Sugar and Spice

Еще три вечера — ровно столько времени потребовалось, чтобы их предварительное перемирие снова полетело к чертям. Первые две встречи все вели себя очень... обходительно и вежливо. Даже слишком, почти до смешного. Гермиона и Малфой (Тео в меньшей степени) ходили вокруг друг друга на цыпочках, настолько пытаясь казаться милыми, что больше казались неискренними. Но этого фарса хватило совсем ненадолго, прежде чем их актерство дало трещину. Замысел Тео по «промыванию ран» и разбору претензий был очень хорош в теории, и он действительно помог разобраться с наиболее важными и страшными недомолвками. Но тем не менее, между ними назревал новый конфликт несмотря на то, что все пытались его избежать. Пусть Гермиона и не ненавидела Малфоя, но переводчик из него был просто отвратительный, и, по-видимому, он обожал выводить Гермиону из себя по самым ничтожным поводам. Это раздражало настолько сильно, что она не знала, что с этим делать. — Ты переводишь неправильно. Совершенно упускаешь из внимания тот факт, что грамматические конструкции в тринадцатом веке сильно отличались от грамматических конструкций пятнадцатого века. А ты берешь эти двести лет лингвистических альтераций и пытаешься применить их к тексту, который тогда еще даже не был написан. Малфой закатил глаза: — В прошлый раз, когда я сверялся со словарем, «один» означал «один». — «Единственный», — поправила она. — Здесь это переводится как «единственный». Тео прокашлялся, его глаза по-прежнему были сосредоточены на тексте перед ним: — А вы уверены, что не ошибаетесь оба? Это ведь может переводиться как «единство»? — Нет! — одновременно выкрикнули Малфой и Гермиона, прежде чем удивленно переглянуться. — Тишина! — из-за шкафа появилась голова мадам Пинс, одаривая всех троих недовольным взглядом из-под очков. Что, серьезно?! Гермиона прикусила щеку: — Извините. Фыркнув, мадам Пинс вернулась за свой стол, оставив всех троих в по-прежнему патовой ситуации, в которую их завел спор. — Это никак не может означать «единство», — Гермиона пыталась сохранять тон голоса ровным, а громкость низкой. — Если бы это переводилось так, чем ты объяснишь тот факт, что весь предыдущий абзац говорит о гражданской войне? — Конец войны, — Тео пожал плечами. — Это логично. Они были разделены во время войны, но сейчас снова пришли к единству. — Может быть, это означает «победивший»? — произнесла она, откидывая волосы с лица. Все эти споры так распаляли ее, что жарко было даже голове. — «Победивший», а не «один». Понимаете, мы пытаемся наделить современным значением слово из древнего языка, которое в то время этого значения еще не имело. — И что же тогда натолкнуло тебя на мысль перевести это слово как «единственный»? — Драко снова раздраженно закатил глаза. — Победитель может быть только один, — огрызнулась Гермиона. — Тот, кто побеждает, он всегда... единственный... в своей победе. Даже Тео фыркнул, выслушав эту версию перевода. Драко презрительно усмехнулся: — Просто признай, что ты ошиблась, Грейнджер. — Ты тоже не был прав, черт возьми, — она глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. Не нужно распаляться так сильно, ни к чему хорошему это не приведет. — Это не означает цифру «один». — Да, так же как это не означает «единственный», — Малфой снова ухмыльнулся. Уголки его дурацких губ приподнялись, как будто бы он находил ее недовольство очень забавным. — Ну тогда может скажешь, что оно означает? — пробормотала она. Малфой замолчал, он смотрел на текст перед ним так долго, что Гермиона уже почти потеряла надежду, что он вообще когда-нибудь ей ответит. — Одинокий, — вдруг произнес он. — Речь не о