***
Сходни «Морского Конька» гулко ухнули о дощатый помост и подняли небольшое облачко пыли и рыжеватого песка. На побережье высыпал народ. Бывшие рабы, праздношатающиеся зеваки из навтов-добровольцев и весёлая детвора, что всё норовила выстроить такой песчаный замок, что ни за что не разобьёт прибой. Как и всегда, капитан сошел первым, устало сощурился на очертания поселения и сделал знак квартирмейстеру. — Шевелитесь!.. В ритме бойкого шага грузчиков Васко слышалась мелодия. Задорно звучали тяжесть ящиков с провиантом и перезвон бутылок с кислым вином. Нежно шуршали бочки с боеприпасами. Сбивчивое шарканье неразобранных тюков связывало звуки суеты в многооктавный перестук его очередной трудной победы. Сегодня же играла музыка финального аккорда. И лязгала она забытым на этой земле звоном кандалов. Скованная и едва держащаяся на ногах дюжина людей в колодках закрывала руками лица от мягкого предзакатного света. С невиданными доселе почестями конвойного сопровождения, навты вывели пассажиров и выстроили в расхлябанный строй перед толпой на побережье. Шелест приветствий стих. Не сводя глаз с пришельцев, люди на берегу сделали шаг назад. Васко слышался тонкий свист напряжения, готовый вот-вот взорваться рёвом. Он прекрасно понимал, во что превратится этот звук спустя мгновения. Он предполагал, как узнавание по первости ударит позабытым страхом. Как и то, что останется после, когда короткое эхо памяти откатит назад… Усмешку он больше не сдерживал. По толпе у причала пробежало злое возбуждение. Замелькали оскаленные лица. Бывшие рабы загудели. В выкриках зазвучали первые оскорбления. Вдруг всё больше людей начали приседать, и — — в кучку пленников полетели камни. Несколько булыжников отскочило от голов, и те заохали. Позади грозно заворчал Джу, и к нему присоединились остальные члены команды. Васко поднял ладонь и сжал кулак. — Друзья, отставить. Всё потом. Собираемся у главного здания. — Он участливо кивнул одному из людей в кандалах. — «Мясо с глазами. Тот же скот, только еще и ноет.» Хм… Твои слова, Рубен? И каково тебе побывать на их месте? — Васко, умоляю… — прошамкал один из тех, что шел следом в кандалах. — Напоминаю: для тебя и твоих подельников я Венсан, — не оборачиваясь, бросил Васко и поморщился. — Это же я, я помог тебе на трибунале! Без меня тебе ни за что бы не скостили приговор! Это ведь я походатайствовал, дружище! Васко остановился и положил руку на плечо бывшему согильдийцу, который отшатнулся и задрожал. —”Дружище»? Океан никому не прощает ошибок, Рубен. — Немигающий взгляд выжег в пленном остатки надежды договориться. — Я стал океаном. Скулёж Рубена откровенно фальшивил на пол-тона и совершенно не годился в композицию его триумфа. Заискивающее нытьё что-то тянуло о святости братства навтов. Клятвы в верности перемешались с обещаниями замолвить словечко перед самим Адмиралом Флота и с какой-то совсем уж убогой белибердой. К причитаниям работорговца присоединились и голоса подельников. Получился настолько вопиющий диссонанс, что Васко был вынужден остановиться и сплюнуть. Капитан ухмыльнулся конвоирам, чьи тычки немедленно заткнули этот кошачий концерт. Он немедленно начал бы вникать в потоки речи, раздайся бы дерзкое: «Венсан, я хочу исправить содеянное». Скорее всего он бы вступил с храбрецом в диалог. Или даже милостиво прервал его страдания выстрелом… Но увы. Данные экземпляры были способны только торговаться за свои никчемные душонки. С заложенными за спину руками Васко брёл во главе шеренги. С момента его последнего визита среди нехитрых, но добротно сделанных, домиков, внезапно обнаружились улочки. Рябые курицы с кудахтаньем прыснули почти из-под самых его сапог. «Нет ничего более постоянного, чем временное», — подумалось ему. Встречные бросались к нему поприветствовать самым радушным образом. Слышались хвалебные выкрики имени Венсана. Несколько женщин с усталыми