***
Их было четверо. Четверо детей, столкнувшихся волею судьбы в месте, еще не погрязшем в насилии и бедности — в стенах детского приюта Лоуэра. Они были слишком малы, чтобы в полной мере ощутить отсутствие родительской опеки и любви и понять подмену кровных родственников на воспитателей детского дома. Все же, такая «подмена» произошла не в полной мере. Четверо детей были друг у друга как единственная опора, которая у них имелась. Они попали в приют все в разное время, но это не помешало им сродниться, подобно настоящей семье. А работники учреждения только этому и способствовали. Они видели, насколько теплые и доверительные отношения имели дети между собой — трое мальчишек и одна шебутная девчушка, — поэтому во время обеда им доставались соседние места, а на тихом часу кровати по-обыденному ставились рядом друг с другом. Лидером ребят всегда выступал рослый мальчонка с коротко стриженными волосами. Его звали Дилан, и он находился дольше всех в стенах детского дома. Воспитатели поручали ему самую важную работу, которую не могли доверить никому более. Он также помогал взрослым по уходу за самыми младшими, и мог подолгу читать вслух сказки о захватывающих историях и приключениях остальным. Поэтому Дилану позволялось многое, чего не позволялось другим детям. Но с ним дружили отнюдь не из-за его «привилегий» и хорошего положения у воспитателей — его ценили за то, какой он есть, за его простодушие, честность и доброту. Эти качества впоследствии впитались в детские сердца двух мальчишек и одной шебутной девчушки — Тобиаса, Румпеля и Анику. Именно благодаря ему зародилась наивная, но по-своему прелестная дружба между Эпштейном и Дальбергом. Дилан чуть ли не первый встретил Рума у порога, когда тот еще не успел разуться и записаться в документах как новоприбывший воспитанник. «А ты откуда приехал? А там, на севере, правда так холодно? У тебя столько веснушек! А у нас только Ирма рыженькая, вот она обрадуется!» — все никак не унимался тогда Дилан, даже не давал вставить слова Руму. Немного позже он узнал имя рыжеволосого мальчика, отчего был несказанно удивлен: — Это же прямо как в книжке, у нас такая есть! Пойдем, я покажу, там еще имя такое длинное… — говорил тогда Дилан. — Ага, знаю. Только я совсем не злой, и золото из соломы делать не умею, — засмеявшись, отвечал ему Румпель. Кроме четверо ребят в приюте было еще много детей разных возрастов и разного происхождения. Все они, подобно брошенным вещам, а не людям с живыми сердцами, попадали туда. Кого-то забирали из рук недобросовестных родителей, кого-то просто находили блуждающим на улицах совершенно одних (по крайней мере тех, кого успевали найти еще живых). Безусловно, кто-то скажет, что они могли потеряться, нарочно убежать от родителей, но есть одно но: дети в Лоуэре никогда не терялись, потому что каждый родитель знает, что может случиться с ребенком здесь даже в дневное время суток. В Лоуэр просто так не попадают, и каждый в курсе своего места в городе. Смотреть на умирание полиса было невыносимо, поэтому неудивительно, что со временем неравнодушных людей стало больше, и возник вопрос по поводу борьбы с криминальным духом и бедностью, царившем в городе. Было решено начать с самых низов. Приют стал неким символом надежды падшего города, он был воздвигнут для того, чтобы спасти упадническое положение общества — чтобы вырастить новое, нетронутое скверностью, поколение. Деньги на его постройку достать оказалось тяжелее всего: валюту отыскать сложно даже с большим количеством трудоспособных людей; финансировать этот проект никто не брался, а требовать поддержку от правительства не было смысла — махнут рукой, даже не ответив на письмо. Они считали, что лучше уж целиком стереть город, чем восстанавливать жизнь из пепла. Вышестоящих людей интересовало развитие более благоприятного города — Дайвина, и даже не скрывали этого, пренебрежительно относясь к жителям Лоуэра (зачастую