел, не смог бы пойти наперекор Всевышним. Только физически он не способен был это понять. Циссилии не приходилось ждать поддержки от людей из внешнего мира. Скорее всего, её бы сочли умалишённой.       — Хочешь поспорим?       Будто он и не слышал убеждения Аред, Карс Каравелла, преисполненный уверенностью, улыбался, часто моргая левым глазом. Никогда в жизни девушка не видела настолько твердолобого человека. Она не собиралась объясняться только потому, что рано или позно Карс сам всё осознает: он уже на верном пути.       Однако, будто желая её добить, тот протянул натруженную мозолистую ладонь Циссилии, кратко кивнув:       — Я услышал цену, и я на неё согласен. Я всегда плачу по счетам, не сомневайся, миледи.       Тупо Цисса разглядывала руку Карса Каравеллы, затем взглянула на свою маленькую костлявую ладонь, всю взмокшую и сморщенную из-за целого дня, проведённого внутри резиновой перчатки. Заманчивый запах свободы… Аред чувствовала сильный аромат моря — солёная горечь, которой пропахла вся палата Карса. Этот человек определённо знал толк в настоящей жизни. В его движениях угадывалась фривольность, в его небрежной жёваной речи, в грязной одежде и засаленных волосах. Циссилия боялась. Отчасти боялась и его, отчасти боялась стать такой же — погрязнуть в греховной жизни. Всевышние ей никогда такое не простят.       Мечась из стороны в сторону, Цисса растерянно смотрела на Карса Каравеллу, не позволяя себе даже на мгновение призадуматься, каково это будет, когда она вырвется из стен культа. Этого не может быть. Это ересь, а ересь карается. Её рука дрогнула в неуверенности.       — Хорошо. Чем я могу помочь? — прошептала Аред и вписала себя в опасное преступление слабым рукопожатием с Карсом Каравеллой. Казалось, тот остался глубоко доволен таким её решением.       — Хочу поговорить с вашим главным.       — Рано или поздно он сам к тебе придёт. Из лечебницы никто не возвращается во внешний мир. Тебя будут держать здесь насильно, пока ты не примешь их веру.       — Отлично. Всё проще, чем я мог подумать, — Каравелла довольно ухмыльнулся и подошёл к подоконнику, порылся в куче одежды и победно вытащил «Завет Вране». — Я изучил сие писание крайне подробно.       Как бы Циссилия ни старалась, она не могла понять, откуда у Карса Каравеллы завет. Неужели книга уже была в палате? Впрочем, странный энтузиазм Карса намекал лишь на то, что он искренне заинтересовался религией «Мадестов Рондо». Когда-то и Карен так же попался в ловушку, сам запудрил себе мозг. Это тоже происходило на глазах Циссы.       Он был наивным мальчонкой, искренне верящим в то, что Всевышние помогут избавиться ему от жестокого мира, в котором Карен оказался совсем один. У него было два пути — сгинуть на улице или надеяться на снисхождение свыше. «Мадесты Рондо» стали его лучом в конце тоннеля, и теперь Карен всецело отдал свою душу культу. Он схватился за спасительную ладонь Мадеста и теперь каждый день почтенно целовал её.       Сочувствие вдруг проснулось в девушке. Культ спас Карена от голодной смерти, но заставил заплатить за это собственной свободой. Циссилия не сомневалась, что тот чувствовал себя счастливым: он знал другую жизнь и ни в коем случае не захотел бы к ней вернуться, поэтому и так охотно продал собственную свободу. Просто потому что она ему совсем не была нужна.       Перед Циссилией сейчас стоял давно взрослый вольный человек, но отчего-то она явно чувствовала, что попала впросак. Культ не поможет Карсу Каравелле хотя бы потому, что тот уже нашёл своё счастье в море — нельзя менять его на службу Всевышним. Это того не стоило.       Она поднялась на ноги, пошатнулась и выхватила из рук Каравеллы «Завет Вране», крепко ухватившись за книгу. Однажды Циссилия не остановила одного человека от ошибки — теперь это стало одним из самых больших её сожалений. Больше она не могла позволить себе взять такой грех на душу.       — Тебе это не нужно, радуйся тому, что ты свободен. Ты не представляешь, во что ввязываешься, — замотав головой, прошептала Цисса со страхом в дрожащем голосе.       — Поверь, миледи, я преследую только самые корыстные цели, — глухо рассмеялся Карс Каравелла, — духовность для меня всего лишь средство.       