***
Крохотные пылинки кружились в столбе солнечного света. Васко сидел на ковре у панорамной арки окна. Лишь краем сознания слышались голоса снизу, доносившиеся через приоткрытую дверь. Дорогу домой он помнил смутно. Пришёл, долго перебирал бумаги, сортировал чертежи по свежести. Ужинал у себя под причитания Адель. И всё думал. Крепко думал. И чем дольше думал, тем чаще мелькало в его размышлениях лицо Ирен. И Венсана. И Бравелин. Он обернулся только на звук своего имени. В дверях застыла Селин. Он проследил за её испуганным взглядом. О, неужели это его рук дело?! Царила такая разруха, словно его комната прошла через настоящий шторм. Тяжёлая статуя, литая из золотистого металла, лежала в осколках стекла и шестёренок. Груды растрёпанных книг вывалены на пол перед шкафами. Содранные со стен чертежи валялись сиротливыми комками. На покосившейся картине ван де Велде прямо по центру морского пейзажа зияла дыра с тёмно-красными следами… Он опустил глаза на руки и удивился крови на своих костяшках. — Васко, что случилось… — Вам нельзя здесь быть, — едва улыбнувшись, сказал он. «Со мной всё кончено. Теперь я тот, кого презирал и ненавидел всю свою жизнь». — Нас допросили… Как вы и предупреждали, капитан. Впереди депортация, — произнесла Селин, пытаясь восстановить дыхание. Васко беззаботно проговорил: — Потому и идите к себе, готовьтесь к отплытию. И вообразите, я не могу решить, как же вам лучше: с навтскими татуировками на лице или же без них. Вам и так, и так хорошо… Поспешите же! «Из потерпевшего я стал обвиняемым. Каждый мой шаг злонамеренно извратили. Я больше ничего не понимаю. Но теперь я — преступник, Селин. И я утяну с собой на дно и тебя». — Васко, мне страшно. Очевидно, что у Гильдии Навтов не хватит полномочий причинить нам, гаканцам, вред. Но что будет с вами? Что они сделают? Я своими глазами увидела, насколько могущественна Гильдия Навтов. И изнанка её власти… как страшно… «О, ты даже не догадываешься, что скрывается под верхушкой этого айсберга, дорогая Селин. Даже я не имел понятия до сих пор…». — Прошу прощения, но вам правда пора уйти. Прямо сейчас. Считайте это приказом. Внутри себя Васко ужаснулся тому, как прозвучали эти слова. И насколько они противоречили его истинному желанию. Но неведение — её единственная надежда на спасение. — Но это не то, в чём вы сейчас по-настоящему нуждаетесь. Селин присела рядом прямо на пол. Осторожно, стараясь не касаться ссадин на его кистях, она взяла его за руку. — Понимаете, я… Я чувствую только, что сейчас вы одиноки, как никогда. Я чувствую, что наше «завтра» будет горьким. И у меня нет никакого права оставлять вас одного в этом… этом кошмаре. И я точно понимаю, что ваши объятия — единственное место, где мне нужно сейчас оказаться… Голос де Сарде замер сам собой. Её душили слёзы. Повисшая тишина стала невыносимой. От её слов Васко стало очень тепло. И так больно. Он ни за что не расскажет, что будет дальше. Она ничего не узнает. Потому что это — конец. Его зрачки бегали по полу, словно читая слова, выложенные из обрывков чертежей и холстов. В следующее мгновение Васко порывисто притянул Селин к себе. Жар её ответа на поцелуй ошеломил. Её ладони, блуждающие под его рубашкой, то, как она прижималась к нему всем телом, нетерпеливые вздохи — опьянило. В её глазах мерцало его отражение, она взрывалась в его сердце музыкой бесконечного совершества. Он оказался на расстоянии дыхания от её желания. В том, как они накинулись друг на друга, порывисто сдирая одежду, торжествовало безумие, дикое и первобытное.***
