Спать не хотелось совершенно, а пировать — надоело. Мария Торпе решила навестить молодожёнов. Повторять старых ошибок не хотелось, поэтому она тактично постучала в дверь. Открыл Сибранд, облачившийся в привычную одежду. Только что доспехи не напялил.
— Сердечно поздравляю с началом семейной жизни.
— Прошу тебя, говори тише.
— Здесь никого нет, к чему такая паранойя?
Она ожидала, что Сибранд снова начнёт ругаться и кричать, однако он ответил, хоть и назидательно, но совершенно спокойно:
— Die Wände haben Ohren*, так говорят у меня на Родине. Не стой на пороге, проходи.
Пергаменты, которыми обычно был завален стол Хохмейстера были аккуратно сдвинуты в сторону, освободив пространство для остатков скромной трапезы.
Мария хмыкнула:
— Ужин в семейном кругу?
Илма тепло улыбнулась англичанке:
— Что-то вроде того. Мы изрядно проголодались. Выпьешь с нами?
— А почему бы и нет? Вы же не оказали великой чести и появиться на пирушке.
Тевтонец, потянувшийся за кубком, стоящим на полке язвительно отозвался:
— И мне кажется, ты должна была понять почему. Я же говорил — никаких шумных посиделок. Мне достаточно внимания и без новостей о моей свадьбе. Сибранд — параноик, Сибранд — трус, Сибранд — сволочь, отбирающая корабли. Всё перечислил, или забыл что-то?
— Ага, забыл. Сибранд, считающий, что кому-то есть дело до его свадьбы с бывшим ассасином, а ещё невыносимо вредный Сибранд.
От резкого окрика англичанки он непроизвольно вздрогнул и зацепил пергаменты, лежащие на краю стола, которые радостно шурша полетели на пол.
— Ah, Scheiße! Знаешь, если я невыносимо-вредный, тогда как назвать тебя? Мария — шило в заднице — Торпе? Мария — проныра? О, какой бардак!
Торпе рассмеялась.
— Вариант с шилом вполне неплох. Чего ты разошёлся? Подними их, и дело с концом.
Сибранд смерил женщину тяжёлым взглядом, но не сказал ничего — бесполезно объяснять, что каждая вещь в этой комнате имела строгий порядок? Англичане — народ бесцеремонный.
— Давай помогу, а то до утра провозишься.
Он жестом остановил вскочившую было женщину:
— Нет, не надо, оставь. Завтра я разложу их, как положено.
Но цепкий женский взгляд уже приметил интересный пергамент, выделяющийся среди прочей писанины. Прежде чем немец успел что-либо сказать, тот уже был у неё в руках. На пергаменте, чьими-то стараниями был вполне добротно изображён владелец бумаг.
— Красиво. Кто тебя так нарисовал?
Губы тевтонца тронула слабая улыбка.
— Илма.
Брови англичанки приподнялись.
— Не знала, что ты так здорово рисуешь. А меня сможешь?
Сибранд поперхнулся вином, а бывший ассасин пожала плечами.
— Могу попробовать, но не уверена, что получится. Любимый, ты можешь мне дать чистый пергамент?
Сердце кольнуло лёгкой грустью от обращения Илмы к Сибранду. Они были едины задолго до свадьбы. Ни к бывшему мужу, ни к Роберу она не смогла бы обратиться с такой непринуждённой интонацией.
— Что-то не так, Мария? Ты погрустнела.
Она встрепенулась и звонко рассмеялась.
— Ну что ты, мне шило в заду мешает грустить.
Илма ей не поверила, это было видно, но ничего не сказала по этому поводу.
— И всё же, я попрошу твоё шило посидеть спокойно. Ты — не Сибранд, по памяти воспроизвести сложнее.
Даже обидно как-то стало.
— У меня такое неприметное лицо?
— О, нет, Торпе, очень приметное. Голова болеть начинает, как только примечу тебя.
