Возвращённый

От мерного покачивания экипажа Николай, закутанный в крылатку и обмотанный под рубашкой тёплым пуховым платком, начинает погружаться в дрёму. До церквушки почти на окраине Петербурга, ехать около получаса, и хотя Гоголя мучает страх вновь оказаться в тёмном подвале, мысль о получении помощи придаёт ему сил. Действительно, как он мог забыть о том, что даровало ему утешение с детства? Набожная матушка перед его отъездом в Петербург трижды перекрестила его, протянула завернутую в носовой платок иконку и прошептала, чтоб не забывал сын о вечной поддержке. И теперь, переживая столько времени, путая сон и явь, Николай спешит в единственное место, которому доверяет по-прежнему, которое еще никогда его не предавало. Ведь даже тогда, когда на стены Диканьковской церквушки обрушили силы Зла, едва не убившие писателя, он выжил. Когда демон самой Преисподней, Вий, направил всю свою силу, Николай очнулся. И теперь он ждёт и надеется, что в этот раз помощь вновь будет ему оказана. Вот и знакомый крест выглядывает из-за поворота. Николай стучит по стенке экипажа, и кучер натягивает вожжи. Ветер подхватывает полы крылатки, когда Николай ступает на улицу. Узенькая тропинка ведёт прямо к деревянной двери маленькой часовни. Гоголь останавливается перед входом, трижды крестится, глядя на надвратную икону, и заходит внутрь. В церкви стоит полумрак. Сквозь небольшие оконца проникают солнечные лучи, пахнет ладаном. Николай оглядывается по сторонам, но в маленьком помещении не оказывается ни священника, ни даже прислужника. Можно и подождать, мелькает в голове мысль, и Николай, успокоенный, подходит к ближайшей иконе. Тревога, мучавшая его последние несколько дней, немного ослабляет тугой узел в груди. Самовнушение ли это, или действительно так действует святое место, но Николай наконец-то вдыхает полной грудью. Ему спокойно и легко дышать здесь, в душном тесном помещении, где стоит всего один канун для поминовения усопших. В голове мелькает мысль, что он не захватил из дома свечки, а сейчас в церкви никого нет и нет возможности приобрести её. Погруженный в раздумья Николай не сразу чувствует, как на его плечо опускается чья-то рука. И лишь спустя несколько секунд он вздрагивает и оборачивается. При виде стоящего позади человека Николай инстинктивно складывает три пальца вместе для крестного знамения — действительно, даже если ты Тёмный, сложно привыкнуть, что мёртвые так легко могут прийти к тебе. Перед ним стоит высокий, худой, закутанный в серый затасканный плащ человек. Из-под низко надвинутого на глаза капюшона сверкают серьезные серые глаза. Руки опущены вдоль тела, одна из них — кисть из плоти и крови, вторая — искусно вырезанная из дерева деревяшка. — Хома! — одними губами произносит Гоголь. Действительно, Брут, стоящий перед ним слегка наклоняет голову в знак приветствия. — Но как?.. — Тебе ли спрашивать об этом, Тёмный? «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам», Евангелие от Луки, глава одиннадцать, стих девятый. Ты пришел сюда за помощью, и получишь её. Но у тебя мало времени. Спрашивай. От строгого, сухого голоса Николай теряется, а присутствие рядом человека, которому горло перегрызли прямо на глазах, легче не становится. Холодные серые глаза экзорциста словно заглядывают ему в душу, видят насквозь. Николай сглатывает и, облизнув пересохшие губы, нерешительно начинает рассказывать: — Это началось примерно неделю назад. Я вижу… то ли сны, то ли видения. Я уже не осознаю, где сон, а где реальный мир. Везде я вижу Якова Петровича. Но он то добр ко мне, то словно сам не свой. Я не понимаю, что происходит, мне кажется, что я схожу с ума! Помоги мне, Хома, я запутался! Мне страшно, — последние слова Николай произносит шепотом и опускает голову, словно ожидая приговора. Брут стоит совсем рядом, но не слышно ни его дыхания, ни шелеста длинного плаща. Он словно за стеклом, за границей мира живых и мира мёртвых. Что это? Очередное видение или правда? Ведь мёртвые уже приходили к нему. Неужели это его дар способен на такие вещи? Кому теперь верить? — Ты правильно отправился в дом Божий. Только здесь ты узришь правду, которую не видишь, ибо пелена страха застилает твой взор. Слушай же, Тёмный. В том, что происходит, виновен только ты, потому что дар твой, несмотря на чистую твою душу, берет свое начало из Навьего мира. Ты умеешь перешагивать границу, и это не принесло бы никому вреда, но не так давно ты пришёл оттуда не один. Николай резко вскидывает голову и смотрит в жесткое лицо Хомы. — О ком ты говоришь? — одними губами произносит он, — как я могу… — Можешь, ибо сила твоя велика, хотя ты этого не осознаешь. «И от всякого, кому дано много, много и потребуется, и кому много вверено, с того больше взыщут.»