глазами попытались всучить им с командой тяжёлые корзины с фруктами и рыбой. Но словно при параде, капитан лишь сдабривал холодную улыбку сдержанным «нет», учтиво приподнимал треуголку, и шёл дальше. Он помнил каждого поселенца. Их когда-то измученные и погасшие лица. Унизительное безобразное рабство превратило людей, согнанных как скот, в тупую бездумную массу. Кого здесь только не было! Островитяне с характерными зелёными пятнами — как у неё — меток, жители Гакана, добровольно продавшиеся за долги, либо проданные родственниками, внебрачные дети всевозможных возрастов и сословий… даже несколько навтов, уже непригодных к службе на воде. Страх и беспрестанные угрозы напрочь лишили их достоинства и воли. Простейшие животные инстинкты и наивная, животная же подлость, — всё, что надзиратели оставили в рабах от людей.***
Где-то на закорках ума Васко начало зреть решение покончить с работорговлей ещё с момента депортации на проклятом рабовладельческом судне. Оказавшись внутри рабского сообщества и наблюдая его примитивные законы, он тогда не понимал, какой в действительности подарок вручила ему судьба. Ему хватало мужества не отводить взгляд от увиденного и памяти — питать силу и жёсткость, чтобы однажды разрубить этот узел на Морском Шёлковом Пути. Даже добыв достаточно средств на покрытие всех текущих расходов, даже собрав команды и освоив разбои, они втроём с Леоном и Джу, вооружённые собранными слухами и наводками, начали запираться в капитанской каюте или в гроте на базе, и сутки напролёт планировали первые операции против проклятых работорговцев. И каждый имел свой мотив. Васко хватило одного путешествия в трюме. Леон оказался незаконнорожденным сыном герцога и рабыни. Джу о своём так и не сообщил, но пробасил весомое «это же весело». Далее они методично выслеживали корабли, гружённые «чёрным деревом», и без лишних переговоров нападали. На Венсана и его людей не действовали ни угрозы, ни подкуп: они приходили, убивали работорговцев и их пособников, перегоняли рабов в свои трюмы и топили проклятые суда, оборудованные для провоза и «воспитания» особо несговорчивых. После пришлось организовать лагерь для рабов, где они восстанавливали силы, отъедались и вспоминали о своей воле к жизни. Окрепнув достаточно, они становились пассажирами, шедшими домой, на Тир-Фради, или на континент. К сожалению, не всем так везло. Незамедлительная реакция последовала с самых их первых рейдов. Венсан и его неумолимо разрастающийся флот начал подвергаться атакам из самых неожиданных мест: на них нападали навты, легионеры Монетной Стражи, отравители из Хикмета… Даже Телемские святоши высылали против Венсана своих наёмников. Почти год шатаний по невольничьим рынкам, пара зубов Джу, душные трюмы неприметных рабовладельческих судов, насквозь залитые слезами каморки-передержки, пропитанные не успевающей просыхать кровью подвалы, где доламывался дух самых стойких, и — они наконец добрались до сердца работорговли, до тайной базы, на которой менялись суда и растекались награбленные ценности по многочисленным схронам. В самом гнезде, питающем гидру скотства… Перебить пришлось почти всех. Тех же, кто был способен изъясняться, Венсан приказал доставить на пиратский архипелаг. Здесь вели свою нехитрую жизнь те, кому некуда и не к кому было возвращаться. Впрочем вливаться в жизнь пиратов они не особо стремились. Обустраивая жизнь пиратов, Васко не забывал помогать и своим подопечным. На небольшой площади, выложенной камнем, по краям которой располагались навесы рынка, Венсан остановился и дернул за канат большого колокола, подвязанного к верхушке столба. На растущую тревогу в гомоне голосов пленников, сыплящих вопросами без ответов, никто не обращал внимания. Пираты знай себе бодро перекрикивались да тыкали под зад зазевавшихся работорговцев. Из-за домов начали выглядывать жители — бывшие рабы. Мужчины, женщины, подростки, девушки-дикарки