***
Солнце зашло. Зал заполнила тяжёлая сладость ночных цветов и заливистый дамский смех. На подъезде ко дворцу, у ворот и в саду загорелись факелы высотой в человеческий рост. Оркестр заиграл увертюру, и голоса выстроенных в несколько рядов Телемского и Хикметского хоров огласили дворец вступительной ораторией. Игра веера прятала попытки Де Сарде украдкой ослабить натяжение отборных жемчугов на шее. Проклятой удавки, постоянно напоминающей о себе. Селин сбросила с выдохом раздражение и вышла на подобие сцены, воссозданное из украшенных цветами ступеней парадной лестницы. Началось вступление, и она запела. «Возвращение Матеуса», одна из её любимых опер, наиболее эмоциональная, но одна из самых сложных для её сопрано, трелью взлетела под расписной потолок и погрузила гостей в благоговейное молчание. Голос певицы разносится по залу, заполняя пространство трогательной нежной меланхолией. Чуть более горькой, чем ей хотелось бы. Для безупречного звучания в стенах дворца де Сарде репетировала неделями напролёт, и обслуга знала её партию назубок. Селин радовалась, что сейчас её глаза сокрыты ото всех маскарадной маской, и она может позволить себе полностью отдаться музыке. Пение стало единственной тихой гаванью в бурном потоке её жизни, где она на благословенные минуты становилась собой настоящей. Можно не держать удар, можно не взвешивать каждое слово, не думать об ответственности за чужие судьбы, не прогнозировать наперёд ходы противников в её игре по отвоеванию человечности на диких землях… Колоратурное сопрано. Священная простота, не требующая напряжения ума. Крылья грёз на волнах партитур, поднимающие над суетой и тщетой каждого дня. И — вот она, божественная искренность, вот они, прелестные звуки, что обнажают и выставляют её напоказ покорённой публике. Вот — де Сарде и её короткая радость быть собой.***
Размолвки и примирения. Примирения и размолвки. Консоме из компромиссов с соусом из взаимных упрёков как излюбленное, и почти не обрыдшее блюдо. Всякий раз Марсий клялся на зобе Священного Альбатроса, что не позволит вертеть собою какой-то девице, вспыхивал, гремел металлическим кулаком по столу, и — позорно капитулировал перед де Сарде. Ему дорогого стоило держать хорошую мину и выставлять каждый свой крах под видом компромисса. И хвала бездне, де Сарде хватало то ли тактичности, то ли наивности не замечать его провалов. Едва они с трудом находили согласие хоть в едином вопросе, — взять то же рабство — спустя день или два между ними немедленно возникало следующее, совершенно безвыходное, противоречие, и зыбкая передышка согласия таяла, подобно замку из песка на языке волны. И так по кругу. Он и правда задолбался. Самым внятным, на что походили их отношения, были неверные предштормовые облака, что внезапно расступались, разрывая сумрак, пропускали лучи света с клочком неба, и без предупреждения смыкались под натиском бури. Всякий раз, когда утреннее солнце обнаруживало их в одной постели после очередной бурной ссоры, Марсий убеждал себя, что на этот раз всё будет иначе, и теперь-то он уж точно возьмёт Селин под уздцы. Даром что в окружении де Сарде — он один из немногих, кому она действительно доверяет и с кем сбрасывает свои многочисленные маски. Любого же вида словесную откровенность со своей стороны Марсий считал ничем иным, как бабьей сентиментальностью и проявлением слабости, а потому резонно делал ставку на красноречивые поступки. Пальцы его живой руки сжали в кармане бархатную коробочку. Худшим же в их своеобразном союзе было… Вернее был тот, кого он с каждым днем ненавидел всё сильнее. Тягостное незримое присутствие Васко ощущалось почти физически, когда Селин уходила в себя, становилась словно оцепеневшей и холодной, и Марсию только и оставалось, что мучиться вопросом, что же в этом негодяе есть такого, чем он — уже один из адмиралов Гакана, не обладает?.. Тень Васко, стеной стоящая между ними, словно росла. Как и азарт де Сарде в политике, пропорционально умножающийся вместе с количеством претендентов на её руку. Руку самой наместницы Тир-Фради. …чего только стоил тот пафосный Хикметский принц, чья самодовольная лоснящаяся физиономия с правильными до тошноты чертами так и напрашивалась на свидание с механическим