Враг рода человеческого

       Белый почтовый голубь немного разбавил серость неба Акры, спускаясь к неприметной крыше. — О, здравствуй, приятель. Давно тебя не видел. Спокойно сказал человек, приманивая птицу, по-старчески, костлявым пальцем.  — Иди, попей воды и поешь. Ты, верно, устал. Голубь с интересом смотрел на мужчину, склонив голову в бок, словно ожидая, что мужчина скажет что-то ещё. Но тот лишь забрал из портдепешника, послание и погрузился в чтение, потеряв к птице всякий интерес.       Тем временем, в кабинете Магистра Тевтонского ордена шла нешуточная словесная баталия. Архитектор, нанятый Робером де Сабле был возмущён в лучших чувствах. Этот чокнутый немец, позволил какой-то девчонке вносить правки в его безупречную работу, и не просто вносить, а перекраивать на свой манер полностью. — Господин Магистр, я уверяю вас, что то, что творит эта необразованная женщина — не простоит и десяти лет! Илма зло блеснула зелёными глазами на горе-архитектора. — А то, что составил ты — не простоит и полугода. Это где ты видел, чтобы опорные балки были такими хилыми? Ты вообще составлял чертежи зданий сложнее курятника? Или в твоих смелых чаяниях конструкция должна рухнуть на голову несчастным больным? Лицо архитектора пошло нехорошими пятнами от гнева. — Да как ты смеешь, женщина, открывать рот в присутствии мужчин? Господин Магистр, сделайте что-нибудь! И он сделал. — Verschwinde von hier! И не смей указывать моей жене. — Но… — Я всё сказал. Убирайся, к чёртовой матери, я сыт по горло твоими бесценными замечаниями. Архитектор поклонился Сибранду и с издевкой изрёк: — Не мне вас учить, Магистр. Но удел женщин в этой жизни — рождение детей и почтительное молчание, в присутствии мужа и других мужчин. Сибранда затопило чувство гнева. Словно его отец воскрес. Но он смог взять себя в руки и угрожающе прошипеть: — Ты прав в одном. Не тебе меня учить. Пошёл вон! Илма удивлённо смотрела на Сибранда, лицо которого было всё ещё красным. — Ты это слышала? Мерзкий кусок дерьма! — Он не стоит твоих нервов, Сибранд. Иди, посмотри, если тебя всё устраивает, значит я перечерчиваю с последними поправками, и можно начинать. — Я думал ты спросишь почему я назвал тебя своей женой? — Я думаю, что оскорбив твою жену, этот ублюдок оскорбил тебя. Так что всё логично. Общество — зациклено на статусах. Она равнодушно пожала плечами. Губы Сибранда тронула лёгкая улыбка, которую Илма не заметила, погруженная в чертежи.

***

      Строительство госпиталя спорилось трудами Илмы и Сибранда, а благоприятный для этого климат Акры, ненавистной последнему, подходил для этого, как нельзя лучше. На дворе царила поздняя осень и немец всё чаще себя ловил на мысли, что ему не хватает запаха прелых листьев, которые в изобилии покрывали землю его Vaterland в это время года. Сибранд позвал девушку, беседующую с англичанкой в стороне: — Илма? — Да? — Мне нужно отойти ненадолго. Побудете с Марией здесь? Обещаю, заскучать ты не успеешь. Она легко сжала его пальцы своими, давая понять, что согласна потерпеть англичанку в его отсутствие. Хотя терпеть — громко сказано, она успела привыкнуть к Торпе, как к неизбежному злу.       Это было безумием. От начала и до конца. В последнее время он сам удивлял себя, ловя себя на мысли, что ему действительно, впервые за всю жизнь, по-настоящему хочется жениться. В насмешку над своим покойным отцом, ему хотелось стать хорошим мужем и любить свою жену, сдувая с неё пыль. А если у них будут дети… то более заботливого и доброго отца, чем он они не узнают.       Церковь была почти пустой в этот час и его шаги отдавались гулким эхом, тонущим в каменных сводах. У святых на фресках, казалось, темнели лица: безбожник вошёл в храм. Мрачно усмехнувшись своим мыслям, он упрямо шёл к своей цели: священнослужитель стоял спиной к тевтонцу и явно его не замечал. Сибранд негромко кашлянул. Человек обернулся и благочестивое выражение исчезло, сменившись сначала узнаванием, а затем страхом. Это был тот самый священник с пристани. — Господин Сибранд? Надеюсь, вы пришли не за тем, чтобы снова обвинить меня? Он лишь покачал головой и поднял открытые ладони, показывая, что безоружен и не имеет дурных намерений. — Тогда что привело вас сюда? Насколько я запомнил, вы…не верите. Последние два слова священник едва выдохнул, не дай Бог, кто-то подслушает. — Я предпочёл бы обойтись без церкви, но, к сожалению традиции этого чёртового мира таковы, что