победителях. А о проигравших, которые были изгнаны. Они проиграли войну и теперь были одиноки. — Ну это не... — начала она. Стоп. А может действительно это было... — Х-м-м. Этот перевод имел смысл. И это было довольно... проницательным толкованием. Гермиона снова уставилась в текст, щеки вспыхнули. Что ж, может, он был не так уж и безнадежен. — Х-м-м, — передразнил ее Малфой, — что это, Гермиона Грейнджер признала собственное поражение? Все равно. Одно проницательное толкование не делало его меньшим засранцем. — Нет, — выплюнула она. — Я только говорю, что это может подойти. Нужно прочитать следующие несколько абзацев, чтобы сказать точно. Малфой улыбнулся, крайне довольный собой. Боги, ну почему у него не могло быть какой-нибудь уродливой улыбки, делающей его щеки толстыми или глаза слишком маленькими? Почему даже злорадствуя он был настолько привлекателен? Боги были жестоки. — Просто скажи, что я прав, Грейнджер. — Нет. — Дети, — раздраженно фыркнул Тео. — Дети? — презрительно ухмыльнулась Гермиона. — Больше подходит слово «ребенок». И скажи это своему бойфренду. — Эй, — Малфой бросил на нее косой взгляд, — осторожнее, Грейнджер. — Или что? — она наклонилась вперед, хватаясь за край стола и смотря ему прямо в глаза. Сердце забилось быстрее. — Что ты мне сделаешь, Малфой? Тео захлопнул книгу с громким звуком, заставившим их обоих подскочить на месте: — Вы оба ведете себя как дети, и Пинс скоро вышвырнет нас отсюда, если вы не угомонитесь. Гермиона прикусила щеку: — Я не виновата, что Малфой не умеет читать. — Да ты просто невыносимая маленькая... — Вон! — мадам Пинс появилась словно из воздуха. — Ну вот, видите, — пробормотал Тео себе под нос. Именно так ее выгнали из библиотеки впервые за все восемь лет.

***

Может быть, это было глупо... Но зеленое яблоко практически уставилось на нее из своей вазы на обеденном столе. Гермиона спрятала его в сумку с весьма недвусмысленным намерением, делая то, что задумала еще неделю назад, во время их первой встречи в библиотеке. Она положила яблоко перед Малфоем и стала ждать. Он уставился на яблоко, сильно сведя брови над переносицей, с таким видом, как будто бы оно могло вдруг его укусить: — Что это? Тео слегка пихнул его локтем: — Думаю, Гермиона принесла тебе яблоко, Драко. Надо сказать спасибо. Малфой закатил глаза: — Ты что, пытаешься меня отравить, Грейнджер? Она прикрыла глаза с легким злорадством: — Просто возьми проклятое яблоко, Малфой. — Зачем? Гермиона стиснула зубы, раздражение их последней встречи снова начало ударять в голову: — Ты любишь яблоки или нет? Ответ был очевиден, она все еще чувствовала его запах, как будто бы только вчера она склонилась над тем котлом и надышалась чертовыми парами самого зловредного зелья на земле. — А еще я люблю Огденский огневиски, но что-то я не вижу, чтобы ты принесла мне бутылку. Тео прикрыл рот ладонью, но все равно не удержался от смешка. — Если хочешь знать, это был жест примирения, — она уже устала каждую их встречу задним числом критиковать каждое свое слово. Это слишком напрягало, не давало сосредоточиться. А учитывая то, на каком кульминационном моменте закончилась их последняя встреча, когда все они были расстроены, и она, не привыкшая к тому, чтобы ее выгоняли из библиотеки, в бешенстве умчалась, не попрощавшись — теперь с этим нужно было что-то сделать. — На прошлой неделе... все это уже в прошлом. Теперь новая неделя, и я пытаюсь задать атмосферу. — С помощью яблока. Удержавшись от того, чтобы топнуть ногой, Гермиона негодующе хмыкнула, оставаясь в пределах, допустимых тишиной библиотеки: — Ну отлично. Я заберу его обратно. Ее пальцы уже успели коснуться гладкой