Золотой век

Роберт Дадли некогда стоял на вершине придворной иерархии. Второй человек после своего отца, помыкавшего королем, он прекрасно знал работу самой верхней части этого механизма. Нынче жизнь заставляла его постигать, как крутятся живые колесики и шестеренки в самом низу придворной машины. Он участвовал в ноябрьском забое скота и засолке его на зиму; собирал ветви остролиста и ивы, чтобы украсить ими холл, пел рождественские песенки, много пил и набрасывался на простую пищу, словно голодный волк. Но разве такая простота могла быть достаточной для веселого лорда Роберта? С тоской он думал о дворе и том великолепии, которое когда-то воспринимал как должное. Роберт-сквайр! Роберт-фермер! В этом было слишком много иронии. Его прадед был фермером. Неужели он теперь замыкает круг? Роберт ездил верхом по поместью, наблюдал, как работают крестьяне, складывая зерно в амбары. Иногда помогал им молотить зерно, потому что ему доставляло удовольствие что-то колотить, или брал корзину в форме веера, в которой просеивали зерно, и с силой ее вытряхивал. И все это делал с жесточайшей обидой. Он бродил по дворцу, словно красавец, отмеченный следами проказы, просил своих сторонников носить голубые кружева, чтобы он мог немедленно узнать их и отличить от любого чужака, изучил все холодные интонации голосов, безрадостно приветствовавших его. Многие из тех, кто в дни величия и славы лорда Роберта были бы рады стать его друзьями и союзниками, нынче лишь качали головами. Роберт убедился, насколько коротка человеческая память. В родной стране он стал изгоем. Чужое имя звучит в ушах набатным колоколом: Basmanov, Feodor Basmanov, вчера – дикарь, сегодня – герцог Глостер, завтра – сам король английский! Уж верно и советники, обсуждая сей брак, не раз вздрагивали от этих слов, не раз их мороз по коже пробирал. Не забыли же они, как страдали от тирании и жестокости покойного Генриха,громадной мерзостной туши, этого гнойного мешка зловонного сала, как едва не лишились жизни по его прихоти матримониальных планов. Правители Европы отнюдь не отличались кротким нравом, одни вешали неугодных, топили, сжигали, закапывали в землю живьем, травили собаками….Бесчестье монаршей власти, пагуба всему государству, а Роберту — потеря всего на свете. Как забыть страдания! Но нет, похоже, старый повелитель, земной Бог, все знающий и всем повелевающий, великий грешник, убийца, распутник и лицемер, отец коварства и лжи, давно уже исчез из памяти народной. Во всю длину стола был расстелен бумажный свиток, сверху донизу покрытый перечнем знатных персон с указанием титулов, кличек лошадей, именами слуг, сопровождающих их. Здесь же были подробно описаны облачение гостей, цвет ливрей их лакеев, оружие, которое будет при них, и штандарты, каковые понесут знаменосцы. По обе стороны от свитка, где перечислялись члены процессии, располагались листы со списками зрителей. Здесь были указаны гильдии и цехи, торговые компании, музыканты, мэры и советники провинций, а также все те, кто занимал особое место. Шталмейстер, держа в руках листы, гонял писаря взад-вперед, заставляя вносить поправки. Подбегая к нужному месту, писарь сообщал: «Пурпурный, сэр». Или: «Шафрановый, вблизи». Чернь не сомневалась, что ежедневно видит Божьи знамения, благословляющие предстоящий союз и ложе государыни: над старым собором святого Павла пролетел ангел, женщина, которой было хорошо за пятьдесят, разрешилась тройней, причем все младенцы оказались живыми и здоровыми, по всей стране стояло погожее лето и ожидался щедрый урожай. Порой казалось, что на всю страну он – единственный, кто еще помнит, что на всем белом свете один, кого еще волнует прошлое, на ком лежит проклятие памяти. Тогда стояли жаркие, знойные дни. Тяжелый запах загрязненной реки действовал на узников удушающе. На Лондон обрушилась потная болезнь, и самым опасным местом стал Тауэр. Ежедневно из тюрьмы выносили трупы, но камеры все еще оставались переполненными участниками мятежа. Отец покаялся в грехах и публично отрекся от своих убеждений. Он умолял о пощаде, рабски извинялся, в обмен на шанс быть помилованным отринул всю верность убеждениям. Сейчас отец беспокойно оглядывал небольшую толпу собравшихся. Он всматривался в лица, надеясь, что в финале данного действа, похожего на спектакль, ему даруют прощение.