Евангелие от Луки, глава двенадцать, стих сорок восемь. Твоё желание вернуть того, кого ты любишь, привело в этот мир то, чему здесь не место, — Брут неожиданно резко обрывает себя и замолкает. Николай чувствует перемену в голосе своего собеседника и вздрагивает. — Яков Петрович… — Тот, кого ты любишь… — повторяет Хома, — был мёртв. Твоё желание вернуть его исполнено. Но оттуда не возвращаются, Николай. А те, кто вернулся — изменились. Тот, кого ты зовешь Яковом Гуро, уже не совсем он. Это не человек. — То есть… Яков Петрович… Мёртв? — в ужасе произносит Гоголь. Дрожь охватывает его. Чувство первобытного ужаса, дремавшее до поры до времени, зашевелилось, подняло свою змеиную голову. Ты знал. Да, возможно, где-то глубоко внутри себя Николай это знал, подсознательно чувствовал угрозу, исходящую не от живого человека, а от существа, пришедшего, возможно, из самых глубин Ада. — Это древнее существо, вернувшее плоть и кровь Якова Гуро, обладающее его памятью и чувствами, вызванное на землю к тебе, Тёмный. Теперь он от тебя не отступится. — Ч-что… что мне д-делать? — сдавлено спрашивает Николай, чувствуя, как ноги словно свинцом наливаются. Страх охватывает его своими холодными руками, давит на грудь, вцепляется в горло, не давая дышать. — Он вызван тобой, значит, вы связаны. Только ты сможешь отправить его обратно. Тебе нужно провести обряд. Ты помнишь, как мы изгнали Вия? — понизив голос, спрашивает Брут. Николай судорожно роется в памяти, но от страха видит только обрывки воспоминаний. Мысли роятся в его голове, но ни одну не удаётся ухватить за хвост. — Тебе нужна книга. — Книга? — Та, в которой записаны ритуалы изгнания. Нужно найти эту книгу. — Но ведь… Она наверняка осталась в Диканьке! Если вообще не была уничтожена… Я не знаю, где её искать! — в панике Гоголь делает шаг к экзорцисту, словно тот может одним взмахом руки уничтожить всё зло, которое угрожает писателю. — У тебя нет выбора, — Брут склоняет голову набок, на испещрённом шрамами лице впервые появляется что-то, похожее на сочувствие. Николай кусает губы, в ужасе оглядывается по сторонам, инстинктивно ища защиты. Но теперь даже увешанные иконами стены кажутся ему такими тонкими, что от малейшего дуновения ветра тотчас же обрушатся ему на голову. Если вспомнить, что натворил Вий в маленькой церкви в Диканьке… Страшно себе представить, что может то, что приняло облик Якова Петровича… — Оно сильнее Вия, — словно читая мысли писателя, тихим голосом сообщает Брут, — и я не знаю, по силам ли тебе такое… Но только у тебя есть шанс. Не дай ему сбить тебя с истинного пути. С каждой попыткой сблизиться с тобой демон будет становиться сильнее. Ему нужен ты, твоё сердце, твоя душа. Если он завладеет тобой, ты… — экзорцист замолкает и качает головой, — ступай с Богом. — Подожди! Не уходи, не бросай меня с этим один на один! Умоляю! — Николай протягивает руки в надежде остановить повернувшегося к выходу Брута, но пальцы ощущают только воздух. Дверь церкви медленно открывается, и в луче заходящего солнца лицо экзорциста освещается нечеловеческим светом. — Прощай. — Нет! Нет, стой! — Николай бросается за ним к выходу, едва не забыв перекреститься. Брут уже возле экипажа, в котором приехал Николай. Гоголь бросается к нему, дверь кареты распахивается, и Брут садится в неё. Туда же запрыгивает и писатель. С хлопком дверь кареты закрывается за ними… — Приехали, барин! Николай вздрагивает и открывает глаза. Господи, неужели это опять был сон! В окне экипажа виднеется маленький золоченый крест. — Разворачивайся, — велит возчику Гоголь, — едем обратно. — Как же, барин? Вы ведь… — Я сказал, домой! — нервно приказывает Николай и бросает взгляд на церковь, теряющуюся в тени деревьев. Он получил ответ на свой вопрос… И снова мерное покачивание экипажа, только на душе стало еще тяжелее. К тревоге, мучавшей его по меньшей мере неделю, прибавляется тошнотворное чувство страха. Кажется, он попал в лабиринт, откуда нет выхода. Куда не сверни, везде тупик. И всё же, среди этого непроглядного мрака светит тонкий луч света. Книга! Но где её искать? Вернуться в Диканьку? Но где её там искать? Что, если она уничтожена? Нет, если Брут сказал, что она есть, значит, так оно и есть. Но встаёт второй вопрос: как провести ритуал? В прошлый раз это едва не стоило ему жизни. Вряд ли повезет во второй раз. И говоря о спасении жизни… Неужели тогда, когда петля сужалась на его шее, а ноги соскальзывали с колоды, его спасла Навья тварь в обличье Якова Петровича? Как теперь с этим жить? И всё же, многое становится ясным. Если они связаны, значит, демон чувствует, когда Николай попадает