Цель архимага

      Из записок Альбуса Дамблдора.       Как я уже говорил, после войны МКМ ждали серьёзные реформы. От Высокого Синклита осталось меньше половины, и тех, кто мог бы им воспротивиться, просто не осталось. Великих волшебников уравняли в правах с обычными, и Синклит утратил свою руководящую роль. Он не перестал существовать и по-прежнему мог принимать решения и накладывать вето, но он больше не был центральной частью Конфедерации, а лишь дополнением к её структуре.       Очень важным дополнением, разумеется. Великие волшебники утратили свои привилегии и их обязали отчитываться в действиях перед остальной Конфедерацией, но то лишь форма. Неформальное влияние их никуда не делось; и, к счастью, в МКМ больше не было личностей, подобных Геллерту. Война оставила очень глубокий след.       Появление Тёмного Лорда в Соединённом Королевстве не осталось незамеченным в МКМ, но никто по этому поводу ничего предпринимать не стал. Это было внутренним делом нашей страны, за её пределы не выплёскивалось, и все решили, что вежливо выразить обеспокоенность будет довольно. Причём обеспокоенность в основном не действиями Волдеморта, а угрозой нарушения Статута. Наш политикум для порядка повозмущался таким лицемерием, тем дело и ограничилось.       Я же к тому моменту, стараясь свести к минимуму своё присутствие на всех постах, за исключением поста Директора Хогвартса, достаточно устранился от политической деятельности. Что в Визенгамоте, что в МКМ я был во многом номинальным главой и в прениях участия не принимал. Волдеморт мог не бояться меня-политика. И не боялся.       Однако я являлся также и главой Ордена Феникса и в качестве такового довольно сильно мешал его планам. Я не буду подробно говорить о том, что делал Орден – в общем, почти всё из того попало в газеты, – но подчеркну, что большей частью своего успеха Орден обязан не мне. Я снабжал его информацией, корректировал, в силу своего опыта, планы операций, научил членов Ордена кое-каким заклинаниям и помогал кое с какой магией. Наконец, я позволил сделать Хогвартс штаб-квартирой Ордена – это одно в немалой степени связало Волдеморту руки.       И всё же повторюсь: я, Альбус Дамблдор, не был центром всего, единственным и незаменимым. Альбуса Дамблдора ещё допустимо назвать точкой кристаллизации, но он не был необходимой или главной частью Ордена Феникса. Орден появился бы на свет и без него и продолжил бы существовать после его смерти.       Не Альбус Дамблдор вёл этих людей в светлое будущее. Эти люди сами взяли в руки свою судьбу и делали что могли и немного сверх того. А когда не могли – они просили Альбуса Дамблдора чуть-чуть им помочь.

***

      Дамблдор проснулся мгновенно. Первые несколько секунд он лихорадочно пытался сообразить, от чего же именно проснулся. Он глянул на часы, лежащие на тумбочке: была почти полночь, значит, проспал он часа полтора. Но что же...       Звук, разбудивший его, раздался ещё раз. Это был тихий металлический щелчок, хорошо слышимый в ночной тиши. Дамблдор вскочил с кровати.       В соседней комнате на стене висела металлическая панель, расчерченная вдоль и поперёк. Таблица, где названиями столбцов были «Порядок», «Опасность», «Ранение», «Смерть». По горизонтали же располагались «Дома», «На работе», «В Хогвартсе», «В больнице» и ещё несколько подобных.       А в клетках таблицы были металлические же пластинки с выгравированными именами. Именно с таким тихим щелчком они перемещались с одной клетки на другую.       Дамблдор глядел на стену и не мог поверить тому, что видел. Две пластинки, с именами Джеймса и Лили, только что передвинулись в позицию «Дома»&«Смерть». Странное сочетание.       Что ж, одно из двух, невесело думал Дамблдор, одеваясь: или его заклинание Доверия всё-таки было преодолено, или Хранитель оказался ненадёжен. Нельзя было исключать первого – да, раньше подобного никогда не происходило, однако ведь никакая защита не абсолютна, – и всё же второе было куда вероятней.       