в деревенских платьях… Все как один, безотрывно смотрели на связанных пленников, и на их лицах снова начинал проступать мерзкий животный страх. — Друзья мои, — Венсан приподнял треуголку и кивнул, — Как вам, должно быть, известно, я и мои люди сделали для вас и вашей свободы достаточно. Ему вторили робкие голоса, и в них зазвучали слова благодарности. — Теперь я жду небольшой ответной любезности. Перед вами те, кто причинял вам страдания, торговал вашей свободой, унижал, лишал достоинства и каких-либо прав. Они повторили ваш путь сюда в трюме и в кандалах. Чтобы, так сказать, до остатка проникнуться духом собственных преступлений. Считаю справедливым поручить решение их судеб вам самим. Воцарилось молчание. Бывшие надзиратели сцепились взглядами с бывшими пленниками. Невзирая на общее замешательство, всё больше людей выходило из-за зданий, и вот уже кучку пленников окружило плотное молчаливое кольцо. Бывшие хозяева истерически озирались, лепетали какие-то заверения и обещания. Однако вокруг было только напряжённое молчание, в котором множество глаз безотрывно смотрело на прошлых мучителей. Васко мельком взглянул на свою команду. Джу, Фаусто и Маркиз стояли, сложив руки на груди, и негромко переговаривались. Их занимало зрелище внутренней борьбы внутри людей, стремительно вернувшихся в подлую, преступную иерархию «раб/хозяин». У него же в душе было полное безразличие и опустошение. Кремень высек сноп искр в люльку трубки и раскололся надвое. Он отвернулся раскуриться и прикрыл лицо лацканом камзола. Позади раздались душераздирающие вопли, в которых утонуло все остальное. Венсан только поправил треуголку, кивнул постовым и указал путь обратно к причалу. Дело было сделано.***
На борту «Морского Конька» праздновали. Васко протиснулся в сторону кормы сквозь пьяно хохочущих матросов, в лицах изображающих подробности расправы над работорговцами. Кто-то всучил початую бутыль бренди. Увернувшись от горячих губ дикарок, которых уже вовсю тискали бойцы, он наконец добрался до своей каюты и с облегчением щёлкнул дверным замком. Тяжёлый камзол повис на спинке стула, треуголка приземлилась на крюк у двери, а сам он сполз в кресло, отхлебнул бренди и зарылся руками в волосы. Ему было удивительно не чувствовать ничего. Когда бывшие рабы голыми руками буквально разорвали своих надзирателей на куски у него на глазах, Васко ожидал провалиться в торжество справедливости. Надеялся получить утешительное блаженство утолённой гордыни. В конце концов — позлорадствовать страшной смерти Рубена. Но — ничего. Разве что бренди чуть пропекло глотку. Он снова отхлебнул и откинулся на спинку кресла. Он вдруг вспомнил, как на улицах Хикмета глашатаи зачитывали приказы Торгового Содружества для навтов. Судовладельцы, на чьих судах обнаружат живой груз, — а именно — невольники любого рода, включая островитян, — будут оштрафованы в сумме равной стоимости товара, помноженной на трое. Для усиления эффекта Торговое Содружество проводило массовые аресты среди купечества, поэтому вычислить корабли работорговцев оказалось нетрудно. — Селин, милая моя девочка, как ты не понимаешь, что существует такое зло, которому нипочём даже твои блестящие указы… вернее, существовало… Взгляд, уже начавший было заволакиваться хмелем, перепрыгнул на прибитый ножом к стене указ о швартовке любых судов в портах Тир-Фради. В дверь забарабанили. — Я занят. — Капитан, нужно ли вам чего подать? На голос юнги Васко высунулся в коридор. Флавия красовалась шёлковыми лентами в отросших волосах и совершенно неуместном многорядном колье из дешёвого речного жемчуга. — Есть письма? — Нет, капитан. Мне оче… — Ладно. Дверь захлопнулась. Он вернулся в кресло и вытянул из уха серьгу. В который раз продолговатая жемчужина мягко сияла, перекатываясь на его ладони. Со стороны вся законотворческая деятельность Селин де Сарде, теперь полноправной