У него были все основания рассчитывать на это. Мария принадлежала к династии Тюдоров, а те знали силу подобных спектаклей. Набожная католичка, конечно же, не отвергнет сокрушенное сердце раскаявшегося грешника. Но более всего она была женщиной, мягкосердечной и тупоголовой. Ей не хватит духа казнить столь великого человека, как недоставало и решимости настаивать на своем.«Поднимись, отец, – мысленно умолял его Роберт. – Весть о помиловании вот-вот подоспеет. Негоже так унижаться, выпрашивая его». За их спинами открылась дверь, и в комнату ввалился тюремщик. Увидев, как пятеро юношей стоят на столе, щурясь от яркого летнего солнца и прикрывая ладонями глаза, он грубо расхохотался. —Только не вздумайте выскочить из окна. Нельзя, чтобы из-за таких худосочных мальчишек, как вы, палач остался без заработка. Следом настанет ваш черед, а потом и той красотки. — Я запомню тебя, негодяй! – прошипел молодой Дадли. — Позже, когда нас помилуют и выпустят отсюда, ты ответишь за эти слова. Тюремщик проверил толстые решетки на окнах, убедился, что узникам нечем разбить стекла, и, продолжая хохотать, вышел и запер дверь снаружи.А внизу, на эшафоте, священник подошел к осужденному и стал читать ему молитвы из латинской Библии. Богатые одежды клирика, раздуваемые ветром, явились парусами вторгающейся армады кораблей. Потом священник резко прервал чтение, протянул осужденному распятие для поцелуя и отступил. Роберту вдруг стало холодно. Оконное стекло, в которое он упирался ладонями и лбом, сделалось ледяным. Все тепло его тела будто бы неумолимо поглощалось действом, разворачивающимся внизу. Родитель смиренно встал на колени перед плахой. Подошедший палач завязал ему глаза и что-то сказал. Несчастный повернул голову, чтобы ответить, и от этого простого движения потерял ориентацию. Он убрал руки с плахи и не смог найти ее, вытягивал руки, ощупывая пространство, как слепец. Палач потянулся за топором, а когда повернулся снова – узник отчаянно шарил перед собой, готовый вот-вот рухнуть на пол эшафота. Лицо палача скрывал капюшон, но чувствовалось, что он встревожен и рассержен, накричал на бедолагу, а тот стал срывать повязку и тоже вопить, что не готов. Раз он не смог ощупью найти плаху, казнь надо отложить. —Успокойся! — заорал Роберт, барабаня по толстому оконному стеклу. – Ради бога, успокойся! Слова повисают в воздухе, застывают тяжелыми гирями, придавливают к земле, и стылые горошины становятся такими емкими, тяжкими, грузными. И вдыхать их так сложно, словно давят они на носоглотку, распирают ее изнутри.Отец ползал по соломе, устилавшей эшафот. Одной рукой он пытался нащупать плаху, другой срывал с глаз тугую повязку. — Не подходи ко мне! Она меня помилует! Я не готов! – кричал он. Бедняга продолжал кричать, когда палач взмахнул, и лезвие рубануло по шее приговоренного. Брызнула кровь… Те года давно в прошлом, минули, как минует все : стираются лица, сеткой морщин покрывается кожа, не остается огня в сердце. Но пока Роберт еще дышит, просто с мудростью и знанием смотрит на порочный мир вокруг, такой прекрасный и такой ужасающий одновременно. Что-то такое забралось за самую грудину. Столь далеко, столь глубоко, столь прочно засело внутри, и жрет его, отравляет страхом. Он прижимается затылком к стене, закрывает глаза и нервно сглатывает. И тогда в сознании встает картина, верно, что попал в рассадник ведьм, оплот чуждой магии. По-разному Дадли представлял себе свою кончину – то девяностолетним старцем в сырой постели, то в грязном переулке от кинжала наемника, лорды-католики ненавидели его, помня стремительное возвышение при благоволении царственного малыша Эдуарда, времена протестантской Реформации. Теперь же Роберт знает свою Смерть, и демоны, спрятанные за ангельским лицом, громко хохочут. Эта мысль так яро ударяет под ребра, что слегка опирается о дверной косяк. Его соперник, Basmanov, напротив, не терял самообладания, не впадал в ярость, да и вообще голос повышал крайне редко. Нет, сплетники были не правы, говоря, что львица развлекается с хорошеньким щенком. Своего московит добивался такими средствами, как извращение фактов, запугивание, лесть. Он – Змей истинный потому, что и ласкает, и жалит. Словами, действиями. Его