Закрой глаза и сосчитай до трёх

      «Я признаюсь во всем.       Признаюсь в том, что находился за рулем в здравом уме и осознавал, что делаю. Я признаюсь, что меня никто не принуждал садиться в машину. Я действовал по своей воле, и я мог предотвратить убийство, если бы не был так беспечен за рулем. Я намеренно не предотвратил аварии. Мое алиби отсутствует, и доказать мои слова сможет только Румпель Эпштейн.       Я признаюсь, что сбросить трупы в реку было моим решением. Я сознательно не вызывал полицию, боясь задержания. Я испугался. Я думал, что пропажу никто не заметит, и мне сойдет все с рук. Я выбрал самый действенный и самый опрометчивый вариант. Мое раскаяние не оправдает меня, и я знаю, что понесу наказание.       Я беру всю ответственность на себя, потому что именно я вел автомобиль. Другой пассажир — вышеупомянутый Румпель Эпштейн — ничего не знал о моих намерениях. Сокрытие убийства спланированно мной и только мной, Эпштейн стал соучастником по ошибке. Я предстану перед судом и не буду этому препятствовать. Я знаю, что совершил преступление, которого не хотел совершать.       Я больше не могу называть себя человеком. Я убийца, и я честно заявляю об этом. Я по собственной воле прибуду в зал суда, где меня справедливо будут судить по моим деяниям. Обещаю содействовать правоохранительным органам в течение всего судебного процесса.       Все, о чем я прошу — не лишать мою семью имущества в виде комнаты в общежитии Лоуэрского университета, а также не привлекать к судебному процессу непосредственно Анику Дальберг, мою сестру».       Дрожащая синяя ручка небрежно царапала бумагу, время от времени отстраняясь от ее гладкой белой поверхности. Губы полушепотом повторяли каждое написанное слово, лишний раз проверяя, не совершил ли где-нибудь Тобиас вновь ошибку. Офицер Ярон то и дело поторапливал обвиненного, чтобы поскорее сдать письменное признание подсудимого и наконец расправиться с затянувшимся допросом.       — Ты там поэму, что ли, пишешь? Ладно, дай посмотрю. — Он взял исписанный на три четверти листок и пробежал глазами по содержанию. Затем скверно добавил: — Можно было и поаккуратнее.       Допрос был, наконец, завершен, как и смена офицера Ярона. Работать сверхурочно — то еще наказание, особенно если попадается такой особо изворотливый уголовник, как Тобиас Дальберг.       — Если бы мы с тобой с самого начала договорились по-хорошему, можно было бы избежать многих казусов и разногласий, — промусолил полицейский и отсканировал роботизированной конечностью теперь не просто бумагу, а документ, с «чистосердечным» признанием, где прерывистым почерком красовались инициалы Тобиаса.       Толстыми пальцами офицер прожал комбинацию на панели, молча посмотрел в окно, где зажженные фонари вдалеке освещали автобусную остановку, а на ней ютилась мать с двумя капризными детьми. Один из них — младший — то и дело норовился устроить истерику, из-за чего женщина неловко жала младенца лицом к своей груди, пряча от любопытных прохожих.       — Но ты оказался упертым глупцом, — продолжал офицер, не отрываясь от окна. — Все записанные мною аудиоматериалы пойдут на твое заседание. Конечно, моменты наших с тобой… недомолвок никто не увидит. А побои? «К нам поступил преступник, который очень любит причинять себе увечья». — Он нарисовал в воздухе воображаемые кавычки. — Не поверят, говоришь? У тебя всегда есть право опровергнуть мои слова. Дайвин — город выбора, возможностей и свободы слова. Чистой воды демократия. Die-Win. — причмокнул офицер. — Победи или умри. Побеждают те, на чьей стороне правда. Вдруг судья действительно внемлет словам поехавшего убийцы, который уверен в собственной правоте? А может, кто-нибудь из зала растрогается твоей писаниной, и тогда ты заручишься поддержкой простых людей? — Офицер состроил снисходительную гримасу, ведь это так наивно предполагать, что Тобиасу кто-то захочет помогать. — Хотя нет, вру, один человек точно найдется. Я тебе успел сказать, что твоя сестричка-то тоже приглашена? Судя по твоему лицу — нет.       Тобиас устал сопротивляться. Изнеможенное, избитое тело требовало спокойствия, восстановления, а никак не новой порции всплесков удушья. Только мысленный счет до сих пор держал на плаву, не давая Тобиасу захлебнуться в потоке кашля. Ногти шкрябали металлический стул, и характерный железный привкус оставался на подушечках пальцев. Он чувствуется, даже если не стараться прислушиваться к нему. Благо, наручники более не сковывали — преимуществ это никаких не добавляло, просто как-то легче без них, не так давит обстановка. Тобиас посмотрел на хранителя порядка с остатками ненависти, на которые хватало сил. Гладко выбритый, с наступающей на висках сединой, глаза грузные, но жестокие. Мистеру Ярону не впервой заниматься избиениями, допросами с пристрастием, использованием острых выражений, что обескуражат преступника: вора, убийцу, насильника — это не играет никакой роли. Он привык быть хладнокровным и расчетливым. Перед Тобиасом сидел не просто страж правопорядка, что хочет очистить мир от беззакония — это было искаженное подобие, опошленное условиями скверного мира. Зверь, что жадно пытается выжить в среде таких же дикарей, как и он сам.       Но даже при этом — стал бы офицер уделять столько времени одному лишь преступнику? Таких как он ходят сотнями по окраинам Лоуэра, ожидают, пока их схватят за шкирку и заставят поплатиться за грязные дела. Конечно, из Тобиаса пришлось буквально вытряхивать информацию, и без рычагов должного давления он, скорее всего, не сдался бы ни за что. Офицер Ярон был несколько поражен — обычно задержанные не раскалываются быстро, это понятно, но стоит всего лишь припугнуть или надавить посильнее, то комната допроса сразу же наполняется словарным колоритом подстать жуликам и всякого разного рода ублюдкам.       Но тем не менее, Дальберга удерживали в участке как минимум дня четыре… Или успела пройти неделя? Сложно ориентироваться во времени, когда ты находишься в полной изоляции от внешнего мира, а главным твоим проводником служит окно, которое вечно закрывают жалюзи. Да и не в том состоянии был Тобиас, чтобы отвлекаться на окно. Если шумно — значит день, если холодно — значит ночь, но иногда ритм сбивался, и шум сигнализировал о дне, а кафельный ледяной пол — о ночи. Со временем его начали переводить в камеру для временно задержанных, где была койка, чтобы хоть как-то поберечь сломанную спину от постоянного пребывания в сидячем положении. Да и о ранах его больше никто не беспокоился — с того последнего визита доктор Лэйн не появлялся в участке. Только оставленный ингалятор напоминал о его визитах.       Неделя… Довольно внушительный срок. Кто-то скажет: «Это противозаконно!», другие воскликнут: «Дело случая!» В данной ситуации работает именно второй вариант. Если бы все было так просто, то Тобиаса бы давно уже отдали под суд без выяснения отношений, но это было не рядовое преступление. И дело не в том, что совершено убийство членов преступной группировки, здесь играло роль совсем другое…       Офицер Ярон встал из-за пустого стола и принялся ходить из стороны в сторону, скрестив руки. Прочистил горло, шмыгнул носом.       — Чемоданы, — начал он. — За все время нашего с тобой общения ты ничего полезного не проронил о чемоданах. Не желаешь ничего более рассказать? Подумай сам — чем больше данных ты предоставишь, тем меньше тебе нарисуют срок, сечешь? Будешь и дальше ломать комедию, свободу почуешь нескоро. Поэтому решать только тебе.       Офицер смаковал почти достигнутую победу и предвкушал назначенную ему премию за еще одно громкое дело. Благо СМИ на этот раз сыграли на руку — раздувать из мухи слона у них получалось великолепно. Если бы не они, то, возможно, дело двух студентов так и осталось в тени. Ребята очень удачно подвернулись именно мистеру Ярону — карты сложились так, что Рум и Тобиас несут за собой убийство не просто людей, а людей, у которых были ценные предметы, которыми очень заинтересовался офицер.       — Чемоданы, — повторил он. — Я знаю, что тебе известно, где чемоданы. Не прикидывайся дурачком, у тебя плохо получается.       — Уважаемый офицер, я даже не притворяюсь, — усмехнулся он в ответ, но сразу же пожалел, потому что напряженные мышцы живота заныли с большей силой. — Вам мало того, что нашему фургону подбили шины, и что его буквально снесли с дороги? Или что потом в нас как в жестяные банки начали стрелять?.. — Он поперхнулся и на несколько секунд умолк. — Точнее, в Рума стреляли… В общем, не до этих ваших чемоданов было, вот прям совсем. Если они вам так нужны — сходите на то место, где поймали нас, может чего да и найдете. Чемоданы… — Тобиас откинул голову к потолку. — Че-мо-да-ны. Вы не представляете, как меня бесит это слово. Я его слышал уже столько раз, что воротит от одного упоминания. Как будто отравился гнилой капустой и блевал после нее целый день, только вместо капусты чемоданы. На кой хрен они вам сдались, а, офицер? Может, это вы что-то скрываете от меня, а не я от вас? Не уж то вы решили включиться в гонку за чемоданами из-за ажиотажа и выяснить, что же это такое за сверхъестественные предметы? Ах, или напрямую сотрудничаете с мудаками-отступниками? А, офицер? Почему же вы молчите и смотрите на меня с таким злобным лицом?       — Пытаюсь понять, почему до сих пор не удалось выбить из тебя всю дурь. Ты правда считаешь, что я бы стал опускаться до уровня такого отребья, как самоназванные отступники? Не смеши меня. Это потерянные люди, которым я могу только посочувствовать. Меня больше напрягает, что их ряды с каждым днем только растут, вот и все, — грозно хмыкнул офицер Ярон. — А по поводу чемоданов… Что ж, не просто ведь так отступники тянут свои лапы к ним, верно? Соответственно, в них лежит что-то не совсем легальное. Соответственно, полиции необходимо разобраться, что происходит.       Офицер был вполне прав: он приводил весомые аргументы в пользу вовлечения силовых структур в «чемоданную историю». Для безопасности граждан, для социального баланса, для сохранения авторитета власти. И все это прекрасные цели, безусловно, но…       — Вы лукавите, сэр.       Тобиас чувствовал, — нет, он был просто уверен, — что не совсем их преследует господин Ярон. Здесь есть что-то еще.       — Вам не просто интересно содержимое кейсов, и вовсе это не из-за благих соображений, дабы опередить нечистые задумки группировок. Вы, часом, не хотите ли кейсы заграбастать себе… не так ли?       Мужчина скривил губы и озадаченно таращился на заключенного. Вольности сие мальчишке не занимать, думал он. Посему он резко дернул Дальберга за воротник рубашки, заставляя подняться на ноги, и стал волочить его к выходу.       — Сукин сын, язык твой слишком длинный, подрезать не помешает. Тебе повезло, что я терпеливый, другой на моем месте тебя в могилу бы закопал.       Не сбавляя скорости, специально стуча массивными туфлями сорок четвертого размера, офицер Ярон тащил Тобиаса сквозь хитрые переплетения коридоров в назначенную ему на этот раз решетку временного заключения.       — Мы с тобой еще успеем договорить, не сомневайся в этом. А пока наслаждайся еще одной ночью в клетке. Если бы не гуманное начальство — оставил бы тебя на полу валяться, ты меня услышал? — Офицер с силой вцепился в плечо парня и угрожающе наставил указательный палец, после чего с омерзением бросил его в угол, как мешок с камнями, погасил свет и скрылся в проеме.       Тобиас облегченно выдохнул. Хотя бы сейчас все обошлось без потасовки, и то радует. Он потер шею, и та болезненно отозвалась спазмом. Хотелось немного размяться после долгого сидения. Потянулся в сторону, наклонив туловище, защемило спину — больше не стал. Безнадежно сел на подвесную кровать, помассировал переносицу, стал думать, что же делать дальше, как быть. Завтра ему грозит услышать итоговые слова судьи, под взором десяток глаз и десяток видеокамер — телевизионщиков будет уйма, и их без проблем пустят на заседание. И Тобиас будет словно обезьянкой в цирке, на которого тычут пальцем и ехидно хихикают. Он сжал кулаки и зажмурил глаза, на лицо упали грязные пряди волос.       Вот так и закончится их история приключений, прискорбно заключил для себя Дальберг. Безумных, невообразимых и безмозглых, но приключений. Завтра он, наконец, встретится с Румом за такой же трибуной подсудимого, они будут вместе переминаться с ноги на ногу, выслушивая надуманные и не особо правдивые факты, которые отправят их по итогу в тюрьму. Вот и все. Прощай все планы на будущее — их было не много, но были. Прощай учеба, — которая бы смогла пробить Тобиаса в Дайвин в качестве инженера. Прощай вечерние сериалы, — которые они смотрели вместе с Аникой после изнурительного рабочего дня. Прощай и Аника — не факт, что они увидятся когда-нибудь после суда. Может, им разрешат краткие свидания, а может, и нет. Правила неизменно меняются. И, наконец, прощай его шансы опровергнуть свою причастность к смерти Хало и Эсперса — он просто стал жертвой непредвиденных обстоятельств прыткой агентши-ассассина, что расчетливо зачищала следы. Но не в этот раз, очевидно, зачистка прошла неудачно.       Плакала его счастливая жизнь.       Неожиданно кто-то попытался ворваться в помещение, суетливо занимаясь дверным замком. В проеме показался высокий мужчина в полицейской фуражке, но внутрь заходить не стал.       — Ну что еще?! — выпалил Тобиас и почувствовал, что почти дошел до точки кипения. И хоть его вопрос звучал больше риторически, не предполагая дальнейшего прямого ответа, все же от незваного гостя никакой реакции не последовало. Тобиас снова спросил, несколько смягчив тон: — Вас за мной послали?       Мужчина в форме встрепенулся и наконец решился сделать несколько шагов.       — Я… Э-э, да, сказали, вы нужны для подписи некоторых документов, типа… — промямлил незнакомец и подошел к камере с электронным ключом защиты.       Обычно процесс разблокировки данного замка не требовал особых ухищрений — приложил подходящую карту к панели, и с двери спадает блокировка. Вот и все, никакой магии. Но в этот раз, по-видимому, попался настоящий волшебник, раз решил применить почти внеземные силы. Нацепил на панель полукруглый чип размером с канцелярскую кнопку, торопливо что-то вбил по сенсорным клавишам, — чего до этого никто и никогда не делал на глазах Тобиаса! — и лишь затем дверь неохотно, но вынужденно, открылась, скуля проржавевшими петлями.       — А вы, простите, кто? — ошеломленно и даже как-то нерешительно поинтересовался Дальберг.       Но высокий мужчина проигнорировал его и развернулся спиной, попросив следовать за ним. Он казался странным — Тобиас изучил каждого попадавшегося ему сотрудника, пока находился здесь, а этого видел впервые. Больших сомнений добавляла неуверенная сгорбленная походка полицейского, который натянул фуражку на самый нос, отчего Дальберг никак не мог разглядеть его лицо. Да еще и эти махинации с замком…       В слабоосвещенном полицейском отделе практически не было ни души. Это и понятно — мало кто оставался в ночную смену на посту, да и тем более бодрствуя. Большинство либо завалились на боковую, неспящим оставив только слух для экстренных телефонных вызовов, либо собрались в зоне отдыха, медленно потягивая кофейные напитки и разогревая полуфабрикаты. Но Тобиас и высокий мужчина не проходили мимо комнаты отдыха, как обычно это происходило при всех перемещениях Тобиаса. Они шли совсем другим путем, будто бы специально обходили любых столкновений с сотрудниками.       Но избежать всех казусов не получилось. Навстречу им шла девушка, которая явно нацелилась на беседу с ночными гостями.       — Добрый вечер, — произнесла она, — а по какому вопросу вы сопровождаете задержанного?       Мужчина в фуражке явно остолбенел и копался в возможных вариантах ответа:       — Да вот… Ему в толчок… приспичило, — невнятно сказал он, медленно отступая в сторону.       — Так уборная в другой стороне, — прищурившись, парировала сотрудница. Она было начала сомневаться в подлинности намерений коллеги, но ее отвлек телефонный звонок, и она извинилась и удалилась в противоположную сторону. Облегченный полицейский снова сдвинул плечи вперед и убрал в карман что-то, что было очень похоже на шпионское устройство.       — Прошу прощения, но, кажется, мы повернули не туда, — проронил Дальберг, когда они оказались напротив заднего выхода.       — Чел, просто шуруй.       Неожиданно в лице несуразного человека в липовой форме полицейского Тобиас узнал знакомые черты: забранные в тугой пучок каштановые дреды и убранные под фуражку, но все равно выпирающие из-под нее; смуглая кожа с этническими татуировками — только сейчас парень заметил, что это не просто хаотичные узоры, а руны, протатуированные до мельчайших деталей; и, конечно же, специфически-неформальная речь.       — Базиль, каким ветром тебя занесло?       — Тс-с-с! Давай подальше утопаем, а уже после поговорим. У них тут везде камеры понавешанны. Не хватало нам погони мутить.       И Тобиас ускорился, поспевая за Базилем. Он старался пересилить желание сказать что-либо, пока они не отошли на достаточное расстояние от полицейской части. Тогда Базилю надоело и он сбросил с себя неудобный головной убор.       — Че только меня постоянно в мутки вовлекают?! Я ваще-то хирург, а не стажер!.. — бубнил себе под нос недовольный «хирург». — Че, других свободных челов нет? Не, ну ты прикинь! — Он первый раз посмотрел на недоуменного Тобиаса, надеясь найти поддержки. — Не то чтобы мне все равно было на тебя, как раз наоборот! Но я там чуть кони не двинул, пока искал тебя!..       — А как ты меня нашел? — перебил его Тобиас. Он вдохнул уличного воздуха и проводил взглядом пока еще спокойное отделение.       — Как, как — я всемогущ!.. — Базиль явно хотел похвастаться своим достижением, однако вовремя остановился, добавляя некоторую поправку к сказанному: — Точнее, мы — мы всемогущи. В одиночку я бы сто пудов не справился, но с коллективным мозгом удалось отрыскать некоторые доки и инфу о тебе. Журналюги очень кстати подоспели со своими статейками и новостными бложиками — ух и любопытные там чертилы ботают!       Теперь, когда они отошли от пристанища полиции на приличное расстояние, Базиль позволил себе гораздо громче разговаривать, не стесняясь периодически излишне интонировать. Здесь-то уже никому нет дела до них, разве что какая-нибудь патрульная машина не проедет мимо и не засечет их — прямо как самая настоящая шальная пуля на стрельбище в самый неподходящий момент. Наконец они достигли конечного пешего маршрута, и их встретила тонированная легковушка, совершенно пустая. На секунду темноту озарило яркое свечение фар, когда Базиль щелкнул ключами.       — Слава яйцам, я ее не потерял! Ох, от этого всего крыша едет на раз-два!.. Тобиас, верно? Ты уж извиняй, на имена у меня память дырявая. В общем, залезай скорее, мы итак порядком задержались, на месте мы должны быть примерно через минут пятнадцать, тут недалеко.       Механик нелепо оттянул галстук пониже, включил кондиционер и втопил в педаль газа, унося автомобиль по кварталам района. Из радиатора хлестнул холодный поток воздуха, под стать мареву теплой осени, и Тобиас наконец ощутил запах желанной свободы. Куда его везут, зачем и для чего — все это сейчас не так интересно, как то, что происходило за тонированным окном сквозь призму городских огней. Он уставился в окно и очень внимательно слушал Базиля.       — Это была инициатива Рипл вытащить вас, — признался водитель.       — Очень похоже на нее.       — О, так ты не удивлен? Хотя я бы тоже не удивился. Точнее как — я бы офигел, если бы она начала махать белым флагом перед носом отступников, — затараторил Базиль. — Ох, если в дело вступают эти черты, ее никто не остановит. Даже Мать сектора. Мать ни за что бы не согласилась на дерзкий ход — переступать дорогу отступникам ой как рискованно. Потому что, в отличии от Рипл, она определенно уверена, что наш клан не выстоит против них. — Базиль приглушил свет, когда они въехали на светлую площадь Дайвина.       На вопрос, почему с Базилем нет Рипл, — это ведь ее план, — инженер ответил коротко и не очень ясно:       — Сопровождает другого пассажира, типа.       — Румпеля?       — Э-э, точно. Румпель, да. — Базиль неловко посмеялся.       Тобиас почувствовал, словно с сердца упало тяжелое, что-то чертовски тяжелое, и он медленно съехал вниз с сиденья. «Он в безопасности», — с облегчением выдохнул он.       — Он как, в порядке? — спросил Дальберг.       — Наверно…?       — В смысле наверно?       — Так я его видать не видал. Мы и с Рипл не пересекались. Велено было вести вас разными, типа, маршрутами, чтоб прям капец не палиться. Отступники вынюхивают все очень быстро, чихнуть не успеешь… Они, того самое, охоту на вас устроили. Прикол даже не в том, что вас будут разыскивать полицаи, или федералы, или еще невесть кто. Отступники — они пострашнее любых коллекторов, — с омерзением произнес Базиль. — Найдут даже под гребаной землей!.. А что они вытворяют с, как они любят обзывать нас, «эровцами» — похлеще самых страшных фильмов. Ну, знаешь, в тех, где полно кровищи, неприятные сцены пыток, насилия, нечеловеческих экспериментов. — Базиль снова скорчился от отвращения. — Все упомянутое практикуют эти… нелюди, другим я словом их назвать не могу. Как не мне знать, что они делают с нашими агентами — те, кому удается выжить и сбежать, попадают ко мне. Ко мне, на операционный стол! Раньше было проще — кроме меня было еще три врача, хотя и наплыв калеченых тогда пугал своим размером… Страшные вещи мутили, падлы.       Базиль несколько раз глянул в стекло заднего вида, убавил кондиционер. А потом забыл, о чем он говорил вначале.       — Румпель, — напомнил ему Тобиас.       — Ах да, Румпель, точно. Короче, ни его, ни тебя отступники в покое не оставят. А все почему?       — Не заставляй меня снова произносить это вслух.       — Тогда я сделаю это вместо тебя.       Базиль прочистил горло.       — Чемоданы, — сделал он акцент. — Внутри них лежит что-то эдакое, за что все готовы резать друг другу глотки. Жуть просто. А зная, на что способны отступники, я бы вообще не стал с ними связываться. Уж лучше быть трусом, чем помереть от кулаков бывшего кента… — Базиль помолчал, словно переживая этот момент наяву, потом перевел внимание на Тобиаса. — Я вижу, что тебя бесят разговоры о нынешнем грузе. Но сорян, чувак — ты курьер. Именно ты должен разобраться с ним.       Правда резала глаза. Не хотелось ее признавать. Но вариант бросить все и сбежать исключался мгновенно. Во-первых, Анике могут угрожать. Сомнений нет, что за ней пристально следят — каждое передвижение, каждый звонок фиксируется. Тобиас ни за что не должен подставлять себя и в первую очередь ее. А во-вторых, Тобиас не может предать Румпеля и оставить его одного на произвол мафии. Дальберг не считает себя хорошим человеком, но он отнюдь не настолько низко пал, чтобы заниматься дезертирством.       — Их не два, — продолжил Базиль о чемоданах, нервно переминая пальцы на руле. — Их больше. Десятки, наверняка даже сотня… Или… фиг знает. В общем, меня это охренеть как пугает. Держать их в секторе чревато… — Сгорбившись, Базиль наклонился к Тобиасу и осторожно, шепотом, будто бы их мог кто-то услышать, прошептал: — У меня даже мысля есть насчет того, что чемоданы связаны с сектантами. Мы ведь не знаем, что там — внутри. А вдруг там… ну это…       Он не закончил предложение и замолк. Его до жути пугало даже предположение о возможном привлечении тайных организаций к делам кланов. Хотя, что эти, что те не особо пахли законом. Но вот таким Базиль был человеком. Его манили всякие конспирологические темы, и он любил убеждать в них и остальных — дайте ему только повод. Однажды он прожужжал все уши Джеймсу о том, что городские голуби, на самом деле, — государственные наблюдательные дроны, которые следят и шпионят за людьми. Но Джеймс, как хороший коллега и друг, внимательно выслушивал инженера, кивал на каждый «обоснованный» аргумент и сочувственно вскидывал брови, если речь заходила о возможных рисках, что понесет человечество, если тайные организации завладеют им.       Правда, потом Джеймс очень громко хохотал и всю неделю после не упускал случая подтрунивать над крайне восприимчивым механиком…       Кстати, говоря о Джеймсе. Тобиас попробовал узнать хоть что-нибудь о нем — последнее воспоминание о нем состояло из единственного момента, который очень глубоко врезался в память. Момент, когда он увидел окровавленное лицо водителя, практически бездыханное и недвижимое.       — Насчет Джеймса…       — Не надо, — резко ответил Базиль и тем самым отрезал всякие следующие попытки спросить о водителе. Его голос звучал непривычно грубо и тяжело. Тобиас неосознанно вздрогнул, и по спине пробежала мелкая дрожь. Почувствовал, как к горлу подкатывает ком, и незамедлительно использовал ингалятор. Стало немного легче, но отныне разговор больше не клеился. С позволения Дальберга механик закурил и приспустил стекло. Тобиас последовал его примеру и выставил лоб под поток прохладного ветра.       «Пора завязывать с эмоциями. Они делают только хуже», — подумал про он себя, и с этими беспокойными мыслями растворился в размытом пейзаже города, который расплывался яркими разводами в спешке скоростного автомобиля. Свет вывесок и рекламных баннеров сливались воедино грязным, неотделяемым, черным пятном, которое оставалось в глазах после частого моргания. Выглядело забавно, но мешало обзору. Хотелось протереть глазницы как монитор ноутбука.       Тобиас вспомнил, как в детстве часто заставал Анику за подобными занятиями. Ей казалось это чем-то вне нашего понимания (в силу возраста, конечно же). Подолгу могла делать странные вещи. К примеру, она очень любила прижимать костяшки к зажмуренным глазам, ждала некоторое время, пока «глазные белые тучки» не пропадут из виду и не покажут то, что скрывали под собой. Иногда это были снежинки с причудливыми узорами, иногда тоннель, который вел в никуда и в куда одновременно, иногда множество красных, синих и желтых точек, которые то мигали, то двигались, то были статичными. А порой Аника сама придумывала, чего же ей посмотреть на этот раз.       — Тобиас, погляди тоже! Сегодня там салют! — ликовала в один из дней младшая сестра в попытках привлечь внимание брата. Продолжая идти в его сторону, она усиленно жмурилась. Как итог — столкновение с полкой. — Ай!       — Дуреха! Ты бы для начала глазенки разула, а уже потом шла, — причитал Тобиас и растирал место ушиба на лбу, чтобы синяка не осталось.       — А вдруг салют закончится.       — Не закончится, я слежу! — кричал в ответ Дилан неподалеку.       В импровизированные «жмурки» очень часто подключался и Рум — как еще один любитель странных и не очень понятных занятий. Однако игра с ним несколько отличалась от обычного просмотра движущихся картинок. Рыжий мальчик никогда не мог усидеть на месте, всегда находил лишнюю минутку повеселиться в догонялках или в соревновании «Кто дальше прыгнет». А уж если эти двое — Аника и Румпель — начинали играть вместе, то весь приют поднимался на дыбы.       — Румпель, не бегай по коридорам! — ругала его воспитательница всякий раз, когда тот носился по дому. — Аника, ты сейчас в колготках на полу поскользнешься, осторожнее!       Но в ответ дети лишь хихикали и сбегали от взора строгого взрослого. Правда, в итоге все равно прилетало от Дилана и Тобиаса.       Иногда игра Аники в «жмурки» превращалась в прятки, и все ребята, помимо троих мальчиков, разбегались по большому дому, оставляя воспитателей на каких-то пять-десять минут в тишине и позволяя им спокойно накрыть стол для полдника.       — Я считаю до пяти, не могу до десяти! — смело выдала Аника, прикрывая глаза ладонями.       Тобиас засверкал пятками на второй этаж, поскорее найти укромное и очень потайное место. Оно было обнаружено моментально — несколько книжных полок образовывали очень удачный закуток, пройти через который можно лишь боком. Пыльно, зато можно быть уверенным в победе.       Было слышно, как Аника ловила уже пятого ребенка, и приближалась ко второму этажу. Тобиас благополучно залез в свое убежище, слыша, как заливается смехом сестра — шестым пойман Дилан. «Да почему он вечно ей поддается!» — возмутился мальчик и сдул челку со лба. В том, что друг играл нечестно, Тобиас не сомневался. Она его всегда ловила, иногда даже первым. Не то чтобы ему было дело до того, как Дилану нравится играть, пусть хоть мухлюет, главное, чтобы это не превращалось в игру в одни ворота.       И пока Дальберг мучился в догадках, отчего Дилану нужно постоянно так притворяться и терять место победителя, в его укромный уголок незаметно проскользнула сначала рыжая кудрявая копна волос, затем и конопатое лицо Рума, которое ну прям засияло от улыбки, увидев Тобиаса в этом же месте.       — Мне сердце подсказало, что ты здесь! — воскликнул Румпель с импровизированной шуткой.       — Так ты тоже знал про это место? — с недоумением спросил Тобиас и ущипнул лучшего друга за бок за неудачную, по его мнению, шутку.       — Не дерись! Если нас заметят — вдвоем проиграем! Я собираюсь выиграть обещанную награду.       — Какая такая награда? Мне про нее ничего не рассказали. Опять все без меня спланировали?       Тобиас демонстративно упер руки в бока и топнул ногой, отчего скопившаяся пыль поднялась с пола, и он поспешно прикрыл нос и рот ладонью. Рум в ответ лишь весело захихикал от его потешной реакции.       — Да потому что ты и так финики не ешь, — сказал рыжий мальчик. — А вот если бы я выиграл, — непременно получил бы двойную порцию на полдник!       — Получишь. Если выиграем вместе, то я поделюсь с тобой.       — Все! Ты пообещал! Первое слово дороже второго!       — Только сок не трогать! — заранее предупредил Тобиас, но Рум пропустил его мимо ушей и запрыгал от радости, предвкушая заготовленную сладость. Ох, сладкое он страх как любил. Как бы не пугали его воспитатели о кариесе и зубной боли от конфет и сахара, он был непоколебим — никогда не отказывался от добавки. Поэтому ему просто перестали давать добавки, и он стал клянчить сладкое у ребят. Иногда тайком стягивал с кухни припрятанное печенье.       Неугомонный Румпель настолько был счастлив, что истоптал все половицы и почти дочиста отмыл их от пыли. Мелкие кристаллики снова начали медленно летать в воздухе, прямо как снежинки, отчего Дальберг закашлял как не в себя. И Аника тут как тут прибежала на источник шума. Гиперактивный мальчишка на пару с астматиком выдали себя с потрохами очень чуткой на слух девочке.       — Попались! — выкрикнула Аника, выставляя палец на оставшихся непойманных игроков. — Вот вы заныкались, конечно! Не нашла бы вас, если бы Рум так не орал.       Тобиас грозно посмотрел на рыжего друга и щелкнул его по лбу.       — Плакали твои финики, — разочарованно подытожил Дальберг, тоже ощутив горечь поражения.       Конечно, ему бы все равно ничего не перепало от победы, но за Румпеля тоже было обидно. Он был так воодушевлен, что получит каких-то пять дополнительных фиников, что не заметил, как вставил себе сам палки в колеса. Лишать его приза было бы наказанием.       — Да отдам я тебе финики, не расстраивайся, — сказал Тобиас, и Рум вновь засиял лыбой во все 32 зуба и кинулся обнимать лучшего друга, осыпая его благодарственными словами.       Вообще-то, крайне рядовая ситуация, потому что Румпель и так всегда забирал финики у Тобиаса. Хотя вернее будет сказать — Дальберг сам ему их отдавал. Ему просто нравилось смотреть на довольное и преисполненное удовольствием лицо, усыпанное веснушками. Даже сейчас он был бы не прочь увидеть его лучезарную улыбку, прямо как тогда, в детстве, от которой самому не меньше хотелось залиться смехом.       Заразительная улыбка. Жаль, что нельзя повернуть время вспять и оказаться там, в приюте, увидеть ее еще раз.       — О чем задумался? — обратив внимание на Дальберга поинтересовался Базиль.       — Да так, мелочи… — Собранная в кулак кисть, подпиравшая подбородок до этого, разогнулась и почесала порядком заросший щетиной подбородок. — Ты когда-нибудь пробовал финики?       — Че за вопросы, конечно пробовал. А кто не пробовал-то?       — Я не пробовал.       — Ха-ха! Ну ты и юморист! Хотя погоди, или ты не шутишь? — Базиль сочувственно поджал губы и сложил брови домиком. — И даже в конфетах?       — В конфетах тем более, — иронично подметил Тобиас. Последний раз конфеты он ел на день рождения Аники, когда он не пожалел денег и купил ей целую коробку.       — Вот те на! Как так — столько лет живуешь, и фиников не хавал! Они, конечно, не яблоки какие-нибудь, но и не экзотика экзотикой. У нас через клан часто поставляют всякую съедобную всячину, типа икры, трюфелей, крабов, моллюсков. Ну, знаешь, только понтовые и дорогие штуки, для буржуев местных. И среди них как-то раз затесались — не поверишь, — он выждал театральную паузу, — финики! На память я слабоват, но то зрелище не забуду никогда, ей богу! Гигантские запечатанные коробки с тонной фиников! — ахнул Базиль. — Черт знает, кто их и как откопал, но мы так и не смогли перепродать их полностью, поэтому давились ими в течение всего месяца! Я был на грани получить диабет, отвечаю. Там еще…       — Когда это было? — внезапно раздался сметенный голос Тобиаса, не дав закончить инженеру свой монолог. Дальберг сжал челюсть и бросил грозный взгляд на водительское сиденье, вцепившись ногтями обивку салона.       — Так это, дело было капец как давно… Может, лет десять назад, а то и пятнадцать.       Затем Базиль замолчал, но после недолгих раздумий добавил:       — …Тогда еще в секторе отступников не водилось.       Тобиас впал в ступор, и его окатил очередной приступ. Около пятнадцати лет назад приютским детям регулярно давали финики на полдник.

***

      Ночной промозглый воздух уже вовсю прогуливался по Дайвину. Он обдавал районы зябкой прохладой, от которой невольно застучишь зубами, и никакая ветровка не поможет. Пожалуй, единственное, что вписывалось в атмосферу столь позднего времени суток, так это красивые бутики с люксовой одеждой, где на широких витринах позировали изящные и местами эпатажные манекены с удачно выставленным светом, который подчеркивал только лучшее, что имеет бренд в своем арсенале. Они, со всем шиком и блеском, демонстрировали последние новинки сезона — и никакого повторения с прошлым, строго-настрого запрещено!       Автомобиль мчался как метеор мимо бесконечных шоу-румов и дизайнерских ателье, где у каждого стояло как минимум три безликие куклы, наряженные в шелк и кашемир, сверкающие золотыми и серебряными украшениями, с одинаковым призывом: «Купи меня, да подороже!» Центр Дайвина буквально заполонили индивидуальные предприниматели с малым бизнесом, не-такие-как-все дизайнеры и высокоидейные торгаши, впаривающие всякий ширпотреб по астрономическим ценам. По сути, за красивой оберткой скрывался все тот же Лоуэр, от которого здесь так старательно открещивались члены высшего сословия. Так сказать, не любят смешивать себя со смердами, хоть и выстроили себе практически идентичную социальную модель.       Но чего у них точно не отнять, так это бо́льшую свободу в сфере экономики и общества в целом. Хоть фактически Дайвин и находится на территории сектора R, влияния действующего клана как такового он не испытывает. Здесь свои правила и законы, мафия может быть только наблюдателем со стороны, вмешаться она не вмешается — отступники не позволят, со своими налаженными связами со многими влиятельными людьми города. Абсурд? Абсурд чистой воды, но это лучшая маскировка, лучшая тактика — задурить окружающим головы своим внешним обликом, который отнюдь не внушает ни доверия, ни силы, ни власти. А слухи об их мутной репутации до сих пор гуляют по спальным районам Лоуэра и центральному округу Дайвина с бизнес-высотками. В овечьей шкуре старательно прячется кровожадный и голодный волк, что выжидает своего финального хода.       Базиль нервно закуривал уже третью сигарету, сжимая и прокручивая фильтр в зубах. Шел пятый месяц как он бросает курить, но всегда что-то мешало этому тяжкому процессу. Вечные непредвиденные обстоятельства, которые выбивали механика из колеи и заставляли жилистыми руками лезть за очередной сигаретой, чтобы по-быстрому снять стресс, притупить чувство тревоги и экзистенциальные вопросы, на которые он с трудом может найти ответ. С трудом, но может.       —…Ну и я, короче, ему говорю, типа: «Чел, да ты даже в работе его не зырил!» — сокрушался Базиль. — А он мне знаешь че? «Жестянка она, а не хирург», ты прикинь! Да как он посмел так выражаться о моем дитятке?! Спорю, что это он до сих пор злится на то, когда мы с тобой выбили пробки… случайно.       — Но ведь это ты их выбил, я просто рядом стоял, — заявил Тобиас и смахнул с себя всю ответственность за произошедшее.       — Вот как? Так значит, ты терь на его стороне?       И хоть Базиль и вел себя как обычно, трындел о бытовухе со специфичной подачей, голова его была занята совершенно другими вещами. Дымит в приоткрытое окно, смотрит на полупустую дорогу, размышляет о работе, о непутевых курьерах, из-за которых он и Рипл должны подвергать себя опасности, и которые даже не под руководством их сектора. Они просто кто-то, чей зад приходится каждый раз спасать. Столько проблем ни от кого не исходило, как от этих двух курьеришек. Базиль знает Рипл как облупленную, поэтому сомнений нет никаких в том, что она таскается с ними лишь из-за непонятной истории с черными кейсами. А курьеры так, чисто случайно попались на пути, но сыграли и будут играть важную роль в выявлении истинного предназначения таинственного груза. Хоть самозванцы Хало и Эсперс и были простым пушечным мясом по меркам клана R, они не могут сгинуть в перипетии полицейских расследований и гнусных желаний отступников завладеть чемоданами. Только благодаря им будет возможно развязать беспорядочный клубок тайн.       Для Тобиаса показалось странным, почему они до сих пор едут по Дайвину, если, по идеи, должны вернуться на проспект Бример 65, в Лоуэр. Однако Базиль объяснил, что «Двинемся в Лоуэр — и вам крышка». Что полиция, что отступники скорее всего будут искать их именно там, в логове клана R, а с Дайвина снимутся все подозрения.       — Как заявила Рипл, «Самым лучшим прикрытием будет спрятаться на самом видном месте» — практически цитата. Поэтому я делаю, че меня попросили, — произнес Базиль, и его навигатор внезапно провибрировал. — Вспомнишь солнце, вот и лучик. Кажись, Рипл мы не застанем. — Механик свернул открывшуюся вкладку с контактом.       — То есть Рум уже на месте? — спросил его Тобиас.       — Получается, что да. — Базиль сбавил скорость. — Тогда расклад следующий: чемоданы в багажнике, сменная одежда, портативка в другом мешке там же. Портативку порешали не изменять. Вам сейчас меньше всего нужно палить свои реальные данные, особенно тебе. У тебя там систер, да? — Он поймал на себе давящий взгляд Тобиаса и тут же поспешил оправдаться: — Рипл, все Рипл рассказала. Она мастер по нарыванию инфы, отвечаю. Я тут не при делах. Короче, мой тебе совет — не впутывай в это своих близких, закончится плохо…       Он под конец осекся, после чего тихо пробубнил себе под нос.       — Дочка Джеймса до сих пор не в курсах, что с ее папкой произошло…       Базиль глубоко вздохнул, почти до предела, и также глубоко выдохнул. Зажег четвертую сигарету и вернулся к первоначальной теме. Он объяснил, что портативное устройство так и не перепрошил, и данные по-прежнему сохранены по агентам D сектора — Хало и Эсперсу. Главное не попадаться тем, кто имеет хоть какое-то отношение к отступникам, ведь, как упоминала Иса, это были ее агенты. Если хоть кто-то заподозрит неладное, им конец.       — Ровно как и сделке. Пару деньков у вас затишье, сидите тише воды ниже травы, ждете оповещения по портативке о новом курьере, которому передадите груз. На этом все, ваша миссия закончена, вы молодцы, мы молодцы, и мы расходимся как в море корабли. Все в профите, вы с кэшем, мы с выполненным заказом. Все устраивает?       — Спрашиваешь еще. — Тобиас был всеми руками «за» покончить с этой чертовой игрой в кошки-мышки и зажить обычной жизнью, только теперь не с пустыми карманами, как до этого.       — Вот и ништяк. На первое время Мариэль о вас позаботится.       — Какая еще Мариэль?       С этими словами авто подъехало к высокому зданию, чья крыша уходила далеко за подлунные облака. Однако название, как оказалось отеля, читалось отлично — «Мариэль». Тобиас мысленно похлопал гениальной игре слов Базиля и зевнул. Ужасно клонило в сон, но было нужно держаться. Дальберг и так сбил себе режим к чертям, сейчас и подавно потерпит, в такой-то момент.       Чем ближе они приближались к парадному входу с вращающимися дверьми, похожими на карусель, тем величественнее возвышалась «Мариэль». Будто суровая мать она смотрела сверху вниз на провинившегося ребенка, который ожидал справедливого наказания. Однако она вовсе не желала ругать дитя. Это было своего рода обязательство, не более.       — Что ж, вот и снова мы прощаемся, теперь уже, предполагаю, навсегда, — заключил механик. — Все будет путем, главное верить — а там, глядишь, и поможет.       Базиль помог вытащить вещи из багажника и пожал Тобиасу руку.       — Удачи, чувак, — сказал он напоследок, после чего уехал вглубь мегаполиса, теряясь в его сияющих огнях.       Так и остался Дальберг один на пустой улице, окруженный фонарными столбами и свободными парковочными местами. Было неудобно держать сразу оба чемодана наперевес со спортивной сумкой. Ноги замерзли, и делать было больше нечего, как поспешить внутрь отеля и наконец-то увидеть, после стольких дней, Румпеля. Теперь он уже не мог себе вообразить, что в прошлом он не видел его больше десяти лет и не чувствовал никакого давящего чувства. Или, быть может, внушал себе, что не чувствовал. Тем не менее, парень преодолел широкую белую лестницу и вошел в гостиницу.       Приветливый лакей поприветствовал нового постояльца и поторопился забрать у него багаж, но Тобиас несколько удивился напористости мужчины, поэтому не спешил расставаться с вещами. После недолгих сопротивлений, он все же отдал их и двинулся к ресепшену, за которым сидела девушка в очках и что-то громко печатала на ноутбуке.       — Добрый вечер, — сказала она. — Смею предположить, вы господин Эсперс?       — Все верно, — без единой запинки произнес Тобиас и доброжелательно приподнял уголки губ.       — Секундочку. — Администраторша внимательно посмотрела в монитор и кликнула пару раз мышкой. — Ваша бронь продлится десять дней. Так как была внесена предоплата, сейчас платить ни за что не потребуется. — Поправив очки, она протянула электронную карту и буклет с основной информацией отеля. — Ваш номер находится на десятом этаже. Лифты расположены по правой стороне, наш сотрудник сопроводит вас до комнаты. Желаем спокойной ночи.       — Благодарю, и вам.       Поднявшись на десятый этаж, Тобиас также сердечно поблагодарил лакея и принес извинения за отсутствие у него мелочи на чай. В расстроенных чувствах, мужчина возвращался на рабочее место, а Дальберг смотрел ему вслед до самого его исчезновения в дверях лифта. Он повернулся к номеру, в котором был Румпель. В груди похолодело, и по затылку забегали мурашки. Тобиас шумно выдохнул через ноздри, разблокировал замок и дернул за ручку.       Не успел он распахнуть дверь окончательно, как на пороге его застало в упор лицо, усыпанное темно-желтыми пятнышками, вытянутое в глубоком удивлении.       — П-привет, — несуразно выдал Рум.       — Привет… — повторил за ним Дальберг.       Они замолчали, туповато уставившись друг на друга. Один заметил, что у другого нет ни единого живого места на теле, и наоборот — второй заприметил бросившуюся ему сразу в глаза загипсованную руку.       — Выглядишь хреново.       — Ты не лучше.       И снова беспричинная пауза, и вслед за ней — гулкий грохот, с которым на землю повалились смольные чемоданы с дорожной сумкой. Между ними в объятиях стиснулись друзья — два помотанных человека, которые были неимоверно рады встретиться снова. От сильной хватки у Тобиаса заболела спина, и Рум резко отпрянул от него.       — Прости…       — Ничего.       Тобиас закрыл за собой дверь и окинул взглядом комнату. Остановившись на Румпеле, он снова обхватил его за шею, не обращая внимания на тянущую боль в пояснице.       — Ты живой, — вполголоса сказал он и почувствовал, что не может целиком наполнить легкие кислородом.       Рум усмехнулся и мягко положил свободную от гипса руку ему на голову, немного взъерошив прилизанные пряди.       — Живой, живой, все хорошо.       Но даже после услышанного Тобиас не мог отделаться от горечи на душе, которая словно сдирала запекшиеся корочки на коже. Да, они здесь, вместе, почти в целости и почти в сохранности. Но чего это стоило? Почему все кажется таким смешным и никчемным? Почему этот номер, явно предназначенный для олигархов и миллионеров, не выглядит таким элитным и шикарным, каким должен? Почему Румпель встретил Тобиаса, словно тот пришел с работы, а не с полицейского участка — так не просто пришел, а сбежал, как самый последний крысеныш? Почему в Тобиаса не летят претензии за случившееся, почему обнимают с такой теплотой? Почему воспринимают его как героя, когда по факту он — злодей.       — Почему? — хрипло выдавивл он из себя.       Сжимая мягкие волосы, Тобиас почувствовал приятный запах шампуня и уперся в плечо Рума, зашипев от несправедливости, от душевной боли, от отчаяния и безнадежности. Накатившее чувство тоски вылилось из переполненной чаши терпения, и стойкость Тобиаса дала пробоину. А ведь он так долго держался…       — Все в порядке? — беспокойно спросил Румпель, и чувство безысходности перенеслось и на него с подступающим к горлу комком.       — Ни черта не в порядке.       Ноги забились в ознобе, умоляя отдохнуть, прекратить стоять, но Дальберг пока не сдавался, он старался держать себя в руках, не разрыдаться как последний слабак, но эмоции взяли верх над ситуацией. Сначала тихие, невзрачные всхлипы расползались по стенам, заполняя глухую комнату звуками — лишь где-то вдалеке мерно тикали часы. А потом Тобиас не выдержал. Он закричал навзрыд, что больше так не может, что он не хотел, чтобы все так вышло, что он самый настоящий кретин, который не думает ни о ком, кроме себя и собственной шкуры. Ему было так стыдно признаваться в этом во всем, но он устал подавлять чувства в себе. Он так устал держаться, так устал обманывать самого себя и окружающих, что все под контролем, что все отлично, что все схвачено. Он устал тешить себя иллюзией заготовленного счастья, потому что сам больше не верил в него. Он просто не вытерпел такого напора дерьма, которого с почестями предоставила ему жизнь. Он ошибочно предполагал, что выстоит все, все на своем пути, ведь путь был всегда очень тернистым, неточным, ведь каждый день нужно было продумывать до мелочей, чтобы не потерять ни единой секунды, которую можно потратить с пользой. Чтобы выбраться, чтобы стать достойным человеком. Но у него не вышло.       — Я не знаю, что делать, — сквозь плач прорывался голос Тобиаса. — Что с нами будет? Рум… Рум, мне страшно. Мне очень страшно. Это просто какой-то пиздец… — Он метался из стороны в сторону на груди Румпеля, зарываясь так глубоко, чтобы никто не видел его слезы. — Почему, почему мы? Я просто не понимаю, чем мы заслужили такое?.. Если бы мы не поехали никуда на эту ебаную вечеринку, мы бы не натворили столько страшных вещей… Я, я бы не убил никого… Я… Блядь… Мне так жаль…       Он закачал головой, словно хотел вытрясти всю горечь и боль, цеплялся и сминал больничную одежду Румпеля, старался прекратить разводить сопли, но каждая следующая попытка заканчивалась новой волной всхлипов, от которых Эпштейн не находил себе места. Исхудалое покалеченное тело Тобиаса билось в прерывистых конвульсиях под объятиями Румпеля, который осторожно гладил друга по голове, чтобы хоть как-то его успокоить, но сам держался из последних сил.       — Эй, ну ты чего? — утешал его Рум. — Все хорошо, ты не один. Видишь, я живой, и ты живой. Все хорошо, все хорошо… Ты никого не убивал, глупости говоришь. Тебе же рассказала Рипл, что не ты убийца, рассказала же? Значит, она знает чего-то больше, чем мы, не стала бы она врать. С чего ей вообще врать?.. Не плачь, я с тобой. Мы все сможем преодолеть, потому что мы вместе, правда? Мы же самые сильные! Помнишь, как сбегали после отбоя? А как ты коленки себе разодрал? Ох, сколько криков было! А ковер, помнишь, ковер подожгли? Топтали потом его так, что вся подошва стерлась, а звиздюлей каких прилетело от воспитателей!..       Голос предательски задрожал. Детские шалости, совершенные неприлично давно, меркли на фоне реального преступления, с жертвами, с наказанием, с разбитыми жизнями. Хлипкие аргументы тонули в вязком болоте правды, но Румпель уперто не обращал на это внимания и до последнего не отступал.       — А помнишь, помнишь пожар? Конечно помнишь, как… как такое забыть?.. Помнишь, как мы старались вытащить тетушек из завалившейся комнаты? Мне еще в голову взбрендило пойти позвать на помощь — да кто помог бы в ту метель, да еще и посреди ночи? Такой жуткий холод был, а пламя по коже хлестало… И тихо… Совсем никто не кричал… Помнишь, как страшно было? Ты ведь помнишь! И ты пережил тот день! И я пережил!.. Хоть мы после этого и не общались… Но это же не важно — главное, что ты жив, жив! Остальное… Это просто чепуха, не важно… Не важно! — Румпель прикусил губу и сдвинул брови. Гипс неудобно болтался между телами. — Тобиас, пожалуйста, посмотри на меня.       Дальберг с большим усилием поднял голову, но продолжал упорно закрывать опухшее от слез лицо.       — Я прошу тебя, взгляни на меня, — почти умолял его Рум.       Он аккуратно прикоснулся к похолодевшим пальцам и плавно положил их на свои щеки.       — Мы справимся, — неустанно повторял Эпштейн. — Все получится. Ты молодец… Ты такой молодец. Ты выстоял, ты просто умница! Я никого не знаю такого же стойкого, как и ты. Аника очень гордится своим старшим братом, который выжимает себя полностью каждый божий день. Он даже не помнит, когда толком отдыхал. Поэтому… пусть он отдохнет хотя бы сейчас… Пожалуйста, не взваливай на себя все, поделись со мной. Я помогу тебе. Ты не один. Все будет хорошо…       Рум поклялся сам себе, что отныне они вместе выйдут из горящего дома, чего не сделали тринадцать лет назад. Он поклялся, что не позволит Тобиасу жить на улице и питаться объедками. Дикость, ужасная дикость. Он заберет его и Анику к себе, он будет о них заботиться, они этого заслужили как никто на этом богом забытом свете.       — Больно было? Понимаю, не говори, не говори… Все будет хорошо. Мы тебя подлатаем, будешь как новенький… Нужно время, не все сразу. Сейчас у нас оно есть, нам хватит… Нам точно хватит. Мы справимся, я обещаю. Я…       Рум оборвался на полувздохе, когда почувствовал, как потрескавшиеся губы Тобиаса прильнули к его, смазав все слова, которые он хотел сказать, которые он хотел донести потерявшему надежду другу, которого ценит, которого любит, которого хочет уберечь от внешних врагов, что не дают нормально жить ему, его семье, что вечно трезвонят в звонок с угрозами расправы, если те не выплатят кредит, если не найдут деньги до конца недели, если не перешагнут через принципы честных людей, если не начнут красть в круглосуточных магазинах, чтобы просто выжить, чтобы быть уверенными, что они доживут до завтрашнего утра — а ведь еще учеба, надо успеть сдать все в срок, иначе накопятся долги, пересдачи, а там и отчисление, но волновать будет не это, а то, что они потеряют комнату — единственный ночлег, который согревает в промозглые сезоны и прячет от непогоды. Все, абсолютно все превратилось в кашу в голове от одного спонтанного действия Тобиаса.       Сначала Румпель подумал, что ему показалось — может быть, это просто случайность, — странная, но случайность! — но затем последовал и второй поцелуй, более настойчивый, более напористый. Он был пропитан отчаянием. Он туманил голову. Он был горьким и печальным. Он требовал взаимности, он требовал понимания, одобрения. Он требовал Румпеля.       — Погоди…       Кое-как Эпштейн отпрянул от друга, его обдало горячим дыханием. Пьяные глаза смотрели на Дальберга, они никогда прежде не видели его таким. Это неправильно. Нельзя пользоваться разбитым положением Тобиаса, нельзя быть эгоистом, нельзя забить на последствия. Нельзя поддаваться. Нельзя наделать еще больше ошибок. Это просто эмоции. Это просто порыв. Это просто…       — Не уходи, — тихо попросил Тобиас, сжимая до боли в костяшках рукав больничной рубашки. — Я не хочу терять тебя снова. Пожалуйста…       И в бездну полетело все.       Пылкие губы вновь соединились воедино, они перекрыли, заглушили, сбили все остальные ощущения, заставляя концентрироваться только на поцелуе. Жадные пальцы стискивали кожу как пластилин, который можно смять, растянуть, скомкать. Не существовало больше ничего, кроме скручивавшего чувства под ребрами, от которого оба парня забывали дышать через нос, отчего поцелуй приходилось прерывать на отдышку. Но даже это длилось непозволительно долго, поэтому они вновь соприкасались друг с другом, жмурясь от света, жмурясь от стыда, ориентируясь на ощупь, на слух, на вкус.       Рум не торопился, чтобы не спугнуть трепетное чувство момента, чтобы не нарушить такую хрупкую близость. Уже знакомая сухость губ и мелкие трещинки, сквозь которые просачивалась кровь от одного лишнего давления на них, пленяли, до мурашек заставляли не отпускать Тобиаса. Теперь — ни за что.       Хотелось растянуть этот миг настолько, насколько это возможно — пока они вдвоем, только вдвоем, скрытые от посторонних за закрытыми окнами и дверями, от грозной и ядовитой реальности. Ведь стоит им только отстраниться друг от друга, разорвать сладостный поцелуй — рассудок возьмет верх. Стоит им только ступить за порог безопасной комнаты, снять с двери табличку «Не беспокоить», и дурацкая обстановка и ее дурацкие участники выберутся за пределы крохотного и так старательно собранного мирка, встречаясь нос к носу с жестокими мотивами немелодичной жизни.       Пока они здесь, им ничто не угрожает — есть только тихие вздохи, неуверенные касания и горячее дыхание.       Тобиас терялся в многообразии звуков, исходивших то ли от Румпеля, то ли от него самого, то ли от них вместе. Сердце стучало как сумасшедшее, к лицу уже давно прилила, казалось, вся жидкость в теле. Тобиас стер испарину со лба — было очень жарко. Но если в комнате станет холодно, это означает конец экстаза, поэтому он готов потерпеть.       