Возвращённый

Бледной тенью скользнув в комнату Гуро, Николай останавливается возле постели и оглядывает спальню. Самого Якова Петровича в комнате нет, зато на письменном столе лежат несколько свитков и уже знакомых Николаю пузырьков. Он нерешительно подходит к столу и берет в руки в руки сосуд с кроваво-красной жидкостью. Помнится, именно об этом пузырьке он так и не узнал. Что же это? Тихий звук шагов, приближающихся к спальне, заставляет Николая быстро поставить его на стол и вернуться к кровати. Спустя мгновение Яков Петрович заходит в комнату и взгляд его первым делом устремляется на стол, и только потом на Николая. Гоголь выдавливает из себя кривоватую улыбку, но к счастью, мысли Якова Петровича занимает что-то другое, именно поэтому он, прекрасно чувствующий любую фальшь, оставляет без внимания поведение Николая. — Ты всё-таки пришел, — улыбаясь, замечает Гуро, приблизившись к Николаю и ласково проведя кончиками пальцев по его щеке, — тебе нездоровиться, яхонтовый мой? Совсем бледный, и кожа холодная. Николай нервно сглатывает, прикрывает глаза, чтобы не выдать собственных страхов. В голове бьётся только одна мысль — как бы Гуро не узнал, что творится у него на душе. — Ложись скорее в постель. Николаю остаётся только подчиниться. Он натягивает одеяло, чуть ли не укрываясь им с головой. Гуро тем временем раздевается и ложится рядом, притягивает замершего, словно кролик перед удавом, писателя к себе. — Отдохни, мой хороший. Хочешь, я сделаю так, чтобы тебе приснилось что-нибудь хорошее? Можешь даже заказать, — с тщательно скрываемой тревогой предлагает Яков Петрович. Николай пожимает плечами, а сам судорожно пытается сдержать нервную дрожь во всём теле. Близость Гуро кажется ему же не такой уж и безопасной. — На ваш вкус, — наконец выдавливает он. — Хорошо, голубчик. Тогда закрывай глаза. Николаю не приходится повторять дважды. Он чувствует, как Яков Петрович приподнимается на локте и осторожно целует его в лоб. От этого нежного прикосновения по всему телу сразу же словно струится тепло, а сознание подергивается сонной дымкой. Николай крепко спит.

***

*** Тихо-тихо, стараясь дышать через раз, Николай спускается по темной лестнице, ведущей в подвал. В руке у него маленький подсвечник с одной свечой, разрезающей огоньком сгущающуюся вокруг темноту. Николай слишком хорошо помнит подвал, ведь именно в нём пришлось провести столько неприятных часов, прежде чем их отношения с Гуро приняли более-менее жизнеспособный вид. И всё же он не идёт ни в какое сравнение с тем помещением из сна, которое больше напоминает подземные ходы в особняке Данишевских. Тот же стол-алтарь, тот же ритуальный нож, только Лиза использовала его для того, чтобы перерезать горло Оксане, а этот нож — для вырезания сердец. Николая передёргивает. И вечно ведь его забрасывает в какие-то ужасы! Другим людям снятся вполне мирные сны, иногда совершенно невменяемая свистопляска, от которой утром болит голова, но всё это пустяки по сравнению с тем, что снится на протяжении всей жизни Тёмного. В подвале прохладно и сыро. От единственной свечки по стенам пляшут причудливые тени, словно черти в аду. Николаю становится не по себе. Он и сам не знает, что пугает его сильнее — обнаружить, что то помещение действительно существует, или быть пойманным Гуро, который неожиданно прямо с утра сообщает, что ему нужно уехать на несколько часов. С раздраженным писком из-под ног выскакивает крыса и юркает в какую-то щель в стене. Николай нервно сглатывает, на несколько мгновений останавливается и ждет, ждет, когда сердце немного успокоится. Он напряжен до предела, весь превратившись в слух, надеясь, что его вылазка сюда останется незамеченной, а сам он так и не найдет то, ради чего спускается вниз. Грызущие душу сомнения не дают полностью отрешиться от терзающих его мыслей. Подсознательно Николай знает, что Гуро — именно тот, кого следует опасаться. Но все его действия в последнее время отражают только непрекращаемую заботу о нём, о Николае. Маленький зверек сомнения с острыми зубками и когтями всё больнее вгрызается в сердце. Что он сделает, если всё же обнаружит эту страшную находку? Как ему поступить в таком случае? Всё ниже и ниже спускается Николай, но всё больше ему начинает казаться, что в первый раз спуск не был таким большим. Словно бы дом сам подстраивается под своих жильцов, изменяет помещения и обстановку. Наконец, подняв свечу чуть выше, Николай вглядывается в сгущающийся вокруг него мрак и замечает внизу последние ступеньки. Неужели он наконец спустился вниз? Не поздно ли еще повернуть назад? Тёмный останавливается. Сердце, только начавшее успокаиваться, начинает колотиться с удвоенной силой, а невольная дрожь, начавшаяся с рук, переходит на всё тело. Николаю кажется, что сам