Возвращённый

Николай долго стоит между книжных стеллажей и смотрит на страшную находку. Откуда эта книга могла взяться в доме Гуро? Неужели сам Яков Петрович забрал ее после смерти Брута? Но с какой целью? Если боялся, что книгу могут использовать против него, то почему не уничтожил? Зачем нужно было прятать её здесь? Эти мысли крутятся в голове Николая остаток дня. Он прячет книгу в прежнем тайнике и выходит из библиотеки, полный сомнений и замешательства. За ужином Яков Петрович замечает непривычное поведение писателя. — Яхонтовый мой, здоров ли ты? Николай вздрагивает от неожиданного вопроса и не сразу находит что ответить. Нервно отводит взгляд, теребит пальцами пуговицу на жилете, наконец неуверенно произносит: — Нет, я здоров. Гуро этим ответом явно неудовлетворен, но с расспросами не пристает. Николаю кусок в горло не лезет, он делает глоток вина и заходится в кашле. Яков Петрович неслышно поднимается со своего места, пересекает расстояние, разделяющее их, подходит к писателю и неожиданно для Гоголя встает перед ним на колени: — Что тебя беспокоит, мой дорогой? Я могу развеять все тревоги, только попроси. Но Николай только качает головой и закрывает лицо руками, чтобы Яков Петрович не заметил его пылающих краской стыда щёк. Тёплые ладони Гуро скользят по коленям Николая, касаются кромки брюк, поднимаются выше. Николай никак не реагирует на ласку, замерев на одном месте и не находя выхода из той ситуации, в которой вдруг оказался. В памяти встаёт разговор с призраком Хомы Брута: — Ты умеешь перешагивать границу, и это не принесло бы никому вреда, но не так давно ты пришёл оттуда не один. Твоё желание вернуть того, кого ты любишь, привело в этот мир то, чему здесь не место. Это древнее существо, вернувшее плоть и кровь Якова Гуро, обладающее его памятью и чувствами, вызванное на землю к тебе, Тёмный. Теперь он от тебя не отступится. Он вызван тобой, значит, вы связаны. Только ты сможешь отправить его обратно. Тебе нужно провести обряд. Не дай ему сбить тебя с истинного пути. С каждой попыткой сблизиться с тобой демон будет становиться сильнее. Ему нужен ты, твоё сердце, твоя душа. Всё, как говорил экзорцист. Все его предупреждения сбылись, Николай полностью во власти того существа, которого вызволил при помощи своего дара. Но Яков Петрович, кем бы он ни был, до сих пор не сделал ничего дьявольски злого. Так стоит ли сейчас переживать? Этот вопрос беспокоит писателя, и он под совершенно глупым предлогом головной боли уходит к себе. Гуро мог развеять любую боль, в этом Николай убедился, но сейчас Гоголь просит оставить его ненадолго. Яков Петрович не давит и беспрепятственно позволяет ему уйти. Чувствуя себя предателем, Николай долго сидит на кровати, забравшись на нее с ногами, и безотчетно вертит в руках подобранный с пола карандаш. Всё шло своим чередом, он свыкся с тем, что живет в доме Гуро, но теперь, увидев эту книгу, будь она неладна… Что же делать? От волнения Николай так сильно сжимает в руке карандаш, что тот ломается прямо у него в ладони. Гоголь вздрагивает, с недоумением рассматривает две половинки и откладывает его в сторону. Ну откуда у Гуро взялась эта книга? Зачем она ему вообще сдалась? Почему Николай нашел ее, ведь до этого всё было хорошо? И в голову, как назло, лезут предательские мысли. Воспоминания о разговоре в церкви, в тот же самый день его похитят прямо в экипаже и доставят к дому к Гуро. Кстати, скорее всего это был именно Яков Петрович. Сомнительно, что на него могут работать люди. Хотя, кто его знает… Николай поднимается с кровати и несколько раз проходится по комнате. Мысли о том, что всё это время книга с ритуалами была совсем рядом, не даёт ему покоя. И в то же время Николаю кажется, что нашел он ее не случайно. Но убить Якова Петровича?! После всего, что между ними произошло?! Ведь сейчас он совершенно не боится Якова Петровича. Он больше не угрожает и не мучает его, наоборот, показывает то, что самостоятельно Николай никогда в своей жизни не увидел бы. Ах, черт с ней! Теперь он уже не такой неуверенный и сомневающийся в себе юнец, каким был совсем недавно. Яков Петрович, явно при участии темных сил, смог развить в нем уверенность в себе и своих способностях. И он, Николай, будет последней сволочью, если вонзит нож в спину человеку, который его любит! Всё бы хорошо, да вот только Гуро не человек. Гоголь прикусывает нижнюю губу, запускает пальцы в волосы и прикрывает глаза. Теперь со всем этим придется жить. Мысли не дадут ему покоя. Тогда