***
Дальберг не соврал, сказав, что это произошло двадцать третьего августа. А точнее, в ночь с двадцать второго на двадцать третье августа, сразу после ежегодного студенческого мероприятия. С каждым годом все меньше и меньше людей изъявляли желание вступить в ряды студентов. Поэтому, дабы завлечь их (хочу заметить, довольно нечестным методом), студенческий совет во главе с вице-президентом университета запланировали сие мероприятие в отдаленном от цивилизации и инфраструктур коттедже, без электронных систем и кибертехнологий. Сам факт того, что в это время они смогли найти что-то без «умного» дома, с простой системой отопления в виде камина и отсутствием голосового помощника, будоражил интерес. Это казалось даже чем-то запретным, будто наличие такого места является незаконным, что еще больше подогрело желание у студентов оказаться там. Для большинства это было в новинку, ведь как это представить, что в доме нет системы температурного контроля или элементарного робота-пылесоса? Договориться о проведении такого рода события с условным правительством было весьма затруднительно. Ведь для «больших дядь» не шибко выгодно вливать во что-то подобное драгоценные финансы, обучение сейчас не сильно приветствовалось. Ведь этот университет, где обучались сразу Тобиас и Румпель, — стоит заметить, уже будучи выпускниками, — был единственным высшим учебным заведением на весь крупный урбанизированный город. Количество людей, которое обучалось там, можно было пересчитать по пальцам всего лишь десятка роботизированных мутантов (около 700 человек, если быть точнее). В ту ночь, с двадцать второе на двадцать третье августа, два ненавистных друг другу человека оказались вместе в безвыходной ситуации. При любом другом раскладе Тобиас и Румпель никогда бы даже близко не приблизились друг к другу. Описать их отношения довольно сложно и проблематично. Они никогда не вступали в открытый конфликт, никогда публично не ввязывались в драку, да и тем более никогда и вовсе друг с другом не контактировали. Но абсолютно все знали, что им ни за что нельзя сталкиваться. Хватало лишь одного их взаимного испепеляющего взгляда, которым они каждый раз терроризировали друг друга, чтобы понять всю ненависть между ними. По факту же, такие ненавистные отношения вылились всего лишь из-за одного случая. Румпель при любом упоминании об этом конфликте отшучивался, сводя диалог в другое русло, а Тобиас и вовсе отказывался дальше продолжать беседу. Поэтому новость о том, что им двоим придется бок о бок помогать в организации вечера, вывела каждого из себя. Однако деваться было уже некуда. Двадцать третье августа настало. День, когда все случилось. Ночь тянулась вечность. Они совершенно не замечали эти радостные возгласы с неоновым отблеском от ламп в глазах очарованных студентов, приятную атмосферу с запахом вкусной еды. Им оставалось лишь натужено улыбаться и казаться доброжелательными, чтобы не спугнуть первогодок. Лишь Румпель иногда подходил к юным девушкам, не упуская возможности засыпать их комплиментами, чтобы те озарили его своей лучезарной улыбкой и легким румянцем на щеках. Всякий раз, когда взгляды парней пересекались, Рум пытался как можно быстрее отвести глаза в сторону, а Тобиас, в свою очередь, еще сильнее начинал зрительно пилить нерасторопного парня. Со стороны это походило больше на глупую игру, нежели серьезное противостояние. И, видимо, это заметил и вице-президент. «Вам двоим нужно найти общий язык и наконец-то поладить. Пора забыть обиды прошлого!» — именно такими были его слова. Под конец вечера он поручил Дальбергу подвезти Эпштейна до дома, а за время поездки как раз обсудить многие вещи, которые их тревожат. Для