наместницы Новой Серены, и выглядела бы для Васко как молчаливый диалог с ним, — чего только стоило разрешение швартовки даже для пиратов! — а наказывать монетой как работорговца, так и перевозчика, — чёрт побери, в этом была вся Селин, с её методами решения проблем… Хмельная улыбка растянула его губы. Вновь вспомнились её голос, мягкость волос и холодный аромат лаванды посреди тысячи запахов базара. … тогда какого дьявола она так и не прислала ни единой весточки?! Бутылка, бликуя в свечном свете, ударилась о стену капитанской каюты и брызнула осколками стекла вперемешку с душистым бренди.***
«Селин. Это письмо будет последним. Больше я не стану досаждать тебе своей ущербной графоманией. Игнорирование тобою моих посланий и назначенных встреч более чем красноречиво. До сих пор не нашёл, что может быть больнее этой безразличной тишины от тебя в ответ. Ждал письма, где ты бы потрудилась разъяснить, что к чему… Всего лишь пары строк, пусть даже с бранью в мой адрес… Ничто из этого не смогло бы стать более сокрушительным для меня, чем твоё проклятое молчание. Но я всё понял. Наконец-то… Смогу ли когда-нибудь забыть тебя и вычеркнуть из своей жизни, как это сделала ты? Боюсь, что нет. Никогда. Но всё же… Прощай. В.»***
Как и всегда в свободное от работы время, армада рассредоточилась по архипелагу. Наползший с океана туман словно молоком залил прибрежную зону, и призрачная дымка сделала острые мысы вокруг Базы особенно зловещими. То тут, то там вспыхивали тусклые красноватые огоньки, и особо суеверные навты поспешили скорее на боковую. Капитанские же суда стояли на дрейфе и являли единственные островки жизни в молчании неприветливой ночи. — … и таким образом эскадра Фаусто заходит с левого фланга, прикрывая «Конька». Капитан?.. — Угу. Стоя за столом у карты Гаканской акватории, растянутой по сетке корабельных рейсов, Леон потирал перетянутый выпуклыми шрамами татуированный подбородок и посматривал на сосредоточенного Васко, который не поднимая головы что-то отрывисто набрасывал в альбоме. Фаусто с оттопыренным мизинцем громко сёрбал горячим кофе и скептически щурился. За стеклами в темноте мерещились души навтов, не нашедших покой. — Только я не силён в стратегии и всё не возьму в толк… Если можно так выразиться. И заводить свою эскадру наперёд боевых линейных корыт… ну не знаю… Вас… капитан, что скажешь? На моих посудинах оснащение не дотягивает до настолько рисковых фигур… — Угу, — с тем же напряжением капитан штриховал грифелем и покачивал головой в ритм совещанию. Друзья переглянулись. На мгновение в голубых глазах Леона мелькнули бесенята. Немного подумав, пират медленно проговорил: — Капитан. Я твою сестру имел, твою маму имел, твою бабушку имел, и всех твоих баб наперёд тебя имел. И в хвост, и в гриву, да по три раза. А ты стоял, как обсос последний, да свечку нам держал. Да, капитан? — Угу. Квартирмейстер позеленел от ужаса и схватил Васко за ворот. — Да что с тобой?! Потемневшие глаза наконец поднялись на него, и было в них такое горькое и такое страшное, что Фаусто невольно оглянулся на Леона, словно ища поддержки. Пират только развёл руками. — Позже продолжим, — проговорил капитан, тяжело поднялся и покинул каюту, не затворив за собой дверей. — А знаешь, салага. Пожалуй мы и вдвоём с тобой управимся. Сами. Оставленный толстый альбом шелестел в руках Леона, и с каждым новым листом пират всё мрачнел. Наконец он отбросил его в сторону. Застучало огниво. — Надобно бы велеть Джу не оставлять капитана одного. Какое-то время. Порыв ветра влетел в распахнутое окно капитанской каюты, и Фаусто невольно охнул. Многочисленные зарисовки моря, рифмованные строки, развёртки неведомых приспособлений исчезли. На их месте красовались яркие пятна сплошной, беспросветной, тщательно исполненной до грифельного крошева черноты.***