с некой издевкой). Инициаторам постройки приюта ничего не оставалось делать, как связаться с другими людьми, у которых средства точно имелись. Никто из детей толком не знал, с кем и на каких условиях состоялся договор, но ходили слухи, что приют все это время материально поддерживался не абы кем, а самой мафией! Правда, доказательств тому не было. И с каждым днем таких россказней становилось больше, легенда приобретала все новые детали — только никто не догадывался, что эти факты зачастую брались с потолка такими же детьми, которые желали верить в невероятную историю. Однако правда не заставила себя долго ждать. Дело было в ноябре под начало зимних заморозок. Как помнит Тобиас, в тот день подавали жареную курицу с овощным салатом, его любимую. А еще было очень чисто, даже слишком, будто намечался какой-то незапланированный праздник, о котором не рассказали детям. На удивление девятилетнего Тобиаса, даже во время ужина никаких объявлений сделано не было, но это ему даже на руку — так точно никто не заметит, как он проскользнет на улицу после отбоя, думал он. Все так и получилось: после завершенного ужина и водных процедур детей уложили спать, лампы практически в каждой комнате погасили, и ночь незаметно проникла в дом. Однако даже находясь на улице, Тобиас чувствовал, что что-то здесь не так. Спустя пару минут, когда воспитанники только-только погрузились в сон, появился нетипичный запах для приюта — запах гари.***
— Просматривал тут мельком твое досье. Ты знаешь, я почему-то совсем не удивлен, что ты сирота. Теперь понятно, почему ты вырос таким несговорчивым, — сказал офицер, откашлявшись от мокроты. Он несколько раз провел вверх по панели на металлической руке, после чего двумя пальцами приблизил один из абзацев в документах. — Ай-ай-ай… — качая головой протянул мужчина. — И давно он сгорел? Не успел офицер закончить предложение, как Тобиас резко вскочил со стула, повалив его на пол, однако полицейский не предпринял никаких действий, невозмутимо ожидая следующей выходки заключенного. Темноволосый парень подошел к столу, на котором до этого стояли две кружки из-под кофе, и оперся руками о него, многозначительно уставив взгляд на собеседника с нескрываемой ненавистью, бурлящей под кожей. — Вы у меня для чего это спрашиваете? — спросил парень, до скрежета сжав зубы. Он вцепился пальцами за края столешницы настолько сильно, что костяшки побелели на его руках, и казалось, что он готов перевернуть сию хлипкую конструкцию в один лишь следующий миг. — Чтобы позлить? Поглумиться? А может, все сразу? — Он усмехнулся. — Знаете, в чем ваша проблема? Вам абсолютно наплевать на все, что происходит. На убийства, насилия, грабежи, на минирование зданий, на удержание невиновных людей в заложниках… На поджоги. Вы прекрасно знаете, что это происходит здесь и сейчас, в любой точке города, в любом жилом квартале. Но вы ничего не станете делать до тех пор, пока не прольется кровь. Пока численность людей медленно, но уверенно не начнет двигаться к нулю. Пока дело не коснется элиты. Вы продолжите сидеть с гнилым безразличием на вашем лице, раскладывая пасьянс по сотому кругу. Офицер прищурил глаза. Он наконец нашел те животрепещущие ниточки, за которые можно дергать Дальберга и бить по больному, заставляя показать истинные эмоции: — А что бы ты сделал, м? — спросил полицейский после выжидательной паузы. — Давай представим: горящее здание — предположительно, умышленный поджог — внутри десятки детей, усыпленные угарным газом. Кроме того, несколько взрослых людей также оказались внутри — ну так, по случайному стечению обстоятельств — и тоже отравлены газом. Распространение огня происходит по всему периметру, очаги поражения сосредоточены в детских комнатах. Медлить нельзя, время идет на считанные секунды, оно напрямую зависит на количество спасенных жизней. Вопрос: твои действия? — Полицейский будто в такт секундам отбивал ритм указательным