Рассказ о Дараде Темноцарственном, да будет он проклят во все времена, о его заговоре, и о том, как вселенную сотряс удар злой воли, в трёх частях. Часть Вторая
Даже сейчас, будучи прикованным за ноги к стене темницы, с ослепляющей и запрещающей колдовство маской на лице, принц Дарад помнил, насколько важным в его жизни был старейшина. Пожалуй, он был важнее всех остальных в его свите, а в судьбе наследника играл роль по значимости превышающую роль родни, и за это уже стоило отдать ему должное. Старейшина был стражем тайных архивов в обширной селестиальской библиотеке, никто не имел доступ к тем знаниям, которые скрывали закрытые области библиотеки, кроме него. В своё время он был выбран на эту должность как самый порядочный и правильный, эрудированный в области законов Адрая и демиурга, правды и чести, невосприимчивый к чарам противной стороны селестиалорожденный. У него была замечательная внешность: он был молод, высок, размаху его перепончатых, как у летучей мыши, крыльев, позавидовал бы любой, одноцветный: мех на скелете его крыльев был такого же оттенка, что и волосы на голове: дымчато-серый. Лицо его отличали правильный нос с прямым наклоном, глубокого небесного цвета синие глаза и тонкие губы. Волосы он носил в каре. У него был только один изъян: он имел дурную привычку постоянно подгрызать свои губы. В остальном же он не имел упрёка: даже в бою он обладал навыками и особыми приёмами, которые поражали своей эффективностью не меньше, чем узкой специализацией и сложностью исполнения. Он славился своим стилем, который обладал немалыми особенностями. Когда в основном селестиальские боевые искусства строились на основе выбора между боем с воздуха или боем на земле, и если не пикировать на противника с приземлением сразу, то спустя какое время и после скольких наборов высоты и бреющих полётов спускаться для продолжения боя на твёрдой почве уже до конца сражения, юный Архиварий ломал этот шаблон, причём с творческим, красивым и практичным подходом. Его стиль строился на том, что он пикировал всего один раз, но после этого не спускался на землю и не набирал высоту: он продолжал парить над противником, при этом ловко избегая атак копьями и оружием дальнего боя, и устраивал для противника диверсии: выбивал из рук, усекал те самые копья и оглушал солдат ударами по головам. Разумеется, этот подход бы не смог быть эффективен сам по себе: он стеснял манёвры для других бойцов, так как им приходилось учитывать, что один из них постоянно парит в области бреющего полёта, а уворачиваться от копий и стрел в течении долгого времени невозможно, поэтому у него были и особые приёмы, которые он припасал для боя без удовлетворительного числа союзников на своей стороне. Так, он мог после недолгого парения над позициями противника всё же набрать высоту, а после этого спикировать, но сделать это таким образом, что при приземлении своим весом и хлопками крыльев он сбивал с ног и выводил из строя примерно пять-шесть рядом стоящих противников, причём тут же вставал на ноги, складывал крылья и присоединялся к своим братьям на земле. Или же он мог, пикируя, уронить свою глефу, спикировать на неё, в короткой фазе приземления схватить двоих противников в полном обмундировании за горло, поднять их на инерции в воздух и бросить на их товарищей, после чего, выполнив резкий разворот через сальто, вернуть себе своё оружие, приземлившись рядом с ним и уже тогда продолжить бой на земле. За такие особенности отношение к нему разнилось: находились как те, кто уважал такой творческий подход к боевому искусству, так и те, кто предпочёл бы, чтобы все пользовались единой тактической догматикой и не сбивали с толку своих союзников. Впрочем, даже при таком диверсифицированном отношении к нему, как к воину, никто не мог усомниться в том, что не нашлось бы кандидатуры лучше него на позицию стража тайных архивов и "исправляющего библиотеку" через постоянную проверку старых книг на бесполезные и даже вредные знания, которые лучше никому и никогда не знать и сдачу таковых на сожжение. С возрастом его образ значительно изменился: постарев в библиотеке, он утратил цвет и поседел, правда, шерсть и кожа перепончатых крыльев остались такими же, как и прежде, и белые волосы там попадались значительно реже, из-за чего он стал напоминать двуцветного селестиалорожденного. Про факт того, что его крылья отказывались седеть и белеть под стать волосам на голове владельца уже ходили шутки: мол, хранитель тайных архивов за свою жизнь начитался столь многой скверны и видел столь много чёрной магии, что это колдовство оставило на нём такой отпечаток. Впрочем, уважения к старику эти безобидные шутки никак не умаляли.https://www.dropbox.com/s/uafqjc1hxlpizhf/%D0%90%D1%80%D1%85%D0%B8%D0%B2%D0%B0%D1%80%D0%B8%D0%B9.jpg?dl=0 Архиварий