Скрип такелажа и тугой шум волн стали единственной нитью, связавшей сознание с реальностью. Время превратилось в тягучую каучуковую жвачку, и Васко совсем потерялся. Ему не нравилось поднимать глаза на солнце, как и на звёзды: ничего, кроме глухого болезненного раздражения, они в нём не вызывали. Бессонница сделала его совсем слабым, и капитан только и мог, что сутками напролёт сидеть над картами у себя и смотреть в одну точку. Жизнь стала словно сон, в котором небо бешено вращалось, пиная луну вслед за солнцем. Сначала запах пороха и горелого дерева смешивался с криками, переходящими в застольные песни и взрывы пьяного хохота. Иногда возникал Джу с миской похлёбки и тут же исчезал. Голос Фаусто зачитывал ему какие-то описи. Обветренные руки Флавии укрывали его плечи толстым одеялом. Неодобрительное цоканье издалека выдавало Красавчика. Как-то даже Жан и Жак садились по обе стороны от него и пытались завести разговор на свой, им одним понятный, манер. Горлышко бутылки початого портвейна маячило у его лица, и остервенелая грубость вперемешку с босяцкой мудростью приглашали выпить вместе с Леоном. Иными словами, экипаж, кто и чем мог, всеми силами пытался расшевелить Васко. Единственные, кто обходил стороной захандрившего капитана, стали плотники: их не было не слышно и не видно. В этот день Васко поднялся на палубу и застыл у фальшборта. По обыкновению, Маркиз объявился внезапно, и шлейф жути разогнал матросов с верхней палубы. Только боцман трижды поплевался через плечо да слюняво поцеловал амулет из-за пазухи, прежде чем проковылял на нос. — Не хват-тало ещё весь фл-лот уганд-дошить из-за одного кап-питана. Скажите спас-сибо Леону с Фаусто, не то уж пол-легли бы все в бунтах. Энтузиазм и кровожадность заставили обратить на себя внимание, и Васко оглянулся. Посеревший, осунувшийся, с запавшими глазами, он больше походил на тень себя самого, чем на навта, по которому в своё время судили о Гильдии, и уж точно никак не был похож на пирата, чьё имя, произнесённое вслух, становилось гарантом сделок и — карой невыполненных по ним обязательств. Линии татуировок на бледном лице только подчёркивали его худобу, и чего уж там — плачевное состояние. — …или дум-маете, бр-ратва сможет сдер-рживать слухи веч-чно? Тюю… пр-ридурок… Вы впрямь вздум-мали, будто без знам-менитого Венс-сана мы не станем лёгкой доб-бычей первого навтского кор-рыта? Серьёзно? А если они и ар-рмейцев загр-рузят на палубу?.. Мстительный плевок табачной горечи отправился за борт. Ветер трепал смоль шевелюры Маркиза, пока синие его глаза с отвращением смотрели в бесконечно приближающийся горизонт. — …нат-те вам. Руки Васко коснулся крохотный пузырёк. — …не изд-дохнете, так хоть выс-спитесь, капитан. Тьфу, смотр-реть противно… Под злобное бормотание и ругательства Маркиза капитан передёрнул плечами и покинул палубу.***
Собственная постель ещё никогда не казалась ему такой бесполезной. В самом деле, для чего мертвецу сон? Бездумно ухмыльнувшись собственной невесёлой шутке, Васко опрокинул в рот пузырёк и фыркнул: гортань онемела от позабытой вяжущей горечи опиума с травяной настойкой. Песок в глазах, верный спутник бессонницы, начал пропадать, и сладкая тяжесть смежила ему веки. Заброшенный маяк, поросший свисающими побегами лиан, розовеет в зарождающихся лучах предзакатного солнца. Сотни лет назад вода отступила, и побережье отвоевал дикий лес. Как и каждую субботу, пятьдесят два раза в год, Васко обходит его со всех сторон, чтобы убедиться…. Да. — В самом деле, не соткётся же она прямо из воздуха вот сейчас — Нет. Во всей округе — ни души. Третий год подряд. Подъем по осыпающейся от времени винтовой лестнице кажется бесконечным. Из дыр в стенах то и дело бьют нити света. Провалы в ступенях больше не внезапны, ведь ему слишком хорошо знаком этот сон. Зачем он приходит сюда вновь и вновь? В место, где одиночество обретает свое воплощение. Селин здесь никогда не было. Селин здесь никогда не будет. За все эти