Враг рода человеческого

      Бессонница была для него привычной. Он плохо спал с тех пор, как закончил свою жизнь Тамир. Дурное предчувствие не давало отдыха его разуму. А когда городские колокола пробили тревогу, возвещая о смерти Гарнье, он и вовсе не засыпал до тех пор, пока вино не заставляло уставший разум потухнуть ненадолго. С каждым новым известием, он чувствовал, как одиночество наваливается на него, а страх опутывает его тело липкой паутиной.       Смерть была всё ближе. Его шаги звенели по мостовой и, в отзвуке собственных шагов ему мерещилась тихая поступь убийцы. Куда бы он не отправился, он везде видел одеяние, так похожее на священническую рясу. Нищенки кричали громче обычного, торговцы надрывались, зазывая покупателей, из церкви доносились обрывки молитв на латыни. Церковь больше не была убежищем. Бога не существовало. Была только жизнь, равная длине скрытого клинка убийцы. Колокол на соборе бил в ритм с его собственным гулко стучащим сердцем. Щелчок клинка, хруст распоротых сухожилий, и его драгоценная жизнь толчками покидает тело, окрашивая мертвенно-серую мостовую ненавистным алым. Он судорожно вдохнул и открыл глаза. Он уснул, наблюдая за раненым ассасином. Сибранд вздрогнул: кошмар был очень живым, словно он, действительно, только что пережил собственную смерть. Факелы давно прогорели, и комната была погружена в предрассветный полумрак. Он попил воды, приводя в порядок дыхание. Подошёл к тихо лежащей пленнице, одновременно и боясь, что она мертва и надеясь на это. Дыхание её выровнялось, а температура немного упала. Она перестала гореть изнутри. Она будет жить. Когда он собрался убрать свою ладонь, то внезапно встретил сопротивление; девчонка вцепилась своими тонкими пальцами в его руку, не желая отпускать. Едва ли она сделала бы тоже самое, будь в сознании. Он смочил сползшую ветошь водой и положил ей на лоб, после чего, оставил её одну.

***

      Дни тянулись бесконечной чередой судов с владельцами кораблей. Почти никто не желал добровольно отдать своё имущество, несмотря на довольно щедрую, а в некоторых случаях, даже чересчур, компенсацию. Последние недели его стол ломился от жалоб. Однажды, он зашёл в трактир, чтобы купить вина и услышал, как два торговца увлечённо желали неверующему Сибранду сгореть в Аду, испытывая там все возможные муки. Он только покачал головой. Чтобы он не предлагал, как бы не объяснял свои мотивы — они будут недовольны. Едва ли простому обывателю дано постичь высоту его помыслов. Пленница уже почти оправилась от ранения, но на контакт, по-прежнему, идти не желала. Чаще всего он находил её у окна, смотрящей вдаль, за горизонт. На ней была надета его рубаха, которая была ей так велика, что норовила сползти с плеч, что вызывало у Магистра улыбку. Он давно купил и принёс несколько рубах поменьше, но она упорно не желала расставаться с одеждой, доходившей ей едва ли не до колен. Возможно потому, что по длине та напоминала привычную ей робу ассасина? Также, по его распоряжению для неё поставили бочку с водой и небольшой тазик, чтобы она могла умываться. Но этого, видимо, было недостаточно. Иногда он задавался вопросом, на кой-чёрт, ему вообще содержать ассасина в своей крепости, если толку от неё никакого. Тревожило отсутствие вестей от Робера и наступившее затишье. Ему, по-прежнему, снились кошмары, когда он на короткий миг забывался тревожным сном. Так было и в тот день, когда девушка, наконец, начала говорить с ним. Разразившаяся ночью гроза, пала карой небесной на Акру. Ливень стоял стеной, море нещадно штормило, отчего волны с рокотом разбивались о стены крепости, а небо, то и дело раскалывали надвое молнии. Сибранд решил проверить пленницу. Её башня выходила аккурат на ту сторону откуда пришёл ветер. Стоило ему открыть дверь, как она бросилась к нему. Сначала он