Лицо старика покрыли морщины, его кости и суставы стали постепенно утрачивать прочность, из-за чего бывший художник-боец прихрамывал, хотя в целом даже в свои древние годы он сохранил общую крепость тела, ловкость и силу: даже теперь его богатырские рост и размах крыльев поражали и внушали уважение. Глаза вечно украшали "мешки", и взгляд у них был не очень здоровый: очень суетливый, волнительный и при том, когда он находился в шумной и весёлой компании, из-за такого окружения расслабленный, этот взгляд исполнялся усталости. Когда же он был один, покоя в его глазах найти было невозможно. Одними визуальными изменениями он не отделался, чего, впрочем, и следовало ожидать. Если в молодости он был неразговорчив и стеснителен, но при этом весел и улыбчив, то по мере работы он стал гораздо разговорчивее, пусть и волнительнее. Это легко объяснялось воздействием психического фона скверной литературы и того, что работать над проверкой книг и обходом тёмных коридоров запретных архивов, на освещении которых вполне разумно экономили в силу малоактивного использования, ему приходилось в полном одиночестве. Разумеется, от такого захочется отдохнуть, и отдых нельзя было найти ни в чтении других книг, ни в простых прогулках. Тишина угнетала. Необычная тишина. Эта самая тишина сопровождала его чтение тайных архивов при тусклом свете свечи, и она же давила на него, когда он брал свои оружие и лампу, чтобы совершить очередной обход тёмных уголков библиотеки. Тени книг, выпирающих из чёрных шкафов, падали на пол, застывая в причудливых формах. Пусть никого в библиотеке не было, что всегда подтверждали обходы и крайняя внимательность Архивария, в библиотеке непрестанно стоял гул. Иногда можно было различить отдельные слова или фразы, отрывки из ритуальных песнопений или мерзкие стихи поистине чёрных книг. Помимо этого в зале постоянно пахло серой и гарью, пускай её и не освещали ничем, а в некоторых местах разило гнилью и мертвечиной, хотя нигде не было следов разложения. По таким знакам и можно было пытаться понять, где именно в архивах скрыты самые злые записи. После очередного обхода селестиалорожденный снова откладывал в сторону оружие, гасил лампу, переворачивал большие песочные часы и продолжал изучать открытую на столе книгу. Книга тоже завывала и кричала, она звенела в ушах громче других, которые поддерживали её своим хором за спиной смотрителя. Затем песок кончится, он снова отойдёт от книги, взяв глефу и лампу, и в очередной раз отправится сквозь эти мрачные, тёмные, полные говорящих скверные глаголы книг залы с огромными шкафами. День за днём, неделя за неделей он не знал обыкновенной тишины. Поначалу он мог спокойно засыпать после работы и даже слышать по вечерам, во время прогулок, журчание воды у стен замка или крякание утят, чувствовать запах свежести вечернего ветра. Тогда он ещё понимал тишину, как и все остальные. Спустя дни, он перестал знать покой. Любые недостаточно громкие звуки заглушали голоса, которые выходили вместе с ним из библиотеки и шептали, пели и читали скверные стихи прямо около уха, недостаточно резкие ароматы перебивались запахами гнили и смерти, которые точно так же поселились в нём. Никто их не чувствовал, кроме него, и никто не мог ему посочувствовать. Так, постепенно, само понятие тишины для него исказилось, стало охватывать своим значением меньше покоя и больше зловещей суеты. Поэтому неудивительно, что старый селестиалорожденный искал утешения в беседах, очень много говорил и рассказывал, очень внимательно слушал рассказы других. Его речь никогда не была спокойной: он говорил очень быстро и, бывало, совсем неправильно расставлял паузы, иногда разрывая таким образом слова или делая свою речь вовсе трудновоспринимаемой. Совсем иначе он слушал ответы собеседников: чем громче и плавнее они говорили, тем счастливее он казался, а лицо и речь посещало спокойствие. Собственно, учитывая то, что голоса не давали заснуть в кровати, как положено, и единственное, через что он мог избавиться от своего кошмара, были разговоры, он быстро сменил свой образ жизни на следующий: как и полагается, он работал в тайном архиве начиная с утра и заканчивая вечером, двенадцать часов изучая запретную литературу и совершая обходы. Затем он покидал архивы, вынося оттуда фолианты, которые утверждал, как колдовские и исключительно вредные книги, отдавая их на сожжение и наблюдая за тем, чтобы от