поверхности яблока, прежде чем оно вдруг оказалось вне пределов досягаемости. — Теперь ты не можешь забрать его обратно. Это мое яблоко. Плечи Тео слегка тряслись от беззвучного смеха, губы были сжаты настолько сильно, что побелели. А Малфой... он покачивал зажатое в ладони яблоко и чертовски привлекательно ухмылялся. Нет. Пожалуйста, нет. Они не издевались над ней. Скорее, дразнили. Так же, как это когда-то делали Рон с Гарри, по-доброму посмеиваясь над ней. Только то, как они делали это, было немного... тоньше более очевидных шуток Гарри и Рона. Новая атмосфера. И внезапно их глупый спор о толковании рун показался ей действительно глупым. Возможно, им просто нужно было найти опору, установить правильный баланс, добиться гармонии. Их общение просто не могло всегда оставаться вежливым и взвешенным — все трое были слишком своенравными — но в то же время, оно не должно было превращаться в нескончаемый спор. Был нужен баланс. Опустившись обратно на свой стул, Гермиона тихо рассмеялась, стараясь игнорировать расползающийся по щекам жар: — С тобой всегда так сложно? — Открою тебе маленький секрет, — Тео оперся локтями о поверхность стола и наклонился к Гермионе, понижая голос. — На самом деле, с ним очень легко. Что-то внизу живота легко скручивалось, напоминая ощущения тела при трансгрессии. Малфой толкнул Тео в плечо свободной рукой: — Ложь и клевета. — Мне всегда с тобой легко, — Тео быстро схватил руку Малфоя, которой тот его пихнул, и крепко сжал ее. Тон его голоса был обжигающим и текучим, он напоминал Огденский огневиски, о любви к которому Малфой упомянул несколько минут назад. Да, Малфой раскаялся в своих прошлых поступках, но в нем изменилось что-то еще. Тот Малфой, которого она знала раньше, был холодным почти до фригидности. И даже когда Панси вешалась ему на шею, он казался равнодушно апатичным, никогда не отвечающим на чувство, по крайней мере, открыто. Всегда очень скрытный, сдержанный, и это еще слабо сказано. Поэтому теперь эта его привычная, будничная теплота, позволяющая Тео с такой простотой держать его за руку и дразнить — кто бы мог подумать, прямо перед Гермионой — очень... обескураживала. Она прокашлялась. Просто на всякий случай, если они вдруг забыли, что она все еще была здесь. Тео взглянул на нее краем глаза: — А где мой жест примирения, Гермиона? Она рассмеялась, принимая его слова за шутку. Но он по-прежнему внимательно смотрел на нее, в уголках его синих глаз затаилась... не то чтобы улыбка, но что-то похожее. — Подожди. Ты что, серьезно? — спросила она. Тео вопросительно приподнял бровь: — Полагаю, моими чувствами пренебрегли. Дети. Гермиона закатила глаза: — А что, нам с тобой тоже есть из-за чего мириться? Молниеносно, почти неуловимо взгляд Тео переметнулся на Малфоя, тут же возвращаясь к ней: — А разве нет? Низ живота скрутило еще сильнее. Тео смотрел на нее так, как будто бы... Как будто он знал. Нет. Никто не мог знать об этом. Ничего не было, и уж тем более, не было ничего очевидного, что он мог бы заметить. Тут нечего было знать, нечего... черт, она начинала снова себе врать, хотя обещала больше не делать этого. Потому что что-то было. Совсем небольшое. Что-то, что с легкостью можно было потушить. Но она не могла пока в этом толком признаться, даже себе. Сначала нужно было выяснить, как устранить это что-то. К тому же, Тео никак не мог ничего об этом знать. Небрежно пожав плечами, Гермиона потянулась к сумке, доставая книгу и записи по их проекту, которые она сделала, пока в ее расписании было окно. Поэтому ей не нужно было смотреть на Тео, когда она произнесла: — Даже если бы нам было из-за чего мириться — а насколько я