Враг рода человеческого

       Альтаир скользнул за окно и нащупав в каменной кладке уступ, подтянулся к небольшому балкончику, густо увитому плющом. Он воровато осмотрелся, перепрыгивая с балки на балку, слушая перекличку, сменяющих друг друга на посту, лучников и любовался спускающимся на город сумерками, мягко размывающими пейзаж. Торговцы торопились по домам, матери загоняли заигравшихся детей, пьянчуги торопились в таверну. Ему самому некуда было торопиться, хотя сердце упорно толкало ассасина совершить немыслимую глупость: отыскать среди окон её комнату и явиться во всей красе, в заляпанной кровью робе. Интересно, спросила бы она его о том, кому принадлежит эта кровь? Загорелась бы тревога в её васильковых глазах? Он тяжко вздохнул и, осторожно пробираясь по фасаду, заглядывал за неплотно закрытые ставни. Без всякого труда он отыскал комнату хохмейстера Сибранда и застал его сидящим за столом при свете масляной лампы. Он что-то царапал на пергаменте и не обращал внимания на ассасина, который мог бы пройти по коридорам, не опасаясь стражников, но предпочёл привычный ему способ. И эта незаметность воздалась ему сторицей: один из оконных проёмов, неприкрытый ставнями, вёл в жилую комнату, освещённую ярко пылающим очагом. На кровати сидела Мария в простом платье и распутывала косу. Вид у девушки был задумчивый, а мягкие отблески тлеющих поленьев придавали её лицу мягкость и нежность. Ассасин на миг забыл как нужно дышать. Борьба с сомнениями была с треском проиграна. Он ловко скользнул в проём и тут же оказался прижат к стене, ощущая на горле холод оружейной стали. — Мария? На дне её глаз блеснула нотка узнавания. Она тотчас убрала меч и рванула его за капюшон, лишая его возможности скрыть свои эмоции. — Альтаир? Боже милостивый, где же ты был? А кровь…чья это кровь? Ты ранен? Снимай робу, я посмотрю…. Женские пальцы потянули кушак, но он мягко перехватил её ладони и потянул на себя. — Это не моя кровь, успокойся. То, что ты предлагаешь, даже будь я ранен — смущает. Она подняла голову и хитро улыбнулась. — Великий Мастер-ассасин смущён? Ты что, девственник? Альтаир поперхнулся от неожиданности. Её лицо было так близко, что он мог рассмотреть россыпь веснушек на её носу. Он любовался тенью ресниц на бледных щеках, едва тронутых загаром, и чувствовал ладонью, как гулко бьётся её сердце сквозь тонкую ткань платья. Всё смешалось и запуталось так, что вовек не распутаешь. Они принадлежали разным мирам, жили разными жизнями и имели расхожие взгляды, но стоило ему взглянуть в её глаза и вся надуманная разница стиралась, исчезала так же неизменно, как тени в жаркий полдень. Он осторожно поднял её лицо за подбородок и склонился к ней, мягко касаясь своими губами её. Мария вздохнула и обняла его за шею. Альтаиру было некуда отступать и он предпочёл сдаться. Он позволил Марии лишить его последнего оружия. Она вновь попыталась справиться с его кушаком, но пробормотала только несколько ругательств, которые никак не ожидаешь услышать от женщины. Именно эта черта, делающая Марию совершенно иной, нравилась ему. Она не боялась высказать ему своё мнение, а он мог поделиться с ней внезапно посетившей его философской мыслью, не опасаясь быть непонятым. Губы, расчерченные давним шрамом растянулись в улыбке, когда он легко расслабил ремни, удерживающие алую ткань, а затем ловко стянул робу и пыльную рубаху, оставаясь только в одних шароварах. Её белые пальцы легко прикоснулись к смуглым плечам, осторожно прочерчивая линию давнего шрама. В отблеске очага казалось, что лицо Марии горит румянцем смущения, волнуя фантазию и заставляя предвкушать, что его ждёт. — Ты безоружен, Альтаир. Не боишься? Он легко потянул завязки на льняном платье девушки и то сползло с плеч, оставляя её полностью обнажённой перед ним. — Ты тоже, Мария. Он прижал её к себе, закрывая её губы новым поцелуем, заставляя замолчать, и, с удовольствием, отметил, что её белая кожа восхитительно хорошо контрастирует с его собственной. Разные принципы, разные страны, разные устои. Сколько границ стёр сейчас Альтаир, накрывая своей ладонью