Хотелось показать ему язык. Но она сдержалась, всё же эти перепалки были бесценны. Как бы немчура не изображал обиженную добродетель, она знала, что случись беда — он прикроет её. Осыплет едкими замечаниями, но прикроет. При всех его плохих качествах было одно хорошее, зачёркивающее все минусы — он был надёжным.
Илма рассмеялась и сделала глоток вина.
— Я не хотела тебя обидеть. Просто твоё лицо выражает столько эмоций за минуту, что трудно определить, какая из них подлинная.
Слова били прямо в сердце. Она была очень наблюдательной. Мария часто скрывала свои истинные чувства.
— Тогда нарисуй, что ты видишь.
— Я постараюсь, Мария.
Сибранд с интересом смотрел как чернильные линии на пергаменте превращались в узнаваемые черты. Илма сделала один набросок — серьёзная Мария Торпе. Такой он её видел только когда она была рядом с Робером, когда-то давно, под Иерусалимом — ещё до судьбоносных событий. На второй половине пергамента, на его глазах появлялась более привычная версия — улыбающаяся. Он даже затаил дыхание — настолько его завораживали лёгкие движения пера по пергаменту.
Илма подняла глаза на сидящую напротив женщину и добавила ещё несколько штрихов к картине. Странное было чувство при взгляде на второй рисунок. Женщина, которую Илма нарисовала улыбалась, но глаза словно оставались грустными, если так можно было сказать в отношении чернильных линий на пергаменте. Посыпав готовый рисунок песком, чтобы чернила не растекались, она протянула пергамент Торпе.
Сибранд был заворожен и покорён снова. Насколько глубоко Илма могла смотреть в души окружающих её людей? Едва ли она помнит Марию такой, как на первом рисунке. В порыве чувств он обнял сидящую к нему спиной женщину. Она была истинным сокровищем.
— Сибранд? Всё хорошо?
Он вынырнул из раздумий, обнаружив неприятную влагу на щеках.
Он плакал?
— Ох, прости. Верно задумался, meine kleine.
Он попытался незаметно отстраниться, но она не позволила. Мягкая женская ладонь легла на щёку, стирая следы непрошенной печали с лица.
Напротив подозрительно тихо сидела англичанка завороженно разглядывая линии чернил на пергаменте.
— Мария? Всё хорошо?
Торпе подняла голову и посмотрела на Илму со смесью удивления и восторга.
— Ты — просто чудо! Теперь я понимаю Сибранда.
Сибранд второй раз за вечер поперхнулся вином.
— Нет, ну что за дурак!
Англичанка похлопала по спине немца.
— Я имею в виду, что вы и раньше выглядели так, словно вас создали друг для друга. А теперь я вижу почему.
Отдышавшийся Сибранд тут же спросил:
— Это почему же?
— Ты тоже очень наблюдателен, друг мой. И не надо мне доказывать, что мы — не друзья, не смей меня перебивать, сволочь! Вы — всё, что у меня есть.
От этого неожиданного признания повисла тишина. Мария перевела взгляд на супругов, смотрящих друг на друга.
Первым нарушил тишину Сибранд:
— Я и не думал отрицать это, Торпе. Ты, конечно, порядочная заноза, но я привык к тебе… Я хотел сказать, что тебе не нужно быть кем-то другим, чтобы мы относились к тебе…
— Ээээ, спасибо, конечно…
Но тот помотал головой и с надеждой глянул на жену:
— Илма, скажи это за меня, я изъясняюсь, как кретин! Она ни черта не поняла!
— Мария, он всего лишь хочет сказать, что мы любим тебя такой, какая ты есть. Не надо говорить, что тебе весело, если это не так. Мы — твои друзья и ты всегда можешь обратиться к нам за помощью.
Мария встала из-за стола и обняла опешившего Сибранда, который в ответ легко сжал её плечи, затем она обняла Илму, а та — обняла её в ответ.
Когда объятия закончились Мария небрежно отсалютовала кубком:
— За ваш союз, пусть он будет вечным! Я люблю вас!
