Возвращённый

На следующий день Николай просыпается с гудящей головой. Он видел что-то во сне, но никак не может вспомнить, что же именно. Однако это ощущение не даёт ему покоя весь день. Яков Петрович оказывается еще более нежен и внимателен, чем всегда. На жалобу, что у Николая болит голова, Гуро тут же заваривает «особенный» чай с мятой и какими-то травами, после которого боль и правда уходит. Но мысль о том, что он забыл что-то очень важное, беспокоит всё сильнее. В надежде освободиться от тревоги Николай идёт к морю через дверь, которую предусмотрительно открывает для него Яков Петрович. На вопрос, не хочет ли Гоголь взять с собой и его самого, Николай только задумчиво пожимает плечами. — Не буду мешать, — мягко улыбается Яков Петрович, — смотри только, мой дорогой, не уплывай слишком далеко от берега. — Я уверен, что вы в любой момент сможете прийти ко мне на помощь, — отвечает Николай. — И всё же не стоит рисковать, — предупреждает его Гуро. Николай, в общем-то, и не собирается ставить свою жизнь под угрозу. Сначала он просто сидит на берегу, зарываясь босыми ногами в мокрый песок, а потом, раздевшись, медленно идет в воду. Абсолютно пустынный берег, бескрайнее стальное море, шум волн — всё это действительно помогает Николаю отвлечься от всего. Наплававшись вволю, Гоголь возвращается к берегу. Экономя силы, он плывет на спине. Здесь почему-то никогда не бывает солнца, всегда облачность. Но когда Николай, полностью отдавшись волне, которая несёт его к берегу, закрывает глаза, ослепительный свет проникает под сомкнутые веки. Вздрагивая, Гоголь резко распахивает глаза и на несколько секунд застывает. Недалеко от него, прямо по волнам, идёт явно человеческая фигура. Она еще довольно далеко, но Николай замечает серый потрёпанный плащ и неестественно-угловатые движения левой руки. — Брут… — беззвучно произносит одними губами Николай, в тот же миг невесть откуда взявшаяся огромная волна накрывает фигуру экзорциста, а самого писателя с чудовищной скоростью выталкивает на песок. Кашляя от попавшей в рот соленой воды, Николай с ужасом оглядывает ставшее вновь спокойным море, однако больше никаких признаков появления странствующего богослова не видит. «Неужели померещилось?» — вспыхивает в голове мысль, но Николай тут же её отгоняет. С чего бы Хоме Бруту появляться сейчас? Да еще в море? Вздрагивая всем телом, Николай поднимается на ноги и медленно бредет к стоящей прямо на берегу двери, открывает ее и оказывается в коридоре дома Якова Петровича. Его немного трясёт, а сердце то и дело сжимается от неприятного предчувствия. — Яков Петрович? — неуверенно зовёт Николай единственного человека, который может развеять все страхи. Однако Гуро нигде не видно, и Николаю приходится обойти весь дом, прежде чем они сталкиваются буквально нос к носу: Николай, едва свернув с лестничного пролёта, и Яков Петрович, закрывающий за собой дверь на втором этаже. — Что случилось? — немного резко вырывается у хозяина дома, когда Николай, извинившись, делает шаг назад. Гоголь вздрагивает от такого холодного тона, от которого уже успел отвыкнуть, но еще более от внешности Гуро. Яков Петрович выглядит… неважно. Смуглая его кожа теперь выглядит болезненно-бледной, под впавшими черными глазами темные круги, скулы очерчены сильнее прежнего, губы сухие и потрескавшиеся. — Яков Петрович, что с вами? — собственные переживания сразу улетучиваются, когда Николай как следует оглядывает Гуро. Яков Петрович чуть хмурится, словно в этот момент сдерживает приступ мучительной боли, но всё же выдавливает из себя некое подобие улыбки. — Прости, яхонтовый мой. Был занят собственными мыслями и не ожидал тебя увидеть прямо сейчас. Что-то произошло? Ты вернулся так скоро. — Нет, — Николай качает головой, решив, что рассказывать о случившемся сейчас, когда Гуро в таком состоянии, совершенно не к чему, — Вы… — Я в полном порядке, — откровенно лжёт Яков Петрович и ласково проводит ладонью по щеке юноши, — подожди меня внизу, я сейчас спущусь. Николай не решается спорить или расспрашивать ему, поэтому послушно спускается на первый этаж в гостиную, садится в большое кресло возле камина и ждет появления хозяина дома. Однако Гуро не приходит ни спустя десять минут, ни тридцать. Это так на него не похоже, что