Враг рода человеческого

      Илма бросила на Сибранда тревожный взгляд, но он лишь легко кивнул, давая понять, что будет в безопасности. Она решила, что вернуться в крепость, ставшую вторым домом — сейчас равносильно самоубийству. Мария, которую бесило, отбытие на Кипр Робера, вынет из неё все жилы, своим неуёмным любопытством. Девушка устало привалилась к нагретой стене, раздумывая, что делать дальше. Прибытие в Акру короля разбавило базарную площадь у крепости: то тут, то там возникли очаги стихийной торговли, на которую стража, обычно, смотрела сквозь пальцы. Её внимание привлёк невзрачного вида старик, торгующий пергаментами и писчими принадлежностями. — А, юный рыцарь. Желаете приобрести чернила? Или быть может перья и пергамент? Старик хитро прищурил взгляд, изучая покупателя. Илма пожала плечами и принялась рассматривать товар. Как и следовало ожидать — товар был низкопробный: пергамент — отвратительного качества, а перья, в большинстве своём — потрёпанные жизнью. Она не сильно удивилась бы, если узнала, что и чернила которыми старик торгует, разбавлены донельзя. — На твоём месте старик, я задумался бы о качестве товара — пергамент откровенно отвратительный. Да и перья оставляют желать лучшего. Такое чувство, что этих гусей пытали перед смертью. Она покачала головой, теряя интерес к лавочнику. — Хе-хе, а ты, как погляжу — разбираешься. Постой, юноша. У меня есть для тебя кое-что особое. На прилавке появились красивые перья и добротный пергамент.   — И наверняка, за это будет цена, как за продажу крепости Ричарда. Спасибо, воздержусь. Девушка ухмыльнулась. Конечно же старый выжига не скинет ни монетки, но поторговаться стоило. — Я знаю, что у тебя нечего взять тевтонец. Забирай. Просто так. Илма нахмурила брови. Жизнь научила не доверять людям. Но лицо старика, сморщенное, как урюк на солнце не ввдавало никаких эмоций. Старик рассмеялся, разрушая повисшую тишину. — Я вижу, ты не особо веришь людям, да? — Так сложилась моя жизнь, старик, без обид. — Ты ждёшь своего господина, да? Слово верность для тебя не пустой звук. Бери пергамент и перья, пока я отдаю. — Но это же… — Ага. Орлиные перья. Истинную ценность которых, знает только грамотный человек. Для большинства невеж и то дерьмо, что на прилавке сгодится. Эти перья мне достались даром, так что забирай, рыцарь. Она, подумав, вынула кинжал, подаренный Ричардом, и выковыряла один из камней, украшавших ножны. — Держи, старик, каждая вещь имеет свою цену. Это плата за пергамент и перья. А ещё, мне нужны хорошие чернила. — А с тобой приятно иметь дело. Не боишься носить такие дорогие вещи? Людей, нечистых на руку, в этом тухлом мире, хоть отбавляй. А ты не похож на сильного воина, уж не обижайся. Илма ухмыльнулась. — Не стоит думать, что я не способен постоять за себя. Подчас и хлыст переламывает хребет. А за драгоценности цепляются только глупцы, ослеплённые их фальшивым сиянием. Нужно смотреть на вещи глубже. Тоже самое, и с людьми. Спасибо, старик. Она забрала свои товары и вернулась на скамейку, неподалёку от входа в крепость. Сибранд появился спустя час. Даже издалека она видела, что он не в духе, а тени под его глазами стали глубже. Но, когда он заметил её, то его лицо немного расслабилось. — Ты ждёшь меня, meine kleine… Голос Магистра звучал непривычно мягко. Стражник из свиты Ричарда подозрительно покосился на них, но Сибранду, казалось, было плевать на него. — Идём, мне до чёрта надоело это место. Был бы здесь сейчас Робер, я убил бы его своими руками. — Ты же понимаешь, что разговоры и аудиенции будут только после того, как ты поспишь? Он покачал головой. — Времени у нас в обрез. Да и Торпе, чтоб её, не слезет с меня живьём. — Du brauchst schlaf! * Сибранд легко рассмеялся и взъерошил её волосы. — Ах, Илма, ты не права. Alle mich brauchst ist du.