Позже, ночью, когда только сонная перекличка лучников на постах нарушала тишину и покой, Илма высказала своему мужу тревожную мысль:
— Тебе не показалось странным поведение Марии? Она словно собралась исчезнуть.
Сибранд, которого одолевали похожие догадки ответил:
— Что-то, meine liebe, в твоих догадках есть. Вы, женщины, более чуткие к таким вещам. Одно я знаю точно — куда бы она не исчезла, мы, непременно встретимся вновь.
***
Как только дверь в комнату закрылась голову Альтаира посетила мысль о побеге через окно. Ни к чему было оставаться на ночь в крепости. Это было, как минимум, рискованно. Бежать по коридорам — привлекать ненужное внимание и оставлять лишние трупы. Он не был сумасшедшим, которому нравились предсмертные хрипы человека, и излишней жестокостью не страдал. Но окно, как назло, оказалось закрыто плотной решёткой. Оставалось либо ждать рассвета, либо сделать вид, что его ждут неотложные дела, хотя это явно противоречило его «желанию» поспать. Ассасин осторожно приоткрыл дверь и выглянул в коридор, в конце которого смутно различалась удаляющаяся спина женщины, которая подогревала в нём неподдельный интерес. Бросив всю свою осторожность, он бесшумно последовал за ней. Мария направлялась куда-то наверх, а он всё больше ругал себя за свою глупость и безволие. К счастью для него в коридорах было пустынно. Перед последним пролётом до его ушей донёсся глухой стук в дверь, а затем звонкий голос:
— Сердечно поздравляю с началом семейной жизни.
Голос её собеседника тоже был хорошо знаком Альтаиру — те же интонации, что и на корабле.
— Прошу тебя, говори тише.
— Здесь никого нет, к чему такая паранойя?
— Die Wände haben Ohren, так говорят у меня на Родине. Не стой на пороге, проходи.
Разговор стих: дверь закрылась, а лицо ассасина украсила ухмылка. Сибранд был чертовски осмотрительным, и не страдал излишней беспечностью, стоившей жизни его товарищам и оказался бесконечно прав. Даже сейчас, когда угроза миновала, как минимум один свидетель у разговора был. Умом — он понимал, что следует бежать из крепости, но участившееся сердцебиение заставляло его дождаться, когда женщина пойдет обратно. Он успел потерять счёт времени и изрядно заскучать в своём укрытии, когда лёгкий звук шагов заставил его встрепенуться. Когда шаги зазвучали по лестнице отчётливей Альтаир вышел из укрытия и одновременно зажав ей рот ладонью тих произнёс:
— Ты хочешь отправиться на Кипр? Я могу взять тебя с собой.
Она была так близко, что это дурманило разум, разгоняя кровь по венам.
Когда первый страх прошёл она что-то невнятно промычала ему в ладонь.
— Если я уберу руку — ты закричишь. Не бойся, я не причиню тебе вреда. Достаточно кивнуть или помотать головой.
Повисла тишина, нарушаемая только тяжёлым дыханием ассасина и его «жертвы». Спустя вечность она, наконец, кивнула.
— Тогда жди меня на рассвете в доках, Мария. Если не передумала. И, очень тебя прошу, не делай глупостей.
***
Рука, зажимавшая ей рот, исчезла вместе с теплом, чувствовавшимся через тонкую ткань платья — словно растворилось в темноте коридора. Хотелось глупо и громко рассмеяться. С самого начала ей казался странно-знакомым этот монах. Страх прошёл, а за ним пришло любопытство. Было интересно, на кой чёрт она понадобилась ассасину в спутники? Это обещало быть интересным.
Альтаир вернулся в бюро когда луна уже высоко стояла на небосводе, заливая серую Акру мертвенно-бледным сиянием. От волнения, сон совершенно не желал приходить.
Она согласилась отправиться с ним. Согласилась. Он ещё не знал, что ждало их впереди, но его душа наполнялась светом, затмевающим собой свет Яблока Эдема.