кулаком… Цепкий взгляд адмирала перебрал маски гостей. Со вздохом Марсий таки взял с подноса застывшего подле него лакея, застывшего подле него, бокал и в очередной раз осмотрел блистающую публику. Удостоверившись в отсутствии в ней очередных женихов или сватов, он снова сжал в кармане бархатную коробочку. Ждать с моря погоды было глупо. Пылающая ревность с бешенством из-за невнятной роли то ли временного любовника, то ли постоянного фаворита, лишь обострялись с каждым днём, и неизбежно рушилась на нижестоящих по чину. Конечно же, он отдавал себе отчёт, что ой как не прав… Только что он мог с собой поделать?.. За три года он стал одной из ключевых фигур на Тир-Фради, вошел в состав Совета Торгового Содружества. Как навта неизвестной акватории, Марсия по-прежнему сторонились, боялись, но как лицо, принявшее полномочия отставной Кабрал, и как взявшего в стальную хватку всё морское дело на острове, его теперь действительно уважали. Да настолько, что Гильдия Навтов смотрела сквозь пальцы на всё, что он делал за рамками её интересов. Впрочем простить своему командованию политику невмешательства при угрозе переворота на Тир-Фради Марсий так и не смог. Ему предлагали вернуться на Малый Орфей, сулили новые высокие должности, даже грозились экспроприировать «Кота» вместе с экипажем и передать под начало других капитанов. Последнее обстоятельство его здорово взволновало, и разумеется, виду он не подал. Однако оставался непреклонен. Наедине с собой Марсий всячески пытался заглушить злой голосок где-то очень глубоко, который констатировал, что в отношениях с де Сарде он теряет себя. Чем, как не потерей, было отречение от многих своих убеждений? В частности, он до сих пор искренне полагал себя хозяином строгим, но справедливым, а рабов — безусловным, однако необходимым, злом. В те ночи, что его рука не покоилась на талии спящей Селин, сны его полнились северным сиянием и глухим рыком «Кота», щекочущим пронзительное морозное небо столбом чёрной гари из трубы. Подобно самому последнему подкаблучнику, он позволил Селин играть с собой и доминировать. Причём сами чувства его к ней скорее походили на наваждение, чем на здоровое понятное влечение, — такие штуки признать он совершенно не был готов. Насмешка судьбы: адмирал, всегда ранее поощряющий рабство, сейчас будто чувствовал затянутые на себе кандалы и… находил в этом болезненное наслаждение. Марсий готов был поклясться, что случались с ним страшные, до кровавой пелены в глазах, моменты, когда он ненавидел свою любовь к Селин. В мозгу снова заискрили предательские сомнения. Он всегда был по жизни одиночкой. В отличие от прочих навтов, которые как маменькины сынки, знай себе возили грузы, и не уходили далеко от суши, он нашёл себя в самой что ни на есть отважной и интересной судьбе, в разведывании Северных Вод и всех тех земель, на кои не ступала нога человека. Она же — та, кто привыкла сиять в лучах всеобщего внимания, каким бы ни был его источник: от публичных проявлений её добродетели, до ответственности за судьбы людей. С одной стороны ему крайне льстил высокий чин собственной любовницы. С другой же — он был в ужасе, ибо где это видано, чтобы какая-то женщина стояла выше своего супруга по чинам да табелям? Даже если она наконец станет его женщиной по праву, что ждёт их дальше? Марсий ещё раз сжал содержимое кармана и через застывший зал взглянул на поющую де Сарде. Хрупкая и сильная. Женственная, но одновременно жесткая. Совсем юная, но мудрая. Слова, что лились вместе с музыкой, свивались с голосом в единое завораживающее, но неразличимое целое. Непостижимая, но восхитительная. Корона из морских раковин играла в свете многочисленных свечей. Водопад жемчужин на шее и груди делал де Сарде похожей на морскую богиню. Марсий встряхнулся, чтобы отогнать наводнившие сознание образы и собраться. Вот он, вызов похлеще встречи с подлёдными глубинниками и самым шквалистым северным штормам! До сих пор на все его попытки завести разговор о браке де Сарде отшучивалась и искусно уходила от ответа. Дипломатка. Теперь же он шёл ва-банк и умышленно делал предложение публично. В торжественной обстановке, обласканная вниманием высоких гостей, Селин смягчится, да и по его расчётам, под давлением благопристойности