* Она поражённо замолчала. Определённо, ему нужен был сон. Вот, уже и глупости говорить начал. Ты призналась ему в любви, а он сказал, что хочет видеть тебя не только в своей постели. Кто из вас сошёл с ума раньше? Мария Торпе была неизбежна, как непогода и ждала их у двери в кабинет. Её тонкий палец сразу ткнул Сибранда в грудь, стоило ему подняться. — Это было нечестно с твоей стороны! Почему ты не позвал меня? Он злобно сверкнул глазами на женщину, стоящую напротив. — Потому что тебе там делать нечего. — А ей, значит, есть что? — Да. И я думаю мы оба знаем, почему. Я не собираюсь с тобой нянчиться, Мария. Моей вины в том, что Робер поступает как последний arschloch* — нет. Торпе посмотрела на осунувшееся лицо тевтонца и медленно кивнула. — Выглядишь ты откровенно дерьмово. Отдыхай. Но помни, завтра ты расскажешь мне всё. Стоило им шагнуть за порог и Илма принялась снимать с Сибранда пояс. — И что ты делаешь? Она посмотрела него, как на идиота: — А на что это похоже? Он стянул перчатку и ласково провёл по её лицу, вздыхая: — Боюсь, это всё, на что я способен сегодня. Надеюсь, ты не подумаешь обо мне плохо? Она рассмеялась, продолжая стягивать с него одежду. — Я просто хочу помочь тебе управиться побыстрее. Не будешь же ты спать в своём хауберке? Так, ты совсем не отдохнёшь. Я не подумаю о тебе плохо только потому, что ты не будешь меня безудержно любить сегодня. На это у нас будет время. Когда на нём остались только рубаха и штаны Илма улыбнулась, целуя его в уголок губ, но он прижал её к себе и раздвинул своим языком её сжатые губы, делая поцелуй глубже. Поцелуй был медленным и мучительно нежным. Почему она не могла сказать ему «нет», когда он так делал? Почему, от простого поцелуя внизу живота разливалась мучительно-сладкая истома, а в груди зарождалось необъяснимое тепло? Поцелуй закончился, но тепло из груди никуда не исчезло. Сибранд подарил ей усталую улыбку и лёг, практически моментально погрузившись в сон. Илме, напротив — не спалось. На столе в кабинете царил невообразимый бардак. Даже в самые жуткие времена, у тевтонца всё было чётко разложено по стопкам, а бумаги строго систематизированы. Насколько должен устать такой педантичный человек, чтобы оставить всё как есть? Внимание девушки привлёк чертёж, и она развернула его. Первой, мелькнула мысль, что Джабаль отрубил бы руки этому бездарю, второй, что она и сама поступила бы так же. Надо же, брать такие большие деньги за свои услуги, и работать так плохо. На ум девушки приходили только ругательства на родном языке её возлюбленного, но без Сибранда и его руководства вносить правки в бесталанный набор линий девушка не рискнула. Она осторожно свернула чертёж, скрепив его нитью и сложила бумаги по стопкам, не нарушая их хаотичного расположения.       На улице, по-осеннему — ярко догорал закат, знаменуя своим алым светом ветреный грядущий день. Илма закончила с уборкой и зажгла лампу, чтобы разогнать наступающую темноту. Проведав спящего она улыбнулась: настолько спокойным было его лицо: безмятежным, без вечной вертикальной морщинки на лбу и горьких складок у губ. Она укрыла его и, не удержавшись, провела ладонью по идеально гладким волосам. Они являли собой полную противоположность, её собственным: густым и торчащим в разные стороны, как перья птицы, попавшей под встречный поток ветра. Илма вернулась за стол и раскатала свиток, добытого днём пергамента, перед собой. Пожалуй, то, что она задумала, не осквернит прекрасную бумагу — напротив, украсит её собой. Тихо хмыкнув, она взяла в руки перо и, обмакнув в чернила, приступила.       