Золотой век

Церковный колокол, который слышал Федор, теряя сознание, продолжал звонить и когда он открыл глаза. В первое мгновение он подумал, что умер и попал в Ад, ибо одежды на нем не было, а все тело горело, будто его жарили на огне. При свете коптящей свечи некий демон натирал его чем-то едким и жгучим, как крапива.Его уст коснулся край сосуда, и потекла теплая жидкость. Он стал отплевываться, но его голову сдавили тисками, зажали нос, и когда он попытался вздохнуть, в горло полился отвар — не такой уж и мерзкий, если быть честным. Потом его опутали чем-то, словно муху в паутине, и оставили одного. Звон прекратился, и его объяла тишина. Темноту под смеженными веками прорезали вспышки кошмаров. Здесь сидели и лохматые бабы с кричащими голодными младенцами на руках, и калики перехожие с грязными ступнями, в стороне от них за храмовой оградой сидели на земле юродивые с безумными глазами, и те, чей облик был обезображен с самого рождения: слепые, калеки с отростками вместо ног или рук, прокаженные с перекошенными либо потемневшими лицами. Смрад от их немытых тел витал в воздухе, вызывая приступы тошноты. Вон стоит посередь темницы князь Оболенский-Овчина, давным-давно псарями царскими удушенный, стоит, качается, на Басманова смотрит глазами горящими. А как поймал взор, выбросил вперед руку высохшую, перстом скрюченным на погубителя своего указал. А за спиною его – еще один, на пиру отравленный. Лицо опухшее, черное, зубы, что у волка голодного, скалятся. Так же взором гневным прожигает, так же тянет перст указующий. А за ними купец,чью бабу псы государевы снасильничали, вновь клянет мужеложцами погаными, татями-лиходеями. Федька, помнится, достав из сапога маленький острый ножик, открыл насильно ему рот и, злорадно посмеиваясь, отрезал язык. Вспоминал блаженнейшего Филиппа, как верные опричники, услыхавших команду: «Ату!», подхватили митрополита и, показывая молодецкую удаль, стали стягивать с него облачение. Мантия затрещала, словно выпрашивала пощады, а на пол уже полетели амофор и клобук, которые были тотчас затоптаны множеством ног. Старик отчаянно сопротивлялся, и только когда веревками опутали его ноги, он сдался. — Что я вам говорил, братья! Разве я был не прав?! — причитал старец. — Дьявол государем правит! — Знатный тюремный сиделец из тебя выйдет, святейший, вот только через недельку сгинешь в горящем срубе… — оскалился Басманов. Его считали слишком уж жестоким и своенравным, но в самом-то деле, глупо требовать того, чего не было и быть не могло в мире, в коем он жил: милосердия и совестливости! Правдива, правдива старая сказка о том, как Господь предложил мужику исполнить любое его желание, просить чего захочется, — но при условии, что сосед его получит в два раза больше. «Выколи мне один глаз!» — потребовал мужик. Русские мы русские, всяк за себя — один Бог за всех. Ну, еще и жестокий царь… А Иван Васильевич свалил их, всех своих змей, в одну корзинку, как те змеечарователи, и повез с собой, зная, что при звуке волшебной дудочки они будут делать то, что дудочка им предписывает. Кровь опьяняет, да и чем больше ее льется, тем сильнее она пьянит. Когда в Новгороде полилась рекой кровушка изменная, тут уж и оба Басмановы, и Афонька ничего не могли с нею поделать. Попала собака в колесо — хоть пищи, да беги! Но цезарю еще нужна была сила и военная сметка Алексея Даниловича, и едва ли не хмельная, исступленная жестокость Федьки, да и коварство Вяземского ему было нужно, черные дела вершить. Ничем не отставая от наемников, первые любимцы государевы жгли, резали, сносили головы, что навсегда погубили себя славою жуткой. До чего молоды они были тогда, до чего глупы, если верили, будто крепко держат в руках этого непостижимого человека, который стиснул в своих руках их всех! Пусть он и выпутался, постель лебяжья под ним мягка, но какая, в сущности, разница, где отдать Богу душу? Тем более если на одре тебе только и остается, что считать ошибки и в тысячный раз осознавать простую истину: всякий, кто пробуждает в