Страх и недоверие обуяли Циссилию, до её воспалённого сознания не могло дойти то, что пытался ей втолковать крайне странный новый знакомый. Она была готова согласиться с тем, что тот попросту обезумел после той аварии — отшибло мозг. Но он продолжил:       — После того, как первая часть моего плана сработает, то мне потребуется твоя помощь. Ты узнаешь об этом совсем скоро, миледи.       Вновь заулыбавшись кривой улыбкой, Каравелла страшно заморгал левым глазом, выжидающе постукивая пальцами по спинке больничной койки. Бледная как старая моль, Цисса попятилась, судорожно кивнув. Карс не сводил взгляд пугающих умных глаз с неё, пока Аред не покинула палату. Медленно, будто испуганный крошечный зверёк, она юркнула в коридор и затворила за собой дверь. Что Циссилия натворила?..       Тяжёлым бурдюком на неё обрушилась усталость и боль от сегодняшнего дня. Её сознание засыпало, в то время как тело всё ещё пыталось двигаться. Неслышимым призраком она плыла по лечебнице, не в силах заглядывать к пациентам. Усталость, ужасная усталость, звенящие в голове слова Карса Каравеллы, горечь жизни…       Покурившая сестра Берта ждала её на первом этаже. Её равнодушное сморщенное лицо, не выражавшее ничего, кроме презрения, скривилось ещё сильнее, и она указала тощим пальцем на дальнюю запертую дверь для медицинского персонала со словами: «Отныне ты слушаешь проповеди здесь». Молча Цисса проследовала за старухой, опустив голову. Та ничего не выпытывала у неё, только тяжело недовольно дышала. Стойкий запах сигарет от Берты был прилипчивым и неприятно терпким, он мешал Аред отвлечься от происходящего вокруг неё на свои мысли и отрезвлял. Возможно, стоило быть за это благодарной старухе.       В небольшой тёмной комнате на столе горели три свечи, рядом лежали две маленькие иконы Всевышних. Сёстры милосердия и две сонные санитарки сидели в кругу, посередине скрестив ноги восседала Дэя Беркут с раскрытым «Заветом Вране». Женщина не умела проповедовать: она лишь громко читала книгу, изредка давая пояснения написанному. Кто-то из сестёр записывал её слова, другие самостоятельно читали свои заветы. Неизменным оставалось только одно — сладкие угощения. Съев таблетку, Циссилия дремала, оперевшись на книжный шкаф. Две маленькие санитарки, совсем ещё девочки, сидящие по обе стороны от неё, восторженно перешёптывались, перелистывая «Завет Вране». Из последних сил Цисса держала глаза открытыми, стараясь вникать в суть слов Дэи. Та читала о Небесном царстве Мадеста, о его верной свите истинных последователей. Только самые глубоко верующие удостаивались чести жить вместе с Ним, служить Ему, подносить Мадесту каждое утро стакан чистейшей воды и горсть свежих зёрен мака. Каждый адепт грезил попасть в Небесное царство после смерти, обрести покой и заполучить мудрость Всевышнего вместе с его безграничной любовью. Ради этого стоило при жизни нести на земле груз прислужника, чтобы потом удостоиться чести существовать вместе с самым великим существом, творцом жизни и смерти, создателем Земли и отцом всех людей. Говорят, только рядом с Мадестом ощущается настоящее счастье.       Отчего-то Циссилия знала, что никогда не сможет побывать в Небесном царстве, даже мельком взглянуть на него. Она была ужасным последователем. Мадест давно отвернулся от неё. Девушка и не надеялась на его снисхождение. Ей не нужно было счастье через много-много лет — Цисса жаждала его сейчас. И поэтому уже была грешна: по правилам нужно быть терпеливой, и только тогда тебе воздастся.       Нудный тон Дэи медленно сводил Циссилию с ума. Она боялась уснуть, но не могла сдерживаться. Беркут просто мучала её, бросала на свою подопечную беглые недовольные взгляды, будто специально растягивая мессу. Аред устала. Всё, что окружало её, начало казаться нарочной мукой. Шепчущиеся санитарки, унылые сёстры, недовольная Дэя. У Циссы кружилась голова. Было ли это из-за таблетки или изнеможения — она не могла знать. Все молитвы Циссилии сводились к одному: поскорее закончить сегодняшний день.       Дэя остановилась на рассказе о подземелье Рондо, где мучались отступники от веры. Она многозначительно замолчала, позволяя своим слушателям уловить посыл. Сёстры милосердия закивали: не стоило забывать, насколько хрупко положение адепта — один неверный шаг, и на чаше весов начинают перевешивать грехи. Цисса знала, что чаша её весов давно упала от тяжести непростительных поступков, и неизвестно, что нужно сотворить, чтобы наконец хотя бы поймать баланс.       — На этом всё, — Беркут закрыла книгу, потерев лицо ладонью и как-то болезненно поморщившись.       Все зрительницы тоже оказались вялыми. Немного погодя Аред поняла, что те вовсе невменяемые: они молча поднялись одна за другой и, точно муравьи, засеменили ровным строем на второй этаж, где находились сестринские покои. Борясь со странным туманом, застилающим сознание, Циссилия шла за ними в конце строя. Ноги казались неподъёмными столбами, тело будто окаменело, а по венам текла не кровь, а горячий свинец. Пошатнувшись, девушка оступилась и скатилась с лестницы, больно отшибив позвоночник. Раскрыв рот, она попыталась закричать, но только сиплый хрип вырвался из груди. Перед глазами потемнело. Отчаянно Цисса подняла руку, попытавшись привлечь внимание сестёр милосердия, только те безразлично шли своим маршрутом.       — Вот же кривоногая, — будто из-под воды раздался дребезжащий голос старухи Берты. Кряхтя, она наклонилась и грубо подхватила Циссилию под руки, поволочив вверх по лестнице.       — Спасибо… — еле слышно прошептала та, не открывая глаз.       — Всевышнего благодарить будешь, — недовольно отозвалась старая сестра милосердия, цокнув языком. Казалось, сладкая таблетка не смогла охватить Берту дурманящим туманом, и она вела себя так же равнодушно, никак не переменившись в настроении.       Сестра милосердия без особого труда затащила Циссилию в тёмную комнату, где на полу лежали тонкие матрацы и старые драные простыни. Старуха швырнула обессиленную Циссу в угол и затворила за нею дверь, тихо бормоча невнятные ругательства. Аред упала на жёсткий матрац и устало простонала: сейчас лежанка казалась ей самым мягким уютным местом. Рядом так же неподвижно будто окоченевшие лежали две маленькие санитарки, тихо похрапывая.       Улыбка тронула лицо Циссилии. Наконец-то всё кончено.       Болезненный глубокий сон охватил девушку, сжав её в удушающих объятиях. Она проваливалась всё глубже и глубже, отчаянно хватая ртом воздух, будто совсем скоро чёрная пустошь поглотит её и выдавит из тела всю душу без остатка. Неприятный липкий сон, от которого хотелось поскорее проснуться, никак не мог оторваться от Циссилии, и она тонула в вязком болоте. Яркие тяжёлые сновидения обрушивались одно за другим, пугая её, кружа голову, оставляя наедине со своими страхами. Они теснили Циссу со всех сторон, воздуха оставалось всё меньше, а кошмары только прибывали. Тысячи разъярённых последователей толкали её в землю, желая расправы над ней. Откуда-то из глубин слышался ужасающий гул, рёв тысячи проклятых грешников и смех, смех, смех… Заливистый гогот Всевышней. Её руки вмиг разорвали землю и потянулись за Циссилией. Тело девушки не слушалось её, медленно и неуклюже она пыталась отползти, но адепты вокруг не давали ей сбежать. Наконец руки Рондо впились в лодыжки Аред и Она утащила отступницу за собой. Циссилия свалилась в огромную яму, земля над нею схлопнулась сама собой. Немой крик слышался только в её голове, а падению этому не было конца…       Содрогнувшись всем телом, она наконец проснулась вся в горячем поту. Вокруг была всё та же комната санитарок с грязными матрацами. Две девочки сидели прижавшись друг к дружке и делили между собой ломоть хлеба с маслом. Голова раскалывалась. Усталая и напряжённая после сна Циссилия еле села, тут же схватившись за висок, в котором что-то больно стрельнуло.       Санитарки смотрели на неё большими взволнованными глазами, замерев на месте. За плотными чёрными шторами пробивалось полуденное солнце. Должно быть, Аред спала слишком долго — раскалывающаяся на две половины голова была прямым доказательством. Она выжидающе взглянула на санитарок, а те, в свою очередь, смотрели на неё и тоже чего-то ждали, замерев и скукожившись.       — Тебе вещи принесли, — буркнула одна, тут же вжав голову в плечи и спрятав взгляд в пол.       — В приёмный покой, — подтвердила вторая, бережно приобняв свою напуганную подругу.       Аред благодарно аккуратно кивнула и, расправив всю измятую после сна одежду, нетвёрдым шагом вышла в коридор. Сразу же жизнь лечебницы захлестнула её с головой: снующие из одной палаты в другую сёстры милосердия, прогуливающиеся больные, кто в марлевой повязке, кто с забинтованными конечностями. Она заметила стоящую в углу Трикс, внимательно читающую большой плакат о травах. Искалеченная девушка улыбнулась ей, и всё тот же странный огонёк азарта в её глазах недобро сверкнул. Циссилия отвернулась. Фраза Трикс о Карене тут же всплыла в её голове. Что-то неприятное и пугающее захлестнуло Циссу.       