подобного чтива не оставалось ничего, кроме неопознаваемых углей, пепла и пыли. После этого он шёл в самую оживлённую и весёлую селестиальскую таверну, где собирались вечером очень уважаемые и разумные селестиалорожденные-аристократы вперемешку с несколько менее образованными, но всё же благородными солдатами. Там он находил друзей и беседовал с ними на разные темы, всё стройнее и приятнее ведя разговор. Наконец, когда к нему приходило спокойствие, а ум расслаблялся, Архиварий засыпал. Товарищи, будучи честными селестиалорожденными, немедленно переносили его в опочивальню в той же таверне: хозяин заведения из уважения к старому селестиалорожденному а также из соображений выгоды — посещение таверны таким важным и известным селестиалорожденным добавляло ей престижа и популярности — позволял ему спать у себя каждую ночь полностью за счёт заведения и за еду и питьё утром, на работу и вечером не брал ни гроша. Утром же страж тайных архивов поднимался и скорее спешил спуститься к утреннему собранию селестиалорожденных, и проведя в такой же мирной и спокойной для него обстановке некоторое время, спешил перед началом работы в жутких коридорах на лужайку парка. Там он проводил около получаса в практике своих былых боевых навыков, стараясь не забывать их, и уже после этого снова приходил в библиотеку, заходил в запретные её части с фонарём и оружием в руках, а коллеги закрывали за ним тяжёлую дверь. Кому-то может показаться странным то, что он вообще носил с собой оружие и совершал те самые обходы: мало кому может понадобиться запретная литература, да и если кто-то задумает выкрасть книги, то либо вломится в архивы с такой командой, против которой один воин не выстоит, либо попытается прократься туда в те часы, когда библиотеку и эти архивы охраняют лишь снаружи стражи на постах. Оружие было нужно ему для защиты от кошмаров, которые порой появлялись во тьме архива, порождённые злыми глаголами из ещё не проверенных книг. Они приходили во всех формах и размерах и с телесными модификациями на любой вкус. Самое страшное, что они с собой приносили: послания. При этом шептали они их очень настойчиво, но также скрываясь от старейшины: они выговаривали мрачные пророчества или пели особенно невыносимые песни с нестерпимыми текстами. Всё это они делали, преследуя только лучшую добычу — душу смотрителя. Лишь когда они отчаивались в том, чтобы принести в его сердце порчу, они выжидали момент и бросались на него. Здесь Архивария выручали внимательность и творческий подход: по повторяемости и навязчивости определённого отрывка из речей голосов, которые он вынужден был слышать, старейшина определял угрозу и отслеживал её местоположение. После этого он лишь ждал, когда тварь сама бросится на его глефу, чтобы издохнуть на конце этого оружия. Тем не менее, даже лучший охотник когда-то промахивается. Так произошло однажды и с ним. Вообще, стоит упомянуть, что был избран на свою службу он в возрасте тридцати лет, когда времена сражений прошли и Беллорегний воцарился на троне единого мирового Тёмного королевства, а к тому времени, о котором теперь идёт рассказ, старейшине уже исполнилось тридцать два года. За эти два года долгих мучений от книг и их порождений, от голосов и запахов, что его преследовали и отравляли жизнь, стремясь отравить и бессмертную душу, Архиварий успел испытать многое. Библиотека замка собирала книги на протяжении столетий, а запретные архивы были заброшены на протяжении долгого времени: пока селестиальские междоусобицы не прекратились воцарением на едином троне короля Беллорегния, смотрителя у неё не было. Тогда, собственно, разумные мужи из селестиалорожденных настояли на том, чтобы не давать пропасть этим трудам и начать пользоваться ими. Были, впрочем, и те, кто выступали за полное уничтожение этой библиотеки огнём. Король же решил дело так: он признал вероятность того, что в архивах сохранились и весьма полезные знания, и действительно скверные, и потому решил учредить должность смотрителя, который постепенно очищал бы архивы от запретных знаний, уничтожая мерзкие книги, и оставляя лишь вероятно полезные. Клирики настояли на том, чтобы они выбрали таких селестиалорожденных, и начали собирать добровольцев а затем подвергать суровой экзаменации.https://www.dropbox.com/s/561ppjqzmfn8wkz/%D0%90%D1%80%D1%85%D0%B8%D0%B2%D1%8B.jpg?dl=0 Архивы
