Враг рода человеческого

      Он вернулся в Масиаф героем. Никто не смел теперь перешёптываться за его спиной и говорить, что он жалок. Он снова был Мастером. Звание было куплено кровью и тяжким трудом. Стража почтительно склоняла голову перед ним, но это не приносило былого удовлетворения. Альтаир больше не был тем человеком, что подвёл братьев в Храме Соломона, он смог измениться, возможно, именно в этом был смысл его наказания, он избавился от гордыни. Голова гудела от напряжения и мыслей, хотелось о многом спросить у Аль-Муалима и получить, наконец, ответы, а не очередную витиеватую словесную конструкцию. Старец обнаружился на своём привычном месте: он стоял у окна и смотрел своим мудрым взором на что-то, простирающееся явно за гранью понимания, простого ассасина. Альтаир преклонил колено, терпеливо ожидая внимания Мастера. — Ты вернулся, ученик. Подойди ко мне. — Я выполнил ваше поручение. Сибранд — мёртв, — он выудил пропитанное кровью врага перо и положил его на стол учителя. — Прекрасно. Теперь только Робер де Сабле стоит у нас на пути. Именно он стоит за преступлениями, что вершатся на Святой Земле, спонсируя золотом исполнителей. Он умрёт, а вместе с ним, умрёт и знание о Сокровище, — единственный глаз Аль-Муалима ярко сверкнул. — Я до сих пор не понимаю, как простая безделушка может натворить столько бед? — неприязненно отозвался Альтаир. Аль-Муалим рассмеялся. — Безделушка? Ты не прав, Альтаир. Частица Эдема — это воплощённое искушение. Посмотри, что она сделала с Робером и с теми, кого ты убил? Вкусив её мощь они видели не опасность, которую нужно устранить, но инструмент, при помощи которого можно добиться своей цели. — Они мечтали о власти? Эти тамплиеры? — неуверенно спросил он. Никто из его жертв не говорил о власти. — И да, и нет. Они мечтали, и мечтают о мире, как и мы. — Но из-за них Святая Земля погрузилась в пучину войны! — Нет, Альтаир! Как ты можешь не видеть этого, когда именно ты открыл мне глаза? Они стремятся к миру, где все будут едины. — О чём вы? — Я не против их цели, я разделяю её. Но я не согласен со средствами. Мир нужно заслужить, понять и принять, — степенно произнёс Учитель. — А они его навяжут? — догадался он. — И лишат нас свободы воли. — Я…не думал об этом с такой стороны, Учитель. «Там, где начнётся твоя свобода — закончится свобода чужая. Подумай над этим и к тебе придёт понимание.» — Не копи ненависть к своим жертвам, Альтаир. Такие мысли — яд, и они затмят твой разум. Аль-Муалим был бесконечно мудрым. Он заменил Альтаиру отца, был его Наставником, но сейчас, он совершенно не понимал своего ученика. Никакой ненависти в нём не было. Была лишь бесконечная горечь и сожаление. Если эти люди хотели того же, тогда к чему было их убивать? — Скажите, Учитель. Можно ли переубедить Робера? Заставить отказаться от замыслов? — Я говорил с ним, через тебя. Чем было каждое убийство, если не посланием? Но он предпочёл не замечать их. Разумеется, так и было. Не замечал ли эти послания тамплиер также, как его Учитель, не замечал смерти ассасина-информатора? Или, напротив, замечал и делал правильные выводы? «Ты получишь ответы, когда тебе не нужно будет задавать вопросы…» Но вопросов не становилось меньше. Чем дальше Альтаир шёл, тем менее прозрачным было то, что он делал. — Тогда нам остаётся лишь одно. Убить его. — В Иерусалиме ты встретился с ним впервые, там же найдёшь его и сейчас. Да не оставят тебя силы в этой битве. Ступай, Альтаир. Нужно было передохнуть. Путь до Иерусалима был неблизким, поэтому Мастер-ассасин позволил смыть с себя пыль и сменить одежду, прежде чем выступить в город, где начальник бюро был живым доказательством его несмываемого позора перед Братством.