умилённой толпы шансы получить положительный ответ виделись очень высокими. Во всяком случае он ещё ни разу не слышал о публичном отказе от бракосочетания. Едва аплодисменты начали угасать, Марсий снял маску и решительно стряхнул конфетти с парадного мундира, густо увешанного многочисленными гильдейскими наградами. Он едва не схватил де Сарде за руку в опасении, что как и всегда, Селин с обворожительной улыбкой улизнёт в неизвестном направлении, однако сдержался. Свою непокорную гриву он поспешно закинул назад и, резво выйдя в центр зала, встал на одно колено. Музыканты смолкли, но кому-то пришлось даже шикнуть одинокому скрипачу, чтобы тот пресёк свою самозабвенную партию. Вокруг послышались удивлённые возгласы одобрения. Рябь вопросительных хлопков прошла по рядам гостей и переросла в полноценные аплодисменты. — Миледи де Сарде. Мои рука и сердце — в вашем полном распоряжении. Осчастливите ли вы меня согласием стать моей супругой? Более неловко и уязвимо Марсий себя не чувствовал ни разу в жизни. Разве что на первых уроках танцев в Малоорфейской Военной Академии. Он ощущал как испарина предательски проступает на лбу, но всё же ему удалось изобразить хмурое подобие улыбки. Лицо под перламутровой маской, казалось, ничего не выражало. Полуоткрытые губы замерли. А вместе с ними застыл и смёрзся ход времени.***
Голос Фаусто над ухом заставляет Васко обернуться и схватиться за пухлую стопку конвертов. Спешно пряча за пазуху письма, которые любой ценой дойдут до адресата сегодня, он не станет слушать сбивчивый рассказ вполголоса о закрытых в честь праздника ювелирных и антикварных лавках. Должно быть, молчание выдаёт его замешательство, и Фаусто тихо качает головой. — Ты же сам велел «любое подходящее». Это лучшее из доступного. Будь у меня больше времени, да кабы не праздник… Ему только и остаётся, что молча кивнуть и ухмыльнуться, благо маска скрывает лицо. Впрочем, сейчас содержание жеста важнее формы. Васко разворачивается на каблуках и быстрым шагом проходит в зал. Её голос отзывается в груди, отскакивает от рёбер вместе с бешеным сердцебиением, касается его губ сквозь шумное дыхание, укрытое сплошной непроницаемой маской. Он идёт за ним сквозь океан незнакомцев, словно галеон, ведомый прямиком на рифы сладким зовом сирены. Оркестр и хор смолкают. Эхо сопрано Селин взлетает и разбивается об расписной дворцовый потолок, и Васко остаётся наедине со стуком, пульсирующим в ушах. Дыхание в маске кажется таким громким, а воздуха в ней так мало, что хочется сорвать её к чёртовой матери. Костюмы и ряженые сливаются в гротескное полотно кричащей декорации площадной пантомимы. С единственной разницей. Здесь одни мертвецы, и мертвецкий же холод безразличной человеческой массы. И тем сложнее становится продираться сквозь неё. Он чувствует, как дрожат уголки рта, растянутого в нервную улыбку. Суетливые официанты, вооружённые подносами с напитками, будто в заговоре против него, и Васко не сразу понимает, что их привлекает его пустая ладонь в перчатке. Не глядя, он хватает бокал и едва успевает отстраниться от разодетого мужика в синем, что едва не тычет в него картонным трезубцем. Хриплый смех Леона, гипнотизирующего девицу в бриллиантах с голубиное яйцо, ободряет. Оглянуться на команду, мерцающую зёрнами антрацита, рассыпанного среди аляпистых осколков экзотики смеющихся лиц. Ухватиться взглядом за врезанные в цвет безликие силуэты в чёрном. Заручиться невидимой поддержкой вычеркнутых из мира живых, что вот-вот готов пошатнуться… Ему и стыдно, и легко, и страшно. Поймавший себя за хвост в собственном многолетнем заблуждении, он раздвигает плечом усыпанных мишурой гостей, и путь его как никогда напоминает дорогу на плаху. О нет! Тогда, на трибунале, ему было куда как легче! Тогда он знал наверняка… Сейчас же… Три года. Проклятые три года она не получала от него ни весточки. Вместе со жгучим ознобом, молнией взбежавшим по спине, перед внутренним взором Васко встаёт её холодное строгое лицо на рынке в Хикмете. Ждала ли она? Помнит ли вообще, кто он такй? Узнает ли? Смотреть смерти в глаза не так страшно, как заглядывать в будущее, где Селин больше нет. Сомнения тяжкими цепями тащат назад, заставляя сбавить темп. Но накатывающая эйфория