Было первое ноября восемьдесят первого года, час ночи. Альбус Дамблдор стоял на втором, полуразрушенном этаже коттеджа Поттеров и слушал недовольный рёв младенца. Вокруг в разных местах и позах лежали три трупа. Джеймс – на первом этаже, у лестницы; Лили – возле кровати; Том Реддл – у окна. Точнее, там, где когда-то было окно.       Младенец на время утих. Но вокруг было холодно, темно и страшно, поэтому молчать он долго не стал – набрал в грудь побольше воздуха и заревел с новой силой. Дамблдор не глядя ткнул в его сторону палочкой, и Гарри Поттер тут же закрыл глаза и тихонько засопел в две дырочки. С ним можно было разобраться чуть позже, а сейчас надо восстановить картину произошедшего.       Прежде всего, конечно, никто не взламывал Фиделиус. Он уже развеялся, но причиной тому была исключительно смерть хозяев дома, не что-то ещё.       – Сириус, – тоскливо сказал Дамблдор вслух, оглядывая дом. – Ну как же так, Сириус?..       А вот с дальнейшим было сложнее. Значит, Волдеморт вошёл, Джеймс попытался его остановить, Лили, кажется, тоже... а вот потом... что потом?       Осмотр тел показал, что все трое умерли от Убивающего заклятия. Двое, по крайней мере, точно умерли, а вот третий... Дамблдор, преодолев брезгливость, отрезал у Волдеморта прядь волос. Если он всё-таки умер не до конца (почти наверняка умер не до конца), с помощью этого его можно будет отследить.       И всё же, что здесь произошло? Неужели у Лили получилось убить Волдеморта?..       Нет, едва ли. Дело даже не в недостатке умения, а в том, что ни Лили, ни Джеймс Убивающее заклятие бы не применили. Не такими они были людьми. Дамблдор задумчиво прошёлся по верхнему этажу.       Вот если бы здесь остался кто-то из духов... Но увы, поговорить с духом человека после его гибели можно нечасто. Обычно их забирают довольно быстро, так что если ты не присутствовал прямо при моменте смерти – шансов мало. В принципе, с того света их можно и призвать, однако Дамблдор такого не умел. И вообще в Королевстве на подобные практики глядели косо: слишком близко они стояли к некромантии. Пусть мёртвые остаются среди мёртвых, а живые – среди живых.       Дамблдор вновь остановился у кроватки Гарри, и на этот раз присмотрелся к нему повнимательнее. На лбу младенца был шрам, а от шрама явно веяло чёрной магией. Он поднял палочку и сделал несколько движений; глаза его раскрывались всё шире.       ...Конечно, Дамблдор давно догадывался о наличии крестража у Волдеморта. Тот стремился к бессмертию: свои пути к бессмертию есть у всякой магической специальности; а Волдеморт был некромантом и вообще чёрным магом. Какие пути к бессмертию есть у них?.. Ну уж не делание философского камня.       Крестраж – способ, лежащий на поверхности. Запрещённый в Британии, конечно же. Ритуал требует человеческого жертвоприношения, убийства, раскалывающего душу – на подобное закон смотрит очень строго. Но Том Реддл считал себя выше закона.       В истинном зрении шрам Гарри Поттера был чёрен. Вообще аура человека, как правило, наиболее густа, наиболее насыщенна именно в области головы. Ярко-синим отражается интеллектуальное напряжение; творимая магия – фиолетовой волной, что зарождается в голове, проходит по всему телу и выплёскивается через палочку; золотистый – цвет возвышения духа, что мелькает в минуты молитвы и размышлений о высоком. И так далее, сотни оттенков, тысячи сложноразличимых состояний астрального тела. Дамблдор не был великим аурологом, полагался в основном на очки (а настоящие аурологи никогда не используют спектральные очки), но сейчас и того было достаточно.       У годовалого ребёнка в ауре не было никаких чётких цветов, ничего выделяющегося. Эдакое месиво с время от времени мелькающими проблесками. То есть, разумеется, по нему было видно, что вот это – человеческий ребёнок с только формирующимися зачатками личности... но это прекрасно было видно и так, без истинного зрения.       Выбивался из общей картины только шрам. Шрам, от которого по ауре медленно расползалось тёмное пятно.       Это не было порчей – шрам не был магичен. Он, несомненно, был нанесён магией, но магии в себе не содержал. И это было нелогично – зачем бы Волдеморту делать такое? Он убить младенца хотел...       