пальцем, не прекращая зрительный контакт с заключенным. Тобиас был готов поспорить, что офицер с упоением наблюдал за тем, как выражение лица темноволосого переменялось одно за другим. Его голова кишела непрекращающимся потоком гнева и возмущения. В горле пересохло. Он почувствовал себя загнанным в угол, ровно как тогда, тринадцать лет назад. Невзирая на ярость, Дальберг чувствовал себя жалким, потому что правильного ответа на вопрос он не знает до сих пор. — Если на этом все, — продолжал полицейский, — то прошу, присаживайся. Еще одна подобная выходка, и я снова посажу тебя в кандалы. Поэтому впредь думай, прежде чем сделать. Усек? — спросил он. Но ответа не последовало.***
Уже порядка получаса парни сидели в абсолютной тишине, отклонив головы в противоположные стороны друг от друга. Разговор вымотал каждого до предела, после чего уже стало тошно продолжать общение. Впрочем, это и не удивительно: всякий раз, сталкиваясь в коридоре университета, Рум всеми правдами и неправдами пытался вытянуть Тобиаса на диалог, причем именно о том ноябрьском дне, поэтому Дальбергу порядком осточертело мусолить одно и то же. Он знал слова рыжеволосого будто наперед: «в этом нет нашей вины», «это вообще чудо, что мы не оказались внутри», «я смутно помню тот вечер» и, его самое любимое, «ты ничего не мог сделать». «Я ничего не мог сделать», — иронично, с ноткой угрызения самого себя, вторил словам парня Тобиас. Эта фраза надолго врезалась в его голову, она сопровождала его на протяжении всех тех лет, которые он провел на улице, постоянно меняя место ночлега и блуждая по грязным переулкам города в поисках дешевых продуктов и хоть каких-либо медикаментов у перекупщиков — на нормальные лекарства элементарно не хватало. Поэтому он поставил себе цель идти до конца, не сломав себя ни внутренне, ни внешне (хоть и острая форма астмы проявилась ровно в те тяжелые годы). Ему некогда было думать о прошлом и будущем — есть только настоящее, стабильное настоящее, которое должно продлиться как можно дольше. В поисках жилья он попал в университет, некоторым совсем уж малоимущим студентам Лоуэра выдавали места в общежитии. Поэтому, кое-как пройдя порог на зачисление, он получил долгожданные ключи от собственной комнаты. Комнаты с отоплением, электричеством и даже кондиционером! Все это теперь было их — Аники и Тобиаса. Рум, естественно, ничего не знал из всего того, что происходило с Дальбергами в течение долгих тринадцати лет, когда Тобиас пытался заработать любые деньги, лишь бы вновь не спать под открытым небом. Поэтому, завидев его однажды в соседней аудитории на смежном факультете, у Румпеля буквально отнялся голос. Его переполняло столько эмоций, от которых ему хотелось броситься в объятия старого друга и расспросить обо всем самом главном. Он наивно предполагал, что после того инцидента Тобиас с сестрой смогли попасть в хорошие руки какой-нибудь семьи, окончили школу и благополучно поступили в университет (иначе как Тобиас оказался на занятиях студентов-инженеров, думал Рум). Но его планы разбились вдребезги от одного лишь взгляда Дальберга — холодного, безразличного взгляда, которым тот встретил Румпеля после столь долгой разлуки. Только тогда рыжеволосый парень понял, что вернуть давно потерянную связь будет не то, чтобы невозможно — скорее невыносимо сложно и больно. Его надежде можно было лишь позавидовать, она не угасала до последнего. И так, просидев чуть больше, чем обещала Рипл (а может и не чуть), темная дверь распахнулась, следом за которой появилась сама девушка с длинным хвостом и электронными очками, разбавив своим присутствием дурную напряженность и тишину. Подошвой черных кожаных ботинок она отбивала каждый свой шаг, и каждый шаг сопровождался раскатистым звуком, который в один миг растворялся по комнатам. Она была чем-то воодушевлена настолько, что спрятать натянутую улыбку до ушей и гордую походку давалось ей с трудом, но она