прикосновения, его речь – словно отрада и поражение. Руки, изящные, с длинными пальцами и аккуратными костяшками, перебирают материи, гладят их, почти ласкают. Уже понимая, что ничего не вышло, Роберт зачем-то набрался храбрости, прокрался с толпой во Дворец, куртизанки, гуляки, философы, поэты, матроны, все смешались в душном, жарком зале, зачем-то помедлил у изножья кровати и взглянул на руса, на чело, с залегшими синяками, кожу, полотна белее, слишком сильно обтягивающую скулы. Большая, толстая свеча дымится на кряжистой ножке подсвечника. Тело было все еще очень худым, видно было каждое ребро, но возвращающаяся сила уже чувствовалась в его руках и плоском животе. Feodor улыбается служанке, обнажив зубы, до ямочек на щеках, чуть приподнимает посудину и снова пьет. И в его взгляде – сущий намек, плотоядный, чумной, такой, что несостоявшимся заговорщикам лучше самим на себя петли надеть. Можно было догадаться, каким ветром надуло решение королевы, презиравшей грубые забавы, учредить новый рыцарский орден с совершенно туманными целями из младших сыновей мелких землевладельцев. Ненавистный московит определенно прощупывал ближайшее окружение Елизаветы, выяснял, как можно нанести новый удар. Дошло до того, что епископ Винчестера — гнусный предатель! — вышел в молчаливой ярости после аудиенции Basmanov, ломая ногти, но заявил, что даст свое благословение, выслушав «христианнейшие» намерения жениха. Невинный, вполне официальный вопрос таил в себе сразу несколько других, уже не продиктованных светской любезностью. — Как здоровье Вашей Светлости? — вопрошал Роберт, будучи знатоком придворного этикета, склонясь настолько, насколько было бы допустимо в их непростых отношениях с русом. Только не жди, что эти трюки принесут тебе успех… — очи напротив горели, сверкали в обрамлении ресниц, жгли насквозь, входили, брали, познавали, будто кто-то, слегка коснулся пальцем ямки на затылке.— Двор полон марионеток, искушенных в подобных занятиях. Грязным поклоном ты прощения себе не выхлопочешь. Что-то тонкое, эфемерное и такое нежданное проскользнуло меж ними, вцепилось, запустило клыки. Иногда Роберту кажется, что его одурманили, околдовали, превратили в чахлое отражение истинного себя, а Feodor тихо хихикает в сжатую ладонь, играет судьбами, сердцами. Действительно, поднялись отчаянные споры; в палате обменивались ударами. Палата лордов, пребывая в отвратительном настроении, в конце концов обратилась к палате общин, потребовав, чтобы те присоединились к их позиции против королевы, министры прямо заверяли, что путь ведет Англию к катастрофе. Елизавета приказала лидерам обеих палат предстать перед ней. И тут яростно набросилась на них: — Эта петиция, которую вы готовите, насколько я понимаю, будет состоять из двух частей: мой брак и преемничество. Мой брак, благородные лорды, поставьте первым — хотя бы ради соблюдения приличий! Я говорила, что выйду замуж, когда придет время. Я подозреваю, что вы готовы невзлюбить моего мужа так же, как длительное время пытались убедить меня вступить в супружество, и тогда окажется, что вы совсем не это имели в виду. Что ж, никогда не было столь величайшей измены, чем та, которая прикрывается такими честными намерениями! Ее попытались урезонить: — Миледи, умрем за Вас, если прикажете. Она топнула ногой: — Много ли от этого мне толку! И это не имеет никакого отношения к делу. Ее глаза, обратившиеся в холодные точки, нашли маркиза Нортхэмптона, который недавно развелся и женился на молоденькой. — Просто поразительно, милорд, — обратилась она к нему, — что вы осмеливаетесь что-то такое бормотать о браке. Как будто я не знаю, что вы только что самым скандальным образом развелись с одной и взяли себе другую. С этими словами Елизавета повернулась и ушла, а они остались стоять, уставившись ей вслед. Воздух был наполнен музыкой, яркие вышитые знамена свисали с окон. Хмурясь, Дадли остановился перед сточной канавой возле конюшни, задрал рубаху и облегчился. Из таверны за его спиной неслись пьяные вопли — значит, гасконское вино, поданное в честь праздника, достаточно крепкое. Двор освещал пылающий у входа в таверну факел, отбрасывающий желтые блики на обмазанные глиной беленые стены. Он был уже не молод. Сказать по правде, его фигура, бывшая