в беду, поэтому и явился в самую последнюю минуту, дабы произвести эффект. Правда, эпатаж входил в привычку и настоящего Гуро… От боли вновь сжимается сердце. Только те несколько благословенных минут, когда Николай вновь увидел Якова Петровича, когда он сам снимал петлю с его шеи, помогал спуститься на землю, развязывал руки — всё это было моментом настоящего, искреннего счастья. Теперь же Николай знает, что это было никакое не счастье. Его дар разбудил то, что нельзя было тревожить ни под каким видом. Значит, все эти видения или сны — все они дело рук поддельного Гуро, чудовища, который играет с его подсознанием, сбивает с толку, пугает, развращает. И теперь Николай должен с этим бороться. Но как? Ведь во всех этих видениях он ничего не мог сделать! Все эти сны оказались настолько реальны, что Николай до сих пор чувствует боль в поврежденной лодыжке и тяжесть кандалов на руках. Значит, при желании демон может сделать с ним всё, что захочет. Но, по словам того же Хомы, демону нужно не это. Если бы он действительно хотел убить Гоголя, не стал бы мешать казни. Или… От следующей мысли холодок пробегает по позвоночнику. Николая передергивает от ужасающей мысли, которая, скорее всего, будет правдой. Демон не убил его только потому, что хочет, как кошка с мышью, поиграть со своей жертвой, насладиться её страхом, отчаянием, завладеть её мыслями. Нужно, нужно найти эту книжку! Или попытаться связаться с Брутом, пусть он поможет! А что, если нет? Если он, Николай, остался со всем этим один на один? И никто, ни единая душа в мире не сможет ему помочь? Тогда уж сразу лучше покончить со всем этим одним махом. Но… Николай встряхивает головой, плотнее закутывается в крылатку. Нет. Если демону нужна его душа, то самоубийство — это самый простой способ отдать себя в его лапы. И словно в подтверждение этой мысли экипаж вдруг резко останавливается. Николай вздрагивает и выныривает из своих размышлений. — В чём дело? — спрашивает он, — почему остановились? Однако ответом ему служит тишина. За стенкой кареты, на козлах, разносится какой-то шум, возня, бормотание извозчика, потом, к ужасу Николая, его сдавленный крик. В следующую секунду в воздухе слышится свист кнута, лошади срываются с места и вихрем уносят экипаж по улицам Петербурга. Николай вцепляется в стены кареты, силясь не потерять равновесие, и одновременно кричит кучеру: — Что происходит? Остановись! Стой! Стой! Но кучер словно не слышит. Тогда Николай с трудом вцепляется ручку двери, нажимает на неё, чтобы выпрыгнуть на полном ходу, но та не поддаётся. Липкий страх охватывает Гоголя, он оглядывается по сторонам, в панике ищет хоть какой-нибудь выход. За окнами пролетают прохожие, фонарные столбы, дома, другие экипажи. Но лошади мчатся так быстро, что нельзя даже позвать на помощь. Николай закрывает глаза и шепчет про себя молитву. Кажется, в любую секунду либо лошади споткнутся и переломают себе ноги, или от экипажа отвалятся колеса, или он просто развалится на части от этой безумной гонки. Гоголь смотрит в мелькающий за окном пейзаж, но не успевает определить улицу, по которой едет, так как уже сворачивает на следующую. Кем бы ни был его извозчик, он явно не в первый раз участвует в столь безумной гонке. Наконец кони начинают сбавлять скорость. Николай приникает к окну и смотрит в темнеющее небо за окном. Уже вечер, а он совершенно в незнакомом месте, и его, похоже, похитили… Экипаж останавливается, но дверь по-прежнему не поддаётся усилиям Николая. Зато рядом слышится какой-то шорох, затем стук шагов, и дверца распахивается сама собой. Николай осторожно выглядывает на улицу и медленно ступает на дорогу. Прямо перед ним высится огромный особняк, в окнах не горит свет, кроме одного-единственного. Не успевает Николай подумать, что где-то это уже видел, как глаза ему резко закрывает повязка, а руки перехватывают чьи-то сильные пальцы, и его ведут прямо к дому. Как не силится Николай вывернуться или оттолкнуть своего похитителя, ему ничего не удаётся. Приходится послушно идти, совершенно не разбирая дороги. Однако тот, кто его ведет, делает это осторожно, и Гоголь поднимается по лестнице, ни разу не споткнувшись. Слышится звук отворяемой двери, Николая заводят внутрь и наконец сдергивают повязку. Моргая от яркого света, Николай вглядывается в полумрак коридора, из конца которого к нему идет человек с зажженной свечой в руке. Приблизившись, человек останавливается и слегка склоняет голову набок. Свет падает на худое лицо с острыми скулами и черными глазами. Яков Петрович Гуро собственной персоной кладёт ладонь на плечо Николая и с улыбкой произносит: — Ну, здравствуйте, Николай Васильевич! Признавайтесь: скучали по мне?