Такие меры предосторожности отсеяли всех претендентов так, что остался лишь один — Архиварий. Тогда разумные мужи уже заявили протест, утверждая, что один работник будет очищать библиотеку годами, но король и клир были непреклонны: всё ради безопасности Тёмного мира от влияния растлевающей литературы. То, чего, правда, не учёл никто, это фактор личности Архивария. Он был действительно стойким, его не могли запугать нечистые речи на протяжении даже двух лет непрерывных шёпотов, но он при том вовсе не любил жаловаться. В беседах, как только спрашивали о его работе, он тут же переводил тему, не желая говорить о том, как тяжко обходить тёмные коридоры, потенциально скрывающие опасных тварей, выброшенных туда из Имматериума, переносить психический фон смрада и речей. Его старания и усталость, его успехи были видны всем и по его внешнему виду, и по тому, сколько книг он сжёг, и потому никто не смел из чувства такта и из заботы о здоровье старика тревожить его и без того не знающий покоя ум. Жизнь старейшины стала очень далёкой от мирского и даже в беседах он никогда не узнавал, что происходит в мире вокруг, в королевстве. Но вот уж такого события, как рождение наследника, не смог пропустить даже он. Причём он узнал о нём необычным образом. Первыми о рождении наследника ему внезапно рассказали голоса. ___ Архиварий шёл сквозь мрачные аллеи из чёрных высоких стеллажей, удерживая фонарь, своё светлое сокровище, свой луч света в тёмном царстве, в левой руке, и свою верную, острую и сбалансированную глефу ¬— в правой. Голоса наполняли мысли, при этом на голову давили и запахи гари, серы и гнили. Он старался не анализировать их, лишь выслушать, как ничего не значащую глупость, и идти дальше, своим пытливым взглядом всматриваясь в освещаемые участки архивов. Тем не менее, полностью выполнять план не получалось. —...тогда они брали его, расслабленного, увесистым ножом разрывали грудь и вырезали сердце. Стёрши его в порошок и проведя инкантацию к Мальканту, повелителю нечистого слова и владыке лжи, да велики будут его угодья всегда, они съедали его и молодость возвращалась к ним, а связи с Малькантом, повелителем нечистого слова и владыкой лжи, да велики будут его угодья всегда, и Фермалем, отцом предательства и братом убийства, да не изголодается он от охоты своих последователей, значительно усиливались и могли они... Отрывок из какой-то ведьмачьей энциклопедии ковенов. Кажется, голос шёл слева, нужно будет найти и потом прочесть, чтобы убедиться, насколько он безопасен. Пока что не нужно, предыдущий труд ещё не дочитан, и внимательности нельзя терять. Нужно смотреть по сторонам, последняя бестия манефестовалась давно, похоже на затишье перед бурей... Смотритель свернул налево и пошёл в сторону маленького зала, который никуда не выходил. Тупиковая комната с двумя стеллажами на небольшом удалении друг от друга в центре комнаты — это разделяло залу на три коридорчика, и стеллажи у самых стен, как и на протяжении всего архива. —...и нет большей сладости, чем жить в своё удовольствие! Любовь — иллюзия для глупцов, забота об окружающих — путь слабых, серьёзность в отношении к себе — безумие и самое настоящее унижение своего достоинства! Нет никого важнее для Вас, чем Вы сами! В бездну всех остальных! Гордитесь собой всегда и не будете знать... А вот какой-то гордец, не иначе, колдун, учит и совращает, утверждая ложь и возводя клевету на истинную природу чувств разумного существа. Такие порочили, порочат и будут, видимо, порочить честное имя всего селестиальского, и не только селестиальского рода, целую вечность. Да чтобы Адрай их благословил! Старейшина приблизился к залу и вошёл в него. —А вот у короля Беллорегния недавно родился сын, хорошенький мальчишка... Этот голос говорил громче остальных, и после него внезапно пришла она. Та самая тишина, которую старец уже успел забыть. Истинная тишина в первичном её понимании. Она ворвалась в его жизнь так неожиданно, что Архиварий испугался и замер. Запахи остались прежними, но будто тоже ослабли. Старейшина обернулся, поднимая выше свою лампу, и оставил оружие наготове. Никого, темнота и тишина, слышно было бы и комара. Воин обернулся и пошёл дальше, огибая стеллажи комнаты по правой от себя стороне. Дыхание участилось, руки и лицо вспотели, на глаза накатились слёзы и к горлу подкатил ком от того, как эта тишина была ужасна своей непривычностью, и как страшна была запретная библиотека без них, без этих проклятых голосов, которые пугали его поначалу, но в конце концов, стали лишь назойливым фоном, не более того. Архиварию захотелось бежать к дверям запретных архивов и вырываться отсюда, из плена темноты и тишины, которые будто глумились над ним. Тем не менее, его останавливало то, что у двери стражник не имел ключей для предосторожности, а сам он ключ оставил на том столе, где читал