И тут Дамблдора осенила догадка. Он вспомнил ауру Волдеморта.       Аура у него была очень неприятной, если не сказать страшной. Она окружала его рвано-чёрным покрывалом, в котором багрово вспыхивала ярость и клубилась тёмно-фиолетовая магия. Самым ярким оттенком там было большое грязно-жёлтое пятно презрения, какое Волдеморт испытывал ко всем окружающим. При одном взгляде на неё становилось понятным, за что его называли самым худшим из чёрных магов. Такой аурой не могли похвастаться ни древний архимаг Трой, ни Великий волшебник Гриндельвальд, объективно более сильные чародеи.       И цвета шрама во лбу юного Гарри Поттера один в один походили на ауру Тёмного Лорда.       – М-да, – сказал Дамблдор, снова пройдясь по этажу. – М-да-а...       Данных не то чтобы не хватало – просто здесь произошло что-то настолько маловероятное, что он никак не мог сложить одно с другим. Согласно всему его опыту, при имеющихся предпосылках такой результат получиться не мог никак.       Значит, надо было узнать наверняка. Старый волшебник вздохнул и постучал по очкам кончиком палочки. Мир за стёклами расцвёл множеством красок – так, что он практически перестал видеть реальные предметы.       После колдовства остаётся остаточная магия, это известный факт. Несколько менее известно то, что по этой остаточной магии можно понять, какие именно заклинания применялись. Да и прочие астральные следы остаются – вроде как волны от брошенного в воду камня, возмущения эфирного поля.       Аурология – штука очень сложная. Там нужно знать и учитывать множество всяких моментов, иметь, что называется, чутьё и острые чувства. Этому учатся очень-очень долго, и опытнейшие специалисты могут, подобно Холмсу, при встрече с человеком безошибочно сказать, что он делал две недели назад. Дамблдор однажды разговаривал с одним из таких: ауролог протянул ему браслет с бриллиантом и спросил, что он об этом думает. Дамблдор пожал плечами и сказал, что на его взгляд это самое обычное украшение. Тогда ауролог, заговорщицки понизив голос, сообщил ему, что этот бриллиант образовался четыре миллиарда (плюс-минус полторы сотни миллионов) лет назад при взрыве далёкой звезды и ещё миллиард лет летел к Земле сквозь космическое пространство.       Ну, по крайней мере, сам этот тип в свои слова верил.       Теоретически в эфирном поле объекта и впрямь отражается всё, когда-либо происходившее с этим объектом, но вот практически... практически довольно быстро натыкаешься на предел. Чем чаще объект изменялся, чем больше истории за собой несёт, тем сложнее прочитать всю эту историю.       Впрочем, Дамблдору надо было узнать события, происходившие буквально только что. К тому же здесь был ещё один аспект...       Он медленно поворачивался, внимательно смотря по сторонам. Слишком резкие движения приводили к новым колыханиям цветастого астрального полотна. Дом, конечно, был пропитан магией – в доме жили волшебники, колдовавшие каждый день. Однако след от боевых заклинаний не спутаешь со следом обычных бытовых чар. Он более резок и холоден и, конечно, более силён.       По крайней мере, так это видел Дамблдор. Не стоило труда рассмотреть следы двух Убивающих заклятий: одно пришлось по Лили, второе – по Гарри... и Волдеморту. Старый волшебник почти не поверил своим глазам – не существовало чар, способных отразить Убивающее заклятие обратно.       И всё же выглядело это именно так.       Имелся отпечаток ещё одного заклинания – не боевого, Лили Поттер, кажется, вообще не пыталась их использовать. Довольно странный отпечаток соединял всех троих: Гарри, Лили, Волдеморта – и был ярко-красного цвета. И уже одно это выделяло его довольно сильно.       Тут дело в чём: волшебная палочка значительно сокращает процент маны, используемый не по назначению, а следовательно, и количество остаточной магии. В истинном зрении нельзя спутать магию, творимую с палочкой и без палочки. Первая всегда будет выглядеть тусклей и размазанней.       И видя такой яркий цвет, Дамблдор понимал, что палочкой тут и не пахло. Подобный идеальный, химически чистый оттенок красного в природе встречается нечасто – у некоторых сортов роз, помидоров, оперения каких-нибудь тропических птиц... и артериальной крови.       – М-да, – опять произнёс он, глядя, как следы магии тают, медленно рассеиваясь в окружающем эфире. К утру прочитать их будет уже непросто.       Что ж, картина была ясной. Случилось уникальное событие, результат невероятного стечения обстоятельств. Отражённое Убивающее заклятие не только выбило душу Волдеморта из его тела, но и дополнительно раскололо её. Образовался осколок души, стабильный астральный сгусток, разумом как таковым не обладающий, но имеющий в некотором роде инстинкты. Эти инстинкты требовали воплощения в физической форме и, по пути наименьшего сопротивления, привели его к очень удобному вместилищу – с одной стороны, живому и сложноорганизованному, с другой стороны, не способного противостоять вторженцу. Если бы ничего подобного рядом не оказалось, осколок, вероятно, некоторое время витал бы вокруг, а потом вселился бы в какую-нибудь крысу или вообще неодушевлённый объект.       Но то, что получилось... это было плохо. Очень-очень плохо. Тёмное пятно в ауре юного Гарри поблёкло и рассосалось среди прочих эманаций: через несколько часов заметить следы осколка чужой души, не зная, что он там, станет почти невозможно. И Дамблдор не мог удалить его оттуда без очень серьёзного риска повредить разум мальчика. И он не знал никого, кто мог бы.       Разве что Хирт, беспощадный нацистский гений. В манипулировании тонкими структурами души он не знал себе равных. Если бы он не умер несколько лет назад, можно бы было попробовать...       А теперь Гарри Поттеру было суждено быть крестражем Волдеморта. Дамблдор грустно смотрел на посапывающего в кровати младенца – того ждала незавидная судьба. Сойти с ума, стать обскуром или вторым Волдемортом – ни один из этих вариантов не был исключён для младенца с крестражем в голове. Ни один из этих вариантов не был хорошим.       Дамблдор снял очки – в истинном зрении не было больше нужды – и помассировал веки. Он мог поступить тремя способами. Решить проблему кардинально, убив Гарри Поттера здесь и сейчас; самоустраниться и предоставить Министерству заботу о мальчике; помочь ему. Первый исключался, второй грозил вылиться в большие проблемы в будущем, третий... ну, конечно, третий.       – Я помогу тебе, Гарри Поттер, – тихо сказал он, наклоняясь над колыбелью и укрывая младенца поплотнее. – Я не могу тебя спасти и не буду делать это, но дам тебе шанс самому выбрать свою судьбу. Либо ты преодолеешь в себе Волдеморта и выживешь, либо нет – это будет зависеть только от тебя.       Однако оставался ещё один вопрос. Почему Убивающее заклятие раскололо душу Волдеморта? Её нестабильность, вероятно, была связана с ритуалом создания крестража, но вот каким именно образом? Был ли это, так сказать, стандартный недостаток ритуала или же результат прочих действий Тёмного Лорда? Стоило, пожалуй, пообщаться со Слагхорном, он должен был кое-что знать... да и вообще надо было действовать.       Сейчас у него имелась временная фора – о смерти Волдеморта знал только он, он явился первым на место происшествия. И уже успел потратить здесь полчаса, выясняя все подробности. Дамблдор не был уверен, могут ли Пожиратели узнать о случившемся с их Лордом с помощью Чёрной метки, но медлить в любом случае не стоило.       Он посмотрел на часы и подавил усталый зевок. В ближайшие сутки о сне явно не стоило и мечтать. Дел было море.       Сообщить Министерству и Конфедерации о смерти Волдеморта и обстоятельствах его смерти, в частности – о предательстве Сириуса Блэка. Сообщить членам Ордена. Постараться опередить Пожирателей, немалая часть которых сейчас наверняка начнёт разбегаться как крысы по норам. Отследить местонахождение духа Волдеморта – надо знать, где скрывается противник. Наконец, позаботиться о самом Гарри Поттере. Письма, письма, поручения, интервью, поздравления, объяснения, опять письма...       ...Минерва МакГонагалл издала недовольный звук. Подумав, издала ещё один.       – Дамблдор, – строго сказала она, – вы этого не сделаете. Я наблюдала за ними целый день. Вы не найдете другой парочки, которая бы менее подходила для воспитания Гарри.       – Для него это лучшее место, – серьёзно ответил Дамблдор, вынимая из кармана ещё одну дольку. – Я написал письмо его родственникам. Они поймут.       – Я не понимаю, – сказала МакГонагалл. – И в Министерстве не поймут. Дамблдор, вы забрали чужого ребёнка – вы ему не опекун, не родственник и не имеете ни прав на него, ни обязательств перед кем-то. Но ладно забрали – так ещё и собираетесь подкинуть его ночью под дверь!       – А вы предлагаете ждать, пока Министерство удосужится принять какое-то официальное решение? – с любопытством спросил Дамблдор. – Родственников ближе у Гарри всё равно нет, в том-то и дело. К тому же есть ещё и то, что Министерство не знает. Поверьте, Минерва, Гарри должен жить именно здесь.       – Дамблдор, если вы уж берёте на себя ответственность решать его судьбу, то должны хотя бы поинтересоваться, готовы ли они его принять! Как это будет выглядеть – вы просто берёте и бросаете мальчика здесь, у порога! Вы можете поговорить с ними, объяснить им ситуацию – хотя бы из вежливости!       Дамблдор с лёгкой тоской посмотрел на пустынную улицу. Но Хагрида нигде видно не было, так что он перевёл взгляд обратно на дом Дурслей. Ещё сутки назад он этой фамилии и не слышал.       МакГонагалл в своём смысле была права. Пятьдесят лет назад он тоже рассуждал бы схожим образом, но с тех пор многое переменилось. Он видел мир и видел людей, и он точно знал, как нужно поступать, а как поступать не стоит.       Но как объяснить другим те вещи, которые были для него очевидными и не требующими упоминания? Как спрессовать года жизненного опыта, года ошибок и раздумий в несколько слов, кои бы смог понять и принять другой человек?       Никак. О, теперь Дамблдор понимал ту всезнающую и вечно отстранённую улыбку Сингха!       – Они не будут слушать мои объяснения, Минерва, – мягко ответил он. – Говорить с этими людьми не имеет смысла. Именно поэтому говорить я и не буду, оставлю письмо.       Та подняла брови:       – Вы же ведь понимаете, что такое объяснение означает в первую очередь вашу неспособность договориться с ними?       Дамблдор терпеливо вздохнул, но в голосе его на какой-то миг прорезалось раздражение.       – Минерва, договаривался я с Большой тройкой. А говорить с этими людьми – пустая трата времени. Знаете, есть метод такой управленческий. Называется «поставить перед фактом».       МакГонагалл незаметно покачала головой. «Метод такой управленческий», ишь. Директор Хогвартса любил начинать объяснения с этих слов. После них следовало очень ясное и логичное доказательство того, что он, Директор Хогвартса, поступает абсолютно правильно, и иначе быть не может.       Впервые она их услышала, помнится, буквально спустя пару месяцев после того, как стала профессором. Она тогда была моложе, наивней, да и сам Дамблдор не стал ещё Директором. У неё возникла тогда какая-то идея... сейчас она уже не помнила в точности, но там в очередной раз подрались студенты Гриффиндора и Слизерина, и она задумалась насчёт разделения факультетов и прекращения вражды между ними.       И молодая Минерва пришла посоветоваться со своим старшим коллегой. Коллега, слегка снисходительно поглядывая на неё, сообщил ей примерно следующее:       «Не надо ничего менять. Это метод такой управленческий, создание конкурентной среды. Гриффиндор пытается быть лучше Слизерина, Слизерин пытается обогнать Гриффиндор, и благодаря духу соперничества у студентов растёт стимул учиться. Все в выигрыше».       Минерва, приняв ответ за шутку (а там и вправду была доля грустной иронии, но то она поняла значительно позднее), спросила про остальные два факультета. Дамблдор, ничтоже сумняшеся, отвечал, что «там используются другие методы. Рэйвенкло имеет репутацию факультета для умных, и его ученики стараются эту репутацию подтвердить. А Хаффлпафф известен как факультет для не очень умных, и его ученики стараются это опровергнуть. Так всё и работает».       Ну вот. И поди поспорь.       