упругую женскую грудь и получая в награду негромкий стон? Он щедро одарил её поцелуями, спускаясь к шее, где языком ощутил, как бешено колотится её сердце. Он уделил особое внимание шраму, который оставил его клинок, словно просил прощения за свою неосторожность, спустился ниже и погладил плоский живот, с удовольствием отмечая, как вздрагивает её тело всякий раз, стоит ему прикоснуться к ней. — Не бойся, я не причиню тебе вреда и не сделаю больно. Её ладонь мягко сжала то, что было твёрже стали через ткань шаровар и до уха донёсся тихий шёпот: — Я не боюсь. Он подхватил худенькую девушку и усадил на кровать, расправляясь с остатками одежды. Их губы снова встретились. Должно быть, картина была восхитительной, когда её белые щиколотки сомкнулись на его смуглых бёдрах, но ни один вид не терпел сравнения с ощущениями, захлестнувшими его с головой. Мария выгибала спину, подаваясь ему навстречу и он следовал за ней, с восторгом слушая её стоны. В ней всё было так восхитительно-прекрасно, что он готов был на любую глупость, только бы продлить этот восхитительный миг близости душ, просачивающийся ядом сквозь вспотевшую кожу, проникающий ложными учениями в уши вместе со стонами, срываемыми с её пухлых от поцелуев губ. Только бы продлить контакт: кожа к коже, глаза в глаза, и между ними нет преград, они настолько близки, что едва ли между ними прошло лезвие клинка. Его член легко погружается в её естество, а она принимает его, жадно прижимая к себе и отвечает на поцелуи. Когда её мышцы сократились на его члене, он почувствовал себя новичком, впервые готовящимся совершить Прыжок Веры. Его сознание спуталось, а сам он не отдаёт себе отчёта в том, что произойдёт дальше. Только выдохнул её имя, одновременно с этим удивлённо отмечая, что очаг давно прогорел, а ночь давно вступила в свои права. Его семя на её коже не выглядит чужеродным, напротив, словно правильнее этого ничего в жизни не происходило. Они лежат рядом, а её узкая ладонь покоится на его груди. — Теперь ты снова убежишь, не объяснив ничего толком? Снова оставишь меня в неведении? — О чём ты, Мария? — Я о том, что…а, впрочем, пустое, забудь. До утра ещё так далеко, пожалуйста, побудь со мной рядом. Она крепче прижалась к нему и Альтаир ощутил прилив неизбывной нежности к девушке. Он осторожно коснулся губами её лба и погладил Марию по спине. — Тепло…ты такой тёплый, Альтаир. А ещё ты полон загадок. — Как и ты, Мария Торпе. Поэтому ты мне так нравишься. Мария поднялась на локте, вглядываясь в лицо ассасину. — Скажи это ещё раз, пожалуйста. Вместо ответа он привлек её к себе и поцеловал. Ночь только вступила в свои права и у них ещё было время.                         ***       В отличии от Альтаира, у Сибранда ночь была беспокойной. Он уснул, работая над чертежами, которые попросил разобрать Робер, а когда он задремал, то его разбудил встревоженный лекарь, обеспокоенный состоянием мальчишки. У мальчика был жар и он метался в горячечном бреду. Ему даже показалось, что он говорил что-то о сокровище тамплиеров и ассасинах. Впрочем, он отмахнулся от невнятного бормотания и сосредоточился на ранах. Иссечённая спина выглядела плохо, края ран воспалились. — Эй! Принеси самый крепкий спиртной напиток, что здесь есть. Лекарь всплеснул руками, совсем так же, как делал Гилберт, всякий раз, когда Сибранд говорил что-то, выходящее за рамки его понимания. — Помилуйте. В нашем Ордене не принято пьянствовать. — Sheiße! Я не спрашивал, есть или нет. Я сказал принести. Пройдитесь по рыцарям, чёрт вас возьми! Учтите, вино не подойдёт. Лекарь осенил себя крестным знаменем и скрылся. Сибранд не знал сколько времени прошло, прежде, чем лекарь вернулся, бережно прижимая к себе глиняную склянку. — Вот, господин. Солдаты сказали, что купили эту настойку у восточного торговца. Сибранд откупорил кувшинчик и удовлетворённо хмыкнул. Судя по запаху аниса в склянке был арак. Просто удивительно, что такого рода напиток родился на Востоке, где Аллах строго запрещал своим правоверным детям пить нечто подобное. Впрочем, ему, выходцу из Священной Римской Империи