решил, что она снова предприняла попытку разоружить его, но потом он понял, что всё иначе. Девушку била крупная дрожь, она плакала от страха, крепко вцепившись в его сюрко, отчего он, на мгновение, растерялся. — Отпусти, — сказал он, но она только сильнее сжала ткань. — Не уходи, пожалуйста. Сибранд не знал, что ему делать. В её голосе не было ненависти и неприязни: только мольба и страх. — Я скоро вернусь. Отпусти. Она помотала головой. — Не заставляй меня быть грубым, — строго сказал он, — я вернусь через несколько минут. Вернулся он действительно скоро, взяв кувшин с вином. Ему помогало, должно помочь и ей. Она снова прильнула к нему. — Давай сядем. Гроза разошлась не на шутку, не будем же мы всю ночь стоять? Пережила моё отсутствие, переживёшь и дорогу к твоему топчану. Когда он со вздохом сел, она устроила свою голову у него на груди, по прежнему дрожа. Хотелось рассмеяться от глупости происходящего. Кому рассказать — не поверят. Ассасин обнимал Тамплиера. — Боишься грозы? Никогда бы не подумал, что ассасины чего-то боятся. Вот, — он протянул ей кувшин с вином, — мне помогает справиться с моими страхами ненадолго. — А чего боишься ты? — неожиданно спросила она и сделала небольшой глоток. — Я боюсь умереть, ассасин. — А я всегда думала, что рыцари смелые. Он усмехнулся и сделал глоток. — Мы всего лишь люди. Тамплиеры, ассасины, рыцари, торговцы. Какая разница? Все мы чего-то боимся. Я вот, даже имени твоего не знаю, а ты кидаешься мне на шею, хотя вчера даже словом не удостоила. А ведь я, заметь, не сделал тебе ничего плохого. — В Братстве меня звали Тахир. Это — мужское имя. Я была информатором. — Это ведь не настоящее имя, так? — Так. Настоящее, звучит чужеродно для этих земель. Также, как и твоё. Мой отец, вместе с матерью прибыли в эти земли, вместе со вторым Крестовым походом. Мой отец был кузнецом, — она сделала ещё один глоток, — в день, когда я родилась, отец выковал красивый шлем для одного благородного рыцаря. Он назвал меня Илма, как он говорил, это имя именно так и переводится.  — Илма, значит. Тебе подходит. И как ты оказалась в рядах ассасинов? Твоё имя говорит мне о том, что к Святой Земле ты имеешь примерно такое же отношение, как и я. Только я сюда пришёл добровольно, исходя из своих собственных амбиций, чего не скажешь о тебе, — он сделал ещё один глоток, чувствуя, как расслабляются, сведённые мышцы. — Моя мама умерла, едва мне исполнился год. Я не помню её. А отца убили сарацины. В тот день, я отправилась на базар, чтобы купить продуктов, но заигралась с мальчишками, а когда я вернулась домой, то нашла своего отца мёртвым, а дом — сгоревшим дотла, — она вздрогнула: то ли вспомнив об этом, то ли от раската грома за стеной. — Пей, — он поднёс кувшин к её губам. — А потом я скиталась по Королевству и, в один из дней попала сюда, в город серого цвета. Когда удавалось украсть еду — было хорошо, а когда не удавалось, то меня колотили лавочники. В один из дней я спряталась в саду на крыше, где меня рано утром обнаружил его хозяин — пожилой мужчина. Я попыталась сбежать, зная, что от людей хорошего не жди, но он схватил меня и отвёл к себе домой. Накормил меня досыта, вымыл в лохани с горячей водой и не спешил выгонять, а мне, голодному ребёнку, большего и не требовалось. Уже позже я узнала, что он глава бюро ассасинов в Акре. Именно он меня приютил и обогрел. Чтобы я не вызывала подозрений он сказал Аль-Муалиму, что я его племянник Тахир, и он позволил Джабалю обучить меня, чтобы я приносила пользу Братству. — И ты занималась сбором информации? — Да. Моей задачей было подслушивать, красть и передавать информацию братьям, облегчая их работу. Так было и с тобой. Я подслушала разговор двух стражников и хотела незаметно украсть письмо, но меня толкнул пьяница, и я попалась на глаза с пергаментом, зажатым в