и, в общем-то, не старалась. — И долго они так сидят? — спросила девушка у скучающего бармена, облокотившись о стойку. — Относительно всего того времени, которое они находятся здесь — нет, — ответил тот, четвертый раз по кругу протерев стол. — Парни без тебя уже заскучали, чего там застряла? Рипл, все так же улыбаясь, цокнула языком в привычной для себя манере и бесцеремонно налила себе самостоятельно стакан вишневого ликера. — Деньги будут завтра. — Она залпом опустошила стакан, проигнорировав вопрос бармена, и направилась в сторону диванной зоны. — За тех двоих тоже ты платишь? — спросил у нее вслед мужчина. — Черта с два. Рипл вальяжно поставила на стол знакомый Тобиасу и Руму атрибут, из-за которого происходила сея суматоха, и демонстративно уперла руки в бока. — Я пришла с прекрасными новостями, новоиспеченные мои друзья! — во весь голос гордо произнесла Рипл. — Возможно я знаю, где вам искать адресата. Девушка ожидала более бурной реакции, нежели одинаково непонимающие лица у обоих. Не то, чтобы они были не рады услышать важную зацепку, просто ее «вам» выбило их из колеи — никто из них ведь не предполагал, что эта абсурдная и жуткая история затянется на еще один день! Тобиас так вообще будто пропустил мимо ушей все слова Рипл, недоверчиво уставившись на черный чемодан. — Что внутри? — спросил с пустого места он, что явно не понравилось девушке. — Мне не удастся вскрыть его, не оставив царапин и надломов. И вообще, тебя касаться не должно, что внутри. Твоя задача — в целости и сохранности дотащить груз до следующего курьера. — А что делать потом? — встрял Румпель, нервно кусая губы. — Вот с этого мне и стоило начать. Рипл выдвигала теорию о возможной «теневой» транспортировке груза. — Курьер, которого подменил этот Гарсия, являлся ни кем иным как транзитором, ну или типа того, — говорила та. — То есть чемодан с самого начала доставлялся сюда не для сектора R, а переправлялся исключи-и-ительно через его границу. Тем самым кто-то специально старался запутать передвижение груза, чтобы ни одна душа не могла отследить местоположение чемодана, сечете? — Девушка уперла в стол указательный палец, будто пытаясь оставить там вмятину. — Но в последний момент что-то пошло не так, и весь заготовленный кем-то план пошел наперекосяк. — Она усмехнулась. — …Была несколько лет назад подобная ситуация, если верить слухам. Сама я не застала тот инцидент, но могу представить, какая была шумиха, когда все подробности вскрылись на поверхность… Если мои предположения верны, то нам важно знать лишь конечных получателей. — Разве нам не следует просто передать чемодан следующему курьеру? — Рум все так же вопросительно смотрел на Рипл. — Ты, кажись, не понял. — Девушка пододвинула ближайший стул к столику и села на него. — Использование территорий чужих кланов в личных интересах своей запрещено. А уж тем более провозить груз транзитом. По словам главы клана, этот чемодан не регистрировался в системе грузов. И, соответственно, кто-то умышленно спрятал передачу «посылочки» в безлюдной зоне, ну, там, где я вас и нашла… Закончив предложение, она следом задумалась о новой мысли, посетившую ее голову. Она резко стукнула кулаком о другую руку и напрягла лоб. — Так вот, почему тот курьеришка вел себя так подозрительно! Не зря он показался мне вчера весь день уж слишком странным… Неужели он все знал? — риторически спросила Рипл то ли у парней, то ли у самой себя. Затем, с не меньшим энтузиазмом, она энергично изложила свою идею. — Так, парни, план таков: завтра после семи намечается фуршет у одного богатенького мужика. Шведский стол, игристое вино и тонна важных персон в деловых костюмах. Все как везде. Прием состоится по поводу аукциона, владелец, видимо, планирует избавиться от своей коллекции картин и подзаработать нехилое количество деньжат. Но репутация у этого мужика не кристально чистая, как может показаться, он та еще заноза для