нравились некоторые предметы быта, почерпнутые у местных. Вопреки расхожему мнению о ненависти Сибранда к востоку, он очень любил хамам. — Когда Робер проснётся, передайте ему, чтобы он наградил этих рыцарей. Он аккуратно обработал края раны и наложил мазь, рецепт которой они с Гарнье почерпнули, держа в руках Частицу Эдема. Чёртово яблоко искушало и дарило знания о будущем, о прошлом, о том, что случится или нет, связывая воедино полотно времён, в котором оно одно являлось незыблемой постоянной. Он обтёр лоб мальчика, положив на него прохладную ветошь и, кажется, задремал. Ночь стремительно таяла и Сибранду мерещился, в предрассветной тьме, его покойный отец, избивающий мать. Он, как и в детстве, ничего не мог с этим поделать. Тогда у него попросту не хватало сил убить тирана, а сейчас, он просто был скован и не мог встать. К нему подошла девочка с ярко-зелёными глазами и улыбнулась. Ребёнок казался ему хорошо знакомым: непослушные волосы, в которых, казалось, запутался ветер и теплая маленькая ладонь в его собственной. Он протянул руку, чтобы погладить девочку по голове, но видение истаяло, уступив лёгкому толчку в плечо. — Господин? Он разлепил тяжёлые веки и посмотрел на лекаря, затем, осознал, что он уснул, и повернулся к мальчику, который во сне схватил его за край длинной рубахи. — Жар спал. Он просто спит, а вас ищет ваша спутница. — Скажите ей где я. Он откинулся на спинку стула, вытягивая немилосердно затекшие ноги. Малец и не думал ослабить хватку так же крепко удерживая его. Кровь, вернувшаяся в привычное русло, вызвала болезненное покалывание и он прикрыл глаза, пытаясь переждать неприятное ощущение. Тёплая ладонь мягко легла на заросшую щетиной щёку. — Ты снова не спал, мой глупый, добрый рыцарь. Он усмехнулся. — Мои солдаты с тобой не согласились бы. Они сказали бы, что я тиран, издевающийся над людьми. А те владельцы корыт, за которые я платил больше, чем кто-бы то ни было? Наверняка, в истории Акко, меня запомнят, как самого злого и вредного руководителя. — Именно поэтому самый злой и вредный руководитель сидит у постели ребёнка? Само зло во плоти. Илма наклонилась и прижалась своими губами к его. — Ой! Простите... На них, раскрыв большие серые глаза смотрел проснувшийся пациент. — Это ты извини. Как себя чувствуешь? — Лучше, спасибо. А вы здесь всю ночь просидели? И кто эта женщина? — Это моя жена. Её зовут Илма. — А я — Марк. Мне уже десять лет и я взрослый. — Присмотри за ним, пока я приготовлю мазь, хорошо? Она улыбнулась ему. — И как тебя такого смелого угораздило оказаться на больничной койке? Мальчик нахмурился. — Этот толстый бурдюк Камаль. Он поколотил меня. Альтаир долго не приходил, а мне хотелось есть. Вот я и стянул у него кусок вяленого мяса, — он тяжко вздохнул, — я знаю, что красть нехорошо, но… Илма рассмеялась. — Знаешь, когда мне было столько же, сколько и тебе сейчас, то мне тоже довелось попасться торговцу. Он отходил меня палкой по пяткам так, что я неделю не могла нормально ходить. К счастью, мне помог один очень хороший человек. — А с твоими родителями что случилось? — Мама умерла когда я была совсем маленькой, а отца убили сарацины. — А моих родителей убили разбойники. Мама плела красивые корзины и продавала их. Она была красивая. У неё были добрые глаза и ласковый голос, — мальчик шмыгнул носом, — а папа готовил вкусную рыбу на костре… — Мне жаль, Марк. Но жизнь иногда бывает несправедлива. Даже к очень хорошим людям. Илма протянула руку и осторожно потрепала парнишку по голове. — Ты добрая. У тебя есть дети? — Пока что нет. — Ты любишь этого рыцаря? Можешь не отвечать, я видел, как вы целуетесь. Мама говорила, что так делают только те, кто любят друг друга. Он очень добрый, хоть и не показывает этого. Сибранд, вернувшийся с дурнопахнущей мазью, улыбнулся. — А ты разговорился, как погляжу. Это хороший знак. Садись, я обработаю твои боевые отметины. — Фу, господин рыцарь, эта мазь воняет! Тевтонец только хмыкнул, разматывая пропитавшийся за ночь бинт. — А если я скажу из чего я её сделал, то тебя и вовсе стошнит, но она отлично заживляет раны. А