Не так она себе это представляла… Селин не волнует отсутствие лепестков роз и изысканных шёлковых простыней. Как и сорванное, брошенное в ближайший угол, роскошное кружевное белье, которое она тщательно выбирала не менее получаса. Волнует же её сугубо капитан. Ливень поцелуев Васко накрывает с головой. Словно драгоценную скульптуру, горячие ладони вылепливают каждый миллиметр её тела. Нежно и сильно. Он берёт Селин прямо на полу, среди разбросанной одежды и клочьев великих картин. Всё так хаотично, так нелепо и так… восхитительно! Забывая дышать, она хватается за его татуированные плечи. Красные лучи подступающего заката подсвечивают его глаза, и без того горящие сквозь упавшие на лицо пряди. Ей же хочется сгореть в нём без остатка… Обозначившаяся вена на лбу выдаёт его сильнейшее напряжение. Васко перекатывается, позволяя расположиться на нём сверху. — О, неужели это наяву! — выдыхает он вдруг и обхватывает ладонями её лицо. Шпильки больше не держат причёску, и светлая прохлада её волос проливается между его смуглых пальцев. Легкий укол смущения лишь додаёт остроты, когда она оказывается обнаженной верхом на нём. Впрочем, собственное тело делает за неё всё. Видеть его, смотреть на него сквозь головокружение, сквозь эти тёплые руки, гладящие её тело и волосы, тонуть в восхищённых глазах, скользить пальцами и губами по линиям татуировок на его подбородке и груди… Селин никогда прежде не знала, насколько способно мужское тело, такое простое в своей атлетической безупречности, раскрывать её саму. Она помнит холодное безумие Васко в бою, она помнит его загадочным и сильным, но она и помыслить не могла, насколько недавний отстранённо-сдержанный моряк может стать пылким в своей всеобъемлющей страсти. Его поцелуи, поначалу невесомые и робкие, раз за разом становятся всё более несдержанными и бесстыдными. Ей хочется закрываться от его прикосновений, бежать от горящего взгляда ровно до тех пор, пока доверие и покой не звучат в каждом жесте, каждом взгляде мужчины, чутко предугадывающего её малейшее желание. Мгновение — и его горячие губы втягивают в себя кожу на её шее, мгновение — и его руки мягко и властно сминают её грудь, мгновение — и её кожа покрывается мурашками, пока разум всё пытается ухватиться за невозможность их невыносимой близости. Ещё мгновение, и его блуждающие руки создают новую карту чувственной сладости на её коже. Глаза Васко, такие же тревожно-чуткие, как и в планетарии, словно спрашивают, осознаёт ли она собственную ценность для него единственного, нашедшего своё сокровище. Забываясь, она шепчет его имя, в котором вся её тоска, и всё утолённое одиночество. Все тонет в его упрямых ласках. И вот уже само время перестаёт существовать, когда их пальцы сплетаются. Селин кажется, она вот-вот растворится в пустоте, если Васко перестанет прикасаться к ней. Ей становится страшно закрывать глаза, потому что неизведанная доселе ласка ей кажется слишком зыбкой. Бледные руки хватают узорчатые плечи, и Селин более не способна расцепить объятия с единственным человеком, кто способен впитать её всю. Она видит, как его робость тает с каждым её вздохом. Она всей кожей пьёт его безудержную страсть, которая топит её в океане незнакомого до сих пор обожания, и ей становится так легко и так спокойно, что Селин выдыхает его имя, не стыдясь ни собственной беззащитности, ни собственной наготы, как если бы она подарила собственное вырванное сердце в единственные руки, что способны защитить его от целого мира…***