***

      Воздух врывался в лёгкие, наполняя грудь жизнью, а сердце упрямо билось, не желая сдаваться. Словно сквозь толщу воды доносились звуки; кто-то ругался и кричал, а потом, на мгновение, всё стихло и тишина зазвенела в голове, только мерный стук сердца об рёбра, говорил о том, что жизнь ещё не оставила его тело. — А я говорю вам, что это лучшее средство! Я всю жизнь посвятил делу врачевания не для того, чтобы меня кто-то учил! — А я спешу с вами не согласиться! Только идиот может дать человеку с такой кровопотерей это. Если вы хотите его убить, то вам придётся сначала убить меня, любезнейший. — Да как ты смеешь? Я знаю, кто ты, на самом деле. Я лечил твои раны! — Угрожаете мне, господин лекарь? Напрасно. Я хочу спасти ему жизнь, а вы предлагаете отравить его, отваром из этой дьявольской травы! — Моя микстура в сочетании с тёплым вином… — Заставит его видеть то, чего нет и усилит кровотечение. — Да откуда тебе, женщина, знать о свойствах лечебных трав? — хмыкнул лекарь. — Что я слышу? В вашем голосе пренебрежение? Смею напомнить вам, уважаемый, что я провела большую часть жизни в рядах ассасинов, поэтому знаю много. Наверняка вы будете поражены, но я умею читать и писать. Знаю, как составлять карты, и разбираюсь в... — О, несомненно, это ultima ratio, дитя! Если ты, конечно, понимаешь, что я сказал. Надменный индюк! — Ultima ratio, доктор, в нашем случае — моё умение размахивать мечом, — жёстко отрезала она, заставляя лекаря побледнеть, — можете мне помочь, но не смейте мне мешать, иначе, храни вас Бог, в которого вы верите. Лекарь замолчал, проиграв словесную перепалку, позволяя ей заняться раной Магистра. Пока она возилась с обработкой раны, он заметил на её плече грязную повязку из обрывка ткани, явно наложенную наспех, но женщина, казалось, не обращала на такую мелочь внимания, стараясь помочь Сибранду. — Позволишь мне взглянуть? — негромко спросил лекарь. Женщина обернулась, и он заметил тёмные тени у неё под глазами. Она явно устала и была измотана, но упрямо не желала отойти от Магистра ни на шаг. — На что? — Ты тоже ранена, — он ткнул костистым пальцем в сторону её плеча. — Ах, это. Ерунда, ранение не серьёзное, оставьте, доктор. — Едва ли Магистр будет рад, если ты умрёшь, поэтому, позволь посмотреть. Зелёные глаза оценивающе посмотрели в его собственные, блекло-голубые, словно выцветшие. В них не было неприязни, только… усталость? — Чёрт с вами, — кивнула она, снимая рубаху, испорченную клинком Альтаира, позволяя лекарю заняться царапиной. Должно быть он умер и пребывает в пустоте. Тогда почему он имеет способность мыслить и дышать? Почему его мучает жажда и боль? Он точно помнил удар клинка ассасина и темноту, что пришла после. Последнее, что он видел — край белоснежного одеяния убийцы, скользнувшего за борт корабля и испуганные зелёные глаза, полные слёз. Бедная Илма. Глупая Илма. Она должна была бежать и жить, но вместо этого решила остаться и умереть. С кровати донёсся хриплый стон, прогоняющий остатки сна. Илма встала из-за стола, сидя за которым она уснула и метнулась к Сибранду. У него поднялась температура. Смочив ветошь она обтёрла его лицо, стирая капли пота, проступившие на висках. Приподняла его голову и по капле, медленно дала напиться, массируя горло, чтобы он проглотил воду. — Не умирай, пожалуйста, — тихо сказала она, погладив щёку, на которой пробивалась щетина, — не бросай меня. Слёзы против воли катились по щекам. Было страшно. Почему все, к кому она привязывается оставляют её. У неё оставался ещё старик Джабаль, но в Братство для неё путь был отрезан. Стоило, наверное, сообщить Роберу де Сабле, что Сибранд выжил. Некстати вспомнилось письмо Магистра Тамплиеров, вызвавшее такой гнев у её друга. Но, послушают ли её стражники, отправят ли человека с посланием в Иерусалим? А если отправят, то что это даст? Илма подумала и решила, что всё же стоит попытаться. Она не тамплиер и делает это не ради тамплиеров. Она делает это ради Сибранда. — Любезнейший? Вы не поможете мне? —  она окликнула стражника, ругая себя за дрожь в голосе. Но рыцарь не спешил нагрубить или напасть, лишь кивнул, показывая, что слушает её. — Это письмо необходимо доставить в Иерусалим, Роберу де Сабле, — чуть увереннее продолжила девушка, — вы понимаете меня? — Да. Я понимаю тебя. На рассвете распоряжусь, чтобы отправили человека. На ночь городские ворота закрывают, а путь небезопасен. В окрестностях Акры полно сарацинов, — кивнул страж, принимая пергамент из её рук. — Спасибо. — Что Магистром? Он будет жить? — донёсся вопрос, когда Илма уже стояла на пороге кабинета, заставляя плечи