без ваших нравоучений ни один обед не подаётся. Причина моего присутствия здесь крайне прозаична: я хочу жениться. Блеклые глаза священника блеснули. — Ваша невеста христианка? Или она иной веры? — Я полагаю, что она, как и я, верит в здравый смысл больше, чем в красивые сказки. — Да что вы говорите такое? Вы не верите в Бога, но являетесь Магистром духовно-рыцарского ордена. Насколько мне известно, вы должны подобно нам, вести аскетичную жизнь, а не бегать по девицам… Сибранд ухмыльнулся. — Знаешь, я видел немало представителей духовенства в борделях. И они туда приходили явно не проповедовать. Но я их не осуждаю. Какой смысл жить, если ты чувствуешь себя живым наполовину? Какой, чёрт возьми, толк от Рая, если ты прожил вечность в Аду? — Вы ужасный человек, господин Сибранд! — Да? А я знавал одного человека, исключительной набожности, коей позавидовали бы даже вы. Но, за стенами храма, этот человек бил беременную жену ногами и считал её недочеловеком. Скажи, священник, где в этот момент был твой Бог? — Удел женщин, сын мой, платить за первородный грех. А покорность мужу — высшая благодетель. Тевтонец горько рассмеялся: — Вот оно — слово христианина. Поэтому, я и не верю. Удел, доля… как вы все любите прятать бесчеловечность за красивыми словами. Да только от того, что прокажённого завернули в парчу, краше он не станет. — Мы можем спорить с вами сколько угодно, но мы лишь спорим о терминах. Как бы то ни было, а ваша жена принесёт вам клятву покорности. — Чёрта с два. Мне не нужно раболепие. Хотел бы покорности — снял бы проститутку. Та, за лишнюю монету сделает всё, и даже больше, старый ты дурак. И свидетелей у меня будет всего два. Мне не нужны лишняя шумиха и суета. Как бы вы не старались обвинить меня во всех грехах, но я был и остаюсь человеком скромным. — Но так не полагается! Это неправильно! К тому же, после свадьбы, под дверью вашей спальни должна стоять благочестивая женщина, которая засвидетельствует…окончательное закрепление вашего брака. Сибранд едва сдержал смех, представив себе этот бред. — В этом нет нужды. В том, что мы его, эм, окончательно закрепим, можете не сомневаться. Священник ткнул костлявым пальцем ему в грудь: — Я отказываюсь. Сибранд схватил его за запястье. — Уверен? А не боишься, что я окажусь человеком, похуже, чем обо мне говорят? Я ведь не боюсь Бога, следовательно и сейчас ничто не помешает мне забрать твою жизнь. Хочешь узнать, существует ли Бог? Священник испуганно схватился за голову. — Вы — еретик, господин Сибранд. — Может и так, старик. Только я — еретик и вероотступник, помогаю освободить Святую Землю своими грязными руками. Нельзя быть святым, когда руки по локоть в крови. Я не хочу шума и толков среди горожан. Лучше я накормлю нищих, чем дам пищу для разговоров праздным зевакам. Старик смотрел на него молча, внимательно вслушиваясь в сказанное и не мог понять — чего в этом человеке больше: ереси или истинной христианской благодетели? — Скажите, господин Сибранд. А вы не поклоняетесь Лукавому? — На кой чёрт верить в одного, но отрицать другого? Я могу половину твоего требника воспроизвести по памяти, как на латыни, так и на немецком, и поверь, от этого мой язык не покроется язвами, а земля под моими ногами не разверзнется. Немец закатил глаза. Его порядком утомила праздная болтовня о Высших сферах. Все эти речи о Гневе Господнем, были не более чем сотрясанием воздуха. — Я согласен. Я сделаю это для вас. Но пообещайте мне, что накормите нищих. Это будет ваша плата. Магистр победно ухмыльнулся и кивнул старику, признавая его цену приемлемой. Скажи священник, что он должен пройти Ордалию, согласился бы.       Обратно он шёл в ожидаемо приподнятом настроении, а на ум пришла какая-то песенка родом из юности, какая-то ерунда про женщину под липами, которую священник явно бы не одобрил. Мария, которая заметила его раньше чем Илма, удивлённо приподняла брови: никогда прежде она не видела его таким… довольным? Уже поздним вечером, когда он спустился в зал для трапез она коварно подловила его на выходе. — И чего ты так радовался? Признавайся, ты получил письмо от Робера? Упёрла руки в боки: ни дать не взять — экономка, поймавшая хозяйского дитятю на краже груши из вазы. Подбородок упрямо вздёрнут, а глаза словно пытаются пробуравить дыру в его голове. Хотелось помянуть всех родственников Робера де Сабле ласковым словом, за то что он оставил её на него. — Я не получал никаких