Николай начинает всерьёз беспокоиться. — Яков Петрович! — снова зовет Гоголь, высунувшись в лестничный пролет и задрав голову, — вы скоро? На ответ он особо не рассчитывает, но к удивлению, до него доносится: — Буквально минуту, голубчик, и я буду внизу. Яков Петрович действительно спускается вниз. Николай пытливо оглядывает его, но к собственному удивлению, больше не замечает прежних признаков недомогания. Яков Петрович выглядит как всегда хорошо. — Хочешь чаю? — предлагает он, опустившись в соседнее кресло и ласково улыбнувшись. Николай кивает, но думает по-прежнему о том, что произошло. За всё время, пока он живет — именно живёт — с Гуро, у них не случалось ничего, что могло выходить за рамки привычного уклада. Коротко говоря, не случилось никаких неприятностей или же неожиданностей. Но сегодня… Появление Хомы Брута и странное недомогание Якова Петровича… Не могут ли быть связаны между собой эти два случая? И если связь есть, то что будет дальше? Гуро, судя по всему, чувствует, что Николай чем-то встревожен. Их кресла стоят рядом друг с другом, поэтому он слегка наклоняется и касается руки Николая, лежащей на подлокотнике. — Яхонтовый мой, ты сегодня не в настроении? Николай только качает головой и в ответ накрывает пальца Гуро своей ладонью. — Всё хорошо, — лжёт он с той же легкостью, что и Яков Петрович некоторое время назад. Яков Петрович предлагает выпить чаю, и следующие полчаса оба не сговариваясь, играют друг с другом в игру под названием: «я вижу, что что-то не так, но делаю вид, будто бы всё чудесно». У Гуро опыта застольного лицемерия оказывается невероятно огромным, так что Николаю вскоре приходится занять оборонительную позицию. — Я вижу, тебе становится скучно, голубчик? — заботливо интересуется Яков Петрович. Николай пожимает плечами, собственно, именно сегодня на скуку ему жаловаться совершенно не приходится. — Можем съездить покататься верхом. Тебе понравилось в прошлый раз? — Нет, — честно признается писатель. — Ну тогда нужно это исправить, — губы Якова Петровича искривляет змеиная улыбка, и он резко поднимается на ноги. — Что, сейчас? — удивленно спрашивает Николай, но Гуро уже устремляется в свою комнату, с лестницы доносится его голос: — Я положу тебе одежду на кровать, яхонтовый. Николай, смущенный и взволнованный неожиданной переменой в настроении Якова Петровича, следует за ним не сразу. В его комнате действительно обнаруживается сложенная стопка одежды для верховой езды, а возле кровати стоят новые сапоги. Цвет одежды темных оттенков, так что Николай чувствует себя в обновках более-менее сносно. — Замечательно выглядишь, мой хороший, — с порога замечает Гуро, — идем. Вдвоем они проходят по коридору к двери, ведущей куда только душа пожелает. На этот раз Николай обнаруживает за ней большое поле. Возле самой двери уже пасутся знакомые ему лошади — вороной красавец Якова Петровича и пегая кобыла, терпеливая и добродушная. Николай гладит длинную конскую морду, улыбается, когда мягкие губы щекочут его ладонь. — Вы ей явно приглянулись, — с высоты своего скакуна замечает Гуро. Николай улыбается, продолжая почесывать теплый лошадиный нос. — Так ты в седле лучше держаться не научишься, — фыркает Яков Петрович, — а не поменяться ли нам лошадьми? — Что? Я — на вашем Вороне? Вам совсем не жалко мою шею? — картинно возмущается Николай. Яков Петрович негромко смеется: — Садись. Сегодня попробуем галоп. Следующие два часа превращаются для Николая в весьма серьезную перспективу сломать себе что-нибудь. Однако всё заканчивается парой синяков, чему весьма доволен Яков Петрович. — Сегодня уже лучше, яхонтовый. Надо бы выбираться на прогулку почаще. Скатившись, по другому не скажешь, со спины коня, Николай медленно бредет в сторону двери. Хочется помыться и рухнуть в постель, так сильно ноет каждая косточка. Яков Петрович проходит мимо с таким победоносным видом, что Николаю становится слегка завидно. Для Гуро это всего лишь увлекательная прогулка, он сидит в седле почти с самого детства. Николай наконец-то добирается до собственной спальни, с оханьем опускается на постель… … И проваливается в темноту. Мрак вокруг настолько непроглядный, что первая мысль — уж не ослеп ли он? Однако где-то мелькает крохотный огонёк, и Николай на пробу делает шаг