знаю, мириться нам не из-за чего — я все равно не знаю, что тебе нравится. Он изогнул бровь: — Но ты знаешь, что Драко нравятся яблоки. Черт! — Разве это не общеизвестно? Он все время их ест. Ее голос прозвучал слишком высоко? Малфой откинулся на спинку стула: — Тео нравятся магловские сигареты с гвоздикой. Поэтому от него всегда так пахнет. Да уж. Видимо, она очень точно уловила эту ауру бунтаря-без-причины, которую он распространял вокруг себя. Тео поднял ладони, слегка пожимая плечами, посылая Гермионе насмешливую улыбку: — Вредная привычка. — Ты приятно пахнешь. — О, нет. Нет, нет, нет, она же не произнесла это вслух? — Я имела в виду... что они приятно пахнут. Не так противно, как обычные. Они оба смотрели на нее так, как будто у нее было больше голов, чем у Пушка. Гермиона прочистила горло: — Но, как я уже сказала, мириться нам не из-за чего, так что поддерживай свою привычку сам. Очень медленно губы Тео изогнулись в улыбке, в которой было что-то кошачье. Что-то от Чеширского кота: — Что ж, полагаю, мы можем сделать из этого кое-какой вывод. Мы слишком мало знаем друг о друге, не так ли? Несмотря на то, что она была здесь единственной гриффиндоркой, Гермиона вдруг почувствовала себя так, как будто попала в логово ко львам. Или, скорее, в змеиное гнездо. Она сглотнула, и это было слишком громко. — Да, наверное. — Тогда, видимо, мы должны это исправить, разве нет? — продолжал Тео. — Разве? Тео откинулся на спинку стула, хватаясь за грудь, как будто его ударили и простонал: — Ты ранила меня. Она хихикнула. Хихикнула. Мерлин, если бы только Рон и Гарри могли видеть ее сейчас. С другой стороны, наверное, было бы лучше, если бы они не присутствовали при этом безумии. Но еще более странным, чем ее хихиканье, было то, что Малфой улыбался. — Разве мы не должны работать над проектом? — напомнила она. — Кажется, именно это причина нашего тет-а-тета? — Над проектом, который был задан на прошлой неделе и который сдавать только... — Тео уставился куда-то влево, загибая пальцы с таким видом, как будто производил в уме сложные вычисления, — через несколько месяцев. Мы хорошо позанимались на прошлой неделе. Можно и пожить немного. Можно и пожить? Мерлин, казалось, что она прожила уже несколько жизней. Или это было из-за того, что она избежала смерти больше раз, чем казалось возможным? Сколько из всего этого времени она действительно жила? — Перестань, Тео, — ухмыляясь произнес Малфой. — Бесполезно пытаться ее переубедить. Одна работа, никакого безделья. Что он пытался сделать? Подтолкнуть ее к общению? Почему? Гермиона прищурила глаза: — Я не попадусь в ловушку двух слизеринцев. Малфой опустил подбородок, уставившись на нее из-под ресниц: —Я всего лишь пытаюсь говорить с тобой на одном языке. К тому же, я бы не назвал это ловушкой. Просто решил бросить тебе вызов. Что за наглец. Решительным движением кисти Гермиона захлопнула книгу, которую держала в руках: — Прекрасно. Давайте узнаем друг друга. Если не считать его скрытых намерений, Малфой действительно бросил ей вызов. И она не могла не принять его, не выставляя себя при этом трусихой. Ей нужно всего лишь внимательно следить за собственными словами и думать прежде, чем говорить. Не то чтобы она не делала этого раньше, но конкретно в этом разговоре лишняя осторожность точно не будет лишней. Взгляд, который бросил на нее Тео, должен был бы сказать ей, что весь этот будущий разговор — очень, очень плохая идея. И ей следовало бы немедленно собрать свои вещи и откланяться, послав к черту свою гордость и принципы, потому что ничего хорошего этот взгляд не сулил. Для такой разновидности взгляда, пристального, из-под