годы она ни разу не ответила на письма, в которых неизменно звучал его отчаянный зов. Он перестал ей писать. Он знает, что сейчас спит, и это место ему снится, и что оно продолжит сниться до самой его смерти. Но именно здесь, каждый раз окидывая взглядом просторы океана и острова, он с головой отдаётся чувствам к ней и утопает в своей горечи. Он знает, что чувствовал Прометей, которому раз за разом выклёвывали печень, и наутро она отрастала наново. Как и в его груди каждый раз возрождается и гибнет упрямая тупая надежда. Неужели даже теперь… Неужели даже после его последнего письма она не придет? На самом верху, из-под крыши несколько птиц выпархивают белыми пятнами. Следом за ними взгляд вдруг выхватывает женский миниатюрный силуэт, застывший у перил, и Васко сковывает оцепенение. Лёгкое светлое платье и распущенные волосы трепещут на ветру. …Пришла?!.. …Пришла. …Пришла!!! …наконец-то… Тёплые объятия, нежные губы и ласковая бездна голубых глаз. Запечатанный поцелуем вопрос застревает в горле, готовый вырваться наружу его криком. Робкие касания согревают кожу, покрытую мурашками из-за усиливающегося морского бриза. Тонкие пальцы гладят его шею, скулы и плечи. Ветер развевает их волосы и сплетает между собой. Так много хочется сказать ей, но голос тонет где-то глубоко в груди, переполненной счастьем. Губы заново изучают её лицо, лоб, веки, щёки, метку, скулы, виски… Слова, срываясь, уносятся вместе с разыгравшимся ветром. Снова вместе. Ты же думала обо мне. Я готов поклясться, что чувствовал нашу связь даже когда нас разделял океан. Розовые краски заката тускнеют. Грозовые неуклюжие тучи стремительно заволакивают небо. Почему ты не приходила, Селин? Небо взрывается молниями, и его вопрос тонет в раскатах грома. Изящные мокрые ладони крепко обхватывают его лицо. Дождь хлещет по щекам и векам, но он видит, как полные печали глаза под изогнутыми ресницами заволакивает белая пелена. Уна… Серые губы русалки беззвучно произносят: — Ты доверился не той. Неумолимая океанская волна исполинских размеров, выбивая остатки стёкол, накрывает их холодной темнотой.***
Васко всё для себя решил. Переполненный смыслами и символами сон не столько нагрузил его измученный разум, сколько дал отдых каждому нерву, и тело сбросило оковы усталости, ставшей привычной. После Маркизовой сочащейся ненавистью опеки Васко проспал трое суток кряду и, едва размежив веки, немедленно потребовал себе кофе и хлеба с ветчиной. Красавчик только сдвинул треуголку набекрень, хмыкнул и велел Джу сколдовать ветчины из солонины. Издалека прочитав по толстым губам короткое, но очень выразительное ругательство, боцман запустил в того сапогом. Больше для порядка конечно. Спустя дюжину минут на капитанском столе дымилась яичница с ветчиной под сыром, медный кувшин с кофе, а рядом из-под полотенца выглядывал ломоть ветчины. О количестве ушей, приникших к капитанской двери, ничего не известно не было, но по возне и тумакам Васко догадался о крайнем любопытстве экипажа по поводу своего аппетита. …ради кого, если не ради них?.. Не улыбнуться он не сумел. Оттягивая наслаждение, Васко глубоко вдохнул аромат сытного завтрака и не спеша начал трапезу. К его — Венсана — флотилии присоединилось гораздо больше пиратов и изгоев Гильдии Навтов, чем он рассчитывал. И таким образом количество судов под чёрным флагом со скрещёнными саблями давно перевалило за сотню. В один прекрасный день Фаусто и Леон, беспрестанно пререкаясь, представили капитану заковыристую проверочную систему для кандидатов во «флот Венсана», и внутри себя капитан впервые осознал настоящий масштаб собственной деятельности. Невзирая на шушеру, наподобие контрабандистов и недобитых работорговцев, среди пиратов на палубах всё чаще встречались достойные морские офицеры, в своё время находящиеся на высоком счету Гильдии Навтов, и выброшенные за борт либо по мелочи, либо по навету. Как