книгу, да и выйдя из библиотеки теперь, он мог показать свою слабость и лишиться этой сложной, но привычной работы. Он выполнял её на протяжении двух лет, веря в то, что может очистить это место от проклятия и заставить молчать все те книги, которые и принесли это проклятье. Самое худшее было бы, если голоса вернулись после этого. Это было бы просто смертью: его бы до конца жизни терзали те, с кем он уже не сможет расправится через сожжение в огне. Одно он усвоил точно: сожжённая книга больше не говорила, и пепел вопрошать было не о чем. Укрепя себя и скрепя сердце, он пошёл дальше, навостря уши и всматриваясь в каждый угол. Внезапно, старый голос повторил: —А вот у короля Беллорегния недавно родился сын, хорошенький мальчишка, при дворе на него возлагают много надежд, у него удивительные глаза и потрясающая сила, с какой и Адрай, быть может, не справится! Точно, ещё одна грязная тварь. На сей раз он был уверен: возможно, это конец. Голос был глубоким и трубным, очень звонким, и шёл он оттуда, откуда, собственно, только и мог идти: из той арки, которая вела в остальную часть закрытой библиотеки. Старый воин знал, откуда ждать угрозу, и он подготовился: подошёл к проходу через средний коридорчик, поставил лампу у арки и взял глефу в обе руки, чтобы встретить неприятеля. Тем не менее, его руки задрожали и сам он исполнился ещё большего страха, когда услышал то, чего обычно любая тварь избегала: чёткие шаги, по которым можно было проследить, откуда и на каком расстоянии идёт посланник тёмной природы скверных книг. Запах возвращался и становился всё нестерпимее, нос успел отвыкнуть от него и потому восприятие Архивария страдало теперь уже по трём направлениям: его мучала таинственная темнота спереди и по сторонам, жуткая тишина и стук, по видимому, очень лёгких, но многочисленных шагов — должно быть, тварь ползучая, и вернувшийся очень не кстати запах гнили и серы. Тут голос раздался снова, тем более обескураживая тем, что не повторял фразу, дополняя её — такое случалось, а произнёс абсолютно новое предложение: —Вот бы Адрая кто-то прикончил и занял его место, не правда ли? Тогда уж точно никто не сможет подвергаться насилию со стороны этой неопределённости: с одной стороны баррикад добряки страдают от наших происков, и получают в поддержку от этого больного выродка демиурга чудеса, с другой мы, дети гордости, лжи и "неправильного" пути, терзаем Вас, но получаем поддержку, уже в виде колдовства. В чём же логика, если Вы в конце своего земного пути попадаете в сладкий сон, а мы — в вечный кошмар? Это просто неверно и противно здравому смыслу! Этого для Архивария было слишком много, он застыл, а затем ещё и нос зачесался так, что он не выдержал, и чихнул. На миг он позволил коридору с надвигающейся опасностью перед собой пропасть из вида, и когда он вернул взгляд туда, запах достиг, вероятно, абсолюта, а из темноты показалось тело гада: многие ноги, унаследованные у насекомых, поддерживали его тело. Сам урод лицом походил на человека, но у него не было ничего, кроме головы, которая вырастала в месте, где у твари головогрудь срасталась с тораксом, она была украшена роскошными чёрными волосами и аккуратными усами с бородкой. Вооружено омерзение было клешнями, выходящими из головогруди по бокам, и двумя хвостами скорпиона, которые вырастали по бокам из места сочленения торакса и головогруди. Вот и ещё одна особенность — внезапно понял старейшина, — тварь подходит, привлекая к себе всё возможное внимание и подходит медленно, не бросаясь на жертву, очертя голову. Говорит слишком разумно — другие абоминации просто повторяли одно и то же, эта же говорит, будто у неё есть своя воля. Наконец, чудище приблизилось к Архиварию настолько, что смогло бы при желании дотянуться до глефы. Он принял это, как знак того, что возможно, тварь не имеет интереса в самосохранении, как и другие, и потому сделал глупость: он попытался ударить колющим ударом глефы врага в голову. Оружие было тут же перехвачено одной из клешней и пережёвано ею до разлома на остриё и древко. После этого старик постарался отпрыгнуть назад, взмахнув крыльями, после чего уже построил отчаянный план того, как можно было бы сбежать из зала через боковой коридорчик, огибая шкафы, но тут гад показал своё истинное проворство, в два прыжка добравшись до цели и прижав её, удерживая клешнями за руки и упираясь передними ножками в ноги и туловище, в стеллаж-стену за спиной у селестиалорожденного. Два жала нависли над ним, а голова неприятеля усмехнулась. Это конец. —Нет, нет, дорогуша, это не конец, не смерть, не финал и не завершение. К чему