полузакрытых век, у Лаванды и Парвати раньше даже было свое название: между собой они называли его «плавящим трусы». На данный момент белью Гермионы — спасибо и на том — не угрожал переход из твердого агрегатного состояния в жидкое, но оно явно стало более влажным. Этот негодяй, вероятно, и не знал, какой эффект производил своим взглядом. Или знал. Что было еще в тысячу раз хуже и совершенно сбивало с толку: к чему ему было пытаться ее очаровать? Пытаясь выглядеть спокойно и уверенно, Гермиона сложила руки на столе и стала ждать. Малфой усмехнулся себе под нос: — Это не допрос, Грейнджер. Расслабься. Все начиналось довольно безобидно. На самом деле, было даже интересно. Как ни странно, оказалось, что Тео знает о ней гораздо больше, чем она о нем. Казалось, он задавал ей вопросы лишь для того, чтобы отвечать на них самому прежде, чем она успеет раскрыть рот. — Любимые сладости? Сахарные перья, да? Или... — Любимый цвет? Дай угадаю. Фиолетовый? Но ведь это не было настолько очевидным, фиолетовый даже не входил в цвета ее факультета. Как, во имя Мерлина, он узнал об этом? Он почти не ошибался, и это было... тревожно. С другой стороны, Гермиона сама узнала многое о нем. И о Малфое тоже. Она узнала многое, о чем даже не подозревала все эти годы. Помимо сигарет с гвоздикой, Тео питал слабость к тыквенным пирожкам и шок-о-чоку, а Малфой больше любил кислотные шипучки и прочие сладости с кислым вкусом. В отличие от Малфоя, Тео не играл в квиддич, но не был к нему настолько равнодушен, как Гермиона. Его любимым цветом был серый, Малфоя — ожидаемо, зеленый. Любимым предметом Тео была Трансфигурация. Малфоя? Зельеварение. По крайней мере, он хотя бы засмеялся, когда сказал об этом, как будто понимая, насколько это очевидно. В своем разговоре они держались подальше от каких-либо серьезных тем, но очень скоро легкие бытовые вопросы переросли в гипотетические. Вы бы лучше прокатились на фестрале или на гиппогрифе? Тео поежился и выбрал гиппогрифа, что говорило о многом. Малфой поморщился и ничего не ответил, пока Гермиона не принудила его к прямому ответу. Назвав фестрала, он бросил в ее сторону раскаивающийся взгляд. Вы бы лучше увидели как целуются Филч и Пинс, или МакГонагалл и Флитвик? Все трое поморщились и выбрали наименьше мерзкий вариант, включавший профессоров по Трансфигурации и Чарам. Вы бы лучше провели час в одиночку в Запретном лесу или в Черном озере? На этом моменте Гермиона не преминула напомнить всем, что и так бывала и там, и там. То, как она ответила на этот вопрос, по какой-то неуловимой логике побудило Тео ухмыльнуться и задать следующий: — Крам действительно настолько хорош в постели, как говорят? Или это всего лишь слухи? Ее челюсть отвисла, румянец пополз по шее и нижней части лица: — А мне-то откуда знать? — Вы ведь были вместе на Святочном балу, разве нет? — Да, на четвертом курсе. Тео вопросительно выгнул бровь: — Что ты имеешь в виду? Гермиона раздраженно фыркнула. А разве это не очевидно? — Это был четвертый курс! Ни у кого еще не было секса на четвертом курсе. — У кучи народа был секс на четвертом курсе, — рассмеялся Тео, — Мерлин, да вот Драко тогда трахал Панси. Малфой закрыл глаза и недовольно простонал: — Может, хватит? Гермиона открыла рот, вопрос уже вертелся на ее языке. Нет. Это было... нет. Лучше не надо. Она снова плотно сжала губы. Конечно же, это не ускользнуло от Тео, который, видимо, замечал абсолютно все вокруг: — Давай. Спрашивай. С одной стороны, она умирала от любопытства. С другой, Тео сам разрешил ей задать вопрос, и сам он нисколько не стеснялся спрашивать Гермиону о ее сексуальной жизни. Или отсутствии таковой. — Когда