от предвкушения встречи толкает его вперёд. Пение смолкает. Аплодисменты льются со со всех сторон. Аляпистые высокие головные уборы на гостях мешают разглядеть силуэт в голубом струящемся платье. Но на импровизированной сцене её уже нет. Оркестр начинает что-то торжественное, и на лестницу взбегает Константин. Его камзол скромнее и без эполет, глаза горят, а сам он… счастлив? Широким жестом окинув зал, он начинает говорить. Он так же экзальтирован и восторжен, как и тогда, на Малом Орфее. Вообще не изменился. Правда сейчас его речь разливается по залу неразличимым потоком, в котором тонет биение сердца человека в чёрном камзоле. Васко наконец видит тонкий стан в дымке невесомой ткани, струи белых волос на хрупких плечах, мерцающую перламутром маску. Изящная ладонь лежит в металлической руке того, кто стоит перед ней на одном колене. Мгновение — и на её пальце вспыхивает безупречный бриллиант. Свет меркнет. Звуки становятся монотонным гулом, вливающимся болью в грудь, где когда-то было его сердце. На то, чтобы отвернуться и не видеть гибель собственной надежды на счастье, не хватает ни воли, ни желания. Васко только и может, что сделать шаг назад и окаменеть в грохоте оваций за спинами ликующей толпы.***
— Дамы и господа! Примите мои поздравления в счастии свидетельствовать капитуляцию неприступного сердца моей дорогой кузины Селин де Сарде под натиском нашего неукротимого адмирала! И сие есть первое и единственное предложение руки и сердца, что знали сии стены, благосклонно принятое моей дорогой кузиной! С чем и имею удовольствие поздравить вас обоих. На сей ноте объявляю торжественный маскарад открытым! Бал начинается, господа! Оркестр, музыку! Под ревнивым прищуром Марсия Селин снисходительно приняла приглашение Константина на первый танец. Среди кружащихся цветных нарядов и теплого блеска свечей они с Марсием встретились взглядами, и де Сарде едва заметно кивнула на его раскрытую металлическую ладонь, обещая следующий танец. Сияющий кузен пересказывал сюжет своего очередного захватывающего романа, состоявшего сплошь из заимствований из Бульвер-Литтона и «Сатирикона» Петрония. Она непринуждённо улыбалась и чувствовала себя расслаблено, но неназываемое тревожное предчувствие скребло коготками где-то на дне её души. Казалось бы, она на вершине триумфа. Цели достигнуты. Вложенные усилия окупились сторицей, но… Бальные туфельки бесшумно следовали такту, но память настойчиво ослепляла латунными шестернями на шляпках дам с бесстыдными ножками, перетянутыми ремнями поверх чулков, выглядывающих из высоких сапог. Лихо тряхнув шевелюрой, Константин отвесил потешный поклон и проводил её к диванам. Как же давно она не видела в нём столько радости… Лакей немедленно поднёс ей бокал с игристым вином. Пригубив и приветливо улыбнувшись на поклон делегации из Олимы, — Альфра ответила поклоном землякам — Селин только усмехнулась краешком губ, предвкушая собственное живописное молчание в ответ на адмиральскую бомбардировку вопросами в следующем круге бала. Сквозь кружево веера она заметила приближающегося Марсия и протянула бокал к подносу проходящего официанта. Звон стекла заставил её обернуться на звук, и она невольно ахнула. Сдержанно поклонившись и не дожидаясь ответа, её руку, затянутую в атлас, перехватил высокий мужчина в чёрном и повёл за собой к парам, готовящимся к следующему кругу.***
Внутри Селин начинает подниматься вялое рассуждение о бестактности гостя в чёрном, но оно разбивается вместе с ударом её декольте о его грудь в резком па. — Сударь, полегче. Вы на балу, а не… Закончить фразу не удаётся, потому что чужие жёсткие пальцы до боли сплетаются с её, а сама она едва не теряет равновесие, и только его широкая ладонь между её лопаток возвращает Селин в грациозную вертикаль. Бесстрастное лицо маски напротив покрывают глубокие трещины. Глухие прорези не выдают глаз партнёра, сам же он молчит. Тело её механически следует фигурам танца, в то время как сама она мучительно пытается угадать, кто же смеет так дерзко обращаться с ней, с самой Селин де Сарде. Её перчатка сжимает неожиданно твёрдое плечо под сетью скромных искр чёрного камзола, и вздох слетает с полураскрытых губ, когда она чувствует лёгкий треск атласа своего корсета в