Поначалу держать ритм, соблюдать некую дистанцию было в порядке вещей, но сейчас парни двигались и касались друг друга так, как хотели. Осознание факта вновь обретенной близости будоражило сердце, его переполняло столько эмоций, что хотелось прижаться сильнее, но они и так уже успели приблизиться друг к другу вплотную. Больничная одежда, полученная перед лечением; костюм, надетый будто бы вечность назад и не снимавшийся до сих пор — соединение стерильно чистого Румпеля и запачканного до невозможности Тобиаса явилось абсолютом их недолгой, но изменившей на корню истории. От былых «них» остались только тряпки, бесполезные куски ткани, которые после первой же стирки потеряют свою значимость. Они ничто, просто как напоминание того, чего стоил весь путь, чтобы прямо сейчас сидеть в пустом номере дорогущего отеля и целовать друг друга так, как они могли себе представить только во снах. И не важно, с какого момента сон стал явью, и почему так сложно выделить определенный промежуток времени когда это началось.       Если бы не обстоятельства, если бы не повод, они бы никогда не решились на подобное. Но было ли это одним лишь порывом после гнетущей тоски? Вспомнят ли они о том, что их тела соединялись воедино под сдавленные стоны? Или сделают вид, что та была чепуха, простая глупость, что их пальцы никоим образом не двусмысленно впивались друг в друга, жадно царапая кожу, словно они являлись единственным шансом выразить свои чувства, все то, что лежит на сердце уже совсем давно?       Хотя, к черту все.       К черту правила, которые они сами себе придумали. К черту установки, которые лишь ограничивали и запрещали. К черту последствия, которые повлекутся после этой ночи. К черту — сейчас они позволили себе намного больше, чем обычно, но это именно то, чего им не хватало. Двое, с перебитыми жизнями и сердцами, встретившиеся вновь при странных и глупых обстоятельствах, способны заполнить внутреннюю пустоту друг друга, способны излечить глубокие раны и порезы, подавить тревогу и истощенность. Рум будет жалеть об этом завтра, Рум не сможет нормально поговорить об этом с Тобиасом. Скорее всего, они притворятся, что ничего не произошло. Но это все завтра, не сейчас.       Тобиас не успевал переводить дыхание, как его накрывало очередными влажными следами, что растекались по небритому подбородку, по шее, по оголенным ключицам, по запекшейся ране, которую варварски нанесла Иса в порыве ярости. Всего слишком много и сразу — Румпель оставлял горячие отметины везде, где только видел, докуда только мог дотянуться. В ответ Тобиас лишь сильнее сжимал рыжие локоны, запускал в них онемевшие кисти, чтобы согреться, чтобы впитать в себя чужое тепло. Затем пальцы спускались по затылку, надавливая на кожу, и парень слышал тяжелые вздохи, смешанные воедино. Главное правильно дышать, чтобы не спровоцировать астму, она будет совсем не вовремя. Нужно держать. Тобиас начал мысленно считать до трех.       «Раз, два, три. Раз, два, три…»       Попытки абстрагироваться не заканчивались удачей, а только мешали сосредоточиться на ритме. Румпель углубил поцелуй, и новый электрический разряд прошел по конечностям его партнера, парализовав окончательно. Тобиас вдавился ногтями в спину Эпштейна, он почти достиг своего предела. Впервые ему не помогает спасательный счет, который выручал даже в самых критических ситуациях. Потому что сейчас он думал не о нем, не о себе — все мысли занимал Румпель.       Тобиас содрогался от подступившего кашля, упирал голову в грудь Румпеля, затыкал себе рот, затыкал источник шума. «Громко, как же громко», — злился Тобиас, сводя плечи вперед. Ему было стыдно, что его видят таким, в который раз, слабым и беспомощным. Подступили слезы, но Рум поспешил убрать их, зацеловывая глаза, щеки, фаланги пальцев, осторожно отставляя их в сторону, прижимаясь к губам, вежливо, будто бы с разрешения Тобиаса. Провел языком по уголкам рта, из которых испустился приглушенный выдох. Кончиком скользнул внутрь, задевая небо, вкушая соленый привкус с багряным оттенком, отчего Дальберг только сильнее ухватился за больничную рубашку, напирая на Румпеля в ответ.       Но Румпелю было недостаточно. Он не мог насытиться, он хотел услышать еще больше томных стонов под собой, но боялся сделать Тобиасу больно. Он боролся со своим вожделением, подавлял свои желания, стремился разделить чувство эйфории вместе, а не получать удовольствие в одиночку. Но даже так Руму стоило больших усилий контролировать себя и не вжимать Тобиаса в стену.       Гипс. Хорошо, что мешает гипс.       Рум обращался с Тобиасом как с настоящим сокровищем, которое необходимо оберегать, защищать от гадости и смрада. Он прятал его в коконе из объятий, даря свое покровительство, любовь. И Тобиас правда любил его, любил Румпеля. Любил его мягкие губы, такие же мягкие, как его рука, которая по-прежнему гладила его по голове, ласково, заботливо, преданно. Бархатная кожа, одаренная солнцем россыпью дневных звезд, обволакивала его.       Гипс. Гребаный гипс.       Если бы не он, не пришлось бы сидеть в неудобной позе, и тогда бы ничего не стесняло движений. Но нужно подстроиться, нельзя жаловаться. Тобиас уложил лицо Эпштейна в свои ладони, непривычно нежно и как-то взволнованно. Легкие поразил щекочущий холодок, и до Рума донеслась неусмиренная дрожь Дальберга. Он незлобно усмехнулся, умиляясь его реакции.       Если в этом заключается счастье, то Румпель готов быть счастливым всегда. Он готов пройти сквозь пламя и воду, сквозь катастрофы и катаклизмы, сквозь останки прошлого. Он готов забыть вековую вражду, игнорировать общественное мнение, которым так дорожил его отец, чтобы лишь ощущать счастливую безмятежность. Он хотел было произнести пару слов, выразить свою радость, радость того, что с ними наконец происходит… Но не стал. Он печально посмотрел на Тобиаса, которого, видимо, тоже поразила та же самая мысль, с которой он тоже не может смириться. И они поняли, что разговор бы только все испортил, усугубил и на то имеющийся конфуз. Они не умеют нормально общаться без издевок, без метаний стрелок, без агрессии и высокомерного презрения. Однако Румпель не собирается пустить все на самотек. Ему осточертело плыть по течению. Нужно просто попробовать, хотя бы раз.       — Слушай…       Он сказал это настолько невнятно, что Тобиас не сразу понял, что он хочет о чем-то поговорить. Не дождавшись ответа, Рум продолжил:       — Мы ведь по-прежнему ненавидим друг друга?       Тобиас молчал.       — А как ты сам думаешь? — спросил он после, несколько распустив объятия.       Эпштейн отпрянул от плеча и, чуть наклонившись, посмотрел на вновь нахмуренные карие глаза. Он хотел распознать что-то, что сидит глубоко внутри них, темных и глубоких, печальных и пустых.       Руму нравились их янтарные переливы.       Он несуразно переспросил, не отрывая взгляда от партнера, держа его за руку, с призрачной надеждой получить отрицание:       — Тоб… Ты все еще ненавидишь меня?       Тобиас был уже более не в силах держать брови в напряжении и расслабил мышцы лица. Они оба прекрасно знали ответ.       — Безусловно.       Как бы он ни старался скрыть грусть, она все равно проскользнула сквозь маску безразличия. Оба прекрасно знали, что Тобиас произнес нагло неприкрытую ложь. Дальберг взглянул на Рума в попытках отыскать помощи в его бездонных серых глазах.       Тобиасу нравились их серебряные искры.       Биение сердца заполнило уши. Неуверенная дрожь разносилась по телу. Опухшие губы пульсировали и полыхали. В воздухе отвратительно пахло фальшью. Оба прекрасно знали, что только в безмолвии крылась неподдельная истина.