это, — она наклонила голову ближе к ним, — случилось? Ей ответил Малфой с невозмутимым, но абсолютно нечитаемым лицом: — На шестом курсе. Это чувство между ними, по крайней мере, здесь, в библиотеке, было настолько очевидным. Как вышло, что Гермиона не замечала этого раньше? Ведь она определенно обращала на них внимание, даже больше, чем следовало бы. Так как же вышло, что она не поняла этого? Они держали это в секрете? Тео сделал приглашающий жест рукой: — Еще вопросы? Ну... — Об этом все знают? Все, кроме нее, не считая последней недели. Малфой пожал плечами: — Это не секрет, Грейнджер. Может быть сейчас и не секрет, но было ли так раньше? Драко ведь был довольно... занят на протяжении шестого курса. Наверное, выставлять свои отношения напоказ было не лучшей идеей, учитывая, что в то время он был на службе у психопата со склонностью к жестоким наказаниям своих последователей, который сделал бы все возможное, чтобы окончательно подчинить себе своих слуг, в том числе угрожая их родным и любимым. — Твоя семья знает? — спросила она наконец, глядя на Малфоя. Несмотря на то, что в каких-то вопросах волшебный мир был очень старомодным и устаревшим, в других он казался намного прогрессивнее мира маглов. Но чистокровные семьи всегда были консервативнее других: относилось ли это к чему-то помимо чистоты крови? Малфой встретил ее взгляд. — Конечно. От моей матери ничего не скроешь. Она разузнает всю правду еще раньше тебя самого. Тео легко забарабанил пальцами по краю стола: — Мама Драко меня обожает. Малфой закатил глаза: — Она всего лишь терпит тебя, поверь мне. — Я тебя умоляю... она находит меня чудесно очаровательным. — Ты все напутал, скорее уж, она назвала тебя забавным чудиком. Из Гермионы вырвался смешок. К сожалению, слишком громкий. Тео быстро посмотрел на нее и оскалил зубы в улыбке: — Что ж, полагаю, тот факт, что ты не трахалась с Крамом рушит мои планы по выяснению того, кто был лучше в постели: он или Уизли. Она поперхнулась. Хуже того, это произошло во время вдоха, так что все закончилось ужасным приступом кашля, настолько сильным, что на глазах выступили слезы. Она надеялась, что не забрызгала при этом весь стол слюной. Кто-то из них — она не видела, кто, потому что перед глазами все расплывалось — трансфигурировал чернильницу в кубок и наполнил его до краев водой, прежде чем подать ей. Гермиона сделала глоток, прочистила горло и произнесла: — Мы с Роном не вместе. Мы друзья. — Но, тем не менее, вы были вместе. Так? — настойчиво продолжил Тео. Малфой, напротив, снова казался слегка позеленевшим. Гермиона закатила глаза. Малфой ясно выражал свое отвращение к Рону, начиная с их самой первой встречи. Но выглядеть при одном упоминании его имени настолько болезненным, наверное, было уже слишком. — Всего две недели, — ответила она. После этих двух недель все закончилось, к огромному огорчению Молли Уизли. Этот разрыв сильно ударил по эго Рона, но быть с ним вот так было неправильно. Целовать его в пылу битвы было как целовать собственного брата, и следующие две недели нисколько не изменили этого. После еще одной недели зализывания ран, возмущенного топанья по Норе и хлопанья дверьми Рон наконец отозвал Гермиону в сторону и сказал, что это решение было действительно правильным. Они не подходили друг другу, не были парой. Не было никаких сильных обид, и — слава богам — их дружба не пострадала после этого инцидента. Но если бы они тогда продолжили пытаться строить отношения, все могло бы закончиться не так хорошо. Тео нахмурился: — И в эти две недели вы не...? Не...? — Не трахались? — выдохнул он. — Нет! — презрительно оскалила зубы