писем, и если ты не хочешь, чтобы я украсил твою одежду кашей, то отойди. Англичанка, однако, не торопилась отойти в сторону и продолжала смотреть на него, силясь выглядеть грозной. — Мария. Я тебе уже говорил, что моей вины в том, что Робер поступил с тобой так нет, чего ещё ты хочешь от меня? — Я хочу знать, что тебя так обрадовало. Он нахмурился: — Тебя это не касается. — Почему ты всё время говоришь одно и тоже? Тебе там делать нечего, тебя это не касается. Мне казалось ты давно освободился от предрассудка, что женщина не понимает ничего! — Может быть потому что ты действительно не понимаешь ничего? Или потому что тебя действительно не касается то, что я задумал? Он попытался уйти от разговора и сделал шаг в сторону, но Торпе сощурила глаза и схватила его за локоть: — Ты планируешь сбежать? Ну и трус же ты! Миска с кашей с треском раскололась, шлёпнувшись о каменный пол. — Проклятье, да что тебе от меня нужно? Голос Сибранда эхом прокатился по залу, в котором разом смолкли голоса. — Правда, Сибранд. Настала его очередь презрительно щуриться: — Правда в том, Мария, что я не собираюсь докладывать тебе о каждом своём шаге. Прекрати свои дурацкие расспросы. Если тебя это утешит, то мы оба останемся в этом городе, пока Робер не подаст нам знак. На этом наш разговор считаю оконченным. Он схватил её за плечи и отодвинул в сторону, чтобы не мешала пройти. Дверь в свой кабинет он открыл пинком и явно резче, чем планировал, заставляя Илму поставить жирную кляксу на пергаменте. — Что с тобой? Ты собирался поесть, а вернулся злющим и взвинченным. Он не ответил, лишь молча налил в кубок вина из кувшина и проглотил залпом, не чувствуя вкуса. Налил ещё раз. На третьем кубке его руку решительно остановили. — Перестань. Ты ничего не ел и спишь ты отвратительно. Напиться — не лучший выход. Он послушно поставил кубок на стол и прижал девушку к себе, зарываясь тонким носом в её светлую макушку. Илма вздохнула: — Иногда ты меня пугаешь. Например, когда делаешь так. Что выбило тебя из колеи на этот раз? Он усмехнулся: — Мария, чёрт бы её побрал, Торпе. Она невыносима, Илма, а ещё отвратительно наблюдательна. Увидела меня в хорошем настроении и решила, что я покину Акру с тобой. Она отстранилась и заглянула ему в глаза: — Куда ты ходил сегодня? — Не поверишь, meine kleine. В церковь. Брови девушки поднялись вверх: — Действительно, поверить трудно. Большее сомнение вызвало бы только посещение борделя. Настала его очередь поднять брови: — Это ещё почему? — Потому что ты не посещал его и прежде. Помнишь, я следила за тобой? Вино разливалось по венам, даруя лёгкость телу и удивительную пустоту в голове. Может действительно не стоило пить на голодный желудок? — Я помню, Илма. А в церковь я ходил по простому делу. Я хочу жениться. Трудно было подобрать слова. Он был пьян? Но серые глаза смотрели удивительно трезво и чуть насмешливо. — Почему ты молчишь, meine kleine? Я сказал что-то ужасное? Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Илма нервно улыбнулась. — И зачем тебе это? Я — без роду и племени: бывший ассасин, бывшая пленница, и ты — тамплиер, Хохмейстер Тевтонского Ордена. Ему было смешно. Какой глупой она иногда была. — Без роду и племени говоришь? Я отказался от имени своего отца, в единственном желании, чтобы оно истлело вместе с его могилой. Если ты посмотришь на мир, Илма, то ты заметишь, что есть вещи важнее имён и титулов. — И что же это? — Я взял тебя в плен и отпустил, но ты осталась. Дал тебе в руки оружие, но ты, вместо того, чтобы убить — защитила меня. Я взял тебя в грязном переулке. Ты могла бы дать мне заслуженную пощёчину, но ты сказала, что любишь меня. А я признался тебе в ответ. Я подпустил тебя ближе, чем кого бы то ни было, и уже давно не представляю свою жизнь без тебя. Он взял её узкие ладони в свои и прижал к своей груди. Из-за хауберка она не могла почувствовать биения его сердца, но этого и не требовалось. — Сибранд… я… — Sag es mir, bitte. Его голос бы тихим, а сердце предательски пропускало удары. — Я люблю тебя. И если тебя сделает счастливым моё согласие, то я согласна. — А что сделает счастливой тебя? Илма толкнула Сибранда в грудь, заставляя отступить к стене. Он настороженно смотрел на неё сверху вниз. Девушка усмехнулась и прижалась губами к жилке на его шее, под которой отстукивал рваную дробь пульс. Провела пальцами по его кадыку, заставляя нервно сглотнуть, подняла руку выше и