кулаке. А что было дальше тебе известно. Я оказалась здесь, взаперти. — Если я тебя отпущу, что ты станешь делать? Вернёшься обратно? — спросил он. — Мне некуда идти. В тот день мы были вместе с моим напарником, Фаридом. Раз я не вернулась в бюро, значит я мертва. А если я вернусь, месяц спустя, и скажу, что провела их в плену у тамплиеров, мне никто не поверит. Я стану предателем. Поэтому, самым милосердным, что ты можешь сделать для меня… — Какие глупости ты говоришь. Пока ты жива — все дороги открыты для тебя. К тому же, ты боишься смерти. Едва ли человек, которому не хочется жить, стал бы цепляться за меня так сильно, испугавшись простой грозы. — Ты не такой, как о тебе говорят люди в городе, — протянула она. — И что же говорят? Интересно узнать себя со стороны. — О тебе говорят, что ты обезумел от страха и то, что ты жесток. Но я провела здесь месяц и не увидела в тебе ни того, ни другого. Он рассмеялся. — То, что я не обижал тебя, ещё не значит, что я не жестокий. И я действительно боюсь. Меня не пугает поединок лицом к лицу. Я боюсь, что мой убийца придёт из тени и заберёт последнее, что есть у меня. Мою жизнь. — Ты не жестокий. Ты, зная, что я женщина ни разу не попытался сделать со мной ничего плохого, — возразила она. — Смотря что ты считаешь плохим. Я, например, держал тебя взаперти. — Я много слышала о том, что крестоносцы делают с женщинами. Джабаль часто пугал меня такими рассказами. — Есть люди которым доставляет радость чужая боль. Я не люблю насилие ради насилия. И не считаю, что женщина подо мной должна кричать от унижения и боли. Пей, — он протянул ей кувшин. — Спасибо. — За что? — За то, что не сделал мне ничего плохого, — она пристроила голову на его плече поудобнее. Некоторое время они молчали и единственным звуком, нарушающим тишину был шум дождя. — Илма? — негромко позвал он. — Да? — Теперь ты будешь разговаривать со мной? Хотя бы иногда? — Хохмейстеру Сибранду не с кем поговорить? — А если скажу, что да, поверишь? Она подняла голову и упёрлась в его грудь, чтобы разглядеть его лицо, которое подсветило молнией, блеснувшей за окном. — Я верю тебе, — наконец произнесла она и неловко зацепившись за его плечи поцеловала его в лоб. От этого жеста он на секунду замер, а она снова устроила голову на его плече, и очень скоро задремала, под мерный стук дождевых капель. Сибранд нерешительно поднял руку и провёл по её спине. В этом жесте было больше нежности, чем страсти. Сделав ещё несколько глотков из кувшина он уснул, убаюканный её теплом и доверием. Проснулся он затемно, от того, что замёрз. Девушка спала, развернувшись к нему спиной. Встав с топчана, он подошёл к окну, от которого тянуло прохладой. Дождь, начавшийся ночью и не думал прекращаться. Наверное, стоило уйти к себе, но то ли выпитое вино сказалось, то ли он действительно спал и не видел кошмаров. Поразмыслив немного он лёг обратно, накрыв их своим поддоспешником, в рукаве которого была приличная дырка, зашитая кривыми стежками. Второй раз он проснулся, когда рассвело. Илма уже проснулась и с шумом умывалась из бочонка. Рубаха, держащаяся на одном честном слове, промокла и норовила сползти с её плеч. Заметив, что он не спит она легко улыбнулась. — Не желаешь умыться? Вода очень бодрит. Он старался не смотреть на промокшую рубаху. — Илма, давно хотел спросить, почему ты не наденешь рубашку, которая тебе по размеру? — спросил он. — Ткань приятная, — пояснила она, — и пахнет хорошо. — Почему ты не позволяла стражникам держать тебя, но не брыкалась, когда подошёл я? — Первая причина — страх. Я боялась, что ты искалечишь меня. А вторая, — она замялась, — от тебя не воняет как от них. Я не люблю грязь. Она напоминает мне о временах, когда я была бродяжкой. — Вон оно что. Значит ли это, что ты перестала бояться меня? — Можно сказать и так. После