Гермиона. — Нет. Нет. — Интересно, — протянул Тео. — Нет ничего интересного в моей сексуальной жизни! — гневно выпалила она. Новая волна жара накрыла ее, когда Тео усмехнулся на это ее заявление. Она закрыла глаза. — Я имею в виду, что моя личная жизнь не должна тебя интересовать, и я буду очень благодарна, если ты прекратишь. — Ну не знаю, мне это кажется довольно интересным, — он усмехнулся. — Так значит, и Крам, и Уизли мимо. Так с кем же ты тогда трахалась? — Это не твое дело. Они оба уставились на нее в упор, наблюдая, как она дергается под их проницательными взглядами. Не было никаких сомнений, что они заметили все: ее беспокойство и суету, то, как часто она моргала и даже то, как сильно билась жила на ее шее. Чем дольше длилось это мгновение, тем горячее становилось ее лицо. От унижения кружилась голова, вокруг и внутри повисла тяжелая тишина. И не было никакой возможности из этого выбраться. Только не с этими двумя, которые слишком легко распознавали обман и недомолвки. Этому искусству они научились еще с колыбели, применяя его, чтобы выживать. Они росли в атмосфере, полной двусмысленностей, их было не обмануть. Избегая их медленно расширяющихся глаз, видя, что понимание начало приходить к ним, Гермиона схватила свою книгу со стола и быстро сунула ее в сумку. — Думаю, на сегодня хватит. В пятницу в то же время? Она не стала дожидаться ответа. Вскочив с места так быстро, что ее стул чуть не опрокинулся, она помчалась из библиотеки, путаясь в полах собственной мантии, пробираясь через книжные стеллажи, и почти выпрыгнула через дверь в коридор. Она пробежала уже половину коридора, когда позади нее послышались шаги еще одной пары ног, стучащие по каменному полу. — Гермиона, подожди! Должно быть, она замедлилась, или все дело было в его длинных ногах, но Тео быстро догнал ее, остановившись только тогда, когда, обогнав, встал прямо перед ней. Она резко затормозила, чтобы не влететь лицом в его грудь. — Прости меня, — он потянулся назад, сзади хватаясь пальцами за собственную шею. Он всегда так делал, когда чувствовал себя неловко. Гермиона не была мастером по считыванию языка тела, но это было слишком очевидным. — Я только хотел... честно говоря, я не знаю точно, чего именно я хотел, но я не пытался заставить тебя почувствовать себя неловко. Сжимая челюсти, она сделала еще шаг назад и постаралась вытянуться как можно выше. Ей все еще приходилось вытягивать шею, смотря ему в глаза, потому что они стояли очень близко. — Кто сказал, что я почувствовала себя неловко? — Гермиона... — он быстро облизнул нижнюю губу. И несмотря на гнев, расстройство и чувство абсолютной униженности, что-то внутри нее сжалось при этом жесте. Боже, ну и дура. Чертовы гормоны. И чертовы сигареты с гвоздикой, которые уже так сильно связывались именно с этим человеком. С этим высоким, красивым человеком, который стоял теперь так близко, возвышаясь над ней, и которого снова повело на разговоры о сексе. — Если бы я знал... — Если бы ты знал, что я девственница, то не смеялся бы надо мной? Что ж, прости, что порчу тебе все веселье, но некоторые из нас провели большую часть своих подростковых лет, пытаясь остановить Темного лорда, и не имели времени на... на секс. Но это было не так, не совсем так. У нее было время, когда мир еще не был настолько мрачным. Она могла бы украсть у жизни эти моменты, прячась в чуланах для метел, в ванной старост, или даже в палатке во время охоты за крестражами. Не каждая секунда ее жизни была потрачена на страх. Она могла бы переспать с Крамом, Кормаком или Роном, но они не были теми, о ком она думала по ночам, прячась в безмолвном уединении своей скрытой за портьерами постели. Она