мне тебя убивать? При желании, я мог бы это сделать тихо, без мороки. Я же просто пришёл поговорить, вот и всё. Лукавый продолжал ухмыляться, скаля идеально белые зубы. Теперь, когда образину можно было рассмотреть, видна была ещё одна, совсем не к месту добавленная деталь — жабо на шее у этого негодяя. Явно пришёл во всём своём гордом очаровании. Разговаривать со слугой недобрых сил и худшей стороны Адрая старейшине совсем не хотелось. Два года он сражался с этими тварями, два года вёл с ними борьбу за очищение этого места от скверных знаний. —В самом деле, я бы назвал это грубостью, — продолжал гад, как ни в чём не бывало, примеряя на своё лицо некоторые смятение и обиду, — я пришёл лишь с самыми добрыми намерениями. Я заткнул эти глупые книги, написанные не меньшими глупцами, чтобы они не смущали тебя, ты ведь не против, чтобы я обращался к тебе на "ты"? Я приближался медленно и при том достаточно очевидно, чтобы не пугать тебя, и завёл беседу, начиная с самого интересного, чтобы проявить уважение к тебе. Ведь это очень нелёгкий труд — по двенадцать часов в день обходить эти тёмные коридоры, вдыхать запах тех, кто написал книги, что здесь хранятся, слышать несвязное бормотание, и всё это в полном одиночестве! Вот уж кто заслужил уважения и отдыха больше многих других, вот уж с кем судьба была несправедлива... Тут тварь встряхнула одним из своих хвостов, отряхивая с жала яд, и с заботой пригладила волосы старца, голова незнакомца наклонилась в сторону, а глаза наполнились печалью. Доверия этот гад не заслуживал, но почему-то, теперь всё казалось действительно слишком разумным и приглаженным. Даже захотелось верить тому, что намерения у твари были самые лучшие: это и приятнее, и безопаснее. К тому же, припомнив слова твари об Адрае и о несправедливости, ему захотелось согласиться. Более того, его посетила мысль: ведь Адрай так и не поразил гада одним из тех чудес, которые могли призывать чудотворцы из клириков и паладинов, а это противоречило разумному пониманию вещей. Это понимание вещей было тем самым, что удерживало его на этой работе всё это время и придавало ему стойкости в борьбе с кошмарами запретной библиотеки. Если это всё было неверно, то и смысла в борьбе тоже не было. Особенно сомнение в сознании старейшины проросло, когда он вспомнил о том, что он не раз обращался за помощью к самому Адраю, надеясь на то, что тот, кто посылает чудеса чудотворцам и их самих отправляет после смерти в сладкий сон, поможет ему и избавит его от голосов, дарует покой. Тем не менее, чуда не произошло, пусть никакого смысла в том, чтобы отказывать старику в простом, обыкновенном чуде защиты от тёмных сил, которые Адраю были под силу едва ли по простому помышлению, не было. С тех пор у него возникали подавляемые, но всё же существенные мысли о том, что Адрай вовсе не достоин управлять миром, и у демиурга должны быть планы по тому, как изменить этот порядок. Решив проявить вежливость с этой абоминацией, Архиварий сам себе не поверил, когда сказал: —Согласен. Добрый вечер, я — Архиварий, страж запретных архивов и охотник на Ваших сородичей, "исправляющий библиотеку". Прошу прощения за грубость, я был напуган Вашим появлением всё равно. Он сам себя немедленно возбранил за то, что сказал, и начал тут же припоминать догматы, касающиеся борьбы с запретными силами, помышляя укрепить себя через, вероятно, обращение за помощью к самому Адраю... Хотя, тварь только что абсолютно справедливо сказала, что его поддержка равна для обеих сторон и он ведь, если так размышлять, действительно ненадёжен и доверия не заслужил. Однако поток мыслей старейшины отвлекла на себя реакция незнакомца.https://www.dropbox.com/s/bdkpmud4l7y8i36/%D0%9C%D0%B0%D0%BB%D0%B8%D0%BA%D0%9C%D0%B0%D0%BB%D0%B5%D0%B4%D0%B8%D0%BA%D1%82.jpg?dl=0 Малик Маледикт, король проклятий и властелин письменных заклятий
Тот постепенно аккуратно убрал с туловища селестиалорожденного свои лапки, и, быстро отряхнув его одежду ими же, поставил их на место, после чего и собеседника поставил на пол. Жала были опущены, но клешни продолжали держать его на месте, голова будто сочувствовала Архиварию: —Вечер добрый, старина! Я — Малик Маледикт, король проклятий и властелин письменных заклятий. Разумеется, немного забавно то, что я наведался сюда, в место, где всё, скажем так, обставлено просто как по моему заказу. Будь моя воля, я бы в материальном мире поселился бы здесь, причём навсегда! А что касается страха — можешь не волноваться. Я понимаю, ведь и великие воины, когда они не глупцы, боятся, а ты, будучи разумным, просто поступил достаточно