его сжатом кулаке. Кажется, его громкое дыхание слышится, даже когда она оказывается спиной к фальшивому истрескавшемуся лицу. — Я… Мы знакомы? — её голос дрожит. Сменяя друг друга, страх, волнение, любопытство и трепет оглушительным хороводом догадки тонут в грохоте сердца де Сарде, а самой ей всё меньше хочется сопротивляться жестокой страсти молчаливого незнакомца. Кажется, будто её кожа стремится прильнуть к невесомым касаниям руки в перчатке, а сама она на невидимом поводке, который становится всё короче с каждым тактом. Она больше не слышит музыку. Только каблуки отбивают ритм. Только пульс в висках стучит всё громче… Опомнилась де Сарде уже на его сдержанном поклоне, когда заметила бархатную ленту в выгоревших волосах. Незнакомец чуть сжал её руку и растворился в толпе. На дрожащей ладони перчатки Селин осталась лежать жемчужная серьга с золотыми завитками. Она не слышала слов в звуках голоса Марсия, даже когда он взял её за плечи и развернул к себе. Она только видела прямую спину мужчины в чёрном, теряющуюся за танцующими парами. Она только слышала, как взрывалось в груди её бедное сердце.***
Хрусталь бокала лопнул в механической руке. Сжав зубы, Марсий смотрел на шипение пузырьков вина на металле кисти. Кольцо, надетое Селин на палец, спасло от унижения публичным отказом. Как будто всё шло согласно расчёту. Но проклятое «обещаю подумать» — тот самый ответ Доры, бортанувшей его на Малоорфейском былу — означало диаметрально противоположное. Как и всегда, де Сарде ловко ушла от ответа. Да когда она уже научится открыто посылать его к чёрту?! Что это, если не конец?! Сколько ещё она будет играться с ним?! Весь их мучительно долгий их вальс с кузеном Марсий и так ждал, чтобы получить объяснения. Теперь же прямо из-под его носа Селин увел какой-то… Кто это вообще?! Который же из недавних женихов вконец ополоумел и не понимает, что за подобный фортель к вечеру на закуску его ждёт унизительное поражение в дуэли? Адмирал было шагнул в сторону танцующих, когда рукав тронул адъютант. Снятая маска в виде краснобровой головы тетерева лежала на диване поодаль, а исполосованное татуировками лицо навта напоминало ощеренного льва. — Ваша милость! — Не сейчас!!! — Адмирал! Крысы… Марсий едва сдержался, чтобы не дать в морду назойливому подчиненному. — Крысиные бригады. Здесь… — Че-го?! Адмирал развернулся к адъютанту и чуть наклонился, чтобы услышать сквозь веселье скороговоркой: — В зал проникла крысиная бригада. И похоже не одна… Они в чёрном платье… Одинаково одетые. Марсий выпрямился, и прищуренный взгляд его цепко пробежался по гостям. Какого дьявола?! Очередная попытка покушения на наместницу? Удостоверившись в чинном поведении приглашённых, он обернулся на Селин, танцующую с незнакомцем. К вящему возмущению адмирала, тот также носил чёрное и прижимал к себе девушку в каждом па, так, как сам Марсий никогда бы себе не позволил на публике. Ещё чего не хватало! Не помня себя от гнева, Марсий бросился к ним. Сотни сверкающих масок бесстрастно повернули головы на человека, вдруг начавшего расталкивать почтенных гостей. Видать Селин слишком шокировало подобное обращение: застыв, она стояла, и лишь смотрела вслед негодяю, посмевшему так дерзко с ней обращаться. За разъярённым адмиралом молча двинулась охрана. Сквозь узкие прорези глазниц маски ульга смазанными яркими пятнами скакали бесконечные блистающие наряды, а в груди клокотала ярость. Марсий был так взбешён, что отбросил собственную маску, сужающую обзор. Вьющаяся грива разметалась по плечам расшитого камзола. На пути оказалась фигура в искристом чёрном, и вот уже механическая рука срывает с головы незнакомца покров, из-под которого на него смотрит юное женское лицо, испещрённое татуировками. Навтка. Мичман. Следующий силуэт. Стук маски по паркету. Снова навт. Старший лейтенант. В бесстрастном лице ему мерещится молчаливая насмешка. Марсий начинает догадываться. И его злоба вот-вот захлестнёт и выйдет из берегов. На ходу он забирает у стражника ножны с саблей и ускоряет шаг. Ещё один чёрный. Он скрипит зубами, читая с лица звание моряка. Юнга… Леди Моранж, предугадывая неминуемый скандал, поспешно обращает на себя внимание публики торжественной речью, и гости поворачиваются к ней.