***
Ноги сами несут его в опиумную. Его очень заботит, какие будут чулки на господине Пти. Он нарочно носит дамские из-за тугого обхвата голени, и его ноги не так болят от стояния у конторки сутки напролёт… И банк находится по пути, как хорошо. В банке он выписывает экипажу жалованье и боевую надбавку. Приходится повторять раз за разом удивленной юной даме, что нет, что его не беспокоит, что опустевший счёт будет закрыт. Звенят монеты. И снова монеты. Какие-то ассигнации. У него рябит в глазах от монет. Ему не хочется заменять их на ассигнации только из-за веса. Он сумеет донести всё. Или нет? Нет, будем открывать именные счета. Голова болит. Юная дама считает, будто он не замечает, как она крутит пальчиком у виска, думая, что он не видит. Глу па я. Карманы набиты монетами. У него по-настоящему хороший портной, и карманы не рвутся и не запускают тяжёлое золото в подкладку бушлата. У Кристин из чулочной лавки был тяжелый день. Она хмурая сегодня, держит за щекой свою конфету, листая страницы романа, суть которого потеряла много страниц назад. Как же болит голова. Пакет с Серенским шоколадом смят и пропах порохом. Какая разница. Кристин всегда знает, что он принесёт ей лакомство и вкладывает неизменный конвертик с сердечком в пакет с чулками для господина Пти. Он не запоминает их лиц. Только адреса, выложенные из ступеней и поворотов улиц. Цветочник. Дайте оранжевые. Да не эти. Она ненавидит розы. Да, спасибо. Не нужно, оставьте себе. Бордель. Мадам Роза тоже мучится мигренью и вяло улыбается оранжевой лилии, передавая ему взамен пакет с дорогущим льдом. Он не станет расстраивать её, ведь он ему не поможет. Пусть будет лёд. Жанна не понимает, почему он не останется. Но Жанна понимает цветную горсть камней в своих ладонях, понимает, что гранить ей их придётся уже за свой счёт. Ему не ког да. Но он привёз. Он всё сделал правильно. Нет, Жанна, с Мадам я уже рассчитался, оставь себе. Жанна умная. Жанна не задаёт вопросы и отворачивается. Говорит весело, что у неё щиплет глаза. Они не прощаются. Нет. Рабочий квартал смердит углём. Но ему срочно нужно туда попасть. Испуганное лицо старушки в щели скверно сколоченной двери. Тихо, ну чего вы. Это же я. Всего лишь я. Жёлтые монеты звенят в его горсти, отскакивают от половиц с тяжелым стуком. Чумазые дети похожи на крысят, что собирают их. Только сегодня он смел настолько, чтобы спросить, где же взрослые. Каторга за долги? Это же смешно! Как это смешно… Мокрые старческие губы на его руке заставляют её отдёрнуть. Сударыня, не нужно. Оставьте же, сударыня! Он бежит вон. Злой червь грызёт его изнутри. Он больше не сможет им помогать. Впрочем им доложат об открытии именных счетов. Мигрень до рвоты. Бесконечные ступеньки. Он знает наизусть город и идёт по тонкой нитке запаха, закрыв глаза. Ноздри — его поводырь. Спотыкается. Звенят выпавшие с верха карманов монеты. Ему нет дела. Запах моря отступает. Тошнотворно-сладкие волны повсюду. Ему кажется, будто они говорят с ним, подсказывают, куда поворачивать. Они шепчут и неожиданно мелодично прыскают знакомым голосом. Где он его слышал? Селин? — Господин Васко! Давненько вас не было! Волны старого шёлка, свисающего с потолка, от покрывшей их пыли похожи на серый бархат. Господин Пти заламывает руки, видя пакет в его руках. Постарел. Не торопитесь, господин Пти, я сам подниму монеты с пола. Вам нельзя. У вас подагра. Да-да, на все. Ничего мне не будет, что вы. Просто не запирайте заведение. …не запирайте… Повсюду в полумраке безымянные тела. Пёстрые подушки. Голова раскалывается. Вот и его угол. Как здесь чисто. Господин Пти колдует над зельем и ворчит, что каждый раз начинает генеральную уборку, да проклятая подагра… Дымок благовоний такой приторный, что хочется чихнуть. От первой же затяжки тошнота. Он сегодня разве ел? Надо вспомнить, когда он ел в последний раз… Вспомнить… Горлышко бутылки, не коснувшись бокала, наполняет его глотку терпким портвейном. Спасибо, господин Пти. Несите ещё. Несите всё. Я сам… Сам… Вторая идёт легче. Чёртов кашель. А вы постарались, господин Пти!.. Господин… Пти… Огненное дышло «Кота» ревёт красным пламенем, но сейчас ему так холодно, что он тянет руки в злополучные поршни. Они мнутся и плавятся, стекают мутными лужицами в его сложенные лодочкой