него это выглядело гениальной идеей. «Это самая дерьмовая ночь в моей жизни», — в унисон произнесли про себя парни и покорно сели в машину Тобиаса. Первые тридцать минут дорожной поездки прошли в мертвой тишине. Румпель неотрывно смотрел в окно, подперев подбородок ладонью. Сам факт того, что в окне он не видел ровным счетом ничего, кроме собственного отражения, совсем не смущал его. Для него это был самый лучший вариант в данной ситуации. В кармане толстовки другой рукой он нервно крутил маленькую шестеренку. Ну, а что до Тобиаса, то он, непроизвольно нахмурив брови, рьяно вцепился в руль автомобиля до боли в костяшках. Между парнями не то, что висела неловкая тишина, такое чувство, что даже тишина отсутствовала. Будто они сидели не в салоне автомобиля, а в гробу, глубоко под землей. Это давило Тобиасу на мозг. Конечно, начинать разговор он не хотел ни при каком раскладе, поэтому простым и понятным «включи радио» он на мгновение разрушил тишину, отчего Эпштейн невольно вжался в кресло от неожиданности. Румпель дрожащим указательным пальцем провел по сенсорному экрану, включив случайную волну радиостанции. Из акустики на полной громкости заиграл тяжелый рок. — Твою-то мать! — прокричал Тобиас, убавляя звук. — Ты можешь хотя бы с музыкой не накосячить? — То есть это моя проблема, что твои колонки изначально дико выкручены на максимум? — возмутился ему в ответ Румпель. — Ты мог проверить, но зачем, правда? — все еще с упреком продолжал водитель, лишний раз подливая масла в огонь. — Слушай, давай мы нормально доедем, окей? Я хочу прибыть домой целым. — Боишься, что я тебя прибью? — Боюсь, что мы разобьемся. На этом диалог был закончен, а радио благополучно выключено. Все вернулось в изначальную точку. Рум, смотря на свои ноги, крутил в руках металлическую деталь. Глубоко вздохнув, он решил снова начать разговор. — …Ты же знаешь, что это был не я. Ты всегда это знал, — спокойно сказал Эпштейн. — Вот давай только не начинай. Я не хочу об этом говорить. — Дальберг несколько раз откашлялся. — Мы можем остановиться ненадолго. — Все в порядке. — Ты бы мог хоть иногда использовать ингалятор. — Я сказал — все в порядке. Поняв, что никто из них не настроен дальше на диалог, Эпштейн вновь отвернулся к окну, пытаясь разглядеть проносившиеся деревья и белую полосу на обочине дороги. Он сам не заметил, как медленно стал погружаться в сон. Однако при каждой удачной попытке заснуть его будил хриплый кашель Тобиаса, который с каждым разом становился сильнее. При очередном выдохе он прикрывал рот ладонью, тихо считая до трех, будто боясь сбиться. Но это не особо помогало. — Давай остановимся, — вновь повернувшись к Тобиасу сказал Румпель резким тоном. — Да, да, сейчас, — наконец согласился Дальберг. Кашель не унимался. К нему добавилась сильная одышка, отчего Тобиас еле держался за руль. — Черт, да тебя в таком состоянии вообще нельзя подпускать к рулю. — А может ты заткнешься? То ли из-за упрямости, то ли из-за злости, которая кипела внутри Тобиаса, парень вдавил педаль газа и не остановился. Он хотел показать, что в состоянии довезти пассажира до дома. В состоянии быть нормальным человеком. — Ты что творишь? Мы же сейчас реально разобьёмся! — толкнув Тобиаса и взяв в руки руль, закричал Рум. Было бы очень наивно предполагать, что из-за таких манипуляции машина продолжит ехать ровно. Но, видимо, Румпель на это и рассчитывал. Однако, не справившись с управлением, машину Тобиаса начало переваливать с одного края дороги на другой, издавая задними колесами неприятный скрежет. Одно было хорошо — кашель парня прекратился, было не до него. Автомобиль занесло на встречную полосу, по которой летела другая легковая