когда-то гибкой и стройной, перестала быть таковой, темные вьющиеся волосы поредели и поседели. Он терзался чувствами, бурлившими в опасной близости к поверхности, боясь, что вскоре просто не способен будет более удерживать их внутри. Он пускался в тяжелые запои. Конечно, он никогда, никогда не был трезвенником, но никогда прежде он не пил столь безрассудно, как в эти дни. Медовое зарево восходящего солнца едва разливалось над макушками деревьев на горизонте, не успев залить перила моста — а его восприятие мира уже было притуплено, размыто алкоголем. У него много врагов и ничего, кроме милости государыни. Она могла бы дать ему самое высокое положение в стране, а не дала ничего… ничего, кроме земель и богатств, не дала даже захудалого графства, которого так отчаянно желал. Раньше обожала, когда он находился рядом, и превратила в комнатную собачонку, сломала, а потом пнула – пошел вон! Предавшись дурным мыслям, Роберт стукнул кулаком об стену. Разобравшись, понял, где и когда оступился, но где оступилась сама Елизавета ? Рыжая фурия не могла не заметить блеска в его глазах. И вспомнила, как сама жаждала получить корону. Смотрела на него и полностью осознавала его высокомерие, она узнавала огонь Дадли, темперамент Дадли, которые подняли два поколения семьи с самого низа на самый верх. Этот мужчина видел себя королем, господином всех окружавших его людей, ее господином. Он забывал только об одном: у нее тоже есть своя гордость, она тоже поднялась из забвения к вершине, из могилы к величию, в ее случае — на трон. Эта женщина могла завести любовника, но никогда никому не могла позволить стать господином над ней. Утешало только одно, Бес откровенно развлекалась, жуя лимонные дольки, делаясь то веселой, то серьезной, когда мучила послов. Эрик Шведский и эрцгерцог Карл, сын императора Фердинанда — доставляло огромное удовольствие рассматривать и обсуждать каждого из них по очереди, кидая их то в жар, то в холод, то выдвигая возражения, то притворяясь настроенной положительно. Состоялось множество встреч и празднеств в честь претендентов на ее руку, но ни один не добился успеха в переговорах. Она стала старше, мудрее, старая привычка запоминать уроки не пропала, что-что дурочкой ее не назовешь. Клялась, что никогда себе не позволит, чтобы ее так захватила привязанность к мужчине и… сейчас отдалась, глубоко нырнула в свое безумие – а как иначе толковать поднявшийся свадебный переполох? В числе посетителей, собравшихся вокруг стола в зале таверны, находился интересный джентельмен, который смутил покой Роберта : неопределенного возраста — ему могло быть и пятьдесят лет, и семьдесят, — внешне хилый, с землистым цветом лица и темными, почти черными глазами. Он постоянно улыбался, умело поддерживал разговор, но при этом взгляд его оставался холодным и настороженным. — Играете, сударь? — спросил он у Дадли. — Бывает… — ответил тот. Он не хотел играть с этим джентльменом который, верно, предложит поставить на кон деньги, но не мог придумать достойного предлога для отказа. Незнакомец жестом пригласил его сесть на другой конец скамьи. — Тогда, может, согласитесь ублажить старика? — Да я бы не сказал, что Вы впали в детство, сэр! — думая только о том, как бы поскорей отвязаться перебрался на скамью. Собеседник холодно улыбнулся ему: — Время никого не щадит. Казалось, еще вчера я был юн, весь мир лежал у моих ног. — Быстрыми ловкими движениями он расставил фишки на доске. — Теперь жизнь почти на исходе, а я еще и не начинал жить. Человек должен быть хозяином своей мечты, а не идти за ней, верно? — его губы насмешливо искривились. А дальше… Роберт дальше плохо помнил – вроде бы он соглашался, что лучше быть господином, чем ведомым, с жаром сетовал что есть в этой стране особа, которую не может коснуться ни один закон. Милосердие уже было проявлено к русу, но ничего хорошего за этим не последовало, и если власть не только не способна бороться с подобным злодеем, но и покрывает его, значит, она неполноценна в высшей степени и пристало сменить власть. Существовала еще одна наследница английского престола — Мария Стюарт, чужеземка, католичка, опять женщина! Однако Шотландия постоянно была рядом, постоянно тянула за ноги, ни Софокл, ни другой древний сочинитель не придумал