и он сам. Тогда Васко только отмахнулся от забрезжившей перспективы. Теперь… Теперь капитан промокнул рот салфеткой и, изрядно повеселев, окинул взглядом опустевшие тарелки. Мотив из «Магической Скрипки» возник сам собою, и склонённый над картами Васко стал бездумно насвистывать. У него больше не осталось причин бороздить эти воды. Кроме единственной. Остались только его бравые ребята, вместе с ним сумевшие подняться из нищеты и позора, преодолеть ужас перед зловещими чёрными флагами и продолжающие ходить с ним по родным водам даже под страхом смертной казни. Гильдия Навтов. Не неси она в себе зерён вырождения, не стало бы такого количества казней и азрушенных судеб. Язык гонял во рту хороший портвейн со сливовым послевкусием, пока пальцы вели, едва касаясь, вдоль длинного свитка со списком капитанских прозвищ, находящихся под защитой и в составе Флотилии Венсана. Он покинет Гаканскую акваторию. Сразу же, как только снесёт гидре Гильдии все её головы, даром что теперь и он сам, и его флот стали представлять стремительную безжалостную силу, понудившую считаться с собою. Потому что хватит уничтожать светлые головы. Хватит казней добрых учителей. Хватит почитания подонков. Хватит. Как и любая гидра, Гильдия отрастит себе новые головы, но уже не в этом и не в последующем поколениях. Доброго имени он себе уже не вернёт никогда, но дело его чести — восстановить справедливость. За дверью раздалось сдавленное шипение и возня. С палубы доносились шепелявые боцманские окрики и назидания такелажной бригаде. Крохотные пылинки плясали в лучах солнца, падающих на его стол с аккуратно разложенными бортовыми журналами. Капитан безлико улыбнулся своим мыслям и встал к зеркалу насурьмить глаза.***
Шальную идею целенаправленно набирать союзников для свержения власти всемогущей Гильдии Навтов приняли далеко не все в пиратском флоте. Одни предвкушали новые рискованные авантюры да складывали в уме жирный барыш; другие откровенно трусили, и страх этот, понятный и законный, не вызывал гнева; третьи только-только выбились в люди, придя к балансу между разбоем и любовью к морю, и просто не хотели терять насиженные позиции. Впрочем, возражать самому Венсану никто не решился. Единственной поблажкой для навтов стали командировки для скупого прощания с немногими близкими и роднёй. Море пылило. Высокие чёрно-зелёные гребни, рябые от ветра, тяжко ворочались. Резкие порывы холодного ветра срывали с их вершин мелкую белую пену, и в глазах привычно щипало, и каждая ранка горела и саднила. По небу мчались, обгоняя друг друга, обрывки туч, над которыми высокая паутина облаков не давала пробиться солнцу, и бледным пятном оно то появлялось, то исчезало, соперничая с Луной. На всех парусах, с трюмами, полными провизии для дальнего рейса, пиратские корабли вновь неслись в неизвестность. С треуголки капало. Поджав губы, Васко вглядывался в горизонт и по возможности старался не срываться на экипаж. Вихрь мыслей вместе с воем ветра и скрипом снастей проносился в его голове. Доверился не той… Не той. Что это могло означать? Проклятье, Уна, ну отчего во снах всё всегда так запутано? Все чувства, все надежды — не более, чем плоды его больной фантазии, разрушенные и похороненные, как тот старый маяк из сна под ударами стихии. Внятные символы сновидения, как и всегда, указывали на Селин. И именно потому ему и хотелось, чтобы их наконец разделило действительно огромное расстояние, и его странная незримая связь наконец оборвалась и навсегда избавила его от страданий. Чтобы наконец он забыл навсегда миледи де Сарде. Чувствуя на себе изучающий взгляд, капитан обвёл глазами палубу. Флавия тотчас же улыбнулась, натянула на глаза шляпу, из-под которой развевались промокшие медные косы, и старательно продолжила разминать мокрые шкуры под солёными брызгами, исподтишка поглядывая на капитана. Васко дежурно кивнул и рассеянно уставился на распростёртые вдоль бортов крылья носовой фигуры. Не той.***