Васко смотрит на неё мутными от желания глазами. Он плавится и тает от её прикосновений, ибо магия момента, таинство обладания мечтой, погружают в пучину искренней, первобытной, страсти. Вот она, желанная, сладкая в своей необъятности. О большем он не смел и мечтать. Сколько раз он воображал себе касания её обжигающей наготы по своей коже? Сколько раз он помышлял себе близость воспламеняющего жара, заключенного в её хрупком теле? И вот она, обнажённая, бесстыдно раскрытая навстречу, распускается цветком желания принадлежать. Быть Его… Ему всё не верится, но вот она, настоящая, робкая, повинующаяся зову плоти, в его руках. Вот, её узкие бледные ладони гладят его шею. Вот, она сверху, и её грудь упруго колышется в такт его движениям… Ожившая мечта во плоти, жаждущая, зовущая в своем бесконечном соблазне. Невинная в своем пороке стремления быть покорённой и — принадлежать. Стоны Селин утверждают торжество его власти над маленьким телом, глаза отчаянно зовут, не давая никаких обещаний, пока он вторгается, обладает и покоряет её, сделавшуюся кроткой, для него, единственного, плоть… Если бы только мог, он бы поглотил её всю, жадными своими губами поглощая миллиметр за миллиметром её гладкую кожу. Если бы он только мог, он бы вместил в себя её всю, каждую сверкающую росинку пылающей страсти, выступившую на коже. Прикосновения губ Васко запечатлевают границы его владений на хрупких ключицах, на подёрнутых дрожью сосках, на каждом волнующем узле желания, цветущем сладостным изнеможением под его выверенными касаниями, в которых много больше, чем простое вожделение. Сколько раз он представлял себе её бедра, стиснутые в его кулаках? Сколько раз он воображал себе её приоткрытые губы, пока его язык исследует каждую клетку её бледной изнемогающей от желания плоти? Васко и помыслить себе не мог, насколько податлива и согласна может стать Селин, свободная от предрассудков, полностью отдавшая себя восторгу прикосновений любящего человека. Покорённый, он покоряет. Подчинённый, он подчиняет себе её всю. Голодный, ненасытный, он оставляет на себе её запах и вкус, он возрождается в её объятиях и чувствует себя по-настоящему нужным и желанным. Васко запрещает себе любые мысли о будущем и тонет в нескромных прикосновениях маленьких беззащитных рук, и позволяет себе растворяться в полных жажды маленьких губах, которые измеряют его тело, оживляют горячие поцелуи робкими укусами, что утверждают живость и страсть в растянутой в мгновениях вечности. Не смея сомкнуть веки, он наблюдает, как она тонет в его ласках и растворяется в восторженном шёпоте, и её имя вздохами взлетает над его разбитой вдребезги реальностью. Он и вообразить себе не мог всю дремлющую чувственность, которую обрушила на него хрупкая девушка, которую он посмел пожелать и сделать своей. Каждый её вздох, каждый взгляд из-под опущенных ресниц принадлежит ему и выжигает её странную натуру на его костях. Васко запоминает её, и его тело рвётся навстречу малейшему прикосновению её живых, настоящих, рук, о которых он мог только бредить. Каждое её прикосновение утверждает в нём мужчину, достойного не только любить, но и быть любимым, кем и какой бы Селин ни была. Вся она прошлая, капризная и непонятная, ломается об его страсть и загорается чувственной сладостью, обжигает каждую клетку его тела, рождает в нём страшную в своей силе уверенность, что она, близкая и родная, — его. И никто не смеет прикасаться к ней, кроме него самого, и никто не в силах прикасаться к её миниатюрному телу, беззастенчиво и бесстыдно стремящемуся раствориться в нём. Навсегда.***