В приёмном покое попивал травяной настой уже не Алфорд, а тот самый дежурный, которого Цисса помнила ещё с детства. Он также по-особенному галантно кивнул ей головой, равнодушно уставившись обратно в старинную копию «Завета Вране». Такую старинную, что казалось будто маленькое дуновение ветра способно было разрушить её в труху. Циссилия не знала его имени, как, впрочем, все в лечебнице. Он был нем, появился у ворот лагеря однажды дождливой грязной ночью. Культ приютил его и обогрел, теперь в благодарность тот охранял таких же попавших в беду братьев.       Рядом с немым стоял Карен, прижимая к груди большую картонную коробку. Завидев подругу, он растерянно улыбнулся.       — Я принёс тебе всё, что нашёл, — интонация Карена выдавала то, что тот принёс не только разрешённые вещи Циссилии. Её сердце дрогнуло. Как было бы замечательно снова увидеть фотографию мамочки и украденные драгоценности.       Подумав об украшениях Карса Каравеллы, Аред нахмурила брови. Не хотелось возвращать их обратно хозяину, но, видно, придётся. Карен воспринял перемены в лице девушки как-то по-своему и сочувственно вздохнул:       — Мне очень жаль, что всё так вышло.       — Ничего, — вздохнула Цисса, забрав у друга коробку. Та оказалась совсем лёгкой — её основным содержимым была одежда. — Может, здесь мне и самое место.       Сожаление вместе с неясным желанием блуждало в эмоциях Карена. Немой мешал им обоим. Хоть он не умел говорить, но прекрасно конспектировал чужую речь. Циссилия задумчиво склонила голову с вопросом: «Это всё?». Парень нервно поправил клетчатый платок, несколько раз странно согнув пальцы возле запястья. Девушка не сразу смекнула, что Карен пытается сказать ей что-то на языке жестов. Жаль, она совсем не понимала, как можно переговариваться с помощью рук.       — Передай, пожалуйста, Берте сигареты. Она просила, — постучал он ладонью по коробке и поочерёдно подмигнул глазами. — Я буду скучать.       — Прощай, — сухо бросила Аред.       Неловкость и разочарование Карена будто разрезали нить их связи друг с другом, которая с годами только утончалась. Было ли вообще что-то, что смогло бы её снова укрепить? Циссе отчего-то было не всё равно. Старая, единственная дружба — приятные воспоминания. Хлипкий фундамент.       Она ушла обратно в коридор, только и услышав, как хлопнула входная дверь. Теперь стоило привыкать к новой жизни — жизни самого низшего персонала. Хотя бы здесь нет этой дотошной каждодневной мясорубки мозга, на том спасибо. Аред сполна нахлебалась жизни последователя.       Небрежно отложив коробку в свой угол, Циссилия зарылась поглубже, выискивая свои самые дорогие вещицы. Судорожно и нервно, будто она занималась чем-то противозаконным, Цисса перебирала одежду, рыскала по карманам, и, находя одну драгоценность за другой, прятала их в бюстгальтер. Если ей однажды удастся сбежать из-под крыла «Мадестов Рондо», то всё самое необходимое всегда будет при ней.       Огрызок фотографии лежал в манжете зимнего пальто Циссилии. Она ухмыльнулась: Карен проделал хорошую работу. Даже ничего не отдал Настоятелю. Порой девушка не могла понять, почему друг позволял себе некоторые вольности, но также был всецело предан культу. Увы, Карен оставался для неё закрытой на замок книгой.       Прикрыв глаза, Циссилия нежно приложилась губами к старой фотографии. Вся любовь, что всё ещё осталась в ней, всецело принадлежала образу матери — такому далёкому и незнакомому, но от этого не менее родному. Аред часто представляла, какой же была мама при жизни. Её воображение рисовало весёлую женщину с лёгким смехом и грациозной пританцовывающей походкой. Мама казалась такой беззаботной, что не верилось, будто та смогла попасться в ловушку культа. Поймал ли её бессердечный миссионер или она угодила к «Мадестам Рондо» сама? Циссе не приходилось об этом думать. В её мечтах культа не было.       Фантазии Циссилии прервал грубый голос старухи Берты. Девушка спешно сунула в рукав фотографию и перепуганная обернулась к ней.       — Ну, где моё курево? — нагло кашлянула сестра милосердия, застучав одутловатыми пальцами по дверному косяку.       