некоторых. Подтасовывает документы, имеет проблемы с законом, а также кучу обманутых партнеров — короче говоря, играет не по-честному. У него есть некоторые связи с мафией, дабы если что прикрыть собственный зад, когда запахнет жареным. Поэтому внести вас в список гостей не составит труда. В общем, что от вас требуется. Необходимо под видом приглашенных явиться на фуршет и найти нашего курьера, настоящего. Есть некоторая вероятность, что он там будет присутствовать… — Девушка медленно почесала подбородок, уставив взгляд на свои ноги. — Ваша задача привезти его на базу добровольно либо принудительно. Парень явно что-то знает, работает на два фронта, иначе не ясно, почему вместо него явился Гарсия. И что более странно — зачем этот чемодан понадобился отступникам.***
— Вы встречались с иными противниками клана?.. Ну… Помимо застреленного испанца той полоумной? — спросил мужчина в форме у измученного заключенного. Полицейский наклонил голову на согнутую руку, прикрыв глаза от усталости. Его уже второй час невероятно клонило в сон. — Вы бы пошли поспали, мистер офицер, — сказал Тобиас. — Негоже устраивать допрос с пристрастием в таком состоянии. На несколько минут воцарилась тишина, и казалось, что дремота полностью охватила тело мужчины. Он сидел неподвижно, лишь его грудная клетка плавно вздымалась, поспевая за дыханием. — Первый раз слышу от тебя верные мысли. Думаю, небольшой перерыв нам не помешает. — Полицейский встал из-за стола, посмотрев на экран механической руки. — Я вернусь к тебе ровно в семь часов. Поэтому постарайся подготовить словарный запас для дальнейшего повествования как следует. — И что, даже не предложите одеяло? — И так поспишь, не помрешь, — хмыкнул мужчина, выключив свет в помещении и закрыв за собой дверь. От ярких ламп комнаты допроса Тобиас совсем позабыл, как же комфортно глазам приходится в темноте. Сам того не поняв, он моментально вырубился, даже не приняв удобное положение тела на жесткой мебели. Не было сил делать лишние телодвижения, не то чтобы ворочаться из стороны в сторону. За матовым стеклом, ведущим в коридор, виднелись проходящие силуэты сотрудников ночной смены полицейского отделения. Но даже они и их громкие разговоры не отвлекали Дальберга ото сна.***
Рипл, Рум и Тобиас еще долго сидели в диванной зоне около бара, обсуждая все этапы масштабного плана. Было решено оставить чемодан на базе клана — в самом безопасном месте. Так они будут уверены, что он не попадет в неправильные руки. Также девушка заявила, что сама участвовать в данной задумке не будет. — Я лишь подала идею, не больше, — говорила та. — Остальное ложиться на плечи курьеров, господа. Но парни и не собирались возражать. Конечно, были некоторые опасения того, что их могут раскрыть, но это в самом худшем исходе. Для них казалась заманчивая ситуация, при которой они запросто разделываются со странным саквояжем и незаметно ускользают с банкета, не оставив никаких улик. Все четко и лаконично. Тобиас, да и Рум, не предполагали иного финала завтрашнего дня, кроме триумфального побега в закат. Они верили, что после всего того, что произошло в последние дни, они смогут вернуться к привычной жизни, где одного нет в жизни другого. Верили, что все может вернуться на круги своя. Рипл встала и расправила плечи. — А теперь, желаю вам крепких снов для завтрашних свершений! Как-никак, ваша захватывающая жизнь курьеров только начинается, друзья, — хлопнув по спине обоих, усмехнулась она, совсем не смутившись от того, что знает этих парней меньше чем сутки. — Госпожа начальник любезно предоставила вам одну из комнат, но не переживайте — места там хватит для всех. И, если это важно, кровати раздельные. Но никто ведь не мешает вам их сдвинуть? — ехидно улыбнулась девушка, но сразу же пожалела о сказанном, так как поймала на себе неодобрительный взгляд Тобиаса, который будто своими глазами готов был пробурить дыру в ней — настолько этот взор изподлобья