Васко прижал Селин к себе, глубоко дыша, и она прикрыла глаза и слушала бешеное биение сердца капитана из той неведомой глубины, в которую провалилась несколько мгновений назад. Обнажённые и покрытые испариной, они так и лежали в объятиях друг друга и молча смотрели на ночные огни за окном. — Почему нельзя выбрать момент времени, который можно проживать снова и снова? — вдруг подумала вслух Селин. — Можешь такое изобрести? — Машину времени? — он хмыкнул, — Да куда мне такое… Но уж точно кое-что незабываемое прожить заново у нас ещё будет возможность. До утра ещё далеко. Васко поднялся, подхватил Селин на руки и отнёс на кровать. Прямо напротив на стене её распахнутыми голубыми глазами на де Сарде смотрела… она сама. — Это она? Уна? — Это — ты!***
Утро серело. Васко привстал и провел пальцами по разметавшимся по подушке прядям Селин. Мягкие, как у ребенка. Хотелось сохранить это ощущение в самом укромном уголке своего сознания вместе с ощущениями от её теплой, мраморно-белой, лоснящейся от гладкости кожи. Женственное очарование, обольстительность, чувственность и страстность Селин превзошли все его тайные мечты и сны. Он словно вырезал у себя на костях её прелестный образ, обнажённую невинность, вынутую из кожуры выученной светскости. Грозное оружие поруганной искренности, которое спящая перед ним девушка умудрилась не растратить и подарить ему. Ему одному! Словно фарфоровая куколка, беззащитная и такая ранимая, она лежала, укрытая одеялом. Как же ему хотелось защитить её от всего мира, и может быть даже от её собственных бед, которые она маскировала в вышколенную холодность! Васко смутно догадывался, чего ей стоило прибежать к нему вчера, хотя и само время словно поломалось, превратилось в бесконечную удавку памяти, которую он ни под какими пытками не сбросит со своей шеи. Да и сам он подставился под удар только чтобы Селин улыбалась. Она словно была создана для опеки сильного и свободного мужчины, который способен был бросить к её ногам целый мир. Васко смотрел на мраморно-голубоватую кожу, отторгавшую загар, на нежные линии уха, похожего на завитки морской раковины, на плотно сжатые пухлые губы, которые ещё недавно выпивали его без остатка, на трепетные ноздри, которые узнали и, как ему казалось, полюбили его запах, на расслабленные тонкие брови, которые часто он видел только сдвинутыми, на шелковистые скулы, от которых было так мучительно отрывать губы… глубокая зелень метки на щеке только оттеняла её молочно-белую кожу, мгновенно покрывавшуюся румянцем, стоило только чувствам Селин пойти вразрез с её рассудком… Не доверяя собственным глазам, Васко провёл по её лицу ладонью, на ощупь запоминая милые черты. Тем больнее было осознавать наступление неумолимого час расставания. И выбора не было. — Селин, просыпайся, — прошептал он ей прямо в ухо и поцеловал. Нежный лавандовый запах опалил яркими воспоминаниями о минувшей ночи. — Знаешь, я теперь тоже буду мечтать о машине времени. Она что-то хмыкнула во сне. — Моя милая девочка, ко мне сейчас придут. Тебя не должны здесь видеть. — Клод, да оставьте меня… — В её голосе зазвучала досада. — Не сегодня… У него упало сердце. В мозгах закипело. Клод??? А это ещё кто такой?!.. Васко встал, натянул штаны, запрыгнул в сапоги и, шелестя обрывками и осколками под ногами, начал взад-вперёд ходить по комнате. Какой же он идиот… Очевидно же, что обладая такой яркой внешностью, талантами, положением и связями, вполне закономерно, что леди де Сарде уже была связана обязательствами с кем-то из своего окружения. А он, идиот, и не сообразил… Она принадлежит другому. Раньше подобное обстоятельство не вызвало бы у него ни ревности, ни досады. Но не теперь… Это имя Васко точно где-то слышал. Только никак не мог вспомнить, откуда. Вдруг он замер на месте. Вспомнились горластые глашатаи, провозглашающие многочисленные указы, объявляющие о малейших — значимых и нет — событиях жизни правящей четы Гакана. У него внутри всё оборвалось. Князь Клод д’Орсей. Ну конечно! Дядя Селин и отец Константина! Васко