Со дна коробки Циссилия достала алый запечатанный блок сигарет с названием на незнакомом ей языке и протянула старухе. Та довольно ухватила его и придирчиво оглянула, всхрапнув.       — Красные? — с подозрением сморщилась Берта, оглядела Аред с ног до головы, будто оценивая, и неохотно загнула пальцы возле запястья. — Ну? Знакомо?       — Карен, — кратко ответила Циссилия.       — Вечером пойдёшь помогать мне мыть больных, — приказным тоном бросила старуха так, будто возражать Циссе было запрещено. — А пока разнеси харчи больным. Сама поешь объедков с кухни.       Ухватившись за сигареты как за свою долгожданную добычу, Берта презрительно глянула на неё и ушла, должно быть, на перекур. С появлением ещё одной санитарки забот у старухи точно поубавилось.       Тело Циссилии по-прежнему требовало, просто кричало о том, что хочет отдыха. Сон на жестком скомканном матраце совсем не пошёл ей на пользу. Оттого опухшие ноги девушки двигались как две деревянные палки. Она вновь взялась за гремучую тележку с обедом, на сей раз поднимая её на третий этаж вместе с двумя девчонками-санитарками. Потрясающее картофельное пюре и говяжьи биточки пахли настолько умопомрачительно, что желудок Циссы сворачивался в узел, да и её напарницы тоже косо смотрели на обед важных пациентов, но только глотали слюни.       — Настоятель! — вдруг вскрикнула маленькая санитарка и выпустила тележку из рук, чтобы посильнее укутать лицо в платок. Циссилия вместе с напарницей еле удержали тележку, с грохотом поставив её перед входом в отделение.       В самом деле, на пороге вскоре появился Настоятель собственной персоной, задумчиво сложив руки за спиной. Его грустные глаза смотрели куда-то в пустоту, и Циссе показалось, будто тот снова постарел. Нашёптывая себе под нос: «Оказия, экая оказия», он прошёл мимо санитарок, не удостоив никого вниманием. Девочки, казалось, расстроились, Аред же с облегчением вздохнула. Ей больше не хотелось говорить с глазу на глаз с этим человеком. Слишком много лжи он преподнёс девушке, и больше её нет было сил выдерживать.       Накормить немногочисленных пациентов не составило труда. Юркие девчонки быстро расправились с первыми палатами, а Циссилии пришлось слушать недовольства знакомого узкоглазого мужчины о том, что Настоятель недостаточно его выслушал. И вообще, утренние мессы, по его мнению, — бред полнейший. Девушка только виновато развела руками, зло подумав о том, что этот лишь кажущийся больным пациент в край обнаглел.       В последней палате Карс Каравелла, приставив к левому моргающему глазу монокль вдумчиво читал «Завет Вране», скрестив ноги. Заприметив краем глаза знакомую девушку, он присвистнул и кивнул на дверь.       — Ваш Настоятель тот ещё шут, — расхохотался он, захлопнув книгу, — удивляюсь, как ваш паршивый культ до меня ещё никто не обчистил. Вы глупые и набожные до кончиков пальцев. А ведь глупость и набожность, по сути, одно и то же.       Циссилия хмыкнула.       — Не говори с уверенностью о том, о чём и понятия не имеешь. Тех, кто так думает, у нас сжигают, — отчеканила она, со стуком поставив тарелку на прикроватную тумбочку.       — Да уж? — с восторгом воскликнул Карс и ткнул пальцем в завет. — И какой у вас самый страшный грех? Чтобы разожгли самый яркий костёр и заполыхало на весь остров?       — Зачем тебе знать? — напряжённые нотки просочились в голосе Циссилии. — Я думала, Настоятель образумил тебя.       — Пытался, поверь. Но даже ваш главный не способен на такое. Я увидел его, теперь уверен в своём плане ещё больше. Поэтому прошу, миледи, скажи, что у вас есть самое страшное преступление?       Доверять такому человеку, как Карс Каравелла, была непростительная глупость. Однако он имел то, что было нужно Циссилии — свобода. И готов был поделиться ею за такую скромную плату, всего лишь за её помощь. О, как же Циссе хотелось верить, что Каравелла грезил разрушить культ в пух и прах! Злость и желание вскипало в её жилах при мысли об этом. Она жаждала мести, самой жестокой и праведной. Такой, чтобы сами Покровители преклонились перед людьми и их всесилием. Карс Каравелла был её личным мессией, посланным из греховного большого мира, и, растеряв всю уверенность в завтрашнем дне, она была готова на что угодно, только бы окончить историю с культом. Сил Циссилии больше не было.       — Да, пожалуй, я знаю.