вздрогнуть. — Я… не знаю. Всё решит сегодняшняя ночь. — Тогда я помолюсь за него, чтобы он справился. И за тебя, оруженосец. Я слышал, ты первым кинулся в бой, чтобы защитить господина Сибранда. — Спасибо, — только и сказала она. Видимо молитвы стражника были услышаны. На третий день лихорадка отступила и Сибранд задышал ровнее, а цвет лица вернулся к привычной бледности, но без мертвенно-серого оттенка. Илма, по прежнему, старалась не оставлять его надолго одного, иногда коротко прерываясь на еду. Неожиданно, тот самый рыцарь, которому она передала письмо стал для неё подмогой, напоминая о необходимости есть. Рыцаря звали Ральф и он имел весьма устрашающий вид, но к ней отнёсся тепло, явно оценив её бдение у постели раненого Магистра. Вторым подспорьем стал, как ни странно, лекарь Гилберт, которому она угрожала мечом, за попытку напоить отравой Сибранда. Он напоминал о необходимости перевязки собственной раны, чем неизменно вызывал её раздражение. — Ты хочешь помереть, глупое дитя? И что я скажу Магистру? Мне жаль, но ваш оруженосец был глупее барана? — в очередной раз менторским тоном возмущался лекарь. — Утром я осматривала своё ранение и оно вовсе не так ужасно, как вы себе мните. Воспаления нет, скоро только шрам будет напоминать мне об этой царапине, — отмахнулась Илма. — А еда, а сон? Ты же изводишь себя, сидя у его постели. Думаешь от этого он быстрее очнётся? Лучше сходи в город и купи в лавке аптекаря эти травы, — пробурчал он, протягивая ей мятый пергамент. — И когда я уйду, вы положите конец моим стараниям напоив его белладонной? Ну уж нет, Гилберт! Пошлите в лавку кого-нибудь другого. Старик лишь покачал головой. Паранойя девицы не знала границ, как и упрямство. Неизвестно, сколько бы они так спорили, не прерви их сам предмет раздора. — Воды, — хрипло произнёс раненый. Женщина тут же потеряла интерес к лекарю, бросившись к постели Сибранда, и у старика сжалось сердце: так бережно она подняла голову Магистра, исполняя его просьбу. Напоив его, она не сдержала слёз, уткнувшись Сибранду в рёбра. — Господин, как вы себя чувствуете? — спросил лекарь. — Как будто я умер, Гилберт, а затем — воскрес и вознёсся, — сипло отозвался Магистр, пытаясь поднять непослушную руку и погладить по голове женщину, рыдающую у его постели, — полноте, прекрати плакать. Ты же знаешь, я не выношу слёз. Но Илма и не думала повиноваться. Страх последних дней нашёл, наконец, выход. Желудок Магистра пел жалобные трели, требуя еды, однако, всё, что было ему позволено — это бульон, который приходилось унизительно есть с ложки. Слабые руки его совершенно не слушались, а к горлу подкатывала тошнота. — Не спеши. Если тошнит, то не держи в себе. Господи, как же противно было даже думать о том, чтобы сделать это при ней. Но она, казалось, так не считала, терпеливо уделяя ему внимание. Тело было неприятно липким, а на немного запавших щеках отросла ненавистная щетина. — Илма, — негромко позвал он. — Да? — Скажи, почему ты не ушла? Илма смотрела на него, как на идиота. Под красивыми зелёными глазами лежали тёмные тени, делая их глубже. Сибранд отметил, что её щёки впали, заострив, и без того худое лицо, и понял, что ляпнул глупость. — Это всё, что ты хочешь у меня спросить? — она вздохнула и присела на край кровати. — Я не хочу, чтобы ты уходила. Просто хочу знать. — Я осталась, потому что мне так захотелось, потому что я привыкла к тебе, потому что ты — всё что осталось у меня! Потому что ты обещал мне, что не отпустишь от себя, если выживешь. — Bitte, vergib mir, meinе kleine *, я жалок и глуп. — А ещё, ты обещал научить меня своему языку, чтобы я не чувствовала себя дурой всякий раз, когда ты говоришь что-то похожее. Она улыбнулась и уже не выглядела сердитой. — Я извинился перед тобой, meine kleine, только и всего. Просто я сам себе противен. От меня воняет, а щёки мои похожи чёрт знает на что. — Это поправимо. Главное, что ты жив. Те дни, что ты бредил я боялась дышать от страха, что каждый новый вдох окажется для тебя последним. Тебя бесит слабость, но это нормально, для человека четыре дня пролежавшего в пограничном состоянии. Странно было если бы ты вскочил со смертного одра, и тут же рванул исполнять поручение Магистра Робера. Набирайся сил и не делай глупостей. Как только ты окрепнешь я сделаю всё, что ты хочешь, а сейчас — отдыхай. Он смотрел на неё и не мог поверить, что это происходит с ним. Давно забытое чувство тепла и безопасности разливалось по телу. Сибранд и представить себе не мог, что чья-то забота может быть такой… приятной? Словно что-то полузабытое, родом из детства. Как слово матери, которую он едва помнил.