уселся на край кровати и мрачно уставился на Селин. Длинные ресницы дрожали, под веками беспокойно двигались зрачки. Обнажённое плечо, выглядывающее из-под одеяла, подрагивало. Тыльная сторона ладони провела по её щеке. — Что же они с тобой сделали… Вспомнились её опущенные уголки губ, наметившаяся складка на лбу и стоящие в глазах слёзы, когда они отплывали из порта Серены. Теперь Васко совсем иначе виделся её капризный тон, в котором ничего не звучало, кроме панической защиты ущемлённого достоинства. — Бедная девочка, — прошептал он. Заиграла музыка в часах на стене. То немногое, что осталось в целости после вчерашнего погрома, которое он сам же и устроил. — Пора! Она подскочила на постели, сонно сражаясь за одеяло, которое Васко потянул на себя. Селин ошарашенно огляделась, замерла на несколько мгновений при виде картины с изображением себя и следов погрома в комнате. — Неужели уже пора? Васко, я… Я ведь могу что-то сделать для тебя? Я ведь эмиссар, и читала оба ваши Кодекса! Я могу защищать тебя в суде! Да! Всегда можно всё решить цивилизованным методом! У меня же есть юридические полномо… Он сгреб её в охапку вместе с одеялом и поцеловал. — Спасибо. За всё. Но увы, это так не работает здесь, на Малом Орфее. Ты и сама теперь — обвиняемая… Бедная Селин внезапно горько разрыдалась и уткнулась ему в грудь. Это и тронуло, и обезоружило. Какое-то время он просто стоял и гладил её по волосам, собираясь с мыслями. Ощущать собственное бессилие было невыносимо. Он было хотел сказать, что всё случившееся между ними — только магия момента и стечение странных обстоятельств. И у них и так не могло быть будущего. Это бы сделало больно им обоим, но многое упростило. Но она слишком проницательна, чтобы в такое поверить. Очевидно, что у них с Селин сильная и глубокая связь. Истинное положение дел убьёт её. Васко думал только о том, как уберечь её от удара. Он понимал, что на трибунале можно ожидать какого угодно исхода. И готовился к худшему. — Да ничего мне не будет, что ты! В инспекции просто ошиблись, с нашей-то бюрократией! — беззаботно проговорил он. — А трибунал — дело такое… Только звучит угрожающе, а на деле утомят бесконечным чтением показаний и всё. Настоящие проблемы вон, в доках. Только представь: плотники, эти враги, просра… затупили все пилы! Только представь, заказчики же погребут нас под кипами жалоб за просрочку! Вот что по-настоящему важно. Остальное чепуха. Не тревожься. Селин что-то хотела сказать, но её душили слезы. Он с трудом разобрал что-то вроде «не смогу без тебя», когда увидел в окне за оградой фигуры в чёрном. Наспех похватав одежду, Васко помог Селин быстро облачиться в бушлат и сапоги. Они сбежали по лестнице на первый этаж. В дверь уже стучали. — Иди в левое крыло! Там Адель, она выведет тебя. За меня не тревожься. Плёвое дело, и только. Больше волнений. Правда-правда. Де Сарде всхлипнула, крепко обняла его и помчалась в сторону столовой. — Я найду тебя, — сказал себе Васко. — Когда смогу.***
Мрачное предчувствие заставило её на секунду замереть. Перед тем как скрыться за поворотом коридора в особняке, Селин в последний раз оглянулась на Васко. Обнаженный по пояс, он застыл посреди холла. Вся ставшая привычной дерзость и ленивая расслабленность вальяжных манер пропала. Взъерошенные волосы чуть торчали, и она грустно улыбнулась, вспоминая, какими они были на ощупь, зажатые между её пальцами… Миндалевидный разрез глаз выдавал человека, слишком много времени проводившего на солнце. Высокие скулы наводили на мысль об энергии, доставшейся от предков. Его лицо выражало спокойную кротость, которую Селин никогда прежде в нём не видела. Она смотрела, и в самом сердце запечатлевала своего капитана. Полуодетый, домашний, такой родной… В нём не было ничего особенного, кроме фантастической притягательности. Селин манила его аристократическая красота, которая проявляется тем больше, чем сильнее разглядываешь. Он провожал её взглядом, в котором читалась нежность и пронзительная печаль. Больше всего на свете ей сейчас хотелось остаться, развернуться и кинуться в его объятия. Но ей было страшно даже предположить последствия подобной вольности.***