машина. Реакция Тобиаса не подвела — он выкрутил в правую сторону руль и вновь вернулся на свою полосу. Радоваться, однако, долго не пришлось — через капот с глухим стуком перелетело что-то тяжелое. И даже не одно. Машина резко остановилась, из-за чего оба парня естественно откинулись вперед. Эпштейн вовремя успел подставить руку и избежать тупого удара, но руки Дальберга были заняты управлением машины, поэтому его голова полетела на сигнал автомобиля. На мгновение дорога около леса погрузилась в громкое гудение. Пассажиры не торопились выходить из машины и проверять, что же случилось. Они еще порядка нескольких минут сидели неподвижно, боясь даже пошевелиться. В конечном счете Тобиас вздрогнул и открыл дверь. — Ты сиди здесь, я сейчас, — сказал он Румпелю, закрывая за собой дверь. Фары, которые освещали впереди путь, не давали никакой помощи, чтобы что-то разглядеть. Виднелась лишь непроглядная темнота сзади машины. Как бы ни старался Эпштейн ухватить взглядом хоть небольшой кусочек происшествия, видел он только отдаленный силуэт знакомого парня. Послышался тихий кашель Тобиаса и больше ничего. Румпеля напрягало, что Дальберг не торопится возвращаться. Значит, произошло что-то серьезное. Он решил также выйти из автомобиля. Как только он обогнул машину, он резко остановился и почувствовал приступ тошноты. Перед ним лежало два уже бездыханных тела, а рядом — огромное количество крови, которая растекалась посередине дороги багряным пятном. Он не шевелился, ровным счетом как и Тобиас, лишь посмотрел на парня — тот, прикрыв рот рукой, неровно дышал. Обоих охватила паника, но показать ее не могли даже не из-за неожиданности, а из-за оцепенения, которое разливалось по их телам. Это был не первый раз, когда Тобиас видел трупы, далеко не первый. Но те трупы были просто как неподвижные каменные статуи, до которых ему не было дела. Эти же — принадлежали его собственным рукам, его собственным действиям. Он пытался подобрать какие-либо слова, ибо просто стоять и смотреть — не лучший исход для парней. Рум, не выдержав, вскрикнул: — Черт возьми! Мы их убили! Молчание Тобиаса лишний раз подтвердило слова Эпштейна. — И-и чт-что нам теперь делать? — спросил Рум. Это был даже не вопрос, а скорее призыв к действию, потому что Дальберг все так же стоял как вкопанный, отчего Румпель запаниковал еще больше. — Может, вызовем полицию? — Нам нужно спрятать тела. От неожиданности Румпель вскрикнул. — Ч-чего?! Они замолчали, продолжая стоять на месте. Оба внимательно смотрели на тела. Это оказались двое мужчин приблизительно тридцати-тридцати пяти лет, в классических костюмах, которые в это время практически никто не носил. Это и насторожило героев. У одного из тел на правой руке безымянного пальца было золотое кольцо, левая же рука неестественным образом вывернулась в другую сторону. Второе тело казалось моложе, нежели первое: на его лице проглядывались лишь еле заметные морщины, щетина и вовсе отсутствовала. У него также, как и у первого, на теле были многочисленные порезы, кровоподтеки и ушибы. Некоторые из них явно были получены не из-за столкновения. — Ты берешь этого, — указав рукой на второго мужчину, сказал Тобиас. — Подожди, ты серьезно?! Ты понимаешь, что с нами будет?! — Румпель погрузился в настоящую панику. Его руки начали судорожно дрожать. — Заткнись, мать твою, и тащи! — рявкнул Дальберг, всем своим видом показывая не меньшую панику. Его руки также предательски тряслись, а глаза нервно бегали по сторонам. Ему хотелось верить, что это все большой кошмар. Или огромная запланированная шутка, будто сейчас из-за деревьев выйдет студсовет и разыграет наивных парней. Ох, если бы это было так на самом деле. Парни