воздух в подземелье начинает словно густеть, а лёгкие начинает жечь. Николай облизывает пересохшие губы и с усилием спускается до самого низа, после чего прижимается спиной к стене и на несколько секунд закрывает глаза. Ноги предательски дрожат, а в голове бьётся предательская мысль: «А может, не стоит?» Николай уверен, что если он сейчас скажет в темноту имя Якова, тот немедленно появится. Но что случится дальше, как Гуро отнесется к его вояжу, писатель не знает. Если честно, ему даже думать об этом страшно. Но делать что-то всё равно нужно. Или развернуться, подняться наверх, к свету, или же осмотреться. Николай собирается с силами и медленно поднимает руку со свечой высоко над головой. Маленькая свечка мигает от едва ощутимых дуновений сквозняка. Стоп, сквозняка в подвале? Гоголь оглядывается и замирает. Прямо перед ним почти круглая каменная площадка, окруженная стеной. И в этих стенах две двери. Одну из них, деревянную, обитую железом, Николай узнает. Именно сюда Гуро привёл его в первые дни его пребывания здесь. Вторую же, полностью металлическую, Николай никогда не видел. Писатель с трудом заставляет себя сделать последние несколько шагов до двери и останавливается прямо перед ней. Он медленно кладет руку на дверную ручку и делает глубокий вздох. Сейчас или никогда. Удивительно, но дверь послушно поддаётся его движению. С совершенно отвратительным скрипом она открывается, и Николай осторожно заглядывает в образовавшуюся щель. Несколько секунд он не может вымолвить ни слова. А затем резко закрывает дверь, прижимает ладонь ко рту, сдерживая рвущийся наружу крик, и съезжает по двери на пол. Его трясет, колотит крупной дрожью. Паника накатывает удушливыми волнами, а весь воздух в окружающем пространстве словно улетучивается. Николай сидит в такой позе, спрятав лицо в колени, почти десять минут. Потом он медленно, пошатываясь, поднимается на ноги и медленно идёт к лестнице. Спотыкаясь почти на каждой ступеньке, Николай поднимается всё выше и выше, а почти у самого верха срывается на бег. Он вбегает в коридор и закрывает за собой дверь, ведущую в подвал. Воск от свечи заливает его руку и рукава рубашки, но Николай не чувствует боли от обожженной кожи. Он отбрасывает ставшую ненужной свечку и быстрым шагом направляется в спальню Гуро. У него дрожат руки, когда писатель берет со стола стеклянный пузырек с красной жидкостью. Открыть пробку удается не с первой попытки, только когда до него доходит подцепить её ногтями, а потом помочь и зубами. Николай стоит посреди спальни, в которой так часто ночевал, и лицо его смертельно бледно. В голове не остаётся никаких мыслей, когда он выходит коридор и выливает жидкость из пузырька в первый попавшийся цветок. С растением поначалу ничего не происходит. А через несколько секунд от земли и листьев начинает идти дым, цветов на глазах чернеет и вянет. Николай отбрасывает стеклянный пузырек в сторону, как прежде оплавленную свечку. У него нет больше причин заботиться о порядке в этом доме. Следующая его цель — библиотека. Он решительно подходит к шкафу, находит тайник и вытаскивает немного потрепанную книгу. И в этот момент руки Николая не дрожат. Спокойно, даже отрешенно, Тёмный листает страницы сборника тщательно собранных экзорцистом ритуалов изгнания нечисти. Николай не знает, какой конкретно способ понадобится именно в его случае, но открыв предпоследнюю страницу, с уверенностью понимает — нашёл. Удивительно, но в этот раз ему не нужно рисовать мел. Пентаграмму ритуал тоже не требует. Зато необходимы четыре элемента: земля, вода, огонь и воздух. Если с первыми тремя проблем не возникает, то воздух заставляет новоявленного экзорциста поломать голову. Наконец он берет из стопки писчей бумаги один лист, сворачивает его в гармошку и кладёт самодельный веер к маленькому свечному огарку, стакану с водой и горсте земли из того самого горшка, где еще недавно рос цветок. Теперь осталось самое последнее — дождаться Гуро. Интересно, что за дела у него в городе? Работа? Или же это связано с его «особенностями»? И насколько хорошо они могут быть развиты? Николай еще не задавался такими вопросами. Когда в их отношениях произошел перелом, ему стало не до этого. Теперь же именно от этого знания зависит всё, что собирается выполнить Гоголь. Время тянется невыносимо долго. Николай задумывается над тем, чтобы просто позвать Гуро. Но сердце всё туже сжимает в кольцах страх. Лучше не приближать момент чудовищной развязки. Спустя примерно час Николай слышит звук захлопнувшейся входной двери и шаги на лестнице. — Яхонтовый мой, я вернулся, — произносит Яков Петрович из-за двери. — Я здесь, — непривычно хриплым голосом отвечает писатель. Дверь в библиотеку открывается, на пороге появляется Гуро. — Голубчик, что вы тут… — взгляд