ладони. Покажи, что будет, когда ты послушаешь и сделаешь, как я сказал. Огонь лижет его руки, из оранжевого становится белым. Теплеет. Новые детали двигателя покрыты угольным нагаром, и хозяин уже и сам не помнит, когда их поставил. Собственное лицо кажется ему жидким, и улыбка стекает куда-то к уху. Боль ушла. Он стонет от радости в подушку. От третьей ему становится тихо везде. Сердце больше не бьётся. Время остановилось. Замирают шестерни его опытного образца, что под стеклянным корпусом многие годы отмеряет силу нажатия воздуха о землю и тугие воздушные волны. Он всегда знал, что воздухоплавание так же возможно, как и хождение по воде, просто не существует в их мире ни инструмента, ни транспорта… Он начинает с измерения воздуха. Над ним смеются. Ему всё равно. Только бы нашлась идея того самого колена, которое… Вдруг его тело стремительно теряет вес, и он плывет на волнах дымки у подножия статуи Орфея. Ослепительное око чудовища тщетно ищет его, взрезая воды нестерпимым лучом. Но Васко здесь нет. Васко выше воды. Он просто лежит на мерцающем тумане и ищет звёзды. Он смеётся, нежась в искристом пуху. Но Орфей слышит его смех, и смотрит, и видит его, и выжигает дыру в самом его естестве. Хватаясь за воздух, хватаясь за воду, хватаясь за собственные плечи, он рушится вниз. Отчаянно барахатается, как лягушонок в ведре, такой же жалкий, такой же слабый. Ему холодно от собственных слёз. Поверхность порта остается тусклой точкой над самой головой, и он кричит её имя… Льдистые пальцы забираются ему в волосы, и огромные голубые глаза удивлённо смотрят ему в грудную клетку, прожжёную насквозь. Он всхлипывает сквозь улыбку и берет в руки её лицо. — Скажи мне, Селин: «Вот какой же ты дурак»… Она задумчиво перебирает его пряди, тянет пальчик к обломкам рёбер и упрямо мотает головой. Паутина волос повторяет её движение. Они отливают перламутром, расцвечивая темноту. Ему не удаётся задержать её ни на мгновение. Она вертится, обдавая его мягким сиянием чешуи, задевает акульи-острым хвостом. — Я так и не успел показать тебе картины… я столько тебе не сказал… Она поджимает губки и накрывает пальцем его рот. Юркая и неуловимая, она вьётся вокруг и зовёт поиграть. — У меня ничего нет для тебя, Селин… Узкая ладошка шлёпает его по щеке, а голубые глаза совсем обижены. Он успевает мазнуть по тёмному пятну на её щеке, и пальцы скользят по чешуе, как по стеклу. Мерцающая голубым рука зовёт его вверх. — Нет-нет. Туда мне больше нельзя. Там Орфей. Он меня съел. Ай! Полосы его крови в воде светятся красным, а на ладони тают отпечатки маленького зубастого рта. — Ну правда… Я не смогу. Я устал… Я умер… Ай! Теперь она красно-полосатая, как проклятая колючая крылатка, и он смеётся через боль. — Как же я люблю те… Шершавые холодные губы впиваются в его, а сама она вжимается в него так, что заполняет собой почти целиком его разорванную грудь. Он слышит, как в его крови бьётся её сердце. — Селин… Темнота взрывается в его голове и накрывает стремительно приближающейся сетью света.***
Перепуганные Джонас и Лауро с замотанными лицами изо всех сил трясли капитана. Хмурая Флавия отсчитывала монеты и прижимала к лицу платок. — Он едва дышит. Что делать-то? — Бледный как полотно, — Джонас сам побелел, приложившись к трубке капитана. — А ну не вдыхай, помрешь, баклан! Запоздалый удар в пах согнул пополам Джонаса, и Лауро с Васко рухнули на ближайшую софу. Юнга закашлялся, содрогаясь от рвотных спазмов. — Да не знаю я, что делать! — громкий шёпот Флавии был таким отчаянным, что навты не на шутку сдрейфили. — К Маркизу его! Срочно! Чертыхаясь, но никак не комментируя состояние капитана, они добрели до чёрного хода трактира. Флавия через ступеньку помчалась в гостевые комнаты, барабаня в каждую встречную дверь. — Полундра, Маркиз! Маркиз!!! Ты где, а?! Полундра! Одна из дверей распахнулась. На пороге стоял Маркиз. Кружевной чепчик туго подвязывал аккуратный бантиком под подбородком. Из-под подола белоснежной ночнушки выглядывали волосатые пальцы. Узкое злое лицо с бодрой ненавистью смотрело на гостью. — Пош-шла вон! Сплю я-а! — Врёшь! Ничего ты не спишь! Капитан умирает! Судя по интонации, прозвучало проклятие на незнакомом языке, и дверь стукнула, закрывшись. Флавия заколотила в дверь, едва не обдирая кулаки о древесину. — Ну же, Маркиз, ну родненький!!! Он внизу! Полундррааа!.. Спустя мгновение дверь открылась, и на пороге стоял уже полностью одетый плотник с неизменной киянкой на поясе. — Веди, стер-рва. Маркиз вытолкал моряков за дверь, а сам остался с капитаном.***