Стопка распечатанных писем в его трясущейся руке вдруг оказалась такой толстой, что Васко едва мог удерживать их пальцами одной руки. Запечатанные, они были ещё объемнее. Написанного за эти изнурительные три года хватило бы на полноценный роман. Или на историю всех прожитых им жизней. Без неё. Что такого было в его глазах, неизвестно, но застывшая в дверях Флавия вскрикнула и в ужасе отшатнулась, вжавшись в стену. Крепко взяв её за лицо, Васко только прошептал: — Мармышка… я же… я же доверил тебе самое дорогое… Стуча каблуками, капитан покинул каюту юнг.***
Оглушённый, несколько секунд он стоял на палубе и смотрел на гребни волн. Перила давали ему устоять на ногах, и дело было вовсе не в качке. Капризное море пока не предвещало серьезного шторма, но в душе Васко бурунами накатывали друг на друга и перехлёстывались самые противоречивые чувства. Уже похоронил себя прежнего. Уже попрощался с самыми своими потаёнными надеждами. Уже доказал себе, будто его любовь — лишь выдумка, мешающая ему жить дальше. Не сам ли он решил убраться как можно дальше от Гакана, чтобы тени прошлого больше его не удерживали и не тревожили? Васко с силой потер лоб и взглянул на небо. Придурок. Все эти годы он собирал слухи о де Сарде. И чем более вздорными они были, тем сильнее бурлила радость где-то на самом краю его сердца. Наместница — русалка, незаконная дочь правителя дикарей, водящая шашни с собственным телохранителем… А чего только стоили шушуканья о том, какую моду на шляпы в этом сезоне задала наместница, что она предпочитает на ужин и… количество претендентов на руку и сердце Селин, — несомненную чепуху подобного рода Васко старательно игнорировал, справедливо полагая всё домыслами. Особенного успеха же он добился в непринятии мысли об истинной причине собственной позиции. Им двигал страх. Васко старался видеть только непреложные факты: указы об объявлении работорговли вне закона — что шло на руку его собственной ненависти и развязывало руки на любые бесчинства в отношении работорговцев; указ о дозволении швартовки всем судам — что шло на руку его флоту, при всей его автономности всё же требующем и хороших верфей, и дел на суше. Да и в целом, процветание острова Тир-Фради было налицо, что свидетельствовало о благотворном влиянии новой правительницы. …о бракосочетании незамужней наместницы он неизбежно узнал бы также из официальных источников. «А что если?.. Да это же… просто смешно… Но что если?» — лихорадочные мысли метались в голове, лишая рассудка. Грустные глаза Селин и бархатная зелень на фарфоровой щеке мигом затмили собою Гильдию и всю пучину её интриг. Решимость полностью овладела им, и, перекрикивая шум волн, капитан выкрикнул: — Приготовиться к повороту Оверштаг! — Но капитан… Странно улыбающийся Васко, смяв, заложил за пазуху груду писем, уселся прямо посреди палубы и стал заряжать пистолет, рискуя вымочить порох в брызгах волн. Экипаж забегал. — Да на таком ветре… да с полным трюмом… мы ж кверху брюхом сделаемся…! — Поворот! Гика-шкот выбрать! Стаксель-шкот потравить! Паруса опали безжизненными грудами. Опасно завалившись на правый борт, «Морской Конёк» шёл, ведомый только силой инерции. И, возможно, сердцебиением одного очень несчастного капитана. Не глядя на штурмана, в руках которого бешено вращался штурвал, капитан навёл на него дуло пистолета и извлёк из-за пазухи смятые письма с тающими в солёных брызгах строками, мокрые углы которых трепал ветер. — Стаксель-шкот выбрать! Гика-шкот потравить! — Есть стаксель-шкот выбрать… Есть гика-шкот… потравить. — Ещё одно «но» — и я за себя не ручаюсь. Если я сказал «развернуть судно», значит судно разворачивается, — проговорил капитан, в сотый — или в пятисотый? — раз обшаривая взглядом пожелтевшие листы, исписанные его почерком. В его голове складывалась простая в своей чудовищности картина.