его падает на четыре предмета на полу, аккурат между ним и Николаем. Сам Гоголь стоит с открытой книгой в руках, но руки его дрожат. — Что случилось? — спокойно спрашивает Яков Петрович, делая шаг навстречу. — Не подходите! — с нотками истерики в голосе отвечает Николай, — не подходите ко мне! Гуро послушно замирает на месте, взгляд черных глаз скользит по приготовленным к ритуалу предметам, а затем останавливается на писателе. — Вы чем-то очень расстроены, не так ли? Давайте вы сейчас успокоитесь, и мы поговорим, — мягко предлагает он. Но Николай качает головой. — Нет. Вы… вы меня травили… какой-то дрянью… Я вылил тот пузырек в цветок. Знаете, что с ним стало? Он сгнил! Как вы могли! Я ведь верил вам! Я… Гуро мягко улыбается и поднимает руки ладонями вперед, показывая, что не намерен нападать. — Выслушайте же, яхонтовый мой. Естественно, что для цветка это средство не может быть полезно. Как ты уже знаешь, два остальных нужны для крепкого сна и поддержания спокойствия. — Для чего нужен красный? — тяжело дыша, спрашивает Николай, — что это такое? Гуро делает еще один маленький шаг вперед. — Страсть, — просто отвечает он, — для равновесия. Иначе вы бы, голубчик, стали бы как тот цветок. Николай вздрагивает, и книга в его руках едва ли не выскальзывает из пальцев. В последний момент он хватает за корешок и сжимает её еще крепче. — Вы чудовище… — выдыхает он наконец, — я чувствовал что-то… Но не верил. Не мог поверить. Пока своими глазами не убедился… В подвале… В подвале две двери. Одна из них вела в комнату, которую я прежде не видел. Там алтарь и атам. Для чего он? Не лгите мне! С самого начала вы хотели меня убить! Заставляли верить вам, заставляли чувствовать… — тут голос Николая обрывается, он сдавленно всхлипывает. Слезы выступают на глазах, и он с раздражением утирает их рукавом. Яков Петрович не делает больше попыток приблизиться к нему. Наоборот, он опирается на трость, склоняет голову на бок и смотрит на писателя с сочувствием. — Вы ведь всё для себя уже решили, разве не так? Все мои попытки объяснить вам что-либо окажутся бесполезными. Николай вздрагивает еще сильнее, словно слова Гуро огрели его как удары плети. — Не… верить… вам… было правильным решением, — с трудом выдавливает он, — вы… чудовище… Николай стоит на ногах лишь усилием воли. Боль от повторного предательства сравнима разве что тем ощущением, которое испытывает человек, готовый идти на казнь и неожиданно получивший помилование. А затем, словно гром среди ясного неба, ему сообщают, что казнь всё-таки состоится. — Больше… никакой боли… — с трудом выдавливая слова, Николай опускает взгляд в раскрытые страницы книги и начинает медленно читать текст на темной латыни. С первых же слов по лицу Гуро пробегает тень. Он порывается сделать шаг навстречу, но стоящие на полу элементы образовывают что-то вроде стены. Огонёк маленькой свечки вдруг поднимается почти до самого потолка. Вода из стакана выплескивается на пол и волнами накатывает прямо под ноги Якова Петровича, заставляя его отступить. Из горстки земли за несколько секунд вылезают побеги, мгновенно набирающие рост и толщину. Они тянутся к Гуро, оплетая его. Самодельный веер поднимается над полом и поднимает вихрь, от которого с грохотом захлопывается дверь. Николай практически не видит текста из-за слёз, застилавших ему глаза. Он не слышит, что говорит ему Гуро. Что-то большое, тёмное, свернувшееся на самом дне его души, болезненно разворачивает чёрные крылья. Николай не видит, как расчерчивается тёмными венами кожа на его руках и лице. Не чувствует, как чернота заливает глазное яблоко и голубую радужку, оставляя пугающие своей пустотой глазницы. Он не замечает, как судорога боли искажает лицо Якова Петровича, изо всех сил пытающегося освободиться от зеленых побегов, оплетающих его руки и ноги. Он сам ничего не видит из-за ветра, не может сделать шаг из-за поднявшейся уже до пояса воды. Столб огня, до этого мгновения поднимающийся ровно вверх, делает неожиданный наклон и резким ударом бьёт прямо в грудь Гуро. Николай пошатывается, но плотные клубы чёрного дыма, словно крылья, обхватывают его тело, не давая упасть. Исчерченными черными бороздами губы почти беззвучно произносят последние слова. Истошный вопль проносится над его головой и резко умолкает. Тёмнота, окружающая своего хозяина, медленно рассеивается. Николай медленно поднимает голову и смотрит на то место, где еще несколько мгновений назад стоял Яков Петрович. Пол залит водой с явной примесью крови. На полу валяются разбитые ветром осколки стекла и зеркала. От огня на потолке остались следы копоти. А на небольшом клочке земли отчетливо виден отпечаток сапога. В этот раз ничто не удерживает Николая. Что-то внутри больно обрывается, и Гоголь ничком падает на пол.