бы истории трагичнее, боги обратили в актеров, зло суфлировало, страсти раскрутили сюжет. Несмотря на внешнее сходство с бастардом Тюдоров, все непричастные лица находили, что из них двоих именно Мария обладает истинным совершенством. У нее был чудесный овал лица, волосы не такие рыжие, а золотисто-желтые, большие карие глаза. Предупреждение было уже сделано, но Елизавета с алчным варваром, этим Дьяволом во плоти, отбросили всякий стыд, это ничем уже не поправить, кроме как силой, следовательно, топор должен дать им следующее предупреждение. Третью неделю Иван Васильевич находился в бдении. Время, проведенное в молитве, было для царя святым, хотел не только вывести крамолу, которая засела у него во дворце, но сжечь ее прилюдно, зарыть по горло в землю, обрубить ей ноги и руки. Кесарь православный не желал видеть даже ближних бояр, и единственный, кто имел к Ивану доступ, был Григорий Лукьянович Скуратов. Набрав в грудь поболее воздуха, Малюта поднимался по Красной лестнице. Отстранит плечиком застывшую стражу и медведем ввалится в царские покои.Малюта Скуратов был так же необходим царю, как слепцу посох. Григорий был глазами и ушами государя всея Руси. Через многочисленную рать шептунов, которые засели едва ли не в каждом закоулке дворца, он ведал, о чем думает любой боярин, окольничий и всякий смерд необъятного Московского государства, что творится за пределами его, в краях басурманских, доносил последние новости. — Царица аглицкая с девичеством своим рассталась… вот… — Неужто преставилась голубицей непорочную? — Иван Васильевич пальцами теребил махровую опушку, свисавшую с лавки, и она, вытянувшись длинной шелковой ниткой, закудрявилась. — Никак нет, венчалась она с князем их подвластных ей земель, Гло-сте-ром…— по буквицам читал словеса западные мудреные. Вновь самодержец накрутил пушистую опушку на ладонь, а потом яростно вырвал тонкую нить с корнем, оставив на лохматой подстилке неровную плешину. — Вот оно что! — не сумел унять злобу государь, оно больно ужалило, оставив на щеках лиловый румянец. — Полно, батюшка! — передернуло от страха холопа верного, в привычке владыки было менять гнев на милость, в характере царя была и тяга к беспричинному веселью. Чего же он удумал в этот раз? — Никакая разумная женщина не остановила бы своего выбора на подобном нехристе. Он хоть и зело красен, молвят, но, как все латиняне, все же безбород, и лицо у него девичье, грех плотский, вот он-то и гадит душу. Был у нас один такой, а под рясой опричной такие копыта прятал, что и у лошадей не бывает. Уж сколько зим минуло, а все старался обвалять Басманова в дерьме, чтобы вовек не отмыться. Вроде и нагайка самого непокорного умолкнуть заставит, со связанными за спиной руками сидел на пытошном чугунном стуле, под которым обычно разводили костер, но не присмирел Федор-строптивец. А век его все едино коротким был, сгинул и косточек у Студеного моря не оставил, чтобы в домовину уложить. Иван Васильевич потянул двумя пальцами виноградную гроздь, зажевал сразу пяток изумрудных бусинок и, сплюнув на пол косточки, хмуро одернул : — Ты Косую понапрасну не кликай. Она, боярин, под дверью может подслушивать! Комментарии : 1) Мария I Стюарт (1542 — 1587) — королева Шотландии с 6 дня жизни, фактически правила с 1561 до низложения в 1567, а также королева Франции в 1559—1560 (как супруга короля Франциска II) и претендентка на английский престол. Её трагическая судьба, наполненная «литературными» по драматизму поворотами и событиями, привлекала писателей романтической и последующих эпох. Мария Стюарт была дочерью короля Шотландии Якова V и французской принцессы Марии де Гиз. Право на английский престол ей давало то, что ее бабушка (мать короля Шотландии Якова V) была урожденной английской принцессой Тюдор и сестрой Генриха VIII (отец Елизаветы). 2) Герцог Глостерский или Глостер — титул некоторых младших принцев английского королевского дома, но никак не имя-фамилия, как ошибочно полагают Иван Васильевич с Малютой. Ниже чем за герцога Ее Величество выйти не могла. 3) В реальности Елизавета замуж никогда не выходила, в нашей истории в интересном положении ей пришлось согласиться на брак. И, позволим себе подискутировать с Малютой, борода вовсе не гарантирует успеха в семейных делах.