думала не о них, когда, закрывая глаза, пробиралась пальцами под хлопок собственного белья. Не они заставляли ее становиться мокрой настолько, что пальцы легко проскальзывали во внутрь, но все же не настолько глубоко, как ей бы хотелось. Не их имена были на ее губах, когда, смочив пальцы, она прикасалась к своему клитору, трогая себя все быстрее и сильнее, пока не достигала оргазма. Да, она могла бы прятаться по чуланам и ванным, но только не с теми, кого хотела. Так что она не беспокоилась. Она не собиралась умирать девственницей — хотя несколько раз была к этому очень близка — она ждала момента, когда сможет сделать это с тем, кого будет действительно хотеть. Так было до этого момента: пока тот, кого она хотела, не стал тем, кого она хотела прямо сейчас. Вот почему ей нужно было уйти, нужно было закончить этот разговор и скорее вернуться в свою комнату. — Мы не смеялись над тобой, клянусь, — глаза его были широко открыты, а уголки губ слегка опущены. — Драко всегда шутит, что я слишком напористый, и, честно говоря, я действительно бываю таким, обходительность — это не про меня. Я бы очень хотел, чтобы мы были друзьями. И я подумал, что это получится, если мы лучше друг друга узнаем. Это было грубо с моей стороны. Когда он объяснился, гнев Гермионы растаял. Его место заняло странное чувство раскаяния, заставившее ее грудь сжаться изнутри. Это еще больше усилило ее смущение. Она слишком бурно отреагировала? Возможно. И в придачу выставила себя слишком самодовольной, упомянув охоту за крестражами. — Друзьями? — наконец произнесла она. — Да, — кивнул Тео. Она прикусила губу. Двигаться дальше — это было одно. Но стать друзьями? Что подумают Гарри и Рон? Ведь дружба — это не минутное безумие, не смех в библиотеке и не вежливые разговоры. Дружба накладывала обязательства. И Гермиона очень серьезно к этому относилась. Но несмотря на все различия между студентами Гриффиндора и Слизерина, в этом они были схожи. Возможно, слизеринцы выбирали себе друзей даже еще более тщательно. Дружба значила для нее все. И судя по тому, насколько болезненным и необычно уязвимым выглядел Тео в ожидании ее ответа, для него это тоже многое значило. Рон и Гарри были ее друзьями, да. И это означало, что если им не нравилось то, что она делала, они должны были это принять. — Друзья, — она медленно кивнула. — Но при одном условии. Тео ждал, его темные брови вопросительно выгнулись. — На одну неделю мы объявляем мораторий на любые извинения, — она улыбнулась, — не знаю как вас, но меня они ужасно утомляют, и мне их уже на всю жизнь хватит. Тихий голос усмехнулся позади нее. Обернувшись, она увидела Малфоя. Он стоял в нескольких метрах от нее, прислонившись к каменной стене. Как долго он там был? Она изогнула бровь и прежде, чем успела себя отговорить, быстро произнесла: — Как насчет тебя, Малфой? Ты согласен быть друзьями? При условии, что меня больше не выгонят из библиотеки из-за тебя? Прощение — это одно. Он сказал, что не ненавидит ее больше, не считает ее ничтожеством. Но быть друзьями? Она много раз видела, как он презрительно ухмыляется, скаля зубы, а пару раз даже видела, как он почти плачет. Но она никогда не видела этого абсолютного шока на его лице, к которому примешивалась... надежда? Глаза его были широко распахнуты, губы приоткрыты, на белом лице выделялись два красных пятна, медленно растекавшихся с его острых скул по щекам. Он взглянул на Тео, а затем опять на нее, открывая и снова закрывая рот. Казалось, что вопрос, который он все не мог задать, был написан на его лице. Ты серьезно? Да, Мерлин помоги, серьезно. Она ждала. — Да, — наконец прохрипел он, — я согласен.