того, как ты меня не оставил, я не смогу относится к тебе плохо, — она села рядом с ним, — к тому же, спать рядом с тобой было тепло. Как будто я вернулась в детство. Он ни за что не признался бы в этом, но она была права. Впервые за долгое время он чувствовал себя отдохнувшим, а не разбитым. Он стал приходить чаще. Дожди стали частым гостем мрачного города, делая море одного цвета с небом, хотя до осени оставалось чуть больше месяца. Вместе с дождём закончились и спокойные дни. Сибранд сидел в своём кабинете, битый час пытаясь прочесть очередное письмо. Почерк был настолько ужасным, что хотелось побиться головой о стену, чтобы разобрать послание, в котором явно крылся хитроумный шифр. Дверь в кабинет распахнулась, являя задыхающегося, от долгого бега, стражника. — Господин! Мы обнаружили тело глашатая! — выдохнул он, держась за бок. — Я осмотрю его, — кивнул Сибранд, бросив письмо на стол. Мужчина, нанятый, чтобы объявить владельцам судов о передаче их в руки Тевтонского ордена имел аккуратный надрез в области живота. Сомнений быть не могло: это сделал тот, кто шёл по его душу. — Похороните его, — дал он распоряжение своим людям, — если у него есть семья, распорядитесь о компенсации. В этот же день, он написал письмо Роберу, в котором просил позаботиться о его подопечной, если с ним что-то случится, после чего, видимо, выпил лишнего. Проснулся он в комнате Илмы, укрытый старым поддоспешником. Сама Илма спала рядом, поджав под себя ноги. Он попытался встать, но она проснулась. — Ты был встревожен…и, кажется, немного пьян, — негромко начала она. — Я скоро умру, — так же тихо ответил он, — он идёт за мной, я знаю. Я не успею… — Прекрати. Кто идёт за тобой? — Ассасин. Он идёт за мной. Я вчера распорядился о похоронах глашатая, нанятого мной, — Сибранд спрятал лицо в ладонях. Она не знала, чем может помочь, просто потянула его руки на себя, заставляя убрать их от лица. Серые глаза встретились с зелёными. Страх. Его было так много, что казалось, он затопил всё его существо. Наверное у неё были такие же безумные глаза, когда она боялась грозы. — Почему именно ты? На Святой Земле много тамплиеров. — Не только я. Все, кто связаны клятвой. Только они. — Клятвой? — Почти год назад, в руинах Храма Соломона, десять братьев-тамплиеров обнаружили Сокровище. Его ещё называют Ковчег Завета. Мы поклялись, что используем Сокровище, чтобы построить новый мир без войн, но…один из нас, оказался предателем. Он решил, что не хочет делиться могуществом. Три брата были в Дамаске, двое — в Иерусалиме, ещё трое в Акре. Девятый — рядом с королём Ричардом. В тот день, когда схватили тебя, я получил письмо от него, с известием о гибели Джубаира. Теперь, только я стою на пути убийцы. — Я не совсем понимаю. Какое отношение имеет человек, который предал вас, к ассасинам? В том, что двух твоих братьев в Акре убил наш человек, у меня сомнений нет. Его имя мне хорошо известно. Это один из братьев — бывший Мастер. Он был разжалован Аль-Муалимом за его проступок и, в качестве искупления, тот предложил ему устранить неугодных…девять человек, — она вскинула голову, — ты хочешь сказать, что… но как такое возможно? Он тоже тамплиер? Сибранд только кивнул. — Выходит, он не помиловал Альтаира. А подписал ему приговор. Скажи, это сокровище действительно стоит таких жертв? — То, что мы нашли изгнало Адама и Еву из Эдемского сада, заставило воды Красного моря расступиться, а одному плотнику — удалось превратить воду в вино. — Ты хочешь сказать что… — Бога нет. Если он и был когда-то, то давно оставил нас. И все эти библейские сюжеты, были написаны лишь на основе иллюзии, которую создал найденный нами артефакт. Пойми то, что понял я. Наш мир — иллюзия и всё, что у нас есть — это наша жизнь. Поэтому, я так боюсь смерти. Я боюсь пустоты, — он нервно заломил руки. Он