есть два варианта. Первый, самый простой, хотя несколько сомнительный в плане морали. Нужно просто уничтожить книгу с ритуалами. Благо, опыт в сожжении у него есть. А потом надеяться, что Яков Петрович не вспомнит про неё. Второй вариант оказывается честнее, но отдающий неким безумием. Нужно просто всё рассказать Гуро. Как есть. Поделиться своими переживаниями и страхами, попросить помощи. Вряд ли Яков Петрович сейчас станет от него что-то скрывать. Да, именно этот последний вариант нравится Николаю. Хватит с них обоих тайн, пора бы уже научиться доверию, пусть это и непросто. Николай с облегчением опускается на край кровати и глубоко вздыхает. Вот теперь всё чудесно. Яков Петрович наверняка у себя в кабинете, думается писателю. После ужина он обычно уходит к себе в спальню. Последнюю неделю именно Николай приходит к нему на ночь. Самому Гуро явно нравится эта смена ролей. Он позволяет своему юному протеже самому проявлять инициативу. Николай чувствует, что время, когда он краснел от любого оценивающего взгляда в свою сторону, прошло. Ему даже стало нравиться украдкой касаться руки Гуро во время прогулки, за обедом словно случайно касаться его колена, а вечерами имеющий привычку читать при свете камина Яков Петрович имеет удовольствие лицезреть на пороге своей спальни смущенного Николая, но тем не менее, настроенного весьма решительно. Вот и сейчас, собравшись с мыслями, Николай направляется в комнату Якова Петровича. Возле его двери он привычно останавливается, чтобы постучаться, но видит, что дверь слегка приоткрыта. Тогда, стараясь не шуметь, Николай заглядывает в узкую щель и на несколько секунд забывает, как дышать. Он видит Гуро, непривычно мрачного, склоняющегося над своим письменным столом, на котором стоят несколько пузырьков, наполненных жидкостями разного цвета, и открытую бутылку вина. Яков Петрович тщательно отмеряет в специальном стакане количество каждой жидкости — зеленой, голубой и красной, смешивает и получившуюся смесь добавляет в бутылку вина, после чего из этой же бутылки наполняет бокал. В груди Николая всё холодеет — каждый раз, когда он приходит вечером в спальню Гуро, тот даёт ему выпить. На вкус просто очень хорошее вино, для храбрости, как всегда комментирует Яков Петрович. Это что же получается, всё это время он травит его? Николай встряхивает головой. Нет, глупость какая-то. Если бы это был яд, то ему после первого же бокала стало плохо. Тогда что это может быть? И почему Яков Петрович ничего об этом не говорил ему? Потому что об этом не стоит знать, шепчет в голове знакомый язвительный голос. Гоголь прикрывает глаза на мгновение, силясь избавиться от этих мыслей, после чего стучится в дверь. — Проходи, яхонтовый мой, — отвечает Яков Петрович. Николай переступает порог и видит, что на столе Гуро стоит только бокал вина. Все пузырьки исчезают за те несколько секунд, что Николай не смотрит. Неуверенно и осторожно писатель подходит к Гуро и останавливается на небольшом расстоянии от него. Яков Петрович проводит пальцами по бледному лицу юноши и с беспокойством спрашивает: — Всё в порядке? «Нет!» — отчаянно кричит в своих собственных мыслях Гоголь, но вслух отвечает так, как должно: — Просто немного устал. Гуро пристально вглядывается в его лицо, а Николай изо всех сил старается не встретиться с ним взглядом. Получается плохо. — Ты ничего не хочешь мне рассказать? — тихо спрашивает Яков Петрович. — Нет, — Николай качает головой. Гуро несколько секунд выдерживает паузу в надежде, что тот передумает, но Николай явно не собирается делиться своими мыслями. Тогда Яков Петрович протягивает ему бокал: — Это придаст тебе сил и улучшит настроение. Николай обхватывает пальцами тонкую ножку бокала и медленно подносит его к губам. А в голове, словно птица в силках, бьётся одна мысль: «Что же такое я пью?» Гоголь опускает стакан на стол, так и не сделав глотка, после чего улыбается Гуро обезоруживающе честно: — Какие планы на завтра? Яков Петрович, следивший за каждым его движением, отвечает спокойно: — Как ты сам хочешь, голубчик. Хочешь к морю или на верховую прогулку? Ощущение, что его попросту забалтывают, не проходит, и Николай решается спросить напрямую: — Я хочу в город. Можно? Ни одна черточка на лице Якова Петровича не выдает его мыслей. — А ты так хочешь? — Очень, — признается Николай, — уже почти месяц прошел, как я живу у вас. — Яхонтовый мой, но ведь ты же не заперт в четырех стенах, — напоминает Яков Петрович. — Не заперт, — соглашается Николай, — но