погрузили обмякшие тела в багажник автомобиля в тишине ночного леса. Эпштейн уже хотел сесть внутрь и разумно подумать, что делать дальше, как вдруг его нога пнула что-то. Он наклонился. — Тут чемодан, — удивился Рум. — Что? — переспросил Тобиас, подходя к Румпелю. Дальберг увидел около двери автомобиля черный кейс, закрытый на какой-то неизвестный шифр. Парень взял его в руки и кинул так же в багажник, как и тела. — Не думаю, что сейчас подходящее время разбираться с ним. Нам нужно уезжать. — Н-но куда мы поедем? Нас же прикончат. — Голос Эпштейна потерял всякое звучание, отдавая лишь слабым сиплым звуком. — Оставаться здесь нельзя в любом случае. — Тобиас вновь откашлялся. — А как же следы крови? — Их смоет дождем, поехали. Видимо, Тобиас сам не слишком верил в то, что дождь сможет им помочь. Он просто знал, что с каждой секундой, с которой они остаются здесь, их жизнь и безопасность становится все более и более шаткими. Возможно, он хотел внушить себе и даже Румпелю то, что все будет в порядке, что бояться нечего, что им не грозит ничего ужасного, что они вовсе не убивали тех людей, что это все случайность. Ох, если бы это было так на самом деле…Акт 1, в котором появляется чемодан
14 февраля 2020 г. в 12:37
— Имя.
— Тобиас.
— Фамилия.
— Дальберг.
Позвякивающие то и дело металлические наручники от тремора рук перебивали холодную тишину, разбавляя ее терпким привкусом напряженности.
— Возраст.
— Двадцать два года.
Но, казалось, заключенного ничего не волновало, он был вполне спокоен. Он сидел с чуть прикрытыми глазами.
— Двадцать два года… — повторил офицер, записывая в электронный рапорт. — Я, сопляк, в твоем возрасте уже проходил стажировку в отделе полиции, а не трупы прятал.
Напротив задержанного за столом сидел офицер средних лет — на его висках проглядывалась редкая седина. Одна его рука (той, что он держал бумаги) была металлической, с полупрозрачным экраном на предплечье, на котором отображались параметры состояния протеза и целый ряд других характеристик.
— Я ничего не прятал. — Голос заключенного внушал твердость и спокойствие. Но не кисти. Кисти постоянно норовились перебирать и ломать пальцы, цепляя звенья наручников.
— Знаем, знаем, — полицейский усмехнулся, отложив бумаги, и сцепил пальцы на столе. — Команду говорить я пока не давал.
Некоторое время мужчина в форме пристально смотрел на Тобиаса, чуть наклонившись вперед. Писк тишины начинал медленно давить на слух, разъедая уши мерзким звуком. Полицейский с механической рукой вновь принялся заполнять что-то в планшет.
— Родители, семья? — спросил он.
— Только сестра.
— Младшая?
Тобиас инстинктивно вздрогнул.
— Понятно, — снова усмехнулся полицейский. — Смотри, чтобы она ненароком сиротой не осталась, — он взглянул на заключенного, — по крайней мере, при нынешнем раскладе.
— Слушайте, — Тобиас понизил голос, — что вы хотите знать? Вам и так уже все известно.
— Ну, мне было бы полезно услышать твою версию, а также интересно узнать, совпадет ли она с нашими сведениями.
И снова тишина, которая тянулась непозволительно долго. Полицейский непроизвольно цыкнул и набрал что-то на экране своей правой руки.
— С твоего позволения, — продолжил он, — наш разговор будет записан. Поэтому следи за словами, а то они могут обернуться против тебя самого, в конечном счете. И тогда никакой адвокат не поможет тебе вылезти из этого дерьма.
За все это время Тобиас первый раз поднял голову и посмотрел на офицера. Мокрая прядь темных волос липла к его лицу, мешая глазам разглядеть своего собеседника. Он пытался найти в его выражении лица какие-либо скрытые мотивы — но, видимо, их не было. Все в точности так, как сказал полицейский с механической рукой.