выглядел подавленным и сломанным. — Сибранд, — она легко коснулась его щеки, — не сдавайся. Ты пока ещё жив. — Да, — он странно посмотрел на неё, — когда меня убьют, отправляйся к Роберу, я просил его защитить тебя. Это всё, чем я могу тебе помочь. Но если сможешь, то беги подальше, и от ассасинов, и от тамплиеров — начни новую жизнь. Ты красивая и обязательно встретишь того, кто тебя полюбит. — Ты хочешь сказать, что отпускаешь меня? — Я не могу оставить тебя здесь. Пока я здесь — ты в безопасности, но если меня не станет… я не хочу представлять, что способны солдаты сделать с женщиной, находящейся по ту сторону баррикад, — он со вздохом прижал её ладонь к своему лицу. — Хочешь я научу тебя самому страшному трюку ассасинов? Оно учит бороться со страхом смерти и пустоты. Я не хочу уходить и последую за тобой, если ты мне позволишь, — негромко сказала она. — Зачем тебе это? — Я могла бы задать такой вопрос и тебе. Зачем было возиться со мной столько времени? — Но я же тамплиер. Твой злейший враг. — А я ‐ ассасин. Скажи честно, ты ненавидишь меня? — Нет, Илма, я не ненавижу тебя. — Как и я не испытываю к тебе ненависти. Поначалу, когда я только попалась я ненавидела и тебя, и это место. Но, с течением времени, я поняла, что кроме ограничения моей свободы ты не сделал мне ничего плохого. — Я согласен. Ты можешь остаться со мной. Но с одним условием. — Что за условие? — В случае моей смерти ты должна будешь бежать. Не нужно умирать за меня, или из-за меня. Я лишил тебя привычной жизни и в этом не было абсолютно никакого смысла. Возможно, убеги ты в тот день, и меня бы уже не было в живых. Выходит, что я продлил своё существование, лишив тебя свободы. — Но тогда бы я не узнала, что ты хороший человек, Сибранд. Жила бы в твёрдой уверенности, что сделала доброе дело, — ей стало горько от собственных слов, а в глазах предательски защипало от проступивших слёз. — Не надо, — попросил он, — не делай этого. Скажи, что за страшный трюк ассасинов, которому ты хотела меня обучить? Она улыбнулась и, одновременно с этим, из глаз потекли слёзы. Она плакала, вцепившись в его многострадальное сюрко, положив свою ладонь туда, где билось сердце, стук которого заглушал хауберк. — Прекрати лить слёзы, — строго сказал он, отчего её плечи вздрогнули ещё сильнее, — неужели ты настолько привыкла ко мне? Он осёкся и вспомнил, что рядом с ней его ненадолго оставлял глухой страх и головная боль. Она искала у него защиты от грозы, а он находил рядом с ней покой, которого ему не хватало. Некстати вспомнился день, когда она пыталась разоружить его и напасть, а в итоге, оказалась прижатой к стене, только сейчас он словно видел со стороны, как нависал над ней, как вдавливал тонкие запястья в стену, как при этом покраснели её щёки, отчего у него пересохло во рту. Ему вовсе не были неприятны её прикосновения, напротив, было интересно узнать, как ощущалось бы прикосновение её груди к его собственной. Он понял, что и сам привык к ней больше, чем старался показать, больше чем хотел, больше чем умел. Всё было неправильно. Ассасины и тамплиеры никогда не были друзьями, но если отбросить это, как шелуху, то они были просто мужчиной и женщиной. Одинаково испуганные. Он — близкой смертью, она — неизбежным одиночеством. Одно следовало из другого, замыкаясь в проклятый порочный круг. И теперь умирать не хотелось ещё больше, хотелось почувствовать жизнь, которую он отринул, ожидая смерти. Поддавшись порыву он поднял её лицо за подбородок и стёр слёзы. Она смотрела на него. Тон в тон. Глаза в глаза. Так было правильнее всего. Он легко склонился и поцеловал её, закрывая глаза, отдаваясь секундной слабости. Илма удивлённо приоткрыла рот и он сделал их поцелуй глубже, сплетая свой язык с её. И она ответила, закрыв глаза, чувствуя незнакомое тепло, растекающееся по телу.