душе царя вражду к кому-то и надеется взойти на дрожжах этой вражды, словно тесто на опаре, сам рано или поздно окажется в числе врагов его и будет уничтожен им. Хворый откинулся на подушку, вперив взор в потолок. Вновь его истончившиеся пальцы, с которых так и норовил пасть перстень, теребили атласное, гладкое одеяло. Заострился и без того острый профиль, и как никогда раньше сделался похож на умирающего, который беспамятно обирает себя. Вот сейчас канет на чужбине, в этой стылой, непроглядной сырости. Над этой мыслью он бился, выворачивал ее на все лады и, если раньше кончина представлялась ему излечением от потери, благостным утешением, когда все его горести, вся вереница призраков, которую влачил за собой, отлетят навсегда из его последнего пристанища, куда ангел смерти готовился ступить своей легкой стопой, лишь тогда взглянул на свою прошлую жизнь спокойно, на будущую — с ужасом. Нет, не чертей он боялся, практически с ними сроднился, всегда знал, что так кончит, иной совершает гнусность из страха перед болезнью, другой в заботе о чадах своих, третий — из расчета возвыситься при новой власти, но скребло у всех, у Басманова же совесть спала и спит всегда. Теперь с грустью понимал, что за дела свои свидания с Варей и сынами не получит никогда, а Иоанн, зверь лютый, погубивший его детей, останется жить и, более, сухим да безгрешным выйдет! Пусть навеки будет проклят сам и проклято семя его, иродово! Это и была причина Басмановой печали — крест, который он нес, великая, неподдельная, скорбь. Однако он еще не до конца опорожнил горькую чашу своего отцовства. — Что ж, недолго осталось! — весело отозвался над нм кто-то из убиенных. — Этот погребальный звон возвещает твой конец, слышишь? Сдаешься ? — Псы лают на сапог, что дал им под хвост…. — он не выдал страха, улыбнулся им той саркастичной улыбкой, которую все так в нем ненавидели. Отец, обучая его искусству владения саблей, часто повторял, что отрок никогда не признает поражения и не способен проигрывать с достоинством. Разумеется, это были критические замечания, но укоры родителя воспринимал как похвалу. Издалека и впрямь донесся звон церковного колокола, такой же громкий и отчетливый, как голоса жертв. А в следующее мгновение его сознание затуманилось, воздух стал слишком тяжелым и земля будто поднялась, принимая его в свои темные тяжелые объятия. Провалы в памяти бывают истинным благом. Федор не мог назвать своих лекарей, да и прислуживавших холопов, коим обязан своему возвращению, но основного ничего упустил. Послышалось легкое шлепанье босых ног по полу, а потом тень заслонила огонечек в углу, всматривался расширенными зрачками, но только раз блеснул светящийся очерк покатого плеча, да изгиб бедра, пробежал промельк по накладной рыжей косе. — Тише, я здесь... — Царь-девица накрыла его руку своей — сочувственно и облегченно на посторонний взгляд, но для них двоих этот жест значил гораздо больше. Сейчас ее тяжелая нижняя челюсть была серой, губы плотно сжаты, в то время как опухшие веки говорили о не самой лучше ночи. Закон, что Божий, что человеческий всегда более строг к представительницам слабого пола, а уж если вдруг окажется беременна вне святых уз брака… Да ее к позорному столбу поставят, ворота ее малого дворца измажут дегтем, как исстари метят ворота гулящих девок и баб. А когда родится малыш, всякий сможет тыкать в него пальцем и кричать: «Ублюдок! Выродок! Блуднино отродье!», да и сживут со света. Самым простым было вытравить плод, но осмотр показал, что, это может убить будущую мать. Признаться честно, московит даже был рад такому обороту событий, иначе трудно было бы уговорить ее сохранить дитя, хоть на коленях весь день простой. Ну и что?! — вдруг полыхнуло в голове. — Чем схоронить себя, не лучше на последок глотнуть полной грудью, испытать любовь, вызреть вместе со со своей кровинкой, выкормить и вынянчить, переполняясь невиданным и неожиданным после всех бурь счастьем, словно переполненный спелостью плод, словно переполненная сладким вином чаша. И