Ночь таяла, а девушка, с пальцами, измазанными чернилами, счастливо улыбалась во сне, заставшем её врасплох прямо за работой. Угол стола и собственная рука были не лучшей подушкой, но её, казалось, это совсем не тревожило. Сибранд проснулся едва начал заниматься тусклый рассвет, и обнаружил свою постель непривычно пустой. На короткий миг его охватила паника: не слишком ли он был резок с Илмой, накануне? Вдруг она передумала и сбежала сейчас, когда он поверил в то, что его чувства взаимны, а жизнь имеет иной смысл, помимо загадок этого мира? Поднявшись с постели, он обнаружил её спящей за столом в кабинете. На полу лежало, явно выпавшее из пальцев спящей  перо, а на столе лежал изрисованный вдоль, и поперёк пергамент: даже во сне она держалась от него на расстоянии. На пергаменте был изображён он, в этом сомнений не было — это лицо он много раз видел в отражении водной глади и полированной до блеска оружейной стали. Тут его лицо было нахмурено, здесь — он улыбался, в ещё одном углу — целился из лука, а в другом, он был изображён в профиль и указывал куда-то вдаль. Сжатые губы тронула улыбка. Илма была полна загадок и противоречий. Как информатор — она имела цепкий взгляд и хорошую память, как ассасин — была смелой. Но, в тоже время, до смерти боялась простой грозы и осталась рядом, разглядев в бывшем враге, что-то, что ему самому было неведомо. Тихо вздохнув, он поднял её на руки и отнёс на кровать. Стоило ему лечь, как её тонкая рука тут же легла на грудь. Теперь картина его маленького мира, ревностно сокрытая от посторонних стала полной, а всё остальное могло подождать несколько часов, до того, как рассветёт. Не спал и Альтаир ибн Ла-Ахад, погруженный в изучение Частицы Эдема. Артефакт показывал события грядущего, механизмы, здания. С одной стороны — эта штука могла принести человечеству прогресс и процветание, избавив от необходимости войн, а с другой — было чёткое понимание, что она же может и погубить их. Ассасин потёр уставшие глаза, делая перерыв. За окном занимался тусклый рассвет. Он снова просидел всю ночь. Короткая ухмылка расчертила губы со шрамом: он представил недовольное лицо Малика, который непременно скажет ему о его родстве с ослами, пустынными гулями, Шайтаном, христианским Сатаной, и прочими упрямыми и нечистыми существами. Самое страшное, что Аль-Саиф окажется прав, а сам Альтаир будет чувствовать себя мальчишкой, которого Аль-Муалим, когда-то отчитывал за драку. Естественно, его подозрения оправдались. — Альтаир! Шайтан ты ослоголовый, сколько раз тебе говорить, что ты должен выполнять обязанности Мастера? А вместо этого, ты по ночам таращишься на эту серебряную дребедень, превращаясь в Аль-Муалима! — Ты не прав, Малик. К тому же, Ментор здесь я, а поучаешь меня ты. Я веду дневник, куда записываю мудрые мысли и результаты своих исследований. Это принесёт Братству пользу в будущем. Однорукий чуть смягчился: — Послушай, я понимаю, как важно то, что ты делаешь для Братства. Для всех нас. Я поучаю тебя только потому, что не хочу потерять друга. Ты же уморишь себя, кретин. Ты выпал из окружающего тебя мира, посвятив себя изучению этого артефакта. Аббас строит козни за твоей спиной, трубя во все благодарно развешенные уши, что тамплиеры собираются купить Кипр, а Ментор — занят какой-то блажью в своей башне. — Козни? О чём ты говоришь, Малик? — Открой глаза, Альтаир. Ричард прибыл в Акру, говорят, чтобы