У гостевого дома их уже ждали. Те же чёрные мундиры. Те же зигзаги на лицах без выражения. Тут же вывели Константина и Курта. Кузен был явно с перепоя и продолжал слишком беспечно для арестованного болтать и глупо хихикать, пока не заметил де Сарде. — Селин, дорогая моя, с тобой всё в порядке? — подняв брови, спросил Константин, под глазом которого красовался синяк. Она только сейчас поняла, что наверняка тоже выглядит странно: заплаканная, с распущенными спутанными волосами и косо застегнутым наспех бушлате, из-под которого… торчала явно мужская сорочка на несколько размеров больше. — Все просто великолепно, — мрачно проговорила она. — А с тобой что? — Упал, — буркнул Курт. — Господа, избавьте от ваших нежностей. Слова конвоира прозвучали с нескрываемой издевкой. — Вам повезло, что вы представители верхушки Торгового Содружества. Иначе… Чужаки у нас большая редкость. И до депортации обычно не доходит. Несчастные случаи, знаете ли, — навт многозначительно улыбнулся, обнажая железные зубы. — Итак, дамы и господа, вы продолжаете свой рейс. Вещи уже доставлены на корабль. Пройдёмте. — Мы не узнаем, чем закончится трибунал над капитаном Васко и его командой? — заволновалась Селин. — Вы не являетесь членами Гильдии, и к вам это абсолютно никак не относится. Или вы желаете примкнуть к обвиняемым? Селин промолчала. Курт и Константин активно замотали головами. Довольно беспардонно их выставили из гостевого дома и сопроводили в порт. Селин украдкой глянула в сторону верфи. Издалека очертания «Морского Конька» напоминали остов погибшего гиганта. Ремонт по нему предстоял ещё долгий… Чем ближе они приближались к пассажирской зоне, тем больше Селин волновалась. Она то и дело озиралась, надеясь увидеть хоть что-то намекающее на то, что сейчас происходит с Васко. На душе было пусто. Как вышло, что всего за пару дней она умудрилась обрести свое счастье и потерять ещё больше? — Селин, мы поплывем на Тир-Фради на этом величественном корабле! — сейчас восторженный голос Константина раздражал сейчас как никогда. — Вечно ты… — начала было Селин и умолкла. Не пристало ещё демонстрировать их отношения с кузеном при посторонних. Первое, что бросилось в глаза Селин — уровень корабля. В отличие от «Морского Конька», на «Стремительном» было ровно на одну палубу больше. И — никаких декоративных вычурностей на бортах. Конвой салютовал хмурой брюнетке-квартирмейстеру и, не прощаясь, покинул пристань. Корабль показался таким же тяжелым, чужим и зловещим, как и пронзительный взгляд его капитана, стоящего на пристани. — Приветствую вас, Дора. Или как мне следует теперь вас называть? Леди де Сарде? Селин? Кстати, красивое имя, — его улыбка показалась пугающей и насмешливой одновременно, невзирая на учтивость. Константин и Курт вопросительно посмотрели на девушку, которая молчала, будто напрочь забыла о каких-либо манерах. — Удивлены? А ведь я еще на балу упоминал про нашу скорую встречу на моем судне. Селин замерла, оцепенело глядя на механическую руку, приглашающую подняться на борт. Ей стало дурно от понимания, кто же стал лицом, приставленным к ней и кузену, чтобы контролировать неразглашение секретов Гильдии…