не все ли равно, что будет потом? Гордую Бесс, что отличалась резкостью мнений и была как твердая сталь, сегодня можно было сравнить с жидким золотом. Она молилась и о том, чтобы это выдержать, в родах умерли несколько женщин из знатных семей, которых знала Елизавета. Этот страх укоренился слишком глубоко, став частью ее существа. Но даже если бы набралась смелости и преодолела его, телесные утехи могли бы стоить ей короны. А там – смута, гражданская война и новые годы мрака над Англией. Правда, однако, заключалась в том, что у нее не было выбора. Одною рукою притянул свою владычицу за талию, другая обхватила за плечи, поддерживая голову. Его пальцы гладили волосы, лоб, красные заплаканные глаза. Теребя локон, королева представляла уставила немигающий взгляд на молодого руса, в целом идея была интересная и имела свои преимущества, но предстояло еще как следует все обдумать, поскольку на этот раз ее выбор ломал все, кто она такая и что собой представляет. Женщина, объявленная потомком шлюхи, низведенная до роли полукровки, за отсутствием других карт ей оставалось разыгрывать лишь козырь девственности. И разыграла его отлично, ведь правда? Но могла ли обречь еще кого-то на подобную долю, воскликнуть словами греческой трагедии: «На помощь незаконным, боги»? — Я понимаю, что после случившегося мне нельзя оставаться незамужней. — хмуро крутила кубок за ножку. — Но не могу пойти за скромного рыцаря…Твоя болезнь извиняет нарушение церемонии, обет Твоя Светлость, герцог Глостер, принесет позже, а теперь изволь сделать предложение своей леди Тюдор. Он видел будущее как практик, а не мечтатель. Нечто стоящее, постоянное и надежное, что со временем будет построено на века. Королева ответила ему поцелуем, но в душу закралось небольшое опасение. Она давно поняла, что ее милый друг — это природная сила, которая сметает все на своем пути. Люди должны были во всем ему уступать, а он им — ни в чем. Федор держал слово, только если ему это было выгодно. Ей предстояло сделать так, чтобы он с ней считался во всем, она не хотела быть для него лишь ступенькой к трону и славе, поставщиком наследников. — Не раздавай обещания легко, потому что столько, сколько длится наш союз, я буду настаивать на их выполнении. — Хорошо, настаивай, я не подведу. — Он продолжал тереться об нее лицом, целовать. — Тогда повторим договор — заговорила она, слегка двигаясь, чтобы кончики ее распущенных волос щекотали его живот. — Я буду твоей супругой, любовицей, подарю тебе наследника... — государыня мотнула головой, мол, не прерывай, приподнялась и снова опустилась. — Но я — монарх, владеющий землями и вассалами, я происхожу из древнего рода. Была когда-то правительницей до нашей встречи и стану ею снова и буду иметь все, что мне причитается, пока всесильный Господь не призовет меня. Поклянись! — Я уже клялся… — задыхаясь, выдавил он. — Но клянусь еще раз. — И ты должен поклясться еще раз, потому что три раза надежнее. Помни, что случается с теми, кто посягает на мою власть. — шлепнула по груди, доставив ему острое наслаждение, граничащее с болью. Чело его передернулось. — Клянусь! Комната наполнилась мужчинами, их мехами, шляпами, сапогами – воздух сперло от запаха власти. Обретаясь во Дворце, только и питались глухим жужжанием слухов и крохами несвежих сплетен, да пережевывали их высохшие кости. Глядеть на них было не приятнее, чем миловаться с жабами, правда, запах ладана явно заглушал что-то более мерзкое, Федор ненавидел их всеми фибрами души. Удивительно другое – как не нашли случая довершить то, что начали : мягкая подушка решила бы весь конфликт. Удивительно? Да смелости лизоблюдам не хватило! И неизвестно, что больше задело сиятельных вельмож, отчего перекосились рожи – его исцеление, новый титул или твердое намерение августейшей госпожи покончить со своим девичеством. В своем восшествии на престол Елизавета сочеталась счастливым браком с любящим народом, и не было в Англии человека, который не желал бы ей долгих лет царствования. Радостная новость летела