вперед. Под ногами чувствуется что-то твёрдое. «По крайней мере, не гроб» — облегченно проносится в голове мысль, и Гоголь идёт дальше. Совсем скоро крохотная искорка впереди вырастает в тонкую полоску света из-под двери. Николай осторожно заглядывает в щелку и замирает. Перед ним незнакомая комната, больше похожая на подземелье. Высокий потолок, стены отделаны камнем, словно в склепе. С потолка на толстой цепи подвешена люстра со множеством зажженных свечей. Но прямо перед Николаем стоит каменный стол. В обоих концах стола вбит железный крюк, к которому прикручены металлические кандалы. Николай медленно отворяет дверь и осторожно заглядывает в страшную комнату. В ней никого нет, но судя ярко горящим свечам, пустует она недолго. На пыточную помещение не похоже. А вот стол до ужаса напоминает жертвенный алтарь, на нём Николай обнаруживает нож с искривленным лезвием. «Час от часу не легче!» — мелькает в голове, и Николай с ужасом отшатывается от страшной находки. — Лучше увидеть это в видении, чем в реальности, — раздается позади. Писатель вздрагивает и резко поворачивается. Перед ним стоит, скрестив руки на груди, странствующий богослов и экзорцист. — Ты?! — Это, что тебя ждет, если ты не выберешься из дома, — мрачно подтверждает Брут. — Но зачем Якову Петровичу приносить меня в жертву? — с трудом разлепив пересохшие губы, спрашивает Николай. — Я уже говорил тебе, что нужно этому существу. — Но я думал… — начинает Николай, но тут же заливается краской стыда. Желание обладать он до сих пор принимал в буквальном смысле. Но сейчас значение этих слов кажется куда глубже. — Ты нашел книгу, которая поможет тебе все закончить. Но он тоже знает, где она, — напоминает Брут. — Кстати, об этом, — нахмуривается Николай, — как она могла оказаться в доме Якова Петровича? Экзорцист резким движением отбрасывает назад упавшую на глаза прядь волос. — Чтобы она не попала в твои руки. — А не легче ли её в таком случае уничтожить? — Он не может. Перед тем, как я забрал её, книгу отвозили на Святую землю. — Но при этом Яков Петрович смог взять её в руки? — с удивлением спрашивает Гоголь. Хома Брут язвительно хмыкает: — Он мог заставить любого человека подобрать её и отвезти к нему в дом. Но ты не о том думаешь, Тёмный. Оглянись по сторонам, полюбуйся. И ответь мне — желаешь ли ты закончить свою жизнь здесь? Николай с содроганием оглядывает мрачное помещение, задерживается взглядом на жертвенном алтаре. — Нет, — очень тихо отвечает он. Путь ведь только один? Брут медленно делает шаг вперед, но окружающее пространство в глазах Николая подергивается и делает резкий кульбит. С гулким стуком писатель падает на пол возле своей кровати. Сердце в груди колотится так, что норовит вот-вот протаранить ребра. Голос экзорциста по-прежнему звучит у него в голове, словно Хома Брут стоит рядом. Его немного мутит, но Николай с трудом поднимается на ноги и крепко стискивает голову ладонями. А что, если эта страшная комната находится в этом доме, в подвале? Что, если перед тем, как совершить непоправимое, попытаться убедиться, правда ли это? Николай долго сидит, собираясь с мыслями и обдумывая всё, что происходило с ним за всё время, как он вернулся в Петербург. Картина получалась совсем безрадостная. — И тем не менее, — вслух произносит Николай, поднимаясь на ноги, — попытаться стоит… В конце концов, что я теряю? Если такова моя судьба… Впервые он не ощущает в сердце никакого страха. Понимание собственной правоты поддерживает Николая и придает уверенности. Внешне он остается невозмутимым, даже когда Яков Петрович зовёт его ужинать, а после приглашает провести ночь в его спальне. С последним до настоящего дня не возникало никаких трудностей, поскольку Николай сам хотел этого. Но сейчас, при одном только воспоминании об алтаре, ложиться в постель Якова Петровича кажется самоубийством. «Глупости!» — сам себе отвечает на не заданный вопрос Николай, — «не станет же Яков Петрович убивать меня в своей спальне. Хотя, сочетание белоснежных простыней и алой крови может усладить его взор.» При этой мысли он не сдерживается и нервно смеется. Оказывается, есть еще один выход, самый подходящий в его случае — сумасшествие. «А может, я уже давным-давно сошёл с ума, и всё, что видел — это только галлюцинации?»