ожидаемо. Не вини себя. Дай мне лишь слово, что не сбежишь и выслушаешь, и я тебя отпущу, сделка? Все мысли о том, как бы воспротивиться королю проклятий, небезысвестному колдуну, который добился того, что вокруг него возник культ, а также, как описывалось в некоторых инфернографиях, приближения к тёмной стороне Адрая и даже избежал отправки в вечный кошмар, что удавалось далеко не многим, мгновенно улетучились. Это всё казалось никчёмной идеей, особенно в свете того, какую мягкость приобрёл приятный голос порождения тьмы. Сомнения в том, что ему следует игнорировать гостя, у Архивария отпали. —Я выслушаю Вас, обещаю, можете отпустить меня! Немедленно клешни разжались и руки работника тайных архивов освободились от этих кандалов. —Приятно иметь дело с разумным селестиалорожденным. Большая редкость, особенно сейчас, знаешь ли. Настаиваю, давай уже перейдём на "ты", так приятнее и проще! Архиварий согласился, особенно ему стало импонировать слово "приятно", к тому же учитывая то, что тишина перестала быть ужасной, а как раз начала приносить удовольствие и чувство свободы от той тяготы, что томила его два года! Подумать только, если Малик Маледикт будет так добр, возможно, эти книги и впрямь заткнутся! Селестиалорожденный немедленно кивнул. —Вот и славно, давай пройдёмся, старина! Как бы в знак доверия, чудище развернулось к старейшине спиной и зашагало по направлению к лампе. Архиварий последовал за ним. Подцепив осветительный прибор одним жалом, а в клешни взяв обломки глефы, колдун продолжил: —Вот, возьми. Жаль, что так вышло. Надо бы исправить это недоразумение... Соединив острие и древко оружия, колдун промурлыкал какую-то инкантацию, и тем самым срастил глефу воедино, после чего вежливо предложил её селестиалорожденному. Тот взял оружие, кланяясь в ответ и тут же убирая её острие от собеседника, проявляя ответное доверие. —Вот и славно. Так вот, помнишь, о чём я сказал? У короля Беллорегния Великого Воителя появился сын, да не просто сын, а самый настоящий красавец, будущий чемпион, быть может! Его сила в его глазах, и если его научить, то ему не будет равных. Может быть, он сможет осуществить то, о чём наш брат не мог даже и мечтать. Ты, кстати, как я отмечал раньше, сообразительный. Я заметил, как ты подметил, что Адрай не поразил меня, когда я начал говорить про него не самые приятные вещи. Так вот, теперь и ты знаешь, что он — не более, чем механизм распределения, судья, который просто распределяет мертвецов: одних отправляет в сладкий сон, других в вечный кошмар, а сам настолько бездумен и пассивен, что даже и не поддерживает ни тех, ни других, ни добрые, ни злые стремления. Как видишь, картина мира вся бедная, вселенная держится на костылях, и демиург будто сам нам указал: "Сыны, свергните этого безнадёжного управителя и установите должный закон!" И теперь, когда у нас появился юный принц, возможно, у нас появилась и надежда на то, что этот юнец сможет сменить Адрая. Ты сам подумай — он будет в любом случае значительно лучше этого слепца! Получит уважение демиурга, станет бессмертным, поставит свой престол выше престола Адрая, и воцарится надо всем миром! Чудеса или проклятья: что бы он не выбрал, этот выбор он оставит крепко до конца, и вселенная станет более стойкой! Он восстановит справедливость в мире через установление новых, правильных порядков! Более того: тех, кто поможет ему на его пути, он сможет возвысить и обеспечить им судьбу лучше сладкого сна или вечного кошмара. Но я заговорился. Что ты скажешь, мой разумный селестиальский друг? На самом деле, всё это имело смысл. План о том, как перекроить целую вселенную в интересах, причём не просто своих, но, вероятно, и многих других его обитателей: селестиалорожденных, темников, людей, монстров, это казалось очень благородной целью... А если демиург и вправду за этим стоит, то это приобретало дополнительный смысл, как служение великому, надмирному замыслу того, без кого и мир бы не существовал. —Это грандиозный план, я согласен! Я готов послужить этой цели! Малик Маледикт выглядел довольным и будто польщён был комприментом. —Тронут, но это лишь начало! Поверь, я очень рад, что ты меня выслушал и, более того, как самый умный из достойных, сразу предложил свою помощь. Я этого не забуду. Сам знаешь, в наше время редки и исключительно ценны те мгновения, когда мы можем поговорить с разумными собеседниками. План я объясню тебе в деталях, мы обсудим его вместе позже. А пока — сам знаешь — мой брат не может долгое время удерживать себя в материи, моя манифестация произошла лишь на время. Я доволен результатами своего