я и не свободен. — Хорошо, — после небольшого молчания соглашается Гуро, — как пожелаешь. Николаю кажется, что он ослышался. Серьезно? Он действительно за столько времени сможет покинуть особняк?! Яков Петрович аккуратно берет его за руку и ведет за собой в постель. Николай забирается на дальнюю сторону возле стены, отбрасывает одеяло, и едва Гуро ложится рядом, обнимает его за шею и притягивает к себе. — Неужели проснулся аппетит? — с усмешкой спрашивает Яков Петрович, но Николай вместо ответа целует его в губы с непривычной для него настойчивостью. Гуро откидывается спиной на подушки, позволяя Николаю усесться ему на бедра, и придерживает его за талию. Николай же, словно сам не свой, отстраняется от его губ и целует линию челюсти, шею, расстегивает воротник рубашки и целует ключицы. Тонкие пальцы проворно лезут под рубашку, задирают ее вверх. Яков Петрович стягивает ее через голову, но словно изголодавшийся юноша уже расстегивает пояс его брюк. Любой другой бы на месте Гуро просто закрыл бы глаза и позволил делать любовнику всё, что тот хочет. Но Яков Петрович мягко обхватывает сильными пальцами тонкие запястья Николая, подтягивает его к себе и заглядывает в прозрачные глаза: — Что с тобой, яхонтовый? Это на тебя не похоже. — А вы имеете что-то против? — выдыхает в ответ юноша. Яков Петрович усмехается краем губ, вдруг резко сбрасывает Николая в сторону, подминает под себя и слегка встряхивает за плечи: — Кто вы, сударь, и что вы сделали с Николаем Васильевичем? Николай негромко смеется, жмурясь и прижимаясь к груди Гуро. Однако Яков Петрович не намерен отказываться от неожиданного подозрения. — Ну, а теперь давай начистоту. Я вовсе не против, но это действительно на тебя непохоже. В глазах Гоголя гаснет доселе яркий огонёк. Лицо вдруг становится застывшим, между бровями залегает складка, губы сжимаются в тонкую полоску. — Это вы не хотите мне кое-что рассказать? — тихо спрашивает он. Изменение в его поведении так неожиданно, что Гуро садится на постели и пристально вглядывается в лицо писателя: — О чём же? — О том, что вы подливаете в вино, которое я пью! — выпаливает Гоголь на одном дыхании. По лицу Якова Петровича пробегает тень, но только на пару секунд. — Голубчик, неужели ты думаешь, что я пытаюсь тебя отравить? — Я видел, что вы вливаете что-то в вино! Не надо мне лгать! — немного резче, чем хочется, отвечает писатель. Яков Петрович вздыхает и поднимается из кровати. — Иди со мной, — мягко приглашает он. Николай, нахмурившись, следует за ним. Подойдя к письменному столу, Гуро проводит над ним ладонью. На столе появляются уже знакомые Гоголю пузырьки. — Что же, по-твоему, я могу подмешивать в вино? — мягко спрашивает Яков Петрович, — посмотри внимательно на эти сосуды. Не заметил ли ты, что в последнее время твой сон стал крепче, а кошмары больше не мучают? Что настроение твое улучшилось, и грустные мысли становятся редкими гостями в твоей голове? Вот это, — Гуро берет пузырёк со светло-зеленой жидкостью, — настой, улучшающий сон. А этот, голубого цвета, избавляет от грусти. Я никогда не сделаю ничего, что может повредить тебе, Николай. Неужели за всё это время ты так этого и не понял? Николай замирает, вглядываясь в содержимое пузырьков. — А почему это нужно было делать в тайне от меня? — Нет никакой тайны, яхонтовый мой. Ты спросил меня, я тебе ответил. А то, что не сказал об этом раньше… Решил, что пока не стоит. Я надеялся, что ты заметишь улучшение своего самочувствия. Николай прикусил губу и отвернулся от стола. На щеках вспыхнул румянец. Как он только посмел обвинить Гуро в таком! Забота проявляется в каждом жесте Якова Петровича, а тут такая сцена! Но… Уже знакомый голосок в голове мягко произнес: «Но Яков Петрович добавлял в вино три жидкости. Что было в третьем пузырьке?» Гуро мягко приобнимает его за плечи: — Если у тебя остались вопросы… — Нет, нет. Простите меня, Яков Петрович, это было несправедливо… — Ты имеешь полное право знать, — возражает Гуро, — пойдем в постель? Николай кивает и возвращается к кровати. Яков Петрович ласково проводит ладонью по его волосам, и в тот же миг писатель погружается в сон. Гуро укладывает его поудобнее, укрывает одеялом и поправляет подушку. После чего возвращается к столу и берет в руки тот самый третий пузырек, жидкость в котором оказывается ярко-красного цвета. В черных глазах на несколько секунд мелькает кровавый отблеск. Иногда лучше не знать всего. Рассказать о малом, утаив главное. Правда не всегда приносит благо.