описывал его недовольство. Однако Рипл не растерялась, сохраняя обыденную для нее самоуверенную манеру поведения (может даже чересчур). Она сопроводила своих компаньонов до коридора с несколькими комнатами, он располагался сразу за бильярдным столом, через стену. По первому впечатлению Руму показалось, что все комнаты были пустыми. — Что ж, встретимся утром, долго не спите. И не опаздывайте! — звонко сказала Рипл, прежде чем захлопнуть за собой дверь. Парни стояли как вкопанные, и слышны были лишь удаляющиеся шаги девушки, которые она все так же точно отбивала черными высокими ботинками. Тобиас взглянул на чемодан, который держал Румпель, и непроизвольно скорчился. Ему было мерзко от одного лишь вида этого кожаного атрибута. Он мечтал как можно быстрее избавиться от него, чтобы поскорее вернуться к нормальным будним дням, ведь скоро вновь придется искать медикаменты для его сестры. Она совсем перестанет жить без него, думал он. — Я могу убрать его под кровать, чтобы не мозолил глаза, — прервал тишину Рум. — Нет, все в порядке, — бросил Дальберг. — Тогда я уберу его в шкаф, если ты… — Да господи, просто сядь уже и не маячь перед носом. Тобиас повесил на стул пиджак и снял ботинки, после чего лег на неразобранную постель. Его больше не хватало на лишние разговоры: связки ныли от чрезмерной болтовни и провоцировать навязчивую астму тоже не хотелось. Однако Рум даже не собирался спать, он все так же стоял, держа в руке черный чемодан. Он чувствовал какую-то недосказанность в их недавнем диалоге, будто Тобиас поделился совсем не тем, чем планировал до этого. И это слишком гложило его больное сердце. После недолгого безмолвия, когда парень понял, что ему не собираются больше отвечать, он поставил чемодан на пол, выключил свет и сел на другую, точно такую же, кровать, крутя в руках поржавевшую шестеренку, которую не забыл забрать у реки. Просидел он так порядка пятнадцати минут, размышляя о чем-то в своей голове. — Интересно, почему я поступил в университет? — понизив голос, чтобы не разбудить другого парня, начал говорить Румпель. — По правде говоря, не из-за каких-либо практических соображений. Сам знаешь, живу я не шибко близко к кампусу… — Он несколько раз прочистил горло от мокроты. — Вступительные экзамены не составило никакого труда сдать, но не подумай, что я хвастаюсь — я говорю так, как чувствовал сам. Учеба казалась ненапряжной, отчего интерес к ней быстро угас. Да и, честно сказать, меня там совсем ничего не держало, кроме одной толики надежды встретить тебя в Лоуэре — даже не в университете. Ну, в общем… Я до последнего верил, что ты по-прежнему живешь в Лоуэре, а учеба как нельзя кстати помогла мне чаще находиться в городе. Отца я смог переубедить, хоть это было и сложно: он-то думал, что я пойду по его стопам, стану уважаемым дипломатом, а я ринулся в зашарпанный — по его словам — университет не самого престижного района. Но мне было плевать. А когда я встретил тебя прямо там, на третьем этаже кампуса — ты и представить не можешь мою радость и ощущение победы. — Рум посмотрел в сторону Дальберга, чье лицо было повернуто к стене. — Да, настоящая победа. Наконец, он лег на кровать, положив руку под подушку. — Спокойной ночи, болван. Последние слова Румпеля закончились согласным хмыком Тобиаса, который все это время внимательно слушал рыжеволосого парня. Эпштейн сначала даже опешил, узнав, что его собеседник вовсе не спал, однако ему стало лишь приятней: улыбка с его лица не сползала, смею предположить, до самого утра. Глупые слова глупого человека, подумал бы Дальберг, но то ли в комнате было душно, то ли слишком теплая постель заставила прилить кровь к ушам парня с черными плагами. Благо темнота спасала столь несуразную ситуацию, от которой ему невыносимо хотелось спрятать лицо. Странное чувство томилось внутри и не давало покоя. Но никто из них не догадывался, что в ту ночь со сном у обоих были проблемы.