— Хорошо, — ответил Тобиас, — я расскажу, только при одном условии. — Дрожь его рук не унималась. — Не трогайте Анику.
Мужчина, будто не обратив на его слова никакого внимания, продолжал что-то печатать на дисплее своего протеза. В дверь постучали.
— Вызывали? — В проходе появился высокий человек в белом халате. Других примечательных вещей он не имел, кроме, пожалуй, бинокуляра, который крепился на его очках.
— Да, заходи. Доложи состояние подозреваемого.
— А, Эпштейна?
— Рум очнулся? — резко взглянув на врача, спросил Тобиас. Он было хотел подняться, но наручники, пристегнутые к стулу, не позволили ему этого сделать. Глаза парня расширились, а зрачки наоборот — сузились от яркого света, который проникал из-за открытой двери. Помимо света из-за двери также доносились разные звуки: шелест офисных бумаг, гудение электронных процессоров, пустая болтовня людей — все они слились в единую громкую массу.
— О нет, к сожалению. Его состояние… — Доктор пытался подобрать подходящие слова. — Довольно шаткое. Он потерял много крови. Это вообще чудо, что он до сих пор дышит. — Он тяжело вздохнул и убрал руки в карманы халата. — Пули пробили легкое, некоторые из них насквозь не прошли. Артериальное давление нестабильное. Мы ввели ему капельницу, некоторое время он еще точно будет без сознания. — Док сделал небольшую паузу, дабы разграничить эту тему от последующей в своем повествовании. Он потер подбородок и продолжил. — Однако, это довольно опрометчиво и бесцеремонно использовать оружие старого образца…
— Это все? — спросил офицер, явно намекая только что прибывшему собеседнику прекратить разговор.
— О, да, — запнувшись, ответил доктор. Он подошел к офицеру и сцепил руки за спиной, — еще я бы хотел осмотреть раны молодого человека, позволите?
— Все в порядке, — напряженно произнес Тобиас. Он откинул голову, чтобы убрать надоедливую прядь с лица.
— В вашу рану могла попасть инфекция. — Врач поспешно двинулся к двери. — Никуда не уходите, я сейчас вернусь.
— Да куда он сможет уйти, — хрипло рассмеялся полицейский.
Дверь захлопнулась, унося с собой посторонние шумы. Лишь оставался звук офицера, нервно постукивавшего указательным пальцем по столу. Глаза с Тобиаса мужчина не сводил.
— Ну, я тебя слушаю. И попробуй только солгать, повторюсь — у нас есть достоверные данные о вашем преступлении.
Тобиас криво улыбнулся.
— Вы действительно думаете, что они достоверные? И кто вам их рассказал, не уж то сами подпольщики? Или проплатили хакерам, чтобы они взломали их базу? И вы серьезно на это купились? — У него сбилось дыхание, отчего парень стал откашливаться. Дышал он тяжело, будто до этого пробежав целый марафон.
— Смотри, не откинься от собственного юмора, — офицер скрестил руки на груди, — нам в участке трупы не нужны.
Тобиас продолжал тяжело дышать, периодически задерживая кислород в легких. Закрыв глаза, он мысленно начинал считать, постепенно восстанавливая дыхание. «Раз, два, три…», — крепко сидело в его голове, будто на подкорке сознания.
Кашель стих и, успокоившись, Тобиас продолжил диалог.
— Что именно вы хотите узнать? — повторил он свой прошлый вопрос.
— Хотелось бы узнать все, с самого начала. С того момента, когда вы с Эпштейном нашли чемодан.
«Этот чертов чемодан», — скривился Тобиас собственным мыслям.
— Какое это число было, не напомнишь? Двадцать третье? — спросил офицер.
— Двадцать третье. Августа.
— Пра-а-авильно, — протянул полицейский, внимательно следя за арестованным. — Будем надеяться, ты с таким же успехом расскажешь все далее.
Комната допроса окунулась в низкий голос Тобиаса, который медленно и сбивчиво рассказывал события того вечера.