по городам и весям: скоро еще одно, земное, бракосочетание королевы, имя жениха было у всех на устах – говорили, что он молод, красив, весь невыразимо яркий, слепящий до рези в глазах, к себе притягивающий, а те, кому доводилось видеть лично, прибавляли к описанию ангельское лицо и херувимские кудри. Оклематься было трудно. На исходе седмицы расположился на кровати, опершись о бесчисленные подушки и валики. Его плечи были укутаны мягким красным шерстяным плащом, общий вид был искаженным и изможденным, кожа прохладной на ощупь, а очам возвращалось лукавое сияние, несмотря на темные круги от усталости. Холопы пытались кормить его, соблазняя вкусными кусочками мяса на шпажках, мелкими пирожными с тыквой и заварным кремом, но не принимал яства, отрава все еще давала о себе знать, вызывая тошноту. Государыня, являясь со своими дамами, приводила актеров и музыкантов поиграть для него. Читала ему разные книги — серьезные тома о законе и правосудии и легкие произведения из истории и мифологии. Она рассказывала ему, что творится при дворе, и они обсуждали будущую кампанию против Испании, планируя стратегии по примеру шахматных партий. — Приляг… — когда, однажды остались одни, похлопал по постели с жадным блеском в глазах. Бесс искоса взглянула на него, но послушалась. Снял снял со своей шеи цепочку с крестом и, зажав цепь пальцами, покачал над животом. — Если мальчик — крест качается вверх-вниз, если девочка — из стороны в сторону. Она фыркнула: — Где ты научился этим женским поверьям? — Моя мама показала мне, когда носила брата. Я был очень маленький, но помню, как она позволила мне сделать это — хотя и на большем сроке. — Ну и как, сработало? — позволяла ему дурачиться, принимая участие в игре. Цепь начала медленно раскачиваться, подобно маятнику, с каждым разом увеличивая размах. — Мальчик! — объявил с довольным смехом. — Крепкий и здоровый мальчик. Я ни минуты не сомневался. Хрипло возразила: — Но мы, Тюдоры, прокляты. Небо за что-то не дает нам сыновей. Федька пожал плечами: —Девочки тоже важны. Только неуверенный в себе мужчина беспокоился бы о таких пустяках. — Он надел крест на ее шею, добавив: — Носи его и думай обо мне!— и лег рядом, натянув одеяло на них обоих и положил руку ей на живот, как бы защищая и одновременно предъявляя свои права. Милорды, миледи, продолжаем рассказ о житии нашего любимого опричника. Итак, Федор Алексеевич медленно оправляется от яда – не хватило лордам удачи, храбрости, сноровки довести дело черное до конца. Так что жив наш герой злобой на царя православного, Ивана Васильевича. Ненависть – сильное чувство. Ее Величество показывает свою слабость, худший кошмар сбывается – она выходит замуж! Допустить, чтобы малыш был бастардом, как она сама, Елизавета не может, ей приходится разрушить годами выстроенную репутацию непорочной Девы. Комментарий : История теперь получает альтернативное направление. В реальности королева Елизавета никогда не выходила замуж и не имела детей, трон отошел к шотландским Стюартам. Герцог Глостерский или Глостер — титул некоторых младших принцев английского королевского дома. Из них известны: 1385—1397: Томас Вудсток, герцог Глостерский (1355—1397), младший (восьмой) сын английского короля Эдуарда III Плантагенета и Филиппы Геннегау. Обезглавлен, вероятно, по приказу его племянника Ричарда II. 1414—1447: Хамфри, герцог Глостерский (1391—1447), сын короля Англии Генриха IV. После смерти своего старшего брата Генриха V (1422) управлял государством за малолетнего Генриха VI, сначала совместно с герцогом Бедфордом, а с 1435 года — один. После женитьбы короля на Маргарите Анжуйской, Глостер, по наущениям её фаворита, графа Суффолка, был обвинен в государственной измене, арестован и через несколько дней найден мертвым в постели. 1461—1483: Ричард, герцог Глостерский (1452—1485), младший сын Ричарда Плантагенета, 3-го герцога Йоркского, и Сесилии Невилл, брат короля Эдуарда IV, впоследствии король Англии Ричард III (1483—1485). Убит в бою с Генрихом Тюдором, дедом Елизаветы.