посещения: ты меня выслушал и готов сотрудничать во благо великого дела, потому ещё обязательно вернусь. Как оказалось, колдун умудрился довести Архивария за время разговора вплоть до письменного стола с открытой книгой. Потушив лампу, он подошёл поближе к свече и как бы приподнялся на своих ножках, чтобы рассмотреть страницы: —О, старый-добрый гримуар Паганея, очень многие заклинания отсюда полезны, есть как забавные и неприятные проклятия, так и практичные безвредные формулы для быта. Конечно, смотри сам, я не вмешиваюсь в твою работу, но я бы подобную литературу, сам понимаешь, в обиду не дал. Это предмет искусства, к тому же моего искусства, и искусства любого, кто пожелает им овладеть. Малик Маледикт, отойдя от умиления, спустился снова вниз и сказал: —Всё, мне уже становится тяжко, так что давай покончим с этим поскорее. Как знак доброй воли и подарок в честь начала нашего благородного союза, я предлагаю тебе тишину и молчание всех этих книг. Занимайся своей работой дальше, но уже занимайся ею в удовольствие — нечего мучиться, уже и так два года страдал под гнётом этих записей. Также, если попадётся ещё какая тварь, припугни её моим именем и прославь меня — любая абоминация тут же от страха улетучится обратно в Имматериум. На этом всё. Благодарю за хорошую беседу, жажду новой встречи, если не возражаешь, завтра. Просто прославь меня, и я приду, когда удобно. Формулу знаешь? —Малик Маледикт, король проклятий и властелин письменных заклятий, да неизбывна будет гордость твоя за учеников твоих и неиссякаяема... —...та слава, которую примут они тебя ради! Да, ты и впрямь обладаешь истинно возвышенными познаниями, я тронут. Всё, прощай, старина, завтра я буду ждать твоего призыва! Увидимся! С этими словами колдун рассыпался в прах. Архиварий внезапно сам для себя открыл, что больше не чувствует даже запаха серы, и перестал его чувствовать ещё до того, как пришёл сюда. Теперь все кошмары этой запретной библиотеки будто улетучились, и здесь стало, будто, даже удобно. Отсутствие света не раздражало глаза, тишина способствовала приятному чтению, и знания, открываемые этими книгами, действительно далеко не всегда были скверными. Недаром эту библиотеку не уничтожили, а сохранили. Страж присмотрелся осторожнее к рукописи, которую только недавно читал с отвращением. В гримуаре описывались проклятия и заклинания на все случаи жизни, том весил прилично и включал в себя около тысячи страниц текста с приятными, выполненными чернилами, иллюстрациями. Возможно, эту книгу и впрямь портили лишь голоса, а в целом это очень полезное чтение. С этими мыслями, он сел за стол, отложив в сторону оружие, насладился где-то минуту той тишиной, которой долгое время был лишён, и которую прерывали лишь виляния игривого огонька свечи, а также относительной свежестью пыльной, но уже не смердящей библиотеки, и после этого вернулся к изучению гримуара. ___ Так, жизнь Архивария изменилась и он стал совсем другим. Раньше он жил обыденно, исполняя лишь свой долг по надзору за запретной литературой, и претерпевал многие мучения. Теперь же он обрёл покой и более того — возвышенную цель, ради которой стоит жить. Теперь он был значительно веселее в беседах и это не приносило селестиалорожденным ничего, кроме дополнительного спокойствия. Клирики, которые его знали и посещали таверну, восславляли Всевышнего за то, что Архиварий смог наконец побороть те кошмары, что мучали его, и теперь может заниматься угодным Небу делом со спокойствием. Им вовсе не было известно, каким именно образом и через какие соблазны лежал путь стража запретных архивов к освобождению от страданий. Они не знали, что его стойкость, всё же, дала трещину, и он предал в конце концов свой долг и стал тем, с кем был призван бороться — колдуном, причём обучающимся своему "искусству" у самого короля проклятий. Малик Маледикт не солгал и в последующие встречи рассказал о планах того, как именно и когда следует найти принца, встретиться с ним и подготовить его. Без его наставлений, Архиварий не связался бы с принцем через несколько лет и не научил его тем многим вещам, какие сам перенял у короля проклятий, и Дарад не достиг такой степени величия, не загорелся бы той амбициозной идеей, какую им предложил властелин письменных заклятий. Потому вклад в дело его развития со стороны старейшины был неизмеримо велик: он открыл ему глаза на то, кем он является, дал ему власть, которая и не снилась другим селестиалорожденным, а также посвятил в планы, которые могли, при успешном их претворении в жизнь, значительно улучшить её, и не просто её — бытие всей их вселенной.