ещё, как только тебе станет лучше, я распоряжусь, чтобы тебя отмыли, как следует и привели твои волосы и ногти в божий вид. Негоже такому симпатичному молодому человеку привыкать к грязи. Мальчик страдальчески закатил глаза. — Иначе твой друг не примет тебя в ассасины. Марк хмыкнул и быстро ответил: — Если не примет, то попрошусь к дяде Роберу. Ему точно нужны рыцари. Илма нечасто слышала, как смеётся Сибранд. Обычно он ограничивался улыбкой. Но сейчас он смеялся, согнувшись пополам. Казалось, что на этот смех сбегутся все обитатели крепости. К счастью, явился только Робер де Сабле, который нёс какой-то архиважный пергамент, обещанный наглому ассасину, дважды спасшему ему жизнь. — Боже правый, Сибранд. Боюсь представить, что такого могли сказать тебе эти двое, чтобы выбить из тебя такие звуки. Илма, признайся, ты его опоила? При виде Магистра, смех Сибранда стал ещё громче. Бледные щёки покраснели, а на глазах проступили слёзы. Илма улыбнулась и покачала головой. — Нет. Просто Марк назвал тебя «дядей Робером». Вкупе с бессонной ночью и на фоне новости о том, что он скоро станет отцом…думаю, его это просто добило. Брови Робера поднялись так высоко, что на лбу проступили морщины. Он сгрёб тевтонца за одежду и крепко обнял. — Connard! Et tu as gardé le silence? — Halt di Klappe, Robert! — Сибранд закончил смеяться и похлопал француза по спине. В ответ, Робер звучно поцеловал друга в щёку, заставляя немца скривиться. — Илма, мои искренние поздравления. Ты терпишь этого поганца и даже пошла на подвиг стать матерью его детей. От себя выражу только желание стать крёстным отцом для них. Он отпустил Сибранда и склонившись над Илмой расцеловал её в обе щёки.                         ***       Альтаир давно забыл, когда спал так долго. Жизнь учила ассасина жить скромно и аскетично. Он мало ел и спал, когда придётся, но сегодняшнее пробуждение, воистину, было лучшим за всю жизнь. Настолько, что ему вспомнилась нелепая байка неосведомлённых о том, что ассасинам после смерти обещан райский сад со сладкоголосыми гуриями. Гурия была только одна, но стоила в его глазах тысячи. За то, чтобы видеть Марию в своих объятиях при пробуждении, ему стоило сказать спасибо покойному учителю. Веки девушки легко дрогнули и она проснулась. — Доброе утро. Мария удивлённо моргнула. — Альтаир? Удивлена, что ты не убежал. — Мария, причина по которой я сбежал сейчас в местном лазарете. Мальчик помог мне сбежать от рыцарей Бушара и я обещал не бросать его. — И ты молчал? Ну и дурак же ты! Альтаир усмехнулся. — Да уж. Далеко тебе до покорности восточной женщины, красавица. Мария набрала воздух в лёгкие, чтобы высказаться, но он продолжил: — Поэтому, ты мне так нравишься. Она усмехнулась. — Нравлюсь? Это чувство не исчезло к утру? Альтаир мягко провёл ладонью по её лицу. — Очень нравишься. — Ещё скажи, что хочешь прожить со мной всю жизнь. Она рассмеялась, но лицо ассасина осталось серьёзным. — Эй, это была шутка. Хотя ты мне тоже нравишься. Не волнуйся, я привыкла не тешить себя надеждами. Наверняка найдутся женщины помоложе, поинтереснее и покорнее, чем я. — А если я скажу, что хочу прожить с тобой свою жизнь, ты пойдёшь за мной в Масиаф? Станешь моей, как это у вас говорится, перед людьми и Богом? Мария поражённо замолчала глядя на ассасина. Утро обнажило множество шрамов на смуглом тренированном теле. Она медленно изучила взглядом каждый из них, силясь понять когда он их получил. Только бы не смотреть в карие глаза с необычными янтарными прожилками, делающие их обладателя похожим на хищную птицу. — Мария? Глаза неожиданно защипало. — Ты ведь ничего обо мне не знаешь… — Пока мы плыли на корабле у меня было достаточно времени, чтобы понять, что ты за человек. Ты смелая и сильная. Зови это как хочешь, но я чувствую, что без тебя моя жизнь будет жизнью лишь наполовину. — Ты ведь понимаешь, что я навсегда останусь чужестранкой для ассасинов? Что никогда не опущу глаза в пол перед мужчиной? Альтаир резко сократил расстояние между их лицами и утёр большими пальцами слёзы, скатившиеся по её щекам. — Мне этого и не нужно.