Нет, на самом-то деле поспорить было можно, и истинная причина была куда как глубже и сложней, однако с этим всем она столкнулась, когда уже сама стала деканом. А тогда... тогда ей было двадцать с небольшим – хватило и такого объяснения.       И вот сейчас она уже женщина в возрасте, многое понимает и многое знает, но по-прежнему видит этот слегка снисходительный взгляд. Взгляд, говорящий о том, что сейчас её будут учить жизни.       Она не обижалась, конечно; в конце концов, сама об этом попросила. Просто ощущение было не самое приятное.       – ...Имеется некая задача, выполнимая, но очень сложная и неприятная для человека. Если дать ему возможность выбирать, человек не будет её делать. Поэтому начальство не даёт человеку выбирать и не будет ничего предлагать; оно просто ставит подчинённого перед фактом: либо тот выполняет эту задачу, либо его работе конец.       – А если тот действительно не может её выполнить?       – Предполагается, что начальство должно знать способности подчинённых... знать, н-да...       Дамблдор помолчал, подняв глаза кверху, что-то припоминая.       – Один мой знакомый рассказывал как-то случай, – задумчиво сказал он вдруг. – Дело было давно, в двадцатых годах и не в нашей стране, конечно. Был проект – крайне тяжёлый, почти неподъёмный, но жизненно необходимый. Руководство позвало специалиста, сказало: мы дадим тебе такие-то ресурсы, с ними ты должен сделать вот это. Специалист ответил, что ресурсов ему нужно в два раза больше, иначе он не справится. Тогда руководство сказало, что ресурсов у них лишних нет, а если он не справится с проектом, его расстреляют.       Дамблдор снова замолчал, и МакГонагалл, не выдержав, поторопила его:       – И чем кончилось дело?       – Специалист ответил им, что расстреливать его могут прямо сейчас, потому что выполнить такую задачу он не сможет никак. Тогда руководство всё же сумело найти дополнительные ресурсы, и в нужный срок проект был готов.       – История интересная, но плохо подходящая к нынешнему моменту, – заметила МакГонагалл.       – Да, – несколько отстранённо кивнул Дамблдор, соглашаясь непонятно с чем. – В общем, Минерва, если я приду к мистеру и миссис Дурсль и буду что-то им объяснять, напоминать о кровных узах, даже предлагать деньги на содержание Гарри, они меня вышвырнут вместе с ним. Сам факт такого разговора подразумевает возможность отказа, и они обязательно этим воспользуются. Поэтому разговора не будет.       – А если они всё-таки упрутся рогом? Если всё же отдадут Гарри в приют?       – Приютов больше нет, Минерва, – Дамблдор огляделся ещё раз – Хагрида нигде не было, а этот разговор его уже утомил. – Может быть, осталось ещё несколько, но Королевство избавляется от них. У нас теперь иная социальная система.       – Но возможность избавиться от нежеланного ребёнка никуда не делась, так ведь?       – Минерва, – жалобно вздохнул Дамблдор, – я вам какое плохое зло сделал, что вы мне покоя не даёте?       МакГонагалл настойчиво глядела на него, и он, отправив в рот ещё одну лимонную дольку, сдался. Рассказывать о таких мелочах не хотелось: ни один профессионал не любит, когда дилетант начинает дотошно спрашивать его о каких-то элементарных действиях.       – Магловские документы, – коротко пояснил он. – Их отсутствие, если быть точным. Если они захотят избавиться от Гарри... это будет не так-то просто: им как минимум придётся объяснить, откуда он у них вообще появился. А вот чтобы оставить ребёнка, никаких усилий не потребуется, об этом есть кому позаботиться...       МакГонагалл, раскрыв глаза, молчала, потрясённая хитростью и дальновидностью своего начальника. Мистер и миссис Дурсль не имели никаких шансов устоять против планов Директора Хогвартса.       – Дамблдор, – наконец сказала она, – ваше коварство не знает границ.       Дамблдор развёл руками и облегчённо улыбнулся. Сверху донеслось громкое тарахтение: Хагрид был уже близко.       Северус Снейп сидел в кабинете Директора Хогвартса, неподвижный и молчаливый. Было второе ноября восемьдесят первого года, восемь утра. Все в Британии радовались падению Волдеморта.       Северус Снейп не радовался. Он сидел, низко согнувшись, положив локти на колени и сомкнув кисти над головой. Это была поза глубокого, горького отчаяния.       – Они с Джеймсом доверились не тому человеку, – спокойно сказал Дамблдор, глядя на него поверх очков. – Равно как и вы. Вы ведь тоже надеялись, что лорд Волдеморт её пощадит?       Снейп сдавленно хрипел, не поднимая головы: казалось, ему не хватало воздуха. Мрачная фигура Дамблдора возвышалась рядом с ним; Дамблдор думал и вспоминал.       Произошедшее с несчастным Снейпом в немалой степени походило на произошедшее с ним самим. Смерть близкого человека – и глубокая депрессия, потеря всего, переоценка ценностей. Но только для него это стало началом пути, точкой, от которой он сумел оттолкнуться. А для Снейпа...       Для Снейпа это могло стать концом. Там, где Дамблдор опёрся на себя и в итоге изменил свою жизнь, Снейпу опираться было не на что. Не было в нём вот этого цельного внутреннего стержня, не было чётких жизненных стремлений. Он был талантлив, умён – но и талант, и ум должны быть к чему-то приложены, к каким-то идеалам и целям. Снейп не имел ни того, ни другого, сильно не задумывался о будущем и в целом жил сегодняшним днём, и потому был инфантилен. Несамостоятелен.       В школе он прицепился к группе ребят, позже ставших Пожирателями Смерти; прицепился не потому что разделял их идеи и хотел служить Волдеморту, а потому что... ну а почему бы и нет? Он увлекался Тёмными искусствами – но не настолько, чтобы погрузиться в них с головой; не особо любил маглов и маглорождённых – но его нелюбовь редко выливалась в конкретные действия.       В итоге он тоже стал Пожирателем Смерти, потому что не нашёл в себе ни сил, ни желания вовремя уйти с кривой дорожки. Не то что это занятие ему нравилось, но отвращения он тоже большого не испытывал – так оно всё и тянулось. Человек без смысла, человек-исполнитель, с жизнью, проходящей в общем-то никак.       Подобное отсутствие мотивации можно списать на недостаток воспитания, но Дамблдор знал, что не воспитанием единым. В двадцать лет уже неплохо бы и самому себя делать.       Но увы. Снейп, конечно, не был уникумом – подобных людей хватает везде и всегда. Обывателей, живущих спокойной жизнью, не мечтающих о многом, которые работают на своей работе и делают то, что им говорят, и которые не беспокоятся до тех пор, пока у них есть хлеб, зрелище и крыша над головой. Их можно ругать за мещанство, а можно хвалить за законопослушность и умеренность.       Но увы. Была война, пусть и гражданская, и спокойной жизни ждать не приходилось.       И теперь, когда объект Большой и Чистой Неразделённой Любви погиб, единственный свет в жизни Снейпа погас. В таком состоянии – Дамблдор это ясно видел – тот вполне мог покончить жизнь самоубийством.       Любовь, м-да. Это, конечно, прекрасное, лучшее из всех чувство. Лично Дамблдор был в этом глубоко убеждён и знал немного людей, что начали бы спорить с этим. Даже Элджернон из отдела тайн, скептик и почти материалист – и тот порой, под настроение, любил порассуждать в своём духе о великой и загадочной силе любви.       Но если на довольно примитивное эгоистичное влечение нацепить ярлык с надписью «любовь», ничего светлого и чистого в этом влечении не появится. Алкоголик, вон, тоже бутылку любит и жить без неё не может – но разве ж это в виду имеется? И ладно ещё алкоголик, он хотя бы своей «любовью» только себя разрушает; а вот такой безответно влюблённый не одного себя на дно тянет, но ещё и объект любви хочет туда утянуть.       Кончаются такие житейские коллизии по-всякому. Иногда нормально и даже относительно хорошо, если человек сознаёт свою глупость. Иногда убийствами и самоубийствами.       Самоубийства Дамблдору были не нужны. Снейпа надо было спасать, дав ему новый смысл жизни взамен старого.       – Её сын жив. У него её глаза, такие же точно. Вы ведь помните глаза Лили Эванс?       – Хватит!!! – закричал Снейп. – Она умерла!.. Навсегда...       – Вы раскаиваетесь, Северус? – осведомился Дамблдор тоном лезущего в душу психолога. Снейп почти не обращал внимания на его слова.       – Лучше бы... лучше бы я умер.       – И какая от этого была бы польза? Если вы любили Лили Эванс, если вы действительно любили её, то ваш дальнейший путь ясен.       ...Спустя полчаса, когда за Снейпом закрылась дверь, Дамблдор хорошенько обдумал две пришедшие ему в голову мысли. Первая была циничной: было видно, что Снейп теперь поставит свою безвременно погибшую любовь на пьедестал и будет пылинки с неё стряхивать. В погибшей любви разочароваться куда как сложнее – плохое забудется, хорошее преувеличится. А вот если бы Лили не погибла... что ж, рано или поздно любовь бы сменилась ненавистью. В лучшем случае безразличием.       Однако вторая мысль была более сочувственной. Ведь не будь этой нездоровой односторонней любви, Гарри Поттер был бы мёртв, а Снейп так и остался бы Пожирателем Смерти. И тогда вытянуть его из этой ямы Дамблдор не смог бы уже никак.       И в этом смысле любовь действительно была самым лучшим из того, что было в Северусе Снейпе.       ...Через полчаса здесь, в Хогвартсе, должно было состояться собрание Ордена Феникса – вероятно, последнее его собрание. Дамблдор резонно полагал, что его помощь уже не требуется – Волдеморт исчез, с немногими оставшимися в строю Пожирателями они в состоянии разобраться и без него.       Хотя очень может быть, что Ордену в будущем предстоит ещё собраться вновь. Возвращение Волдеморта – лишь вопрос времени. Дамблдор, скорее всего, сумел бы отыскать и уничтожить его крестраж (крестражи?), но пока жив Гарри Поттер, всё это имеет мало смысла. И даже некоторым образом может подставить мальчика под удар.       И по той же причине Дамблдор не собирался обнародовать информацию о крестражах. Если кто-то в Министерстве заподозрит, что Гарри Поттер – крестраж Волдеморта... ну, дальнейшая его судьба может быть печальной.       Он взглянул на сегодняшний, от второго числа «Пророк»: писали о поимке Блэка. Дамблдор мимолётно подивился тому факту, что они смогли так легко поймать незарегистрированного анимага, о способностях которого не должны были знать. Что ж, видимо, Министерство оказалось чуть более компетентно, чем он предполагал.       Увидеться бы с Сириусом, спросить, почему он поступил так... да, надо бы, если время будет. А времени сейчас мало, мало! Вон, десять минут назад из Конфедерации пришло недоумённое письмо по поводу вчерашнего звездопада – а ведь одним звездопадом дело явно не ограничится. С другой стороны...       Дамблдор пожал плечами и кинул письмо в мусорную корзину. В конце концов, лично он может это просто проигнорировать. Министр женщина умная, без него справится.       ...Последние тридцать шесть часов вообще изрядно выбили его из колеи: Альбус Дамблдор с некоторым даже удивлением обнаружил, что годы на нём сказались. Лет сорок назад он мог спокойно не спать двое суток, сохраняя работоспособность; теперь же желание всё успеть, быть на острие всех событий выходило ему боком. Здоровье-то не железное.       Сотворив перед собой зеркальную поверхность, Дамблдор, кряхтя, встал и с неудовольствием убедился, разглядывая себя, что действительно постарел. Как бы молод душой ты ни был, слабость тела однажды даст о себе знать. Жизнь продлевать не так уж просто, а уж молодость тем более. Он, трансфигуратор, делал это, напрямую превращая органы, сосуды и ткани тела в их менее старые подобия. Там, правда, возникают некоторые сложности с тонким, астральным телом – сложности решаемые, но лишь до определённого предела. Кроме того, мозг трансфигурацией не омолодишь, а он тоже стареет.       Если повезёт, он протянет ещё лет восемьдесят-сто. Это очень приличный срок даже для Великого волшебника. Другой вопрос, как он выглядеть будет через эти сто лет? Ещё в семидесятом, он точно помнил, рыжина в бороде была, а сейчас что?       Дамблдор слабо усмехнулся. Что-то вдруг нахлынула на него эта старческая меланхолия. Разумеется, он никогда и не думал, что будет жить вечно, и к бессмертию, исключая тот краткий период в юности, не рвался. Да, всё так... но, может быть...       – Нужен ли мне кто-то, кто продолжит моё дело после меня? – задумчиво пробормотал старый волшебник. – Нужен ли мне преемник? И если нужен, то кто?..