В тишине гнетущего ожидания просыпалось утро. Понурый Джонас опёрся на перила и бездумно наблюдал за спящими за столами внизу пьяницами. Лауро нервно ковырял носком видавший виды ковер в коридоре. Флавия свернулась калачиком прямо на полу у двери и дремала, то и дело подскакивая. Мимо троицы прошаркала сонная официантка, на ходу подвязывая передник. — Чё вы тут сидите, — сквозь зевок промычала она. — Есть же комнаты. — Иди куда шла. Дело у нас. — А. За дверью Маркиза было по-прежнему тихо. — Яичницу что ли? — раздалось снизу. — Давай. На троих! Кодекс гласил: как бы плохи ни были дела, пожрать — дело первостепенное. После еды, попрыгав, чтобы стряхнуть остатки сна, и как самая отважная, Флавия поднялась в комнату Маркиза. Царил густой полумрак. Чертыхнувшись, она едва не грохнулась, знатно вписавшись об раскрытый чемодан. Пахло мертвечиной. Когда глаза привыкли к темноте, она разглядела на кровати спящего капитана. Маркиз тоже спал, сложив голову на руках на тумбе. «Вот и хорошо» — подумала она и тихо вышла.***
Они вернулись, когда Васко проспался. Всё ещё бледный, с посиневшими губами, он сидел на кровати Маркиза и смотрел в окно. Маркиз стоял у тумбы и курил. Не глядя на матросов, капитан сообщил: — Вы все уволены с «Конька». Все уволены и оштрафованы. На весь мой флот наложен арест. Пассажиров и весь груз отправляют заказчикам на других судах. Все экипажи всего нашего флота занесены в чёрные списки. В банке счета на ваши имена. На первое время должно хватить. Навты переглянулись. Хрустя щетиной, Маркиз потирал подбородок и вид имел самый благодушный, что вызывало противное чувство тревоги. — Десять золотых, баклан! — Раздался звонкий лещ. Мстительная улыбка Флавии была очень некстати. — Вынь да положь, пёс! А ну подавай-ка мои денежки! Лауро обиженно потирал затылок. Брови капитана подскочили и оживили застывшее лицо. Непонимающе нахмурившись, Васко повернулся к команде и силился вникнуть в происходящее. — Да мы тут поспорили, виселица, килевание или ничё страшного. Сука ты, Флавия… — Да иди ты… Васко мутило. Он шатко встал и потянулся. — Друзья мои, если для вас потеря нашего флота — явление категории «ничё страшного», я в растерянности… — Ладно вам, капитан! Шкура целая? Целая. Виселицы нет? Нет. — Юнга остервенело загибала пальцы. — А на нет и суда нет. А новые суда мы найдём… — Вис-селица или нет, ещ-щё неизвестно… Все оглянулись на Маркиза. — Что! — каркнул он. — Триб-бунал только завтр-ра. Л-лошары… расслабились он-ни… — Нас допрашивали в подвалах. — Вдруг брякнул Джонас. — Маркиз поди, и не рассказал? — он зло одёрнул рукава, пряча плечи со следами допроса с пристрастием. Глаза Васко стали совсем круглыми. — Кап-питан не спраш-шивал, — процедил Маркиз, глядя в окно. Выяснилось, что экипажи всей эскадры подверглись одновременному допросу. Каждому сообщали, будто другие члены команды подтвердили обвинения и дали свидетельства против товарища. Избежать процедуры удалось только Жану и Жаку, — в беседе они были крайне непоследовательны и полностью бесполезны. Дальнейшая судьба команд всей эскадры зависела только от исхода трибунала и висела на волоске. — Эти чер-рви гальюнные нес-спроста вешают на нас напад-дение, капитан. — Надтреснутый голос Маркиза прозвучал особенно зловеще. — Под-думайте, против кого вы ус-спели пр-роложить кур-рс. Среди навтов, военных и гражданских, как и среди жителей Серены и других городов Гакана, у Васко складывались в основном приятельские отношения, врагов он не имел. Те же, что у него были, исчезали быстро и тихо, так что подумать ему было не на кого. — Тогда вот что. Моё вам последнее слово, как капитана. Всем бессрочная увольнительная. Хотите — оставайтесь здесь, хотите — идите на Тир-Фради или на Гакан. Работы и там, и там достаточно. Для меня было честью работать с вами, ребята… Четыре пары рук обхватили его со всех сторон, едва не придушив. А перед глазами Васко стояло безмятежное лицо Ирен на балу и её беззвучное «ты следующий». По спине капитана пробежал мерзкий холодок.