провести переговоры с Магистром Тамплиеров. Злые языки уронили весть о том, что Робер де Сабле, каким-то шайтановым чудом, восстал из мёртвых. Альтаир потупил взор. — Малик, брат. Я должен кое в чём признаться. Когда я убивал по приказу Аль-Муалима…чем дальше и глубже я погружался в это дело, тем больше росло моё раскаяние в содеянном. Я узнал много разных тайн, живя жизнью новичка. Скажи, ты знал, что на Братство долгое время трудился племянник Джабаля, Тахир? — Конечно. Незадолго до того, как ты убил Мажд Аддина, он был у меня в бюро. Исключительно скромный, немногословный юноша. Слышал, что его убил какой-то чокнутый тевтонец. Жаль. — Это не так. На самом деле, он никакой не племянник Джабалю, а девочка — сирота, которую тот пожалел. — Что ты хочешь этим сказать? Это, часом, не та история, которую ты мне обещал в Иерусалиме? — Я хочу сказать, что монета имеет две стороны, Малик. Истина тоже не бывает абсолютной. Я шёл убивать этого чокнутого тевтонца, будучи абсолютно уверенным в том, что моя рука не дрогнет. А в итоге, я пощадил его. — Что я слышу? Альтаир пощадил врага? — Врага Аль-Муалима, не своего. Она защитила его. Он дал ей оружие, приказал бежать, зная, что жить ему осталось недолго. В тот день я видел нечто странное: непримиримые враги пытались спасти друг друга. Одна бросилась защищать, другой — перевязывал её раны, порвав свою одежду. — Очевидно же, что это неправда. Скорее всего тевтонец запугал девчонку! — Нет. Ты не видел, как он смотрел на неё. С такой печалью, с такой любовью. А она? Её ярость была подобна ярости матери, спасающей своё дитя. Так отчаянно защищают только тех, кого любят. — Да и шайтан с ним, с тевтонцем. Влюбился и влюбился. Это то, в чём ты хотел признаться? Альтаир покачал головой. — Нет, я не сказал главного. Робера де Сабле, я нашёл тяжело раненным, на подступах к Арсуфу. У него были сломаны рёбра. Он сказал, чтобы я его убил, рассказал о планах Аль-Муалима. Я собирался убить его… и не смог нанести удар. Моя ненависть оставила меня. И мне стыдно за это, я проявил непростительную, для ассасина, слабость. Голова Ментора покаянно опустилась. Он ждал чего угодно, только не тихого смеха Аль-Саифа. — Почему ты смеёшься? Я разве не признался в том, что не убил врага, доставившего нам так много бед? — Ты действительно стал мудрым, Альтаир. Скажи мне кто-то об этом год назад, посмеялся бы. Я же говорил… месть ничего не изменит. Месть не вернёт мне брата, как и руку. Прожитое время только притупит мою боль, как вода неизменно точит камень. Альтаир смотрел на Малика с удивлением. — Ты хочешь сказать, что не держишь на меня зла за это? — Да. Именно это я и хотел сказать. Вина за убийство всегда лежит на том, кто его заказал. Ты, я и Кадар — мы были просто пешками в его игре, тоже самое и с тамплиерами. Он говорил, что ему жаль и лгал. Его погубила собственная алчность и жажда власти. Ментор удивлённо посмотрел на своего друга. — Спасибо, Малик. Я не ожидал, что ты меня поймёшь. Аль-Саиф лишь качнул головой, отмахиваясь о его слов. — Узнай, что задумали тамплиеры. Братья боятся, что они копят силы для атаки на Святую Землю и на нас, в частности. Если тебе потребуется отлучиться, то мы с Рауфом присмотрим за порядком в крепости. — Нет. Пока что не потребуется. Если я уеду сейчас, то Аббас, со своими присными, сочтёт меня трусом. Нельзя действовать необдуманно. Я напишу весточку Джабалю, думаю, он сможет помочь нам. — Но как? Альтаир поднял руку, показывая, что разговор окончен. — Альтаир? — Не время, Малик. Я и сам до конца не уверен. Как только я узнаю что-то, я сообщу тебе, обещаю.