взъерошила его гладко зачёсанные волосы. Он шумно вздохнул. — Илма? Ответь мне, пожалуйста. Девушка прервала своё занятие и, встав на цыпочки, выдохнула ему в губы: — Мне ничего не нужно, кроме тебя, Сибранд. В её глазах не было ни тени насмешки или лжи. Земля неожиданно исчезла из-под ног Илмы, когда Сибранд поднял её на руки. — Что ты делаешь? Пусти! Она попыталась стукнуть его по плечу, но тот лишь ухмыльнулся и поцеловал её, не давая возможности возмутиться. Илма перестала сопротивляться, напротив, зарылась пальцами в его волосы, притягивая его голову ближе. Она была слаще вина, слаще даруемого им забвения. Сибранд усадил её на свой стол глядя в блестящие глаза девушки. Нетерпеливо развязал завязки на горловине её рубахи, сдерживая порыв порвать её ко всем чертям. Илма, словно ощутив его намерения, стянула её сама. Умница. Её белая кожа, к которой не приставал загар была белой, как снега Vaterland, которых ему так не хватало. Сибранд осторожно провёл пальцем по её лицу, очерчивая острые скулы, спускаясь ниже, к мягкой маленькой груди, что так органично пряталась в его грубой ладони, с наслаждением слушая её шумный вздох от простого прикосновения. Она любит его, в этом сомнений не было, она отдаст за него всё, и он готов был заплатить ей тем же. Сибранд легко ухмыльнулся проделывая языком путь вслед за собственными пальцами, задерживаясь на твёрдых горошинках сосков девушки, заставляя её тихонько всхлипнуть. Прекрасно. Её щёки покрыты румянцем — это он, Сибранд, заставляет её гореть. Илма делает слабую попытку задержать его голову у своей груди, но он целует её, а её руки лихорадочно расстёгивают ремень, удерживающий ножны на его поясе. Он и сам не заметил, как тот, с громким лязгом рухнул на каменный пол. Хотелось простодушно развязать завязки на собственных штанах и просто войти в неё, но, в тоже время — не хотелось поспешности. Ощутить её голую кожу в невыносимо-приятной близости к своей собственной, её жар против его собственного. Кто из них сгорит дотла первым? Его сюрко и хауберк летят на пол, послав к чёрту любовь к порядку во всём, за ними следуют поддоспешник и рубаха. Он остался перед ней в одних штанах и сапогах, грудь его лихорадочно вздымалась, словно ему не хватало воздуха. Кожа к коже, сердце к сердцу, холодный серый и травяной зелёный скрестились в немой схватке. Женщина, сидящая на его столе являла собой вершину совершенства и глубину человеческого порока; она была искушением, перед которым христианство учило держаться подальше и совершенством, перед которым хотелось пасть на колени. Мир тускнел перед глазами, теряя привычную лучнику зоркость и становился ярче встократ, стоило Сибранду поднять взор на Илму. Неожиданно она отстранилась от него, заставив его почти горестно вздохнуть. Легко соскочив со столешницы, на которой сидела, она обошла Сибранда, заставляя его обернуться. С его губ сорвалось, почти болезненное восклицание, когда она неспешно опустилась на колени: — Was machst du?! * Илма лишь ухмыльнулась, потянув завязки на его штанах, освобождая его плоть. — Что я делаю? Определённо, то, что церковь не одобрит. Сердце болезненно замерло в груди, предвкушая сладость их грехопадения, когда её губы разомкнулись и язык нерешительно обвёл контур головки, заставляя его шумно выдохнуть. — Ah, Scheiße! Илма, что ты творишь? Она продолжила своё исследование: провела рукой по горячему стволу, чувствуя каждую вену, налитую кровью, сомкнула губы и провела языком ещё раз, но уже с нажимом; с удовольствием отмечая, что его руки зарылись в её волосы на макушке. Губы его могли сказать нет, но его тело предательски говорило: «да». — Ах ты ж чёрт возьми! Сибранд упёрся одной рукой в столешницу, чтобы удержаться на ногах. То, что она делала не поддавалось логике и не давало возможности мыслить трезво. Вторая рука, словно жила против его воли и, повинуясь каким-то диким инстинктам, направляла её голову, дарующую райское наслаждение. Вот оно — сокровище Эдема. К чёрту Робера и его идеалы. Он покажет ей снега Vaterland, он покажет ей мир, когда тот прекратит темнеть перед глазами. И, совершенно точно, он убьёт чёртову Марию Торпе, чьё красное лицо таращилось на него из дверного проёма. — Verschwinde… von…hier! Он почти простонал эту чёртову фразу